Текст книги "Поющий камень"

Валерий Семенихин
Поющий камень

© Валерий Семенихин, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

Сад

 
Не садом битого стекла –
Жизнь раскрывалась по-иному:
Каймой мушиного крыла,
Лучом, окрасившим солому,
Замедленною стрекозой
Над острою речной осокой,
Слепою выпуклой слезой,
Полдневной выбитой дорогой…
В июле высохла листва –
Из сердца зелени возьму я
И кистью прикоснусь едва
К траве в истоме поцелуя.
А после вымазан пыльцой,
В шмелях, в венке из повилики,
Века раскалывая в миги,
К тебе я поверну лицо.
И тихо попрошу:
Уста замкни для ненависти,
Стань здесь, на свету – я обведу
Твою фигуру в том саду,
Где – в завершенье теорем –
Земли и Неба хватит всем.
 

Наследство

 
Отшумят ли метели
Голодного года,
Возвратится ли детство
Дивной сказкой любви, —
Звонкость первой капели,
Запах свежего мёда,
Нам с тобою в наследство —
В родниках соловьи.
Пробежит в табуне
Желтогривая Осень —
Только цокот один
Да изорванный след…
 
 
Но привидится мне
За костром синих сосен
Тёмно-алых рябин
Ускользающий свет…
Может, в этом весь путь –
Добежать, дотянуться,
Эти светлые полдни
Не роняя на дно,
Солнцем вылечить грудь,
В сонм блаженных вернуться, —
С неба спущены сходни
На мгновенье одно.
 

Свидетель пыли

 
Он незримо проходит – свидетелем тайным –
Мимо снов и миражей, творимых умом:
Эскимо, детектив, резкий окрик трамвайный,
Лепесток на ладони, полуденный гром,
Суд и школа, кафе, симметричность творенья,
Звезды в небе и луже, в асфальте поля,
Воровское арго, никогда воскресенье,
Миллионы сознаний, закованных в бля;
Задыханье деревьев, военные клумбы,
Спертость воздуха, сердца и руки в мольбе…
 
 
Где глаза того юнги на мачте Колумба,
Что увидят не землю, а солнце в себе?
Вы, соратники пыли, молчаньем ответьте —
Ум вибрирует в такт повороту ключа…
Слышу я: Он идет, обреченный бессмертьем,
Брат коровы, чьи дети на бойнях кричат, —
Поломать наши дни, как убогие ульи,
И гордыню сердец, ненавидящих «нет»,
Ум, спрессованный в книги, доктрины и пули,
Выводя из потемок на солнечный свет.
 

Цель

 
Кто ходил по канату над стыдной толпой,
Знает горечь игры с хохотуньей Судьбой.
Одиночество – вот их извечный удел.
Ворон бел – не удержишься, если не смел.
Только падать нельзя в безобразные дни,
Потому что бесстыднее станут одни,
А другие вернутся в безверия круг,
Ведь провисший канат не транслирует мук.
Словно лезвие, режет ступни тот канат.
Шаг вперед – это рай, шаг назад – это ад.
Может, цель не в аду и не в верхнем раю.
Цель – все время идти и неметь на краю.
Если следом смыкает клыки вещество,
Можно верить лишь в Свет и величье Его.
И смотреть лишь вперед, в лучезарное «Я»,
Жить на кончике бьющего в небо копья.
 

Побег

 
На всех две сказки: жизнь и смерть.
Шуршит потусклых листьев медь,
Не отвечая на вопросы.
Чуть неприметней этот мир,
Все глуше бряцание лир,
Но Каин поливает розы.
 
 
Я правлю с чёрного листа
Паломничество белых стай —
Смешное грустное усилье.
Но это таинство для тех,
Кто знает, что и смерть – успех,
И что оковы – тайно – крылья.
 
 
Ещё есть время на побег.
Благодарю за помощь тех
Детенышей, не знавших правил
Для глаза, кроме облаков,
Для сердца, кроме вещих снов,
Для слуха, кроме Ом и Аве.
 

Секрет

 
Сойти с вершин, на птиц в пруду
Смотреть, почти не отрываясь.
Поверить в золотую завязь
На голубом осеннем льду.
 
 
Сойти с вершин и жить в бреду,
Наивно встречным открываясь,
И уходить от них, пугаясь
Ненужности любви в аду.
 
 
Зачем кулак или стилет,
Когда листва струится тихо?
Сойти с вершин, темнея ликом —
Страдания узнать секрет.
 

Осколок

 
Жизнь, как осколок древних молний,
Мудрее всех учителей.
Здесь чем больнее, тем безмолвней,
И чем безмолвней, тем светлей.
В ладонях теплых, с опозданьем,
Трезвее, чем седые льды,
Она приносит осознанье:
Паденье – милость Высоты.
Бессилье тайно служит Силе
В невидимых качелях тех,
И цепи – будущие крылья,
Готовящие твой побег…
Живи, величественный нищий,
В скорлупах слов, обид, одежд,
Ищи на горьком пепелище
Свободу от смешных надежд.
 

Белый трамвай

 
Имя Осени ветер в окно приоткрытое кинул,
Словно дату отпущенных телу пылинчатых лет.
Я вернулся вперед, прошлогоднее сердце отринул,
Позвоночник рванулся сквозь крыши и встретил рассвет…
 
 
Поживи там, где ящер не знает заезжего альта,
Там, где нравственность падает, не дожидаясь смычка.
Город липовых жизней, укрытый бронею асфальта,
В казино оставляет Пиноккио, выгнав сверчка.
 
 
Ум, увенчанный биржей, не знает, что он – заключенный.
Сериал об убийстве – пароль темноты без перил.
Кто сломает себя, поломает напев обреченный,
И лучом разорвет влажный кокон оскалов и рыл?
 
 
Так увидеть хочу ваши чистые детские души —
Без погон и погонь, без слепящей наживы и бомб.
Есть веление – жить поперек человеческой стужи,
Мячик Радости, бросив на землю, ударили чтоб.
 
 
Это поздняя осень, последняя первая осень.
Все сначала, все завтра, все было, исполнится вновь.
Ищет ухо поэта поэзии в гибельной прозе.
Ищет в жизни и смерти– свечения – только любовь.
 
 
Вот и белый трамвай,
                    за которым ни рельс, ни блестящего следа.
«Оплатите грядущее, – молвит кондуктор, – конь блед».
Я раскрою ладонь – сердце, тайно живущее Светом —
Мой билет на проезд в золотой долгожданный рассвет.
 

Повечерье

 
Позови на подмостки, трагедия Осень, —
Кровь бледна у рябиновых ягод твоих…
Дымка, шелесты, иней на сломанной розе —
И внезапно мистически светится миг.
Может, нежное это стоит повечерье,
Иль сцепление слов, переливы на «нет»,
Может, просто покой, или козыри черви,
Или стук по асфальту незримых карет…
Расскажи мне деревьев наименованья,
Белых звезд и цветов имена расскажи,
И от мелкого я убегу упованья —
Не любить голый призрак, железную жизнь.
И скажу: этот мир, солнца яркого полный,
Так пленительно лжив и прекрасен затем,
Что он просто проходит, и синие волны
Размывают эпохи и тьму теорем…
Приготовься к дарам: золотая осина
Вдруг уронит в ладонь твою маленький лист —
Это трепетно так, беспечально красиво,
И, как этот листок, взгляд останется чист.
 

Итог

 
Когда на дремлющие долы
Луна бросает светлый взгляд,
И звезды высоко горят,
И тени трав длинны и голы, —
Древнейшей памятью Земли
Клубятся дымные туманы,
И на притихшие поляны
Плывут из детства корабли,
Стоишь, безмолвный, под Луной
В блаженно прерванном походе,
И холод крыльев за спиной
Напоминает о свободе.
 
 
Но согласишься ли уйти
И слышать в жалобе свирели,
Как стонет этот мир в пути
К неведомой доселе Цели?
Но согласишься ли спастись,
Покуда обречён страданью
Хрустящий шарик мирозданья
С душою, вывернутой ввысь?..
Неслышимый никем ответ
Останется, как откровенье,
Итогом пролетевших лет,
Надеждой будущего зренья.
 

Комментарий Филострата

 
Ради Елены к Трое
Плавал Ахилл, двенадцать
Взяв городов с моря
И одиннадцать с суши,
В ярость впадая прежде…
Разве же это доблесть?
Славен тот муж, который
Родину защищает,
А не чужое мыслит
Поработить, к тому же
Женщину не похитить,
Коль сама не захочет.
 

На расстоянии руки

 
Уже ненужная отвага —
Подстерегать случайный взмах
Твоих ресниц, и плавность шага,
И лёгкий шёпот на устах.
 
 
Но есть еще проникновенье
В подглазье синее забот,
Где скрыта библия терпенья,
Где жилка синяя живёт.
 
 
Ты светишься – такое диво,
И попросту светлей вокруг.
Но белизна твоя пуглива,
Как мотылёк в неволе рук.
 
 
А, впрочем, большего не надо…
Но тем и живы чудаки,
Что светлое, святое рядом –
На расстоянии руки.
 

Ночная полынь

 
Пустые ровные поля,
Леса и рощицы сквозные,
И журавлиные края,
И Осени глаза простые.
Краснеет на излете лист,
На борозде сверкает иней,
А по кустам и на рябине —
Птиц перелетных синий свист…
В глухой полночной стороне,
Где при Луне дымят овраги,
В плену прекрасной из Планет
Березы девственны и наги.
Серпом Луны нарезать звезд
В букет, осыпав синий иней,
И слушать сердцем тихий рост
Ночной светящейся полыни.
 

Даль

 
С тугих ветвей стекают листья.
Туман томится над водой.
Рябина розовые кисти
Опустит на твою ладонь.
Рубаху белую надену.
Взойду на ветреный откос
И буду, как старик, степенно
Смотреть на факелы берез.
Что мне запомнится под вечер,
Переведет мои часы? –
Ручья серебряное вече
Да шепот лесополосы…
Пройдут века, тысячелетья —
С ладоней отряхну печаль.
И снова в сердце – солнце, ветер
Да исцеляющая даль.
 

После праздника

 
Кувшины с розами… Цветы,
Теряя красоту, увяли,
Их бледно– розовые рты
От жажды высохли… В бокале
Ты принесешь немного им
Холодно– огневой водицы,
И жизнь, похожая на дым,
Быть может, чуточку продлиться…
Как страшно – сладко это – длить
И укорачивать мгновенья
Чужих дыханий, словно нить,
Дрожащую от напряженья;
Неся ответственность за тех,
Кто на одну ступеньку ниже,
Когда гордыни тёмный смех
Подстерегает в каждой нише;
Осознавая вновь, что есть
Тот, Некто, Кто тебя так ладно
Скроил, хранил незримо здесь,
И снова позовёт обратно.
 

Соломенный час

 
Древесная стая, тяжёлая стая
Перо золотое роняя, летит,
Летит, от земли себя не отрывая,
В текучий, холодный, осенний зенит…
Под вечер уже, потеряв оперенье,
Лес, как невесомый, прозрачен и чист.
И только внизу продолжается тленье,
Где точит вода опрокинутый лист…
Соломенный час мой, я чувствую тело,
Когда, побеждая осенний испуг,
Морозным жезлом выстужая пределы,
Вдруг выдохнет жемчуг Владычица вьюг.
И, словно безлиственный стебель под небом,
С зимою и смертью один на один
Останется каждый – до нового хлеба,
До нового Солнца, до новых годин.
 

Зеркала

 
На верхний, восемнадцатый этаж,
Идут верблюды, сон тревожа лестниц,
За Синей Птицей тётушка Кураж,
И – прямо с корабля – Рембо и Лейбниц.
Стучатся гости поздние ко мне,
Они спешат сквозь стены и затворы:
Любовницы давно минувших дней,
Монархи и сиятельные воры,
Шуты и полководцы всех времён,
Отшельники, монахи и поэты,
Учителя, святые без имён –
Игрушки Господа, актёры Тьмы и Света.
Я окружен толпой знакомых лиц,
Душа в их зеркалах светиться рада:
Кихада болен после психбольниц,
Но светел Дант после узилищ Ада.
Я в них живу, они – во мне, их стон
И радость их живут во мне упрямо.
Со мною рядом Плотин и Платон,
Арджуна, Шанкара и Гаутама…
Этаж срывает в полночь с якорей,
Мелькнула справа пристань Зурбагана.
Тибетских лам, египетских зверей
Мы повстречаем, выйдя из тумана.
Узрим круги всех девяти Адов,
Поднимемся в уме до Брахмалоки,
В начальный класс воротимся веков —
Учитель Ориген нам даст уроки…
Мы так близки в печали и тоске,
Друзья мои, в любви или отваге,
Солдат – калека на одной ноге
И балерина из цветной бумаги…
О Ум, разбитый в миллиард умов,
О тысячи умов в одном конверте!
Не исчезайте из высоких снов,
Пророки Жизни, труженики Смерти.
Пускай Опричник вздернет на дыбу
Мой легкий сон на утре деловито, —
Оставит на моем холодном лбу
Свой поцелуй святая Маргарита.
 

Блудный сын

 
Если дело табак, до анютиных глазок
Чистым полем иди – всё живое вокруг.
Затеряйся в цветах, мальчик-с-пальчик из сказок
Постоит у виска, вынув крошечный лук.
 
 
Царь, царевич, король и глухая крапива,
Пух цыплячий на сердце, пахучий чабрец,
Неожиданно мята, и нетерпеливо
За бугром бьётся блеянье белых овец…
 
 
Блудный сын, как прекрасно твое возвращенье
До истоков Любви… Истончась, величав
Этот Путь, на котором взыскуешь прощенья,
Светом – радость и голую боль увенчав.
 
 
Твой Отец Никогда. Потеряй и не требуй —
Станет легче дышать, не напрасно тяжёл
От учебника боли к высокому Небу
Путь знамён и знамений, разорванный шёлк.
 

Живущий перед судным днём

Блажен, кто посетил сей мир…

Тютчев

 
Живущий перед Судным днём,
Привет тебе, о многоликий,
Распластанный над самым дном
В перстнях и кольцах повилики.
Не плачься, что безумны дни,
Что жгут фигурки восковые, —
Когда же были здесь они,
Мгновения не роковые?
Блажен, кто в сумрак нисходил —
Материю буравить оком,
Сжигать проклятие могил
И судеб, связанных пороком.
Живущий узкой жизнью, как
Мне объявить твое Величье?
Здесь нет блаженных просто так,
Все живо сменою обличья.
Неумирающий актер,
Достойно доиграй мгновенья, —
Железных не жалеет шпор
Последний всадник Откровенья.
 

Мимо

 
Мимо жимолости, мимо
Чёрных бархатных шмелей,
Мимо золотого дыма
Одуванчиковых дней.
Мимо рощи, паутина
Где затягивает след,
Мимо сердца Арлекина,
Мимо розовых сует.
Мимо фраков и регалий,
Пограничных площадей,
Где тягучий вой шакалий
Выше общности людей.
Мимо маленькой планеты
На окраине Любви,
Где молитвы и обеты —
Как солдаты – все в крови.
Мимо дребезга столетий,
Иссушающего стих,
Мимо жизни, выше смерти –
До высокого «Прости!»
 

Авторство

 
И Гамлет мог бы в скорлупе
Ореховой стать властелином
Нездешних белых голубей
В нездешнем царстве голубином.
Он бесконечности желал,
Когда б избавили актера
От снов и ядовитых жал
И неизбежного повтора…
Студент тридцатилетний вот
Уж близок гибели… Но сонник
Его захлопнут, словно рот.
Сны видит Автор, как виновник.
 

Парение

 
Бывают дивные минуты:
Звезд индевелое руно
Слегка позванивает будто,
И ломится Луна в окно.
 
 
И, куклу тела отклоняя,
Душа взмывает в высоту,
Роняя позолоту Рая
Неторопливо на лету…
 
 
Так покидаю ваши норы,
Покоем лжи не укрощён.
Иду и задеваю горы
Дуэльным штопаным плащом.
 

Бармаглот

 
Из подсознанья выструганный сон
Стоит конём, и волен воплотиться
Сад без имён в количество имён.
Всё дело в черепах, носящих лица,
И в черепахе, на которой слон
Ещё стоит, боясь пошевелиться.
Всё дело в запятых и в Труляля,
И в Рулевом у мощного руля.
Но, осознав особую ненужность
Стиха теперь, оттачивай стихи, —
Не прерывается одна окружность,
Не отрекаются лишь петухи.
Наоборот, пространнее пространство
В отсутствие времён. Во дни пустот
Дороже сытости лишь постоянство,
О чём и расписался Бармаглот.
Меж «быть или не быть» прекрасно «или».
Безбуквие страны нашёл барон,
Который смог, не потеряв извилин,
Себя за космы из болота – вон!
Барону проще: пушечные ядра
Уносят тело, оставляя смех…
А на подмостки нового театра
Опять ложится первозданный снег.
Душе ж твоей, скользящей чередою
Через мытарств расставленную сеть,
Поставят блюдце с чистою водою,
Чтобы смогла омыться и терпеть
Дальше…
 

Детеныши звука

 
Ты знаешь, конечно, что пишем мы все ни о чём,
На ветер слагаем сонеты, в которых сонаты,
Подслушав, что шепчет, стоящий за правым плечом,
Светящийся даймон, незримый наперсник крылатый.
 
 
Ты должен быть чист, как осеннее это стекло.
Коралловых пронизей даст тебе Муза на пальцы,
Высоким лучом освятит Аполлон ремесло —
И в сердце неспящих вой дёшь, в сновиденья скитальцев.
 
 
Кувшины ли катятся, лёгкое ль это вино.
Огнём очищает пещеры отверстые – вены?
Мы всё написали о Жизни когда-то давно,
Мы снова напишем о ней, забывая измены.
 
 
И только сомненье порой – так тонка эта нить! —
Всё то, что вплывает в сознание чаще и чаще,
Сумеет ли, сможет ли в музыку дней воплотить
Язык этот стиснутый – жалкий, живой и дрожащий?
 

Август

 
Мне снится августейший август,
Томление твоей руки,
И солнцем выкрашенный парус
На ленте выгнутой реки.
Песок, и на песке собачьи
Следы, и глыбы тишины
В протянутых руках, на даче
Земные запахи… Слоны
Белесоватые, по небу
Бредущие, и всё быстрей
Меняющие цвет на репу
И на свинец… Глаза дождей,
Их сине-чёрные ресницы,
Походы в ближний лес, – таким
Мне август августейший снится
И связанная прочно с ним
Нить бытия… О как негромки
Все недосмотренные сны —
Пленительные их обломки
Уж вечности посвящены.
А сердце всё ещё трепещет,
Перебирая всякий раз
Обыденные эти вещи,
Как линзу, направляя глаз:
Вот трещинка, вот паутина,
Вон полон звёздами корец
С водою дождевой, вон глина,
Которую искал Творец…
 

Пегас

 
Послышалось… Пегас ли пегий
По трауру полночных плит
У Замка Ивовых Элегий
Копытом вой лочным пылит?
 
 
В колодезной эмали глаза
Сей полусумрак растворён.
Три тысячи шестьсот у часа
Сухих игольчатых сторон.
 
 
И, каждой гранью отражённый
В смешную жизнь, любовь и боль,
Играет в тишине иконной
Слоистый внутренний король.
 
 
Средневековое сегодня,
Убей, пройди через меня –
Я ускользну: никто не отнял
Сереброкрылого коня.
 

Атлантика

 
Звенящей нету тишины –
Погибельна стопа потомка.
Но оглянись, когда негромко
Окликнет родина вины:
Здесь надо попросту отбыть,
Смиренные потупив очи,
Банальности договорить
И бесполезное докончить…
Немного кукольной еды,
И – после скорбного покоя –
Рёв атлантической воды
Во имя будущего Ноя.
 

Исида

 
Смотрю, как на икону инок,
Как на сокровище босяк:
Ты – таинство, из паутинок,
Из вишен сотканная вся.
 
 
Твой свет – внутри. Твоя фата
Скрывает тайну Проявленья.
И прячут Истину уста.
И гибельно прикосновенье.
 

Сосновый бор

 
Закрой глаза: стрекозьи ножки
Царапают твою ладонь,
Когда в конце заветной стежки
Сосновый сумрак, словно конь
Стоит, пронизанный величьем
И пылью солнечной, над ним
Плывет разноголосье птичье,
И голубой осенний дым,
Втекая в лёгкие, приносит
Успокоение и ложь,
Что есть ответы на вопросы,
И знаешь ты, куда идёшь…
Страшило памяти, не надо
Века и вены расплетать —
Простое сердце просто радо
Жить, незаметно умирать,
В лесную ровную прохладцу
Входить, будить колокола
Зеленых мхов и любоваться
Каймой мушиного крыла.
 

Всегда

 
Как приземлённости хотят
К земле приникшие. С тобою
Мы на руки берем котят,
Но видим небо голубое.
Наш переход из мира в мир
Порою груб – когда б перила
У этих лестниц! Старый Лир,
Король, безумный как Сивилла,
Проговорился как-то: Да,
Вороньего не бойся дара.
Пусть «Никогда» твердит, но чара
Расторгнута через года:
Для вас он выучил «Всегда».
 

Лекарство

 
Если тёмное это царство,
И прозренье в позор страшит,
Есть пленительное лекарство
Неубитой Души.
 
 
Нужен тоненький лучик Солнца,
Чтобы дело пошло на лад,
И опять – шуты, колокольца,
Шерстяной шоколад.
 
 
Нет темницы для песнопевца.
Трону лишь серебро струны,
И взойдет зелёное сердце
Вместо красной Луны.
 

Белая кость

 
Есть гармонических минут
Высокое соединенье,
Которого совсем не ждут —
Оно приходит, как томленье
По неизвестному, и вот
Слов не находит бедный рот.
 
 
Молчи, прислушивайся, верь.
Все не напрасно в мире этом.
Отрада – в таинстве потерь,
В непоклонении победам.
Лишь станет всадником илот —
Ветвь сломанная оживёт.
 
 
Как белая напевна кость —
Ей не страшна окаменелость!
Чем безобразнее жилось,
Тем нам возвышеннее пелось
Про то высокое кино,
Где жертва и палач – одно.
 

Вечер

 
Как розовый изюм – закат.
В морозных лилиях оконца.
За окнами стеклянный сад,
Рукою тронешь – разобьётся.
 
 
Сквозистый камень тишины
Грохочет по углам укромным.
Округлое лицо Луны
Сегодня кажется огромным.
 
 
И я не вспомню ваш вопрос
Про то, как жить, не зная края,
В стране страдания и грёз,
Не отстрадав и не мечтая.
 
 
Что нынче дорогой овёс
Никак не держится на сердце —
Великий Сочинитель звёзд
Всё скрыл от мудрых, дав младенцам.
 

У окна

 
Очаровательный спросонок,
Ещё холодный на заре,
Играет ветер, как котёнок,
Бумажкой легкой во дворе…
 
 
Ни слёзный сев, ни чечевица
Не остановят ту игру…
Однажды солнечная спица
И нашу освятит дыру.
 
 
И вы, не взявшие кумира,
Не оборвёте тетивы,
Не изувечите травы
И не раздавите полмира…
 

Жало

 
Когда вонзаются вопросы
В лебяжьей шеи поворот,
Метафизические осы
С губ алых собирают мёд.
 
 
Про непостижные Начала
Терновые звенят венцы,
Но сердцем пойманное жало
Не выпускают мудрецы.
 
 
Лишь добрым отмыкают двери,
Смиренным высшее дано.
Течёт под пальцами мистерий
Кроваво– красное вино.
 
 
И вложено – свежо и ново —
Живым законом красоты
Неумирающее Слово
В неумирающие рты.
 

До встречи

 
Снующие тени, опавшие листья,
Мария и Марфа вдали…
Серебряный дождь, серебристые кисти,
Ручьи, в никуда корабли.
 
 
Взлетают голубки с угла колокольни,
Срезая колосья дождей.
До ласковой встречи, до встречи в Ирольне,
Страна предпоследних людей.
 
 
Опавшие листья, снующие тени,
Надежда над грешностью – мы.
Змея замыкает кольцо сновидений,
Как Свет размыкает умы.
 

Ветхозаветная родина

 
За неправду твою
И за дерзость в очах
Станешь ты на краю
И изведаешь страх.
 
 
И вложу Я кольцо
В ноздри – розы твои,
Чтоб забыло лицо
Откровенье Любви.
 
 
И вложу удила
В твой опененный рот —
Той дорогой, что шла
Я верну твой народ.
 
 
За надменье и ложь
Лжеучителей
От начала пойдёшь
Дороги Моей.
 

Корни

 
Слышишь, птицы звенят-поют,
Пахнут липы душно и пьяно…
За высокой стеной бурьяна
На воронках цветы растут.
 
 
Шмель гудит солидный, серьёзный,
А с цветочных колоколов
Гул стоит от капели росной
По-над смертью буйных голов.
 
 
Прячет память седые пряди
В повилике тощих могил.
Не шумите вы, Бога ради, —
Это корни будущих сил.
 

Прогулки

 
Спит Гомер в «Илиаде». Меж древних веков
Оставляю цветок, чтобы после вернуться.
Ветер дует в рукав – я взлетаю легко
От холодного чая и белого блюдца.
 
 
На отшибе последних, как будто бы, дней
Сладко так побродить на закате и ночью:
Тяжелы языки у недвижных камней,
Но подслушавший рад точкам и многоточью.
 
 
И я думаю так, оставляя траве
Зарастающий след, ускользающий прах:
Как прекрасны – венок на моей голове
И бубенчики смерти на пыльных стопах.
 

Прости

 
Прости мне – я совсем не тот,
Кем быть хочу среди отрепий
Косматых снов, где все нелепей
Раздвоенность моя живёт.
 
 
А на алтарных островах
И ни рабов, ни государей,
И шествие полночных тварей
Не отдаётся в головах.
 
 
Там, на закраине миров,
Заветных звезд белеют астры,
Там восхитительно напрасны
Гремушки гибельные слов
 
 
Земных… Но только там я – тот,
Кем быть хочу. Мой ум, разъятый
На части космоса, когда-то
В другую сказку соберёт
Дитя Любви, мой Бог распятый.