Текст книги "Ремейк (сборник)"

– Наверно, так и было. Тогда меня ни на что не хватало.

18

Этот разговор был когда-то и где-то в баре.

– Скажи мне, что я красива.

Мне не хотелось ей это говорить, тем более о том, что она просила.

– Ну скажи?

– Ты красива, – наконец я сдаюсь перед ее настойчивостью и капризом, – но это твой недостаток.

– Почему?

– Во-первых, это не стандартно, где твои девяносто на шестьдесят на девяносто, что определило твою исключительность. И вообще, кто говорит, что ты красива?

– Мама.

– Для чего она тебе это твердит, только для того, чтобы завысить твою планку притязаний в этой жизни и ко мне…

– Ну и что, а мое тело красиво.

– Мы что, на уроке анатомии? И что делать с твоим телом?

– Обладать…

– А именно: трогать, осязать, переворачивать как детскую куклу. И это, конечно, будет для меня дорого стоить.

– Для тебя исключение.

– Но я люблю сначала похитить душу. Ценность твоя в твоей душе. Телесная красота творение недолговечное и довольно скоропортящееся. Меня охватывают порочные чувства как неконтролируемые фантазии. Я также боюсь, что этот вулкан вырвется черной лавой порока.

– Ты должен подумать и обо мне, что это может случится и со мной и я могу быть с другим и в другом месте.

– Тогда ты разрушишь наши отношения. Предупреди, чтобы я не ревновал.

– Что если об этом я скажу, у тебя не будет ревности?

– К чему ревновать, если все станет очевидным. Это твоя тяга к развлечениям, удовольствиям и праздности. И я считаю, что это я могу пока тебе дать, и думаю, что дальше фантазий дело не пойдет.

Весь разговор напоминает грозу перед дождем. Я старше ее и опытнее. И понимаю, что пора остановиться, потому что мой скептицизм сейчас просто неуместен, и обнимаю и целую ее.

19

Двое в бистро.

– Они похожи на пельмени.

– Хинкали.

– Да, я знаю.

Его пальцы дрожали. Он вцепился за два стакана. В левой руке было полстакана воды, в правой руке сто граммов водки. По дрожи в правой руке можно было понять, что там водка. Он держал стаканы перед собой, они плясали как мотыльки перед лампой, наконец, он залпом выпил водки и запил одним глотком воды. Глаза его потеплели.

– Я хочу с кем-нибудь поговорить, – тихо произнес он.

Я почувствовал к нему не отвращение, а досаду. Я хотел сказать: парень ты опустился, ты выглядишь неряшливо, в чем дело. Он будто услышал мой вопрос.

– Я по образованию учитель, платили мало. Ушел в бизнес. Кооператив открыли, потом погорели.

Он выпил глоток воды. Я подумал, что он сейчас попросит в долг водки, но он молчал. Потом тихо сказал.

– Я хочу поговорить о пустяках. О своей жизни, о себе, но никто не хочет меня слушать.

Я подумал, что сейчас точно попросит в долг. Или я должен ему составить компанию.

В долг он не попросил. Я доел порцию хинкали. Он посмотрел на меня. Я показал ему жестом, что я желаю ему всего хорошего в этой жизни. Встал и пошел к выходу. Барменша проводила меня взглядом до выхода.

Я взошел на мост, перед мной было здание цирка, там, за ним, общипанный весенним ветром Летний сад. Тот бродяга шел следом за мной.

Я дождался его. Он подошел ко мне.

– Вы извините меня, что я со своими проблемами подсел к вам, как говорится, я появился не в том месте и не в то время. Простите меня. Мне уже легче. Я пойду домой, меня ждут жена, дочка. Прощайте.

Он пошел обратно в сторону кафе.

Будто так заведено, что наша жизнь проходит от встречи к встрече. Она когда-то была влюблена в меня. Но как только оказывался рядом ее бывший знакомый, художник, она вся менялась и делалась чужой. Художник рисовал нимфоманок, и они у него здорово получались, особенно в стиле ню. После этого я хотел научиться стоять на голове, потому что мой брат стоит на голове, и я ему в этом тоже завидую.

Она у меня в гостях. Что-то пытается вспомнить, потом говорит.

– У тебя перестановка в комнате.

– Я не люблю обсуждать эту тему, это все равно как женщине говорить, почему она сделала новую прическу. Все ясно, что кто-то просто меняет стиль жизни. И вопрос один – принимается это или нет.

– Скажи что-нибудь хорошее.

Я в паузе. В голове только одна мысль, но говорю нечто обратное.

– Давай почтим этот вопрос минутой молчания.

– Что ты делаешь сегодня?

– Ничего, мое тело отдыхает.

– Я была у доктора и пожаловалась на свою грацию, а он мне на ухо шепчет, что у меня остеохондроз.

– По части грации я могу сказать, что у тебя вышла по жизни неплохая трапеция.

– Хватит меня копытами топтать. Сегодня у жирафихи родился жираф и он уже большой.

– Сядь прямо или встань прямо.

– Что я палка?

– Нет это такая поза.

Будто мир перевернулся. Она инициативнее меня. Она вызванивает меня. Встречает и уходит. Где мое мужское я, оно растворено в ее женской агрессии. И она первая от меня и ушла.

«Теперь не давай собой манипулировать. Скрутись в кусок полотенца, выжми все остатки своего безволия», – твержу я себе.

На что следует обратить в семейной жизни, это я говорю из опыта последних лет. Часто ли вас отправляют в магазин в выходной день, прихорашивается ли она в будний день.

Случайно ли она носит с собой дамский набор: косметичку, помаду, расческу, фен, полотенце и салфетки.

21

В пансионате люди испорчены счастьем. У ней в жесте, в мимике выражалась только ревность. Диалога не было. Только ее гнев. Но только тут я научился владеть собой, справляться со своим одиночеством в этой пустой праздности. Что значительно сложнее при житейских неприятностях.

Тут кто-то влюблялся, кто-то прощался. Череда влюбленных проходила под строгим медицинским контролем и данными электрокардиограммы. Вот такой был замечательный санаторий. Каждое утро – утро с физзарядки и душа.

Над лесом клубится августовский легкий пар.

Позади бессонница. И ночные комары. И вот солнечное утро. Это и жизнь и любовь. Короткая утренняя молитва. Потом путь к пирсу. Черная речка несет темные воды, переливаясь на середине всплесками. Тишина. Одинокий хруст под ногами ветки и хлопки крыльев ожиревших пансионных уток. Две драчливые вороны сцепились. Тощая и крикливая. Не обращая ни на кого внимания.

Порыв ветра и туча накрывает солнце. И дождь. Мельчит. Неуспевших спрятаться под кронами дерева обливает ведром воды. Это постоянно августовское летне-осеннее состояние погоды над Черной речкой в семидесяти километрах от Петербурга.

В кафе. Она входит. Спортивна и стройна. Заказывает чашку кофе и мороженое. Садится напротив меня за столик. Она смотрит на меня и ждет мою первую фразу.

– Ты мой каприз!

– Ты мое искушение. Для меня это опасно.

– Ты все равно войдешь в эту темную комнату, после того как часы пробьют двенадцать.

Она молчит. Я продолжаю.

– Я каждый вечер вычеркиваю тебя из своей жизни. И вновь повторяется одно и то же. Ты рядом, и все плохое исчезает. Но в то же время ты разрушаешь меня. Я счастлив любовью, спокойствием. Теперь я боюсь потеряться.

Она на этом месте прерывает меня. И будто чеканит слова.

– Я презираю слабых, я уже одного бросила друга, потому что он тряпка. Я люблю только сильных.

22

Мне пришла мысль, что я нашел ту, которую искал. Это ужасно, кода тебе сорок лет, а ты опять думаешь о любви.

Это было новое роковое увлечение. Это были мои уснувшие когда-то фантазии, которые стали наяву. Мне не надо было ни искать или погружаться в наркотическое состояние, этот мир переживаний был со мной.

Она смотрела на меня почти детскими глазами какого-то удивления. Ее взгляд был похож на взгляд заставшего вас за каким-то неприличным интимным делом. Она как-то ненароком подглядывала за мной. Это наступило в такой момент, когда мои чувства, мои поцелуи, моя страсть угасли под ее пристальным взглядом. Все уходило как в песок. Безответно.

Чаще стало воцаряться молчание. Молчание стало походить на немоту чувств, приводя меня к обездвиженности и бесстрастности тела.

Что ищет любовник у женщины. Что ищет муж у жены. И чего не находят, так это страсти и соучастия и, конечно, солюбви.

Почему мне было с ней легко, да только потому, что я ее любил, а взамен она не давала мне ничего. Она тянулась ко мне с поцелуями, будто наркоман ищет свою стандартную дозу. Ее ломало. Но в чувствах она была по-прежнему нема. И эта-то немота сломила меня окончательно. Молодость лишена самооценки. В старости ее много, что и приводит стариков к насильственному плачу, но, увы, уже бесчувственно.

Отвечать за себя и особенно за других бывает самой трудной моей задачей. Склонность к самоанализу приводит к возникновению навязчивости.

Ей нравилось целоваться со мной на эскалаторе метро. На мое удивление она отвечала счастливой улыбкой, говоря, что ничего не может с собой поделать.

– Я теряю контроль над собой.

Когда-то я сделал ей непристойное предложение сексуального характера. На этот момент у каждого из нас была своя фантазия. Потом она все-таки произнесла с выдохом.

– Я боюсь!

– Чего ты боишься?

Она ничего не сказала в ответ, а погрузилась в свои мысли.

Прошел год. Я так и не мог разрешить этот ее ответ. Разговорился с сестрой на сексуальные темы. Она говорила о своем новом друге. И она тоже произнесла это заколдованное слово: «Я боюсь».

– Так что значит в твоем понимании – это я боюсь.

– Я боюсь, что мне это понравится, а ему нет. Или понравится больше, чем мне.

– И середины тут нет.

23

Опять и опять я возвращаюсь мысленно к ней. Позвонить? Сам себе отвечаю, что лучше нет. Я живу теми ощущениями, которые навеивают мне воспоминания.

Что я вспоминаю? Все, что приходит в голову. Неизвестно, что и как. Вдруг в свете дня вспоминаю ее улыбку. В метро я чувствую запах ее тела, вкус ее губ. Прогуливаясь по парку, когда под ногами шуршит опавший желтый лист. Нашу поездку за город.

Настоящее на грани прошлого и будущего. Прошлое понятно, и это понятное ушло, и его не вернешь, а где тут будущее, то, чего у нас не будет, а оно, оказывается, живет в настоящем. Я своим настоящим состоянием опередил будущее.

Когда остаюсь, она как наваждение появляется во мне. Она в последнее время говорила, что я ее не понимаю и что я должен изменить свое отношение. Я ее дразнил, а что, если не изменю. Тогда что? Это было перед нашей размолвкой. Моей победы тут не было.

В нашем учреждении один мечтатель, когда произносил, это гениально, это открытие, и тут же успокаивался, сожалея, что его идея так и останется невостребованной.

Человек должен уметь брать под уздцы ум и желания, а воля должна следовать за этими идолами.

Ее не было рядом. Но она была в моем подсознании. Ее не было теперь в моей жизни. А она все равно продолжала жить и постоянно присутствовать при мне. Да, именно так продолжала жить со мной и думать, как я, и мечтать, как я, менять ход моих мыслей, мое настроение. И я начинал с ней спорить, даже любить и ненавидеть. Как когда-то было, может, год назад. Я ее, конечно, больше любил.

Что я хотел от нее? Она по отношению ко мне просто еще ребенок.

Позвонить ей, сбежавшей от меня, которая еще год назад была рабой любви. В нашем настоящем жило прошлое, от того и была тоска. И депрессия. Человек еще властен в будущем, но отнюдь не над прошлым, которое принадлежит не только одному, но и другому.

24

Когда ты не один, твои мысли направлены на другого. Идет работа над собой, выравнивая не самого себя, так называемое сглаживание углов своей личности. Тогда не наступает самопоглощения.

Что думает человек в одиночестве. Он погружается в психоанализ. В этом случае, как шахтер, все глубже забираешься в подсознание. И что это все дает, по Фрейду это считали поиск собственного Я, но тут, как шахтер, находишь новый уголек, который усиливает огонь твоего стресса, порой дает возможность найти выход в другом. И оставляет одни головешки, как при большом пожаре. Надо быть осторожными в психоанализе. И не нужно копаться в себе.

С творческих позиций такое самоуглубление не так губительно, как проснуться в комнате без мебели.

Если самодостаточен, то следует сказать, что я контролирую себя и не даю себя разрушить психоанализу до тоски.

Встреча и снова расставание. Мы учимся понимать друг друга, привыкая к привычкам, к чувствам.

При расставании она сказала мне, что я ее многому научил. Это познать себя, но не познать меня. Я остался для нее темной комнатой, в которой она вслепую натыкалась на предметы.

У нас была разница в возрасте. Ее психоанализ был в рамках ее возраста, ее желаний. Желание иметь ребенка. Это самовыражение молодости. Это эволюционное программирование. Библейский Лот и тот был обманут дочерьми ради продолжения рода человеческого. Самодостаточность моего возраста не имела смысла удерживать ее около себя.

Ее уход был для меня жертвой. Эта жертва стала моим одиночеством. Она желала, чтобы я любил. И я ее любил. Но было два «но». Она любила, так как ей было двадцать пять лет. Я ее любил, так как мне было сорок. Наши отношения были в ритме джаза; каждый танцевал свой танец.

Ее уход был как электрический разряд. Я перестал ощущать запах волос, вкус губ. Я искал среди многих снова ее или похожую на нее и не нашел. Я простился с ней навсегда, пройдя через одиночество и депрессию. День за днем, и болезненные ощущения ушли. Не навсегда, но они перестали приходить сначала наяву, а потом во сне.

Часть II
Неизбежное

Это было двадцать лет назад. И наверное, было не со мной. Но это было.

Виктор весь свой полет на пассажирском самолете проспал. Самолет, сделав разворот над ночным городом, пошел на снижение.

Виктор почувствовал тупую боль в затылке и как тело вдавилось в кресло. И только когда колеса самолета коснулись бетонной полосы аэродрома, он почувствовал, что боль в голове исчезла.

Спускаясь по трапу, вдохнув теплый воздух, он повеселел и даже пошутил со стюардессой.

Позади под крылом самолета были три тысячи километров. Самолет прибыл без опоздания, а это необычное явление в период летней горячки.

Виктор глянул на часы – было одиннадцать часов десять минут вечера. Он пошел к телефону-автомату, опустил две копейки, набрал домашний номер телефона. В ответ неслись продолжительные гудки, к телефону никто не подходил.

Виктор повесил трубку, и автомат проглотил монетку. Он шлепнул по толстой спинке автомата. Снова опустил две копейки и набрал номер. У него пронеслась первая навязчивая мысль, неужели они уехали на дачу в четверг, без него, а не в пятницу как обычно.

Телефон молчал. Он осторожно повесил трубку, попридержал монету, чтобы автомат ее не проглотил.

Позвонил соседу Валентину.

– Алло? – ответил мужской голос.

– Алло. Это я! – не называя себя, произнес Виктор.

– Привет, – сразу узнав по голосу, ответил Валентин.

– Слушай, я только что из командировки прилетел, еще в аэропорту. Ты не знаешь, где наши?

– На дачу уехали вечером.

Тут передали по селектору, что подали багаж, и просили пассажиров пройти во второй зал.

– Слушай, здесь багаж поступил, я пойду получу, после перезвоню.

– Валяй, старина.

Получив багаж, Виктор снова подошел к телефону-автомату, набрал номер. В ответ неслись длинные гудки.

Он посмотрел на время – одиннадцать часов тридцать минут. Позвонил в справочное вокзала, где ответили, что последняя электричка уже уехала.

Виктор сел на чемодан, огляделся. В ночном аэропорту было оживленнее, чем на базаре. Ему стало грустно и обидно. Подумал, что надо было дать телеграмму, а не дал, потому что хотел сделать приятный сюрприз. Теперь отдыхай в аэропорту на диване. Ключа от квартиры не было, когда он уезжал в командировку, то оставил его в столе своего кабинета. Он достал записную книжку. Полистал странички. Глаза остановились на номере Светланы Петровны. Сунул руку в карман – мелочи не было. По размеру входила десятикопеечная монета, и он опустил ее.

Ответил мягкий женский голос:

– Слушаю.

– Это я! – опять не представляясь, сказал Виктор.

– Привет. Сколько зим…

– Сколько лет… Представляешь, Света, – начал Виктор, – прилетел на лайнере, отмахал три тысячи километров…

– Прямо так и три тысячи, – шутливо подзадорил ее голос.

– Не меньше. Мои на даче. Ключей нет. Как инопланетянин, прилетел и не знаю, что делать.

– Ты не шутишь? – тихо спросила она.

– Какие шутки! Сижу на чемодане, послушай, – и он трубку направил в зал.

– Да-а, – протянула она, – приезжай ко мне.

– Серьезно, а не поздно?

– Не ночевать же тебе на улице. В гостиницу тебя, как местного жителя, не пустят. Не поверят. Примут за человека без определенного места жительства.

– Аргументировано убедительно. С вашего позволения, чемоданы сдам в камеру хранения, потом заберу.

Он сел в такси и поехал по ночному городу.

Виктор по характеру мягкий, порой безвольный или упрямый молодой человек.

Когда-то давным-давно, в семнадцать лет, родители дали ему денег на черный день и отпустили со слезами на глазах в большой город.

Виктор скоро добрался до большого города, за пять часов на самолете. И очень этому удивился. Он пересек бескрайний простор, но под крылом самолета увидел только облака.

Вступительные экзамены в институт с первого захода он провалил. Его девиз был: «Со щитом или на щите». Он впервые за семнадцать заплакал от бессилия. Но решил, что уедет, когда поступит в институт. Сдаст вступительные экзамены, а после зачисления заберет документы и уедет навсегда из проклятого большого города.

Так он думал до того, как устроился на работу дворником.

Жил он в общежитии, которое находилось в старом доме. Сколько было квадратных метров в узкой комнате, Виктор не считал. Но в комнате на троих уместились кое-как три кровати, три тумбочки, старый шкаф и обшарпанный стол. Все остальное было развешано по стенам: полки с книгами, проигрыватель и прочие безделушки. Кровать у окна справа принадлежала студенту Валентину Сагину, слева – вечному абитуриенту Юрочке, а третья – для транзитных пассажиров. Их обычно не помнили. Вряд ли запомнили и его жильцы длинного коридора. Он под тяжестью стен чувствовал себя меленьким и ничтожным человечком. Усталый после работы, он возвращался по этому коридору, проходя под тяжелыми сводами. Только одна мысль изводила его – чтобы вырваться поскорее из этого подземелья. «Что я ищу вдали от дома? Зачем я покинул родной дом? Зачем?» – думал он, но, стиснув зубы, шел по этому коридору. Он по-своему сопротивлялся – читал, писал, снова читал. Перед глазами стояли кровать, шкаф, снова кровать, стол и снова кровать.

На следующий год он все-таки поступил в институт. Но документы не забрал, а решил окунуться в студенческую жизнь. Зашел в комнату попрощаться. Валентина в этот день не было. Юра лежал, завернувшись в халат. В последний раз он оглядывал все тот же интерьер.

– Который час? – спросил Юра для того, чтобы что-то сказать.

– Двенадцать, – ответил Виктор, для того, чтобы что-то ответить.

– Ты уходишь? – спросил он из вежливости.

– Да, – кивнул он головой на свой небольшой походный чемодан.

– Заходи, – перевернувшись на другой бок, произнес он.

Сколько дней Виктор ждал этой перемены, но так устал, что когда наступил момент радоваться, у него не было на это сил.

Каждый бесцельно прожитый день он оправдывал тем, что самое лучшее ожидает его впереди, что жить он только начинает.

Он вышел в ненастную погоду и долго бродил по старым улицам Петроградской стороны. Они не принадлежали резцу Кваренги, Трезини, Растрелли. И здесь не были Блок, Достоевский, Пушкин. Но здесь Виктор находил себе утешение. Он поражался обманчивости внешних фасадов роскошных домов. Он год жил в доме с черной лестницей, выходящей в колодец двора.

Осенняя невская ночь. Холодный мокрый ветер подметал кривую улочку, сгребая в ком зеленые обмороженные листья, бумагу, окурки, разбрасывая их по асфальту.

Однажды Виктор был с Валентином, который и предложил отметить поступление в институт. У Виктора было ощущение просоночного состояния. Как и во всяком сне, картины сменяли друг друга лихорадочно, наполняя мир волнением, грустью и веселостью. Только он не знал, снится это ему или происходит наяву. И что вот никто не догадывается о его земном присутствии.

– Проснись, мой друг, от грез! Твоя бледно-розовая мечта воплотилась в жизнь. – Валентин потащил его за руку к историческому месту, где от главного корпуса института находятся фонарные столбы когда-то с газовыми горелками. Их давно никто не зажигает. Сагин подставил спину, и Виктор влез на столб.

– Зажигай свечку! – скомандовал Сагин.

– Может, не надо, – отговаривает его Виктор.

– Как не надо. Подумай, чудак! Ты ставишь свечку не господу Богу в церкви, а в храме науки. Святое дело. Нам только и осталось верить в человеческий разум.

Сагин уперся руками в столб, который чудом уцелел, неся на себе отпечатки смутных времен.

У Виктора руки зябнут от мелкого моросящего дождя.

– Ты скоро там? – из-под ног доносится умоляющий голос Валентина.

– Огонь задувает ветром, – стонет озябший Виктор.

Наконец символический огонь свечки замерцал над столбом.

Валентин непоседа: срывается с места и сигналит рукой такси.

– Слушай, мастер, бутылочку не продашь?

– Алкоголик, что ли? – надвинув кепи на широкий лоб, ощупывая глазами ночного клиента, бормочет таксист.

– Событие отмечаем. Ну, мастер, сделай милое дело, – не отступает от него Сагин.

– Уже нет. Но если попытаться, – произносит он неопределенно. – Смотаемся в таксопарк. – Таксист кивает головой на заднее сиденье.

– Поехали по ночному городу. Заверяю, что это зрелище лучше всякого восхода солнца.

– Куда поедем, Валентин? – спросил Виктор.

– К друзьям. Разгоним грусть-тоску. Отпразднуем наше событие.

– А вдруг там забыли тебя.

– Не должны. И не такой уж я, чтобы меня забыть, – он тряхнул своими кудрями и запел романс.

Новый микрорайон. Многоэтажные дома, как братья-близнецы, обступили их. После уютного салона такси они быстро продрогли от холода.

– Дом-то помнишь? – спросил Виктор.

– Дом помню. Вроде бы этот. Понастроили коробки, что в темноте и не разберешь. Не расстраивайся, найдем, – успокоил он, когда они вошли в подъезд.

Поднялись на третий этаж и встали напротив двери. Сагин решительно нажал на кнопку звонка. Первый длинный, второй короткий. Наконец щелкнул замок двери. Валентин галантно расплывается в улыбке. Приоткрывается дверь, и перед глазами картина: мужчина в пижамных штанах, за ним жена с колотушкой.

У Виктора к горлу подкатывается комок.

– Здрасте, – он им.

– Доброй ночи, – они ему.

– Извините за беспокойство. – Пустяки, – с иронией замечает мужчина, – всего два часа ночи.

– Но так получилось. У нас событие такое важное.

– Кстати, на Курилах уже день, – вступает в разговор Валентин.

– Короче, молодой человек, – обрывает Сагина мужчина в пижамных штанах.

– Вы нам не грубите, – защищая свои права, отвечает Валентин. – Нам нужна Светлана Петровна.

– Милицию надо вызвать. Хулиганы какие-то, – тут в разговор вмешивается женщина.

– Гражданка, не грубите. Я вам ничего плохого не сделал.

– Эта девица, которую вы спрашиваете, здесь не проживает. Дверь захлопывается перед ними.

Виктор облегченно вздыхает. Как вдруг Валентин снова нажимает на кнопку звонка.

– А где она живет? – кричит он им через закрытую дверь.

– Сейчас милиция приедет и отвезет прямо к ней, – отвечает раздраженный женский голос по ту сторону двери.

Виктор берет за руку Сагина и уводит от злосчастной двери.

– Слушай, – продолжает Сагин, – дом этот – точно. А как квартиру перепутал – это мне непонятно.

– Давай уносить ноги, – заметил Виктор.

– Уж теперь-то нет. Стоп! Вот эта дверь! Виктор не слушает его и спускается вниз. Останавливается этажом ниже в ожидании Сагина. Через минуту радостный крик.

– Витька! Иди сюда. Дома она.

– Сколько лет, сколько зим. Не забыл. Удивительно. Ты как всегда, Сагин, в спортивной форме, – весело говорит она.

– Я?! – Сагин изображает на лице удивление. – Никогда не забываю. Тех кого люблю, я помню. Я с другом, знакомься.

Они на цыпочках вошли в коридор, стараясь не шуметь.

Это была двухкомнатная квартира, одну из комнат занимала она.

Ее комната теплая и уютная, где были диван, сервант, телевизор, магнитофон, коврик на полу, журнальный столик и два кресла.

Зажигается бра, и звучит музыка. Виктор ощутил приятную усталость во всем теле. Он быстро заснул в кресле. Его как ребенка переложили на диван. Валентин и Света всю ночь проговорили за чашкой кофе.

Утром они все втроем на трамвае поехали в институт, не чувствуя усталости.

Так случайно перекрестились их дороги жизни. Они стали друзьями и всегда по-дружески поддерживали друг друга, несмотря на то, что у каждого была своя судьба.

Лет десять прошло с той бесшабашной поры.

И вот сейчас он спокойно, без волнения раздумывал о себе, переезжая город с юга на север. Когда-то он увидел впервые освещенный миллионами огней город, который никак не мог даже представить в воображении. Его поразили богатство и блеск реклам магазинов, бесконечная суета большого города. Именно сюда он устремился вместе с искателями приключений в поисках своего счастья. Несмышленые, не знающие жизни молодые люди вливаются в бурлящий поток города, где смешиваются и растворяются навсегда в толпе.

Очень скоро по приезде в город у Виктора восторг сменился ностальгией. Почему он не уехал? А как хрупкий челнок, который борется со штормом, так и он жил в большом городе. Может, сейчас труднее жить, чем когда стихийные бедствия, войны, потому что трудности выявляют плохое и хорошее, но отсевают плохие качества, выкристаллизовывая сильные достоинства человека. А в легкой жизни выплескиваются наружу зачастую мелкие, дрянные человеческие качества, порой превращая личность в мещанина и обывателя.

Машина остановилась у подъезда. Из такси вылез грузный мужчина сорока лет. Виктор Павлович посмотрел вверх на девятиэтажный дом. «Меня никто не ждет. Я свободен. Только на что она мне, такая свобода? Или бросить все и бежать из этого города. Зачем? А друзья?

Я не один, но я одинок. Вокруг мир, который иногда непонятен мне с неоновыми огнями, машинами, голосами людей – многоликой речью цивилизации. А это еще не одиночество. Я опутан невидимыми нитями этого мира. И мне из него не вырваться».

Виктор почувствовал снова распирающую боль в голове. Была тихая, безветренная ночь. Он стоял перед домом и всматривался в зажженные огни чужого окна.

Их взгляды встретились. Она помахала ему рукой, и он вошел в подъезд.

В его записной книжке напротив ее домашнего телефона было дописано ее рукой – мелким ровным почерком: «Очень жду».

Он медленно переступал по ступенькам. От усталости он невольно подумал.

«Хочу тишины. Покоя. Ласку заботливых рук. Хочу, чтобы они ласкали и оберегали меня. Я хочу найти защиту у женщины от тоскливого одиночества».

Тут только ему пришло в голову взглянуть на часы. Стрелка часов успела перешагнуть за полночь.

Не успел он подойти к двери, она открылась, а на пороге стояла Света. Ее время щадило, почти не прибавило ни одной морщины. Он переступил порог и попал в объятия ее рук.

– Я стояла у окна и ждала. Кирюшку уложила спать. Он хотел тебя видеть.

– Покажи мне его, – улыбнувшись по-детски, попросил Виктор. В детской комнате, свернувшись калачиком в кроватке, безмятежно он спал с книжкой «Теремок».

– Без нее он не может заснуть, – шепчет она ему.

– Тебе тяжело? С мужем все в ссоре?

Она молчит в ответ. Потом, опустив голову, так что он видит только ее глаза.

– Не будем говорить на эту тему. Пойдем на кухню, я тебя накормлю.

– Есть я не хочу. Я сыт, – вежливо отнекивается Виктор.

– Нет, пойдем. Я для тебя готовила. Я тебя ждала. Рассказывай все-все. Что делал? Что думал? – она преданно смотрит ему в глаза, беря в свои ладони его руки.

– Разве тебе это будет интересно? – спросил ее он.

– Ты демон, который никогда не находит себе покоя, – она ведет пальчиком по извилинам ладони.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю. У меня бабка была деревенской гадалкой.

– Мне было так плохо. Настроение, мысли – все в каком-то беспорядке. И покоя никак не обрету, это ты верно заметила.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, – опустив голову, произносит она. – Я говорю тебе, потому что ты мне друг.

– Не надо говорить об этом. Давай жить настоящим, не думать о завтрашнем. Я боялся, что тебя не застану дома, – почему-то солгал он ей.

– Глупый! Я знала, что ты приедешь.

– Ты не представляешь, как ты мне нужна. Без тебя одиноко, – и он уже сам верил тому, что говорил ей.

– А мне без тебя. Подойди к окну, смотри, сколько звезд, и никто не знает, что мы с тобой вместе, а звезды видят.

– Я без тебя скучаю, – шепнул он.

– Это от лукавого! Сколько раз ты говорил это другим? Сознавайся, – она повалила его в кресло.

– Не знаю, раньше я произносил эти слова с легкостью. А теперь это делаю с трудом.

Она закрыла ладонью ему рот. Он подумал, что ему никогда не было и не будет так хорошо, как сейчас. Ее губы мягко прикасались к глазам, щеке, шее. Слезы предательски выступили на глазах. «Хорошо, что в полумраке не видна эта сентиментальная грусть», – подумал он.

Они сидели на кухне и долго болтали, не чувствуя усталости.

– Это сон? – с этими словами он подсел к ней.

– Наверное, это сон, – и она крепко прижалась к нему.

– Ты снова спешишь, – сказала она с упреком. Подожди, я приготовлю тебе на дорогу завтрак.

– Может, не надо? – шепотом произнес он.

– Я тебя прошу, – шепотом ответила она.

На столе стояли открытая бутылка коньяка, две кофейные чашки и бутерброды.

– Как ты живешь с женой? – серьезно спросила она.

– Там все в порядке. Жена, ребенок, семья, – уверенно произнес он.

– Ты знаешь, у них с Валентином был роман?

– Ты придумываешь из ревности, – резко ответил он ей.

– Я думала, ты знал. Они ездили в Прибалтику. Потом он ее оставил. Валентин очень расстроился, когда она вышла за тебя замуж.

Виктор почувствовал снова головную боль. Он улыбнулся мучительно грустно.

– Не надо об этом говорить. Не хочу, – сухо проговорил он.

От нанесенной смутной тревоги он поцеловал машинально ее губы. Ощутил знакомый запах волос, они излучали цветочный аромат весны.

Виктора охватило ощущение восторга, которое он никогда ранее не испытывал. С его языка готово было сорваться грубое слово, но губы оставались беззвучны.

Светлеет. Он замечает, что кругом чужие вещи и что он здесь чужой.

– Ты жалеешь меня? – спрашивает он тихо.

– Ни о чем не спрашивай, а то я наговорю глупостей, – умоляет она его.

– Меня гнетет одно, будто я тебя у кого-то краду.

– Раньше ты так не говорил, – она немного помолчала и продолжала: – Ты тут ни при чем. У нас с мужем был разрыв по другой причине. Он ушел к другой, которую вдруг полюбил. А сейчас он хочет вернуться ко мне навсегда. Я ему не могу этого запретить. Выплакано достаточно слез. Я благодарна тебе за то, что ты меня поддерживал в трудную минуту.

– Я не знаю, что я для тебя – счастье или горе.

– И то и другое. Но ты мне нужен как друг. Что бы ни случилось, ты мой друг.