Текст книги "Ледокол"

Банник почему-то помрачнел лицом. А старпом с плохо скрываемым торжеством принялся читать:

– В связи с недопустимыми просчетами в управлении экипажем и судном Петров А. Н. освобождается от должности капитана до решения вновь созданной комиссии Балтийского морского пароходства. Временно исполняющим обязанности капитана назначается…

Выдержав паузу, старший помощник сделал удивленное лицо, хотя весь светился от счастья.

– …Еремеев П. А.

Банник тихо выругался и, отобрав у стоявшего рядом кока бутылку, плеснул в свой стакан.

– Это не все, – напомнил Петров. – Читайте дальше.

Старпом вернулся к тексту радиограммы:

– …назначается Еремеев П. А. вплоть до прибытия на судно нового капитана Севченко В. Г. Прибытие нового капитана на ледокол «Михаил Громов» планируется в двадцатых числах марта.

Закончив чтение, Еремеев вздохнул и, не скрывая досады, бросил листок на стол. В кают-компании стояла гробовая тишина.

– Командуйте, товарищ Еремеев, – поднялся Петров.

Даже не притронувшись к завтраку, он покинул столовую и отправился в свою каюту.

Глава третья

Антарктида; море Росса; борт вертолета Ми-2 – борт ледокола «Михаил Громов» 22 марта 1985 года

Ветреным солнечным утром с вертолетной площадки советского судна «Николай Корчагин» взлетел вертолет Ми-2. Судно проделало немалый путь от берегов Австралии всего лишь с единственной целью – перебросить на борт ледокола «Михаил Громов» нового капитана. Ледовая обстановка в это время года в районе Антарктиды становилась самой неблагоприятной – среднесуточная температура понижалась, ледовое поле разрасталось в размерах, а толщина прибрежного льда увеличивалась. А потому «Корчагин», не обладая ледокольной мощью, не рискнул входить в опасную зону. Почти вплотную приблизившись к зоне сплошного льда, он стал. А дальше отправился вертолет…

До преодолевавшего ледовые торосы «Громова» предстояло пролететь почти 400 километров. Пилот Михаил Кукушкин сидел в левом кресле командира экипажа, летевший пассажиром капитан Севченко расположился справа от него.

Недолгий полет над относительно чистой водой сложности не представлял, и пилот с капитаном оживленно переговаривались. Когда же темная вода океана начала пестреть отдельными льдинами, оба умолкли. Кукушкин стал чаще посматривать на приборы, Севченко полез в импортный прорезиненный рюкзак с наклеенным изображением яркой молоденькой девушки, покопался среди личных вещей и вынул морской бинокль. Теперь из простого пассажира он превратился в опытного полярного моряка и, посматривая в разные стороны, стал оценивать ледовую обстановку.

Еще через 20 минут полета льдин стало настолько много, что для чистой воды оставались лишь небольшие и редкие полыньи.

Но скоро исчезли и они. Ровное белое поле было расчерчено неровными трещинами, а кое-где виднелись торосы и верхушки небольших айсбергов…

Пилоту Кукушкину недавно исполнилось 30. Он был среднего росточка, щуплый, с бледной кожей и простоватым лицом. В кабине вертолета Михаил вел себя сдержанно и вдумчиво – словно боялся упустить что-то важное или позабыть включить какой-то жизненно необходимый для полета агрегат. Зато на земле преображался: становился веселым, энергичным, общительным и подвижным.

В ДОСААФ он выучился летать на Ми-1; экстерном окончил среднее летное училище. За карьеру успел поработать вторым пилотом на стареньких Ми-4 и на новых Ми-8. Затем состоялся знаменательный разговор с командиром летного отряда – Михаилу на тот момент шел 28-й год, а он все ходил во вторых пилотах. Непорядок. Да, звезд с неба не хватал, но опыта за плечами было в достатке.

Последним событием, переполнившим чашу его терпения, стал полет на Ми-8 над бескрайней заснеженной Сибирью. Летели со старым командиром из областного центра в районный городишко с бригадой врачей. Погода была отвратительной: низкая облачность, боковой ветерок, видимость менее пяти километров. Примерно на середине пути глазастый второй пилот заметил прямо по курсу черную точку, стремительно увеличивающуюся в размерах. Недолго думая, Кукушкин разбудил «дедушку»-командира и взволнованно ткнул вперед пальцем. Пятнышко к этому моменту увеличилось до размеров колесного трактора, и оба пилота потеряли дар речи. Да, навстречу летел трактор. Предположительно МТЗ-80 «Беларусь». Летел ровно, выдерживая курс, высоту и скорость. «Дедушка» подправил курс, чтобы разойтись с ненормальным трактором и вышел в эфир сакраментальной фразой:

– Трактор, я борт «22512». Наблюдаю вас прямо по курсу. Расходимся левыми бортами.

Через пару секунд из эфира прилетел ответ:

– Вас понял, «22512». Я борт «21877». Тип – Ми-6, транспортирую трактор на внешней подвеске из деревни такой-то в село такое-то…

Названия сибирских поселений Кукушкин уже успел позабыть. Да это и не важно. Вся чертовщина ситуации заключалась в том, что огромный Ми-6 шел в облаках, а под ними болтался на тросах только трактор. В общем, после посадки два летчика и бортовой техник дружно ушли в запой, дабы восстановить утраченную веру в реальность. Серьезно так ушли, без возврата в ближайшие пять дней.

Аккурат после этого Мишу вызвал на доверительную беседу командир летного отряда и предложил переучиться на Ми-2. На этом маленьком вертолете пилот был единственным, он же считался и командиром экипажа.

Летную работу Кукушкин любил, мечтал о ней с детства, потому и согласился. Правда, некоторые виды полетов давались ему с большим трудом. Он до сих пор с ужасом вспоминал ночные рейсы или маршруты в сложных метеоусловиях, когда трудился в экипаже Ми-8. И с тем же ужасом осознавал, что пользы от него в тех полетах не было никакой. Балласт балластом. Если бы не видавший виды «дедушка»-командир, не миновать беды. Так же непросто дались и первые полеты на Ми-2 над открытым морем, когда пилот-инструктор обучал его ведению ориентировки и посадкам на площадку судна. Пока «вертушка» парила над привычной твердой поверхностью, Михаил чувствовал себя нормально и уверенно пилотировал машину. Стоило пересечь береговую черту – в голове щелкал какой-то тумблер, и тело сковывал страх.

– Да не бойся ты! – наставлял инструктор. – Полеты над морем имеют только одну особенность – отсутствие ориентиров. В остальном все так же, как и над землей-матушкой.

– А если аварийная посадка? – жалобно возражал молодой пилот.

– Тоже ничего страшного. Главное – успеть передать координаты, куда плюхнешься. А после приводнения нужно быстро покинуть тонущий борт и грамотно воспользоваться спасательными средствами. На тебе пробковый жилет; в грузовой кабине резиновая лодка, автоматически надуваемая смесью из баллона; НАЗ – носимый авиационный запас с продуктами, сигнальными ракетами и кучей других премудростей, необходимых для выживания. Так что, если не дурак – не утонешь…

Сказанное опытным корабельным летчиком мало успокаивало. Скорее наоборот – вызывало ряд вопросов. К примеру, что делать, если приводняться предстоит не в воду теплого Черного моря, а в ледяную кашу одного из полюсов? И сколько организм человека продержится в такой каше – минуту, две или три?..

Вспомнив о своих первых полетах на Ми-2, Кукушкин сейчас с опаской оглядел простиравшееся под вертолетом ледяное поле. Ярко-белое, холодное, враждебное. А самое неприятное заключалось в том, что из-за сильного порывистого ветра надо льдом несло снежную поземку. Далекий горизонт сливался с небом, и потому пилоту постоянно приходилось посматривать на приборы, устраняя появлявшиеся крены, пикирование или кабрирование. Высота и скорость «плавали», курс на работавший радиомаяк «Громова» тоже норовил ускользнуть.

Покосившись влево, Севченко заметил побелевшие от напряжения костяшки пальцев пилота.

– Ручку не оторви, – спокойно сказал он.

– Что? – не понял тот.

– Почему так волнуешься?

– А, руки… Это у меня всегда так. Из-за неумеренной мозговой активности. Думаю много, – попытался отшутиться Михаил.

– О чем?

– Преимущественно о будущих поколениях. Представляете, какая для них будет беда, если мы с вами грохнемся? Потеря опытного капитана – большая утрата для советского народа. Но, может, и по мне кто порыдает. Особенно если тетрадку с записями найдет.

– Странные у тебя мысли… – проворчал Севченко. – А что за тетрадка?

– Со стихами. Я же как Виктор Цой. Знаете Цоя?

– Он тоже летчик?

– Нет. Про «Кино» слышали?

– Какое кино?

Вертолетчик одарил пассажира взглядом, полным превосходства. И напел пару строчек из песни:

– «Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал. Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал…»

– Нет, такого не слышал, – мотнул головой капитан.

– Цой – очень талантливый поэт. Прям, как я! Хотите, я вам свои стихи почитаю?

– Нет.

– Да вы послушайте! Вдруг мои стихи потом в школьную программу включат! Вот, к примеру… Любовь – не для меня. Война – моя стихия! Сражаться, побеждать и грудью сквозь штыки к судьбе своей идти! Но в час, когда меня…

Возможно, стихи и были написаны талантливо, но Севченко в них не разбирался совершенно. К тому же, декламируя, пилот говорил в микрофон гарнитуры слишком громко, и это здорово напрягало.

Отсоединив свою гарнитуру от разъема переговорного устройства, капитан снова поднял бинокль и принялся осматривать бесконечное ледовое поле.

Кукушкин продолжал размахивать в такт словам рукой, но гул двигателей заглушал его слова…

* * *

Капитан на судне всегда занимает исключительное положение. Он не обременен несением вахты и решением вопросов снабжения продовольствием, запчастями, топливом и пресной водой. Он не производит корректировку навигационных карт, не отвлекается на получение шкиперского имущества и на контроль погрузки или разгрузки. Все эти обязанности исполняют его помощники и судовые специалисты. Тем не менее, если судно терпит аварию, не выполняет план или случается какое-то происшествие, вся вина ложится именно на капитана.

Севченко было далеко за 40, и чаще всего на окружающих он производил впечатление весьма сурового и неулыбчивого человека. Возможно, оттого, что путь до капитанских нашивок был у него слишком долгим и тернистым.

Ростом Валентин Григорьевич был под 190, лишним весом не страдал. Статный и подтянутый, по судну он всегда перемещался неторопливо, проверяя по пути порядок в помещениях и качество приборки. Лицо, как правило, было строгим и даже хмурым. Улыбавшегося и тем более смеющегося Севченко никто и никогда не видел.

По молодости он отслужил в Военно-морском флоте; демобилизовавшись, поступил в мореходку. После ее окончания начал работу на судах простым матросом, а через несколько лет поступил на судоводительский факультет Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала Макарова.

Учеба в школе осталась далеко позади, и поэтому «вышка» давалась тяжеловато – лекции по некоторым предметам приходилось попросту заучивать, не особо вникая в смысл. И все же он получил диплом инженера-судоводителя, распределившись в Балтийское морское пароходство, где прошел все ступени от третьего штурмана до капитана ледокола.

Еще в мореходке заслуженные бывалые моряки не раз говорили:

– Некоторые из вас когда-нибудь обязательно дослужатся до капитанов. Так вот запомните, товарищи курсанты: требовательность не должна превышать разумных пределов. После выхода судна в море команда становится единым организмом. Все в равной степени оторваны от родины, разлучены с родными и близкими; у всех обостряются чувства, все становятся чуть более раздражительными, легкоранимыми. Любое неуважительное слово, сгоряча брошенное подчиненному, может вызвать взрыв и ответную реакцию. Критика должна быть по делу, а наказание – справедливым. Сдержанность и ровный тон всегда способствуют нормализации психологического климата…

А капитан-наставник Моргунов – один изсамых уважаемых и заслуженных моряков Балтийского пароходства – в задушевных беседах с молодыми капитанами частенько добавлял следующее:

– Невзирая на единоначалие, капитан не должен считать себя всегда правым и обязан прислушиваться к мнению подчиненных. Только такой подход к делу не убьет инициативу и интерес к работе. Самокритичность и способность вовремя признать ошибку всегда поднимают авторитет капитана в глазах его подчиненных…

Так говорили опытные наставники. Но, увы, не всегда получалось следовать их советам. Порой Валентин Григорьевич Севченко поступал совершенно противоположным образом. Да, потом жалел и корил себя за несдержанность, но вылетевших обидных и чрезмерно строгих слов было уже не вернуть.

Несколько лет назад он поплатился за свой тяжелый характер, когда полез на ледоколе напролом сквозь толстый лед в полярных широтах. Пройти его не удалось, к тому же потратили почти весь запас топлива, из-за чего ледокол лег в дрейф. Дожидаясь помощи, команда начала замерзать – топлива не хватало даже на обогрев судна. В результате 12 человек погибли. После были комиссии, долгое расследование, судебное разбирательство…

Обошлось. Севченко был признан частично виновным и на год понижен в должности до старшего помощника с переводом на старый лесовоз «Восток-3». Но потом его восстановили и назначили капитаном на другой ледокол. Ведь профессионалом он был высококлассным – это признавали все.

В данный момент его ледокол стоял в доках Ленинградского судоремонтного завода. А беременная супруга Валентина Григорьевича готовилась к сложным родам. Как же он хотел в это время находиться рядом с ней! Ради такого ответственного момента и с ремонтом специально подгадал, а тут эта внезапная командировка с перелетом в другой конец света…

Севченко лично не знал Петрова – молодого недотепу-капитана, загнавшего свой ледокол в непроходимые льды и допустившего столкновение с айсбергом. Но уже заранее его ненавидел, ведь именно из-за него рухнули все планы. Из-за него любимой Галине придется рожать без поддержки супруга. А там, как знать, доведется ли увидеть ее живой?

Об ужасном исходе думать не хотелось, но Гале недавно исполнилось 42 – не самый удачный возраст для первых родов…

* * *

Айсберг, причинивший множество неприятностей команде ледокола, матросы шутливо прозвали «Семен Семеныч». Теперь он находился на приличном удалении: «Громова» и глыбу льда разделяла темная извилистая полынья длиной более 30 километров.

«Михаил Громов» медленно продирался сквозь ледовый покров. Скорость движения была крайне низкой, а иногда и вовсе падала до нуля. Повстречав слишком толстый лед, судно наваливалось на него передней частью корпуса и, потеряв ход, ползло обратно. В таких случаях старпом давал команду в машинное «средний назад», отводил ледокол по проделанной полынье на сотню метров и штурмовал препятствие снова. Как правило, вторая попытка оказывалась удачной. Однако, чем дальше «Громов» продвигался заданным курсом, тем толще становился лед. Причина крылась не в северо-восточном направлении, которое выдерживал ледокол, следуя в сторону Австралии. Причина была во времени года. Это в Северном полушарии март считался началом весны, а здесь, в Южном, он знаменовал начало холодной осени.

Рулевой матрос Тихонов стоял у штурвала, облокотившись спиной о переборку, на которой висел календарь с изображением Аллы Пугачевой. Пару часов назад радист Зорькин принял радиограмму о вылете вертолета; судно встало в его ожидании, делать было нечего. Тихонов держал в руках кубик Рубика и увлеченно вращал его грани, пытаясь собрать хотя бы две стороны. Но пока ничего не получалось.

Не мостике появился Банник.

Матрос поспешно спрятал кубик и принялся крутить головой, якобы усердно изучая ледовую обстановку. На вахте даже при отсутствии работы заниматься посторонними вещами не разрешалось.

Однако что-либо скрыть от старого моряка было невозможно.

– Все вертишь? – проворчал он.

– В одном научном журнале напечатали схему сборки, – смущенно ответил Тихонов. – Я хотел взять журнал с собой, но счел, что это будет нечестно. Теперь вот мучаюсь.

– Делом бы занялся. Какая дистанция между нами и «Семен Семенычем»?

– При последнем замере было 17 миль.

– Чуть больше 30 километров. Плохо дело.

– Почему плохо?

– Ветер окреп и сменил направление – теперь поддувает с юго-запада. Как бы айсберг не сел нам на хвост.

– А что, он может за нами по полынье? – насторожился матрос.

– В Антарктиде все возможно…

– Мостик, ответьте радиорубке! – голосом радиста Зорькина проснулась трансляция.

Банник поймал качавшийся на витом проводе микрофон.

– Да, радиорубка, мостик на связи!

– «Вертушка» на подходе. Удаление десять километров, нас визуально наблюдает. Запрашивает направление и силу ветра.

Второй помощник переместился к метеорологическим приборам.

– Передай: ветер 30–40 градусов, 12 метров в секунду, порывы – до 15.

– Понял, передаю…

Радист отключился, а Банник, подойдя к ряду прямоугольных окон, посмотрел на поземку. И проворчал:

– Шо-то не нравится мне эта погодка.

– Почему? – справился рулевой.

– Уж больно сильный ветерок для «вертушки». Буквально на пределе…

«Корчагин» вышел на связь еще утром. Его радист сообщил о готовящемся к вылету Ми-2 с новым капитаном на борту, а также ориентировочно назвал время прилета «вертушки» на «Громов». Получив эту информацию, команда ледокола занялась подготовкой к приему воздушного судна.

Спустя несколько минут слева по борту протарахтел вертолет, а радист снова оглушил сообщением:

– Мостик, «вертушка» запрашивает посадку!

– Посадку разрешаю. Условия прежние. Не забудь предупредить пилота про порывистый ветерок, – пробасил Банник. И, бросив микрофон, тихо добавил: – Ну, стало быть, пора провожать Николаича.

В этот момент Ми-2 выполнил четвертый разворот, выровнялся и приступил к снижению на приготовленную для его посадки площадку…

* * *

Радист Зорькин заранее сообщил Андрею Николаевичу Петрову о вылетевшем с «Корчагина» вертолете, дабы тот успел спокойно собраться.

– Везут капитана? – равнодушно поинтересовался тот.

– Так точно.

– По мне распоряжения есть?

– Да, вам приказано после дозаправки вертолета следовать на «Корчагин».

– Понял. Спасибо. Известите меня, когда борт будет заходить на посадку.

– Так точно, товарищ капитан, сделаю…

Получив информацию, бывший капитан ледокола неспешно собрал личные вещи и упаковал их в один чемодан. Завершая сборы, он снял со стены две фотографии. На первой были жена и сын, на второй – родители. Он бережно обернул оба портрета тельняшкой и уложил поверх остальных вещей.

Затем надел парадный мундир; смахнул пыль с фуражки, провисевшей на крючке гардероба с тех пор, как судно вошло в зону субполярного климата. И, присев на стул, принялся ждать…

Когда радист Зорькин вторично позвонил по телефону и сообщил о снижающемся вертолете, Петров поднялся, подхватил чемодан, надел фуражку и покинул каюту.

Пройдя лабиринтами знакомых коридоров, он вышел на палубу, повернул в сторону кормы, где размещалась вертолетная площадка. И вдруг по пути обнаружил выстроившуюся в одну шеренгу команду ледокола. Практически всех ее членов, за исключением тех, кто был на вахте.

Придерживая головные уборы, чтоб сильный ветер не сдул их в океан, моряки с грустью смотрели на своего капитана. Второй помощник Банник беззвучно вздыхал. Судовой врач Долгов теребил пестрый гражданский шарф, обмотанный вокруг шеи. Боцман Цимбалистый держал на руках Фросю.

Чуть замедлив движение, Петров прошел вдоль шеренги, в последний раз вглядываясь в лица тех, с кем пришлось длительное время проработать бок о бок.

Меж тем, борясь с ветром, вертолет медленно подкрадывался к палубе. Бывший капитан ускорил шаг, однако вскоре был вынужден остановиться.

– Андрей Николаевич! – послышался до боли знакомый голос с кавказским акцентом.

Из надстройки выскочил кок с большим свертком в руках. Подбежав, он сунул его Петрову.

– Лететь долго, а обед вы пропустите. Возьмите. Это осетинские пироги.

– Спасибо, Тимур, – смущенно пробормотал капитан.

И, пожав его руку, вновь двинулся в сторону кормы.

Цимбалистый осторожно поднял лапу Фроси и помахал ей вслед Петрову.

– Нормальный был кэп – деловой, грамотный, человечный, – пробасил Банник. – Жаль, не уберегли…

– И чего им там в голову взбрело? – согласился Долгов.

На что второй помощник с презрением покосился на Еремеева, стоящего в стороне от команды и неодобрительно наблюдавшего за «церемонией прощания».

Через полминуты строй распался: часть команды отправилась в надстройку, а командный состав потянулся к площадке для встречи «вертушки»…

* * *

Кукушкину было невероятно тяжело.

Чем ближе оказывалась палуба стоящего во льдах ледокола, тем меньше становилась поступательная скорость Ми-2 и тем заметнее было влияние порывистого ветра.

– Какого черта нас так болтает? – удивленно спросил Севченко.

Ему неоднократно доводилось летать на ледовую разведку, но никогда в подобную болтанку он не попадал.

– Во-первых, очень сильный ветер. Во-вторых, добавляет «свои пять копеек» надстройка, – объяснил Михаил, стараясь удержать вертолет на глиссаде.

– А при чем тут надстройка?

– На высоте воздушные массы перемещаются относительно ровно и с одинаковой скоростью, а здесь ветерок цепляет судовую надстройку и закручивается под разными углами…

Проходя обрез палубы, вертолет сильно просел вниз и едва не ударил правым колесом основного шасси об ограничительный брус. Пилот успел рвануть вверх рукоятку «шаг-газ» и уберег машину от катастрофы.

Выровняв «вертушку», Кукушкин переместил ее к центру круга, обозначавшего точное место посадки, и попытался вертикально снизиться.

Не вышло. Едва под колесами осталось менее метра высоты, как машину вновь раскачало и откинуло порывом к краю площадки. Закусив губу и обливаясь потом, Кукушкин боролся с проклятым ветром…

Бледный Севченко сидел рядом. Вцепившись двумя руками в кресло, он ощущал свое бессилие: вроде бы вот она, палуба, – дотянуться можно или спрыгнуть, а примоститься на нее пока не получается. Судьба словно издевалась над новоиспеченным капитаном «Громова». Проделав долгий путь над океаном, долетели до цели, а финальное действо – посадка – никак не получалось.

Валентин Григорьевич беспрестанно крутил головой, поглядывая то на противоскользящую пеньковую сетку, натянутую поверх площадки, то на взмокшего пилота, то на группу моряков, стоявших у правой поворотной кран-балки и ждавших приземления Ми-2…

Очередной беспощадный порыв бросил машину на надстройку.

Михаил дернул ручку управления на себя и резко увеличил мощность двигателей. Задрав нос, вертолет «встал на дыбы», едва не задев сетку хвостовым винтом.

Столкновения удалось избежать, но турбины двигателей завыли на предельных оборотах. Правый движок чихнул черным дымом и выключился.

На борту вертолета не было груза, топливные баки за время продолжительного полета опустели на три четверти. Тем не менее, потеряв половину мощности, он грохнул о палубу передним и правым колесами. Подскочив, повернулся на девяносто градусов и приложился о площадку вторично.

Продолжая раскачиваться, крутиться и перемещаться по пеньковой сетке, он едва не задевал лопастями о палубу. Наблюдавшие за грубым приземлением моряки отбежали подальше и, пригнув головы, с испугом выглядывали из-за основания кран-балки.

– Приготовить огнетушители! – нашелся первым Петров.

Вертолетного ангара и отдельного танка с авиационным топливом на «Громове» не было. Керосин, масла и ЗИП хранились в небольшом грузовом твиндексе между ближайшей надстройкой и площадкой. Перед прилетом Ми-2 матросы боцманской команды выкатили из этого отсека четыре бочки с керосином, необходимым для дозаправки и поставили их аккуратным рядком под левую кран-балку. Сверху на крайнюю бочку они положили электрический насос, необходимый для перекачки топлива из бочек в баки вертолета.

Исполняя свой смертельный танец, винтокрылая машина приблизилась к бочкам. Лопасти прошлись по насосу, разрывая его в клочья. Тотчас по всей площадке полетели куски металла, резиновых шлангов и прочих мелких деталей. Одна из них продырявила капот отказавшего двигателя и перебила маслопровод.

– Выключай! – гаркнул пилоту Севченко, обнаружив, что кабину заливает темным горячим маслом.

Будто очнувшись, тот вскинул левую руку и дернул два желтых «стоп-крана», перекрывших подачу топлива к двигателям. В следующую секунду Кукушкин закрыл пожарные краны и обесточил сеть.

Но было поздно: выбивавшееся из правого двигателя масло воспламенилось, в кабине возник пожар. Севченко толкнул пилота в сторону сдвинутого назад левого блистера. Сам аварийно сбросил правую дверь, выбросил рюкзак и спрыгнул на площадку.

Лопасти вертолета по инерции продолжали вращаться, а под ними метался авиатор.

– Горю! – кричал он, хлопая по рукаву летной куртки.

Один из подбежавших матросов обдал его струей из огнетушителя. Второй уже тушил огонь внутри Ми-2. Третий на всякий случай окатывал струей пены капоты двигателей и редуктора.

– Живой?! – подскочил Банник к упавшему на пеньковую сетку пилоту.

Тот кивнул. Но на лице при этом была смесь из вселенской досады и такого же вселенского изумления. «Ничего себе… Сходил лось за солью… – сокрушался он, поглядывая на дымившийся вертолет. – Вот и делай людям добро – вози их с корабля на корабль…»

Севченко тем временем поднял свой рюкзак из лужи вытекшего масла и негромко выругался – приклеенная девица из яркой красавицы превратилась в жуткую представительницу дикого африканского племени.

К нему подбежал Еремеев и подобострастно протараторил:

– Товарищ капитан, вы в порядке? Я старший помощник Еремеев. Исполняющий обязанности…

– Хреново исполняющий, – смерил старпома недобрым взглядом капитан. – Развели на судне бардак! Почему рядом с вертолетной площадкой посторонние предметы – бочки с топливом?! Почему они не в твиндексе?!

Еремеев набрал в легкие воздуха, чтобы пробормотать оправдание, однако новый капитан заметил в сторонке Петрова, спокойно наблюдающего за работой матросов боцманской команды.

– А вы, надо полагать, и есть тот самый Петров? – шагнул он к нему.

– Да, – кивнул Андрей.

– Который чуть ледокол на дно не пустил, верно?

– У нас человека потоком воды за борт смыло.

– Да? А сейчас этот человек где?

Петров помрачнел:

– Спасти его не удалось.

– Что и требовалось доказать, – процедил сквозь зубы Севченко. – Балтийское морское пароходство готовится отметить грандиозный юбилей, 150 лет. А вы ему такой подарочек приготовили…

Поморщившись, он направился к мостику. Проходя мимо Цимбалистого, резко остановился и с критической ухмылкой осмотрел помятую форменную одежду, наполовину «разбавленную» неуставной «гражданской».

– Вы кто?

Голос у боцмана так и не восстановился. Достав блокнотик, он принялся что-то писать…

Наблюдая за этим процессом, капитан качнул головой:

– Немой, что ли? Почему одет не по форме?

Цимбалистый показал листок с надписью.

– Еще и боцман?! – разочарованно вскинул бровь капитан.

– Он форму испортил, спускаясь на тросе за борт, – вступился за боцмана Петров.

– А вас я не спрашиваю, Андрей Николаевич! – резко оборвал Севченко бывшего капитана. Оглянувшись, он смерил его взглядом и язвительно выдавил: – Один на парад вырядился, другой оборванец! Пока не починят «вертушку», займите свободную каюту. В Австралии сядете на самолет и отбудете на родину. Там рассчитают диспашу[3]3
  Диспаша – расчет убытков при аварии судна.


[Закрыть] и разберутся, что с вами делать…

– Слушаюсь, товарищ капитан, – негромко ответил Петров.

Не сказав больше ни слова, новый капитан развернулся и исчез в надстройке. Следом за ним засеменил старший помощник.

Андрей потоптался у кран-балки, еще раз глянул на залитый пеной вертолет, который должен был доставить его на «Корчагин» и, вздохнув, отправился в свою каюту…

* * *

Оставив свои вещи в каюте, Севченко шел по палубе в самом дурном расположении духа.

Радоваться было нечему.

Во-первых, начальник Балтийского морского пароходства экстренно выдернул его с родного ледокола, доковый ремонт которого должен был закончиться не раньше конца апреля. Разумеется, капитаном «Михаила Громова» он был назначен временно, а это означало, что рано или поздно все равно придется возвратиться на родной ледокол, который к тому моменту отремонтируют, но без его участия и контроля.

Во-вторых, его направили на «Громов», где заправлял молодой неопытный капитан, судя по всему, до предела распустивший команду. И именно ему – Севченко – придется наводить здесь надлежащий порядок.

В-третьих, он вообще не любил исправлять чьи-то ошибки и упущения. В подобных случаях он всегда задавался справедливыми вопросами: почему высокое начальство дозволяет одним запускать дисциплину и порядок, а потом в авральном порядке отправляет других все восстанавливать? Не проще было бы с большей тщательностью подходить к вопросу подбора кадров?..

Наконец, в‑четвертых, из головы не выходили предстоящие роды супруги. Скорее всего это была главная причина нервозности и отвратительного настроения. Но по давней привычке Валентин Григорьевич во главу угла ставил служебные вопросы.

Поднимаясь по трапу, он привычно провел рукой по тыльной стороне перил. Подняв ладонь, увидел на ней пыль и недовольно покачал головой.

Следовавшие за ним Еремеев и Банник переглянулись…

Дойдя до рулевой рубки, капитан резко толкнул дверь, перешагнул порожек, осмотрелся. На вытянувшегося у штурвала Тихонова внимания не обратил – его больше интересовали «бытовые детали». Висевший за спиной рулевого матроса календарь с Аллой Пугачевой вызвал надменную ухмылку. Фотография семьи Еремеева повысила градус недовольства. А кубик Рубика привел в бешенство.

– Это что? – делая ударения на каждый слог, спросил Севченко, ткнув пальцем в портрет.

– Извините… – пробормотал старпом. – Моя фотография…

– Убрать!

Еремеев поспешно выдернул из резинового уплотнителя снимок и спрятал в карман.

– Все убрать!

Не понимая, что еще требуется спрятать, старший помощник растерянно оглянулся по сторонам. Тогда капитан сам схватил лежавший на телефонном аппарате кубик и решительно направился к выходу на крыло мостика.

С тревогой глядя ему вслед, Тихонов пролепетал:

– Я уберу, товарищ капитан, это мое…Я уберу…

Размахнувшись, Севченко запустил игрушку далеко на лед. Потом вернулся в рубку и, подойдя вплотную к рулевому, отчеканил:

– Свое, товарищ матрос, следует хранить в рундуке кубрика и использовать в свободное от вахты время.

Подчиненные молчали. Только легкая вибрация переборок от далекого гула дизелей слегка нарушала установившуюся в рубке тишину.

– С этой минуты, товарищи, – продолжал новый капитан, – на судне объявляется тотальная борьба с разгильдяйством и бардаком. Это, надеюсь, понятно?

Помощники кивнули.

– А сейчас предлагаю заняться прямыми обязанностями, – подхватил Севченко болтавшийся на витом проводе микрофон. Нажав на пульте нужную клавишу, он громко произнес: – Машинное!