Текст книги "Начало России"

Дмитрия Ивановича обнаружили на опушке рощицы под срубленной березкой. Кто-то помог дойти и подсек деревце, укрыл его ветками. Он был без сознания, доспехи в прорехах и вмятинах, лицо в ссадинах. Когда прискакал Владимир Андреевич, Дмитрий не узнавал его, а брат, захлебываясь слезами, известил: «Наша победа!» Государь приходил в себя. Опасных ран у него не нашли, но все тело было избито. Князья радовались, обнимали уцелевших друзей. Они не могли знать, что уже вошли в великую народную память, и их отныне будут называть иначе, Дмитрия – Донским, Владимира – Храбрым.

Нет, о славе не думали. Не до того было. Даже отдохнуть не успели, на следующее утро принялись считать ратников, заново устраивать войско. Приближался второй враг, Ягайло, вел 30 тыс. литовцев. Припозднился он совсем немного, на один переход, был в 30–40 верстах. Значит, завтра предстояло опять сражаться? Опять кричать, умирать, держаться во что бы то ни стало? Но до Ягайлы донеслись ошеломляющие новости, о полном рагроме Мамая. Литовец предпочел не искушать судьбу. Сразу же снялся с места и рванул обратно – побыстрее и подальше от столь могучей московской рати.

К счастью, Ягайло не смог представить, насколько поубавилась эта рать. Поле устилали холмы мертвецов. Победа выпала небывалая, но и потери были неслыханными. После воинских трудов пришел черед скорбных. Копали могилы-скудельницы, свозили и отпевали павших. Возвели над кладбищем деревянную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, рубили колоды – забрать с собой хоть некоторых. Белозерских князей Федора и Ивана, тарусских Федора и Мстислава, дорогобужского Дмитрия, воевод Микулу Вельяминова, Тимофея Волуя Окатьевича, Льва Морозова, Андрея Черкиза, Семена Мелика, богатырей-иноков Пересвета и Ослябю…

Сколько жизней прервалось, известных и безвестных? Точной цифры мы не знаем, а оценки историков опять расходятся. Судя по всему, погибло около трети войска. Немало было и таких, кто выжил, но лежал в полковых станах, страдая от ран. Чтобы схоронить товарищей и собраться в обратный путь, понадобилось целых восемь дней. Распрощались с донскими казаками. Их число тоже поубавилось, но они еще крепче сдружились с Московской Русью. Отныне спаялись и общей судьбой, кровью. Напоследок подарили великому князю еще одну чудотворную икону Божьей Матери, Гребневскую.

Предстоял путь домой. Сколько верст надо было отшагать и проехать измученным воинам! Зато в конце обнять матерей, жен с детишками, поднять чарку за возвращение, помолиться вместе с родными, помянуть друзей. Рассказывать по вечерам о великом и страшном Куликовом поле, слагать былины и сказания… Нет, не всем выпало такое счастье, отпраздновать собственную победу. Кто-то умирал от ран в тряских телегах. А потом на обозы, растянувшиеся по дорогам, напали… рязанцы. Убивали раненных, возниц, утаскивали в плен, поворачивали в свои селения возы с оружием, доспехами, трофеями. Доспехи и оружие стоили дорого, за пленных можно было взять выкуп. Ради обычной корысти резали и грабили людей, которые прикрыли грудью их самих. Вот и спрашивается: легко ли это было, собирать Русь воедино?

15. Как русских зауважали

Радость и скорбь перемешивались. Могла ли бурлить неуемная радость, когда недосчитались стольких товарищей, а другие остались калеками? Сам государь испытывал последствия серьезной контузии. Доехав до Коломны, слег на несколько дней. В Москве снова разболелся. Но и можно ли было предаваться унынию, если удалось спасти страну? Если герои пали за веру, отдали душу за други своя? А значит, получили высшую награду, Царствие Небесное? Памятников в те времена не строили, не выбрасывали средства на пустые сооружения. Строили храмы. А в них-то как раз и соединялись память, радость, скорбь. Залюбуешься на купол с крестом и задумаешься, в честь чего возводили эту красоту. Зайдешь – и принесешь под церковные своды свою печаль, а взамен получишь утешение, тихую и светлую радость Божьей благодати.

Тех погибших, кого привезли в Москву, схоронили на Кулишках, заложили над могилами храм Всех Святых. Обетные церкви и монастыри начали строить Дмитрий Донской, его супруга, воеводы. Конечно, великий князь съездил к Троице поблагодарить Господа и св. Сергия, поделиться с преподобным впечатлениями. А игумен научил его, как правильнее отметить победу – учредить общерусское поминовение воинов, Дмитровскую родительскую субботу. В этом празднике тоже соединились и скорбь, и радость, и память.

О Куликовской битве будут передавать рассказы из поколения в поколение, описывать ее, создавать исторические труды. В 1380 г., сразу после сражения, люди еще не могли в полной мере осмыслить, что же произошло. Но уже ощущали – событие было совсем не рядовое. Русь перешагнула через некий рубеж, и сама вышла из сурового испытания обновленной. Она одним махом взметнулась на какой-то иной уровень, на высоту, которую еще вчера невозможно было представить.

На 1 ноября Дмитрий Иванович назначил съезд всех князей. Предложил закрепить братство, сложившееся на Куликовом поле. Чувства были свежими, общими. Сейчас никому не требовалось доказывать – пока русские вместе, они способны противостоять кому угодно. Князья дружно поддержали, «велик) любовь учиниша меж собою». Одним из первых с этим пришлось считаться Олегу Рязанскому. Его призвали к ответу за безобразия подданных. Качать права перед лицом сплоченной Владимирской Руси князь не посмел. Целовал крест не нарушать мира, освободить пленных, захваченных его людьми. За то зло, что случилось в его княжестве, Олегу пришлось поступиться и своей гордостью. Он впервые признал себя не равным московскому государю, а «молодшим братом».

Искренне или не искренне признал – другой вопрос. Хотя братский союз совсем не помешал бы и рязанцам. Угроза со стороны степи сохранялась. Мамай не намеревался прекращать войну. Да ему и нельзя было. В Орде участь проигравшего была незавидной, а властитель, к тому же, слишком много назанимал у евреев и генуэзцев. Стараясь спасти репутацию, Мамай принялся собирать татар, сумевших умчаться с поля брани, скликал новых желающих. Разгромить Дмитрия он не надеялся, но рассчитывал налететь изгоном на окраины. Воины пограбят, утешатся местью.

Но за Мамаем следил из Сарая хан Тохтамыш. Для него обстановка складывалась – лучше не придумаешь. Соперник вдребезги разбит чужими руками, а он сохранил силы. Татары возмущались постыдным бегством Мамая, винили его в гибели родных и близких. Повелитель черноморской Орды даже не успел приблизиться к границам Руси. Едва выступил в поход, ему донесли – идет какое-то войско. Развернулись к сражению, но оно завершилось без единого выстрела. Тохтамыш велел объявить: он законный хан, Чингизид, а Мамай трус и узурпатор. Мурзы и воины полностью разделяли его мнение. Надо служить победоносному, а не осрамившемуся вождю. Начали переезжать к Тохтамышу.

Мамай увидел, что рискует остаться в одиночестве, прихватил казну и рванул подальше. Но теперь-то куда ему было деваться? Не осталось ни земель, ни подданных. Вчерашний всемогущий властитель направился в Кафу. Уж наверное, друзья генуэзцы приютят, не выдадут. Он ошибался. Воротилам черноморской «Хазарии» не требовался неудачник. Обязательства он не выполнил, брал деньги для похода на Москву и не расплатился. А для торговых операций и поставок невольников теперь надо было налаживать связи с Тохтамышем. Мамая умертвили, а его богатства прибрали к рукам.

Однако грозная сила, проявленная русскими, произвела должное впечатление и на Тохтамыша. В Москву явились его послы. Хан обращался к Дмитрию Ивановичу чрезвычайно уважительно, не как к рабу, а к союзнику. Извещал, что «супротивника своего и твоего врага Мамая победи» и отныне садится на «царстве Волжском». Что ж, в Москве оценили учтивый тон. В Сарай поехало ответное посольство, повезло поздравления по поводу восшествия на престол, подарки. Великий князь не отказывался почитать царя, но о дани больше речи не было. Русь стала уже не та, чтобы унижаться и платить. Видимо, Тохтамыш это понимает. Значит, можно установить такие отношения, которые будут выгодными и для него, и для русских.

Известия о грандиозной победе Дмитрия расходились и по другим странам, достигли Генуи, Венеции, Кракова, Рима, Константинополя. Но в то же самое время, когда богатыри великого князя стяжали бессмертную славу, в Византии вокруг русских разыгрывался скандал. Нареченный митрополит Митяй-Михаил до цели так и не добрался. В морском путешествии ему стало худо, напоследок он смог взглянуть на панораму греческой столицы, да и преставился. Но бояре и священники, составлявшие посольство, проявили неуемную инициативу. Сколько трудов положили в дороге, зачем же возвращаться без митрополита? Не лучше ли самим подобрать замену?

Послам на всякий случай были выданы несколько чистых грамот с великокняжеской печатью – например, пока будут ехать, в патриархии переменится руководство (как оно и произошло, патриархом стал уже не Макарий, а Нил). Митяя по-тихому схоронили на берегу, а на его место выдвинулись две кандитатуры, архимандриты Иоанн Петровский и Пимен Переяславский. Выборная кампания на борту корабля была бурной. Победил Пимен. Иоанн протестовал, угрожал обличить противников перед патриархом и великим князем. А бояре посовещались и заковали его в кандалы, чтобы не мешался. В чистую грамоту вписали Пимена, дескать, московский государь просит посвятить его в митрополиты.

О посольстве уже прослышал Киприан, прикатил из Киева судиться с москвичами. В Константинополе находился и епископ Дионисий Суздальский, изложил жалобы на Митяя. Оба были немало удивлены. Ждали-то Митяя, а появился почему-то Пимен. Но послы были отлично подготовлены к спору с Киприаном. Всплыла его клевета на св. Алексия, раскрылась нелицеприятная интрига, как он сам сочинял литовские ходатайства о собственном поставлении. Его прежнего покровителя Ольгерда не было в живых, так что и денег Киприан привез мало. Дело приняло столь неприятный для него оборот, что он даже не дождался окончания суда. Скрылся без дозволения патриарха и засел у себя в Киеве.

Но и просьба о поставлении Пимена выглядела сомнительной. При дворе императора и в патриархии сидели не дурачки, легко раскусили подлог. Но кандидат в митрополиты засыпал всех взятками. Немалой казны посольства не хватило, он влез в долги к генуэзцам, занимал от имени великого князя где только мог. А тут подоспели и новости о Куликовской битве. Патриарх Нил пришел к заключению, что за дружбу с Москвой надо держаться покрепче. Он сделал вид, будто не подозревает об обмане и развел руками: «Не знаю, верить ли послам русским, но совесть наша чиста». Возвел Пимена в митрополичье достоинство. Мало того, послам удалось выхлопотать от патриархии грамоту, что отныне «на все времена архиереи всея Руси будут поставляемы не иначе как только по просьбе из Великой Руси».

Но пока в Константинополе раскручивался этот клубок, оттуда ехали купцы, странники. До Дмитрия Ивановича дошли сведения о вопиющем самоуправстве его делегации, добавился еще и слух, что Митяй-Михаил умер не своей смертью, что его уморили, дабы перехватить митрополичий клобук. Государь разгневался. Послы запятнали ложью и Русскую Церковь, и всю державу! А как оставалось поступить? Искать третьего митрополита, снаряжать новую делегацию в Византию и окончательно опозориться? Государь советовался с духовником, с епископами, и снова вспомнил про Киприана.

В Москве еще не знали, что патриархия признала неправильным его поставление. Но учли, что положение самого Киприана очень переменилось. Раньше-то он спелся с Ольгердом, помогал ему тянуть Русь под себя. А сейчас Ягайло притесняет православных, в Киеве сидит язычник Скиргайло, и митрополиту приходится не сладко. Возникла идея, а если перезвать к себе? Хоть и чужак, но ведь настоящий, рукоположенный митрополит. На этот раз он будет призван не против воли, а по воле великого князя. Киприан деятель хваткий. Вот и пускай послужит Дмитрию так же, как служил Ольгерду, подтягивает к Москве литовских православных…

В 1381 г. в Киев отправился духовник государя Федор. Киприан не верил своему счастью. Боялся, как бы ему усидеть на собственном месте – то ли Ягайло прогонит, то ли патриарх лишит сана. А его приглашали занять кафедру митрополита Владимирского и Всея Руси, жить в богатых кремлевских палатах! Он торжественно прибыл к Дмитрию Ивановичу, о былых ссорах не вспоминали. Возвратились и посланцы из Византии, но их ждал несколько иной прием. Задержали в Коломне, запретили въезжать в столицу. Провели расследование. Убийство Митяя не подтвердилось, однако все остальное, что они натворили, заслуживало наказания. Бояр-послов определили в тюрьму, с Пимена сняли митрополичий клобук и сослали в Чухлому.

Между тем, эхо Куликова поля громко аукнулось и в Литве. Раньше Ягайлой были недовольны только православные. Сейчас они открыто вступали в переговоры с Дмитрием Донским, как бы перейти в его подданство. А бесславный поход Ягайлы к Мамаю и поспешный марш в обратную сторону – считай, бегство, подорвали его авторитет даже среди язычников. Брезгливо качали головами: слабак и тряпка. Воспользовался дядя, Куйстут. Он сверг племянника, и воины провозгласили его великим князем Литвы. Кейстут круто изменил политику государства. Предложил Дмитрию Донскому заключить союз, вместе стоять и против татар, и против немцев. Русские охотно согласились. Князья-эмигранты получили обратно свои уделы, Андрей Ольгердович вернулся к себе в Полоцк, Дмитрий Ольгердович в Брянск. Прощались тепло и верили, что ненадолго. Теперь русские и литовцы друзья, встретятся и на празднествах, и в походах на общих врагов.

Но у Ягайлы тоже нашлись друзья, католики, поляки. Подсобили деньгами, людьми. Он заявил, что хочет помириться с дядей, готов быть послушным вассалом. Устроил большой пир. А за столами подал знак, его слуги кинулись на приглашенных. Подгулявшего Кейстута и его бояр перерезали. На пир не явился сын дяди, Витовт, но что-либо предпринять ему не позволили. К нему внезапно нагрянул отряд воинов, и он очутился в темнице. Предсказать участь Витовта было не трудно. Однако он во многом отличался от доблестного и беспечного Кейстута. В хитрости ничуть не уступал Ягайле.

Жена заключенного Анна выпросила разрешение навещать мужа, приносить еду. Разумеется, носила не сама высокородная княгиня, взяла с собой служанку Елену. Девку рослую, плечистую, самый раз таскать горшки и сумки. Стража не слишком интересовалась, чем занимались супруги в камере. Вроде, ворковали, утешали друг друга. А Витовт и Анна приказали девке быстро раздеваться. Пока жена присматривала у двери, Елена путалась в мужских вещах, а князь в женском платье. Тюрьму покинула та же парочка – взволнованная раскрасневшаяся княгиня и молчаливая рослая холопка, накинувшая на голову капюшон. Глянули, что делает Витовт: он лежал в камере лицом к стене. Наверное, расстроило его свидание, лишний раз напомнило о горькой доле.

Когда подмена раскрылась, было поздно. Лучшие кони уносили князя и княгиню к границам Пруссии. Витовт не отличался излишней чувствительностью. Спасшую его девушку подвергли страшным истязаниям и казнили, но что значила ее жизнь? Разменная монета, не более того. Князь явился к тевтонским крестоносцам, врагам Литвы. Попросил убежища и помощи. Правда, рыцари никогда не помогали бескорыстно. Но и это Витовта не смутило. Он передал Ордену права на свой удел, Жмудь. Целая область Литвы стала еще одной разменной монетой в борьбе за власть.

А Ягайло ощущал себя крайне неуверенно. Представлял, что Витовт наведет тевтонов, роптали воины Кейстута. Православные князья не желали признавать нового правителя. А больше всего пугало, как поведет себя Дмитрий Донской? Выступит на стороне своих соратников, Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, и песенка Ягайлы будет спета. Он лихорадочно размышлял, где же ему найти покровителей, и выбрал самый выигрышный выход – поклониться… Москве. Посредницей выступила его мать Ульяна. Предложила условия союза, куда более предпочтительные, чем с Кейстутом. Не просто союза!

Ягайло просил в жены дочь Дмитрия Ивановича, при этом брал обязательство принять православие и окрестить всех подданных. А над собой признавал старшинство московского государя, должен был слушаться его! Литва добровольно соглашалась «прирастать» к Руси точно так же, как Тверь или Рязань! Подключился митрополит Киприан, тут-то и пригодились его связи среди литовцев. В 1382 г. подписали договор, скрепили печатями. Оставалось лишь исполнить, обвенчать молодых. Но как посмел бы Ягайло не исполнить договор с непобедимой Русью?

16. Нашествие Тохтамыша

Хан Тохмамыш совсем не считал, что Куликовская битва должна обозначить некий перелом в отношениях Орды и Руси. Да, Москва усилилась. Но ведь и Орда отнюдь не выдохлась. Наоборот! Под рукой нового хана впервые объединились Золотая, Белая и Синяя орды, его держава раскинулась от Днестра до Алтая. При дворе Тохтамыша собрались мурзы и эмиры, переметнувшиеся от Мамая. В Сарай снова стекались ордынские, генуэзские, хорезмийские купцы. Подсказывали хану: русские слишком много возомнили о себе, пора бы поставить на место.

К великому князю выехал царевич Ак-ходжа, ради пущей убедительности повел с собой свиту в 700 всадников. Но посольство доехало только до Нижнего Новгорода. Население городов и деревень, лежащих на пути, услышало про большой отряд, заволновалось. Снова татары? Снова будут наглеть, насильничать, грабить? Терпеть подобные визиты русские больше не желали, и Ак-ходжа побоялся продолжать путь, как бы его не приняли в рогатины и топоры. И все-таки царевич не напрасно прогулялся туда и обратно.

Тесть великого князя Дмитрий-Фома, его сыновья Семен, Василий Кирдяпа, брат Борис Городецкий уже несколько лет дулись на Москву. Их удел татары совершенно разорили, а Дмитрий Донской очутился в победителях, взялся распоряжаться единовластно! Что же, они будут получать шишки, а московский государь возвышаться за их счет? И ими же помыкать? Князей это не устраивало. Они роскошно встретили и одарили Ак-ходжу, объсняли, что они-то верные слуги хана, а враг татар – возгордившийся Дмитрий, настраивает подданных против Орды.

Донос порадовал Тохтамыша. Если нашлись одни изменники, найдутся и другие. Надо стукнуть по Руси покрепче, и ее хваленое могущество поползет по швам. Хан не повторял просчетов Мамая. Не созывал вассалов, не вербовал наемников. Он в полной мере обеспечил тайну. О походе даже в ханской ставке знали немногие. Войско составилось только из татар, в трех ордах их было предостаточно. Зато их подняли быстро, и сама армия была быстрой. Летом 1382 г. Тохтамыш выслал вверх по Волге специальные отряды, убивать всех русских купцов, их слуг, гребцов, чтобы не подали сигнал тревоги. Другие отряды кинулись на Дон. Истребляли союзников и помощников Дмитрия Донского, казаков. А следом стремительным ураганом помчалась вся татарская рать.

Надежды расколоть князей оправдались в полной мере. Борис Городецкий и сыновья Дмитрия-Фомы явились к хану, привели дружины. Тохтамыша с почетом встретил и Олег Рязанский. Он был чрезвычайно оскорблен, что его заставили признать себя «младшим братом» Донского. А сейчас предоставлялась возможность и собственное княжество уберечь, и сбросить навязанную ему зависимость. Олег вызвался провести татар лучшими дорогами, указать удобные броды на Оке.

Московская разведка все-таки сработала. Великому князю доложили, что надвигается хан с тьмами воинства. Полетели призывы срочно собирать ратников. Дмитрий Иванович выступил из столицы, хотел встретить недругов в поле. Все было привычным, механизмы отработаны. Но… победа расслабила людей, а совершенный подвиг оказался слишком тяжелым, чтобы через два года повторить его. Пребывали в уверенности – самое трудное уже позади. Дорогой ценой купили свободу, больше никто не посмеет посягать на нас. И вдруг предстояло то же самое… Содрогнулись сердца самых боевых, и нового испытания Русь не выдержала.

Под знамена государя сходились совсем жиденькие полки. Князья и города присылали отписки – оскудели людьми, скольких потеряли в прошлой войне. А воеводы вели себя неуверенно, колебались. Встать на пути татар с такой армией было безумием, и Дмитрий Иванович спешно менял планы. Гнал очередных вестников: укрывать скот, имущество, уходить по лесам и крепостям. Москве велел готовиться к обороне, Владимира Андреевича с частью войска отправил в Волок-Ламский, собирать подкрепления из западных районов. Сам взялся стянуть силы из северных земель, поехал в Кострому.

Взять каменные стены Кремля было не просто, а Тохтамыш шел налегке, долго стоять в осаде не мог. С двух сторон ему будут угрожать русские рати, и хану хочешь не хочешь придется убираться восвояси. В столице Дмитрий оставил боярское правительство во главе с митрополитом, так он всегда поступал при св. Алексии. Оставил и семью, чтобы горожане знали: великий князь не бросил их. Но москвичи были настроены легкомысленно. По улицам и слободам собирались отряды ополчения, в них заиграл дух вольницы. Сами себя подбадривали хмельным. Ольгерд их не взял, Мамая отлупили, что им какой-то Тохтамыш?

В город набилась масса окрестных жителей, но многие испугались, что придется терпеть голод, хотели уйти. Разгулявшиеся защитники насмехались над ними, не выпускали. Потом придумали: выпускать, но грабить имущество «трусов». В первую очередь унять смутьянов, усовестить и призвать к порядку должен был митрополит. Но Киприан был замешан не из того теста, что св. Алексий. Человек без родины оценил ситуацию по-своему. Звезда Дмитрия Донского зашла. Даже если он уцелеет, Тохтамыш лишит его великого княжения. А кто самый вероятный преемник? Михаил Тверской, он-то своего не упустит. Пора было пристраиваться к нему.

Киприан велел слугам грузить деньги, ценности. Бояре, оставленные руководить москвичами, растерялись. Они-то должны были действовать заодно с митрополитом, а предстоятель церкви навострился бежать, ни о чем не хотел слушать. Буяны разошлись пуще прежнего, начальство удирает – тем лучше! Всякий порядок рухнул, верховодили самозваные командиры. Взламывали уже и боярские, княжеские погреба, кладовые. Видя, что творится, испугалась великая княгиня Евдокия. Оставаться в неуправляемом городе становилось просто опасно, решила уехать с детьми. Пристроилась к обозу митрополита, их еле выпустили, проводили оскорблениями. Но за воротами повернули в разные стороны, Киприан в Тверь, а Евдокия к мужу.

Между тем, татары сожгли Серпухов, 23 августа показались у Москвы. Нетрезвые защитники встретили их со стен издевками, показывали голые задницы. Правда, нашелся литовский князек, кто-то из многочисленных внуков Ольгерда, он как раз приехал наниматься на службу. Взялся организовывать оборону, договорился с командирами ополченцев, на стенах расставили самострелы, котлы. У русских имелись уже и пушки, их перетащили на нужные места, зарядили. На следующий день подвалила вся орда. Сыпанули тучи стрел, под их прикрытием часть всадников спешилась, побежала к крепости, несла лестницы. Но и москвичи, даром что разбуянившиеся, драться умели. Засвистели их стрелы, громыхнули орудия, плесканули смола и кипяток. Суконник Адам метко сразил знатного мурзу, ханского любимца.

Врагам досталось более чем солидно, откатились прочь. А в городе забурлило веселье пуще прежнего. Отбились! Заливались хмельным, выкатывали бочки из чужих погребов.

Заслужили, имеем право себя побаловать! Но на четвертый день осады к воротам приблизилась группа знатных татар, с ними нижегородские князья Кирдяпа да Семен. Объявили: царь готов мириться, он пришел не на москвичей, а только на князя Дмитрия. Тохтамыш милует город, не требует даже выкупа. Просит лишь встретить его с честью и дарами, поклониться, впустить посмотретьМоскву.

Тут-то можно было призадуматься, как же отрекаться от государя? Как покоряться без его ведома? И стоит ли верить тем, кто передался врагу? Но головы гудели с похмелья, так не хотелось снова лезть на стены под татарские стрелы. Воинство загомонило: мириться! Убеждало друг друга: свои, русские князья целовали крест, что ордынцы пощадят их. Небось, не обманут. Бояре и литовский начальник не посмели противиться воле большинства. Ворота открылись. На поклон басурманскому хану вышли с хоругвями, иконами, как на крестный ход. С духовенством шагала вся городская верхушка, за ними высыпал любопытный люд.

Татары благодушно скалились улыбками. Литовского князя и бояр отделили, повели к царскому шатру – и там вдруг сверкнули сабли. Это стало сигналом, ордынцы со всех сторон навалились на москвичей, резали их, как баранов, вломились в Кремль… По улицам и дворам ручьями полилась кровь. Получили за все: за оскорбления, за голые задницы, за подстреленного мурзу. Получили и за собственную дурость. Ордынцы обдирали дворцы, терема, храмы. Выискивали жителей, забившихся по домам, по подвалам. Их было слишком много, и в полон придирчиво отбирали молодых девок, детей, остальным полосовали глотки. Напоследок подпустили огня. Буйно занялись избы, палаты, обрывались воплями жизни спасшихся в укромных уголках. В каменных храмах сгорели склады книг, свезенных отовсюду, чтобы сберечь их, наваленных под самые своды. Книги татарам были без надобности.

Истребив Москву, Тохтамыш разделил рать надвое. Одну часть кинул на восточные волости Руси, другую на западные. Жители Переславля не надеялись отбиться, выплыли на середину Плещеева озера и смотрели из лодок, как погибает их город. Та же судьба постигла Юрьев, Владимир. На западе татары погромили Звенигород, Можайск. Но Владимир Храбрый успел собрать несколько полков, ударил на ордынцев и растрепал их. Тохтамышу такой оборот не понравился. Доходили слухи, что и к Дмитрию в Кострому сходятся ратники. Поражения могли смазать впечатление от столь удачного похода. Хан приказал возвращаться домой. На обратном пути спалили Коломну, а потом и Олегу Рязанскому пришел черед посчитать награды за ханскую службу. Орда перетряхнула его княжество, разнесла Рязань. Тохтамыш подчиненных не сдерживал. Пусть резвятся! А русские крепче запомнят, кто их повелитель.

Дмитрий Донской вернулся на пепелище, заваленное трупами. Распорядился погребать убитых, назначил по рублю за 80 тел. Вышло 300 руб. – 24 тыс. покойников. А в других городах, по селам? А скольких угнали? Минуло лишь два года с победы над Мамаем. И все, чего удалось достичь, рассыпалось чадящими головешками и мертвечиной. Так долго, так кропотливо строили государство! И насколько непрочным оно оказалось! Один-единственный удар – и стало разваливаться.

Борис Городецкий, Кирдяпа и Семен околачивались в Орде, рассчитывали на ханские милости. Михаил Тверской рассудил, что все договоры с Дмитрием теперь можно отбросить. Сразу же после сожжения Москвы, в сентябре, поскакал в Сарай. Поскакал исподтишка, тайно, чтобы никто не опередил – хлопотать все о том же, о ярлыке на великое княжение. Новгородские «золотые пояса», едва услышав о катастрофе, опять принялись спорить о дани, высматривать себе князей в Литве. Словно время обратилось вспять, и Тохтамыш одним махом отшвырнул страну назад, в дремучее болото старых усобиц. Но ведь хан добивался именно этого.

Было от чего прийти в отчаяние. Завыть в голос, уткнув лицо в ладони. Трудились, бились, отдавали себя без остатка – ради чего? Была ли она, великая жертвенная победа? Или пригрезилась в неясном сне? А наяву были пожарища и трупы. Наяву нужно было все начинать сызнова. С нуля! Поддержать Дмитрия Донского могла одна лишь вера. Только она могла в какой-то мере утешить, подкрепить. Если надломилось дело его жизни – значит, так было угодно Господу. Значит, прогневили Его, возгордились. Значит, Богу угодно еще раз испытать Русь и ее государя. Еще раз призвать Дмитрия послужить, собрать себя в кулак.

Что ж, вера у него была прочной. Надломилось государство, а государь не сломался. И оказалось, что действовать ему приходится все же не с нуля. Его погибшие успехи жили в душах людей. Кто-то спешил выйти из повиновения, а другие, напротив, сплачивались теснее. К Дмитрию и Владимиру Храброму, пусть с запозданием, стекались отряды бояр, удельных князей, шли сами по себе рядовые ратники. Без дела их не оставили. Конечно, о схватках с ордынцами думать уже не приходилось, но великий князь послал полки наказать Олега Рязанского. С какой стати нарушил клятвы? Не пора ли угомониться? Двух недель не прошло, как сгорела Москва, а ее рать вступила за Оку. Для Олега это стало полной неожиданностью, он скрылся. А его земли, только что разоренные татарскими «друзьями», подверглись крепкой взбучке с противоположной стороны.

Этим походом Дмитрий заявлял и друзьям, и недругам: хоронить его рановато, и менять свою политику он не собирается. Друзья услышали. В войне против рязанцев к государю присоединились старые союзники – князь Мещеры Александр Укович, муромляне. Мещера считалась самостоятельным княжеством. Сейчас с Александром Уковичем договорились, что оно войдет в состав Московской державы. Жители Мурома выражали аналогичное желание. Картина получалась парадоксальной. Победы над Бегичем и Мамаем не принесли Дмитрию Ивановичу никаких приобретений, а после разгрома его государство начало расти! Люди имели возможность сравнить линию поведения Олега Рязанского, нижегородских князей и Донского, и выбирали, с кем они хотят быть…

Митрополит Киприан по-прежнему сидел в Твери. Не прибыл отпевать мертвых москвичей, браться за восстановление храмов и монастырей. Даже не известил великого князя, что Михаил Тверской кинулся к хану за ярлыком. С какой стати извещать, если сам же благословил интригу? Но Киприан поспешил. Дмитрий Иванович вызвал его в Москву. Митрополит не осмелился ослушаться, прибыл. Государь поговорил с ним жестко, нелицеприятно. О чем было говорить-то? Изменил великому князю, увлекся шкурными делами, в критическую минуту бросил свой пост. Нужен ли был Церкви такой предстоятель? Донской полагал – не нужен. Велел отчаливать обратно в Киев.

Однако и Тохтамыш не забывал о великом князе. В Москву нагрянул «лютый посол» Адаш. Давненько уже не видели в нашей стране «лютых послов». Ханы посылали их специально – передать свою волю, а одновременно терроризировать, унизить. Многочисленная свита ни в чем себе не отказывала, грабила и хулиганила, а Адаш объявил Дмитрию Ивановичу, Тохтамыш налагает на него «тяжкую и великую дань». Что оставалось делать? Кликнуть дружинников, принять наглое посольство в копья? Хан запросто отдаст ярлык тверичам или нижегородцам. Русь раздерут смуты, нахлынут татарские тумены, будут резать, опустошать. Но страна еще не скоро оправится от прошлого нашествия…