Текст книги "Дело сибирского душегуба"

– Войди в положение, Вахромеева, – увещевал Хатынский. – Следователь Кожемякин в отпуске, поехал к родным на Сахалин. А это далеко даже от нас. Липницкая в больнице – по вашим женским делам. Больше никого, хоть шаром покати. Так что прогуляйся, Вахромеева, в качестве исключения. Ознакомишься с ситуацией, соберешь отчеты криминалистов, оперативников, возбудишь уголовное дело, а большего от тебя и не требуется. Ты сможешь. Или не мечтаешь уже стать нормальным следователем?

– Кого убили-то? – проворчала я.

– Поезжайте, товарищ старший лейтенант, и во всем разберитесь, – подполковник отвернулся и стал удаляться.

Преследовало ощущение, что меня подставляют. Имелись догадки, но так не хотелось в них верить… Путешествовать с опергруппой я отказалась, отправилась своим ходом, уточнив координаты: второй километр Приваловского шоссе. «Москвич» начинал барахлить – заводился после долгих уговоров, издавал пугающие звуки.

«Замок зажигания надо менять, – объяснил всезнающий слесарь дядя Володя из управленческого гаража. – И генератор капитально ремонтировать. Но на нас, дорогуша, даже не рассчитывай, все запчасти под строгим учетом. Ищи сама и приноси – сделаем».

Дефицит запчастей в Стране Советов был чудовищным – даже для сотрудников органов. Родному мужу проблемы машины были до лампочки. Но машина пока ездила, и то хорошо…

Приваловское шоссе стартовало от автовокзала на восточной окраине, перебегало мостик через Карагач и терялось среди лесов и деревень. Я медленно вела машину, объезжая выбоины в асфальте. Водители-мужчины, обгоняя меня, посмеивались, какой-то хам гудел в спину.

С приближением к месту происшествия становилось неспокойно. Трасса на этом участке входила в поворот к мосту. Встречные машины выскакивали из слепой зоны, тарахтели по своей полосе. Слева к обочине подступал старый осинник, справа простирался сосновый бор. У левой обочины стояли машины патрульного экипажа, криминалистов, опергруппы на стареньком рижском «рафике». Я встала у обочины, забрала свою сумку с ремешком, папку с бланками.

На опушке курили люди, смотрели на меня без обычного снисхождения. Я, обходя лужу, споткнулась. Никто не издевался, не иронизировал, хотя в иной день из кожи бы вылезли. Миша Хорунжев – молодой лейтенант с непокорными вихрами – даже помог перелезть через поваленную березу. Опера, покуривая, молчали. Отвернулся Глеб Шишковский – спокойный и рассудительный малый, – не дурак полениться, но опер нормальный. Саня Горбанюк – рослый, стремительно лысеющий мужик, временно исполняющий обязанности начальника угро – сухо кивнул. Я тоже держалась официально.

Среди деревьев, метрах в пятнадцати от опушки, возились люди: криминалист Головаш Владимир Александрович – еще молодой, но уже много повидавший и грамотный, и взятая им на стажировку недавняя выпускница мединститута Римма Высоцкая, особа впечатлительная, между прочим, отличница. Сегодня Римма усердия не проявляла, двигалась приторможенно, и вид имела такой бледный, словно завтра ей рожать.

– Что случилось? – негромко спросила я.

– Она даже не в курсе, – вздохнул Хорунжев.

– В курсе чего? – разозлилась я. – Все такие таинственные, слова не вытянешь.

– Девочку убили, – пояснил Шишковский. – Тело полтора часа назад нашли грибники. Сейчас опят в лесу – хоть лопатой греби…

К горлу подступил ком. Вот и сбывалось то, что пророчилось… Но что-то в этом деле все равно было не так. При чем тут моя персона? Или беда на всех общая?

– Та самая девочка? – спросила я.

– Та самая, – мрачно и торжественно подтвердил Горбанюк. У него был густой выразительный голос – с таким природным даром мог бы и диктором устроиться.

Двое суток назад пропала десятилетняя Дина Егорова, ученица четвертого класса средней школы № 1 и внучка председателя горисполкома товарища Егорова Павла Афанасьевича. Никто специально девочку не охранял, город спокойный, преступность не лютует. Возможно, присматривали, но у семи нянек, как известно… К тому же девочка проживала в обычной семье, сын Павла Афанасьевича привилегиями не пользовался. Девочка росла непоседливой, постоянно куда-то пропадала, но чтобы на двое суток… За ней присматривала няня, проживавшая в том же подъезде. Соседке, разумеется, приплачивали. Довести до школы в соседнем квартале, привести домой, накормить – вот и все обязанности. Супруги трудились на заводе «Красмет» – молодое начальственное звено. В четверг соседка, как обычно, отвела егозу в школу, вернулась домой. Около часа дня пошла обратно – Дины уже не было. Пропала на перемене перед последним уроком. Перемена была длинной, многие ученики проводили время на улице. Выбегали и за пределы школьной территории. По словам подружек, подобрали на задворках бездомного котенка, стали с ним играть, потом вспомнили – надо на урок. Дина сказала, что сбегает к соседнему дому, может, пристроит котенка в добрые руки. Не бросать же его. Или пускай присмотрят, а после урока она заберет его домой – пусть мама с папой порадуются. Подружки побежали в школу, а Дина припустила через гаражи к жилым домам. Там целый квартал пятиэтажек. К началу урока Дина не пришла. К концу – тоже. В школьном дворе ее не было. Никто не видел девочку в нарядной пятнистой куртке и с забавными косичками. Соседка вся избегалась, пила корвалол с валидолом. Прибежал отец ребенка, приехала мать, впала в истерику. К окончанию рабочего дня в школу в сопровождении начальника ГУВД прибыл товарищ Егоров, он сильно волновался. Девочка не нашлась. Ждать двое суток не стали, заявлению дали ход. Соседку прессовали – ей по-настоящему стало плохо. За женщиной не было никакой вины. Весь остаток дня милиция прочесывала район, оперативники опрашивали жильцов. Ничего. В жилом массиве девочку, тем более с котенком, не видели. Хозяева гаражей разводили рукам. Зачем она вообще здесь пошла? Пожилой автолюбитель припомнил, что вроде видел незнакомую машину, капот высовывался из кустов. Насчет окраски не уверен – может быть, черная, синяя, темно-коричневая. С маркой – та же беда. «Москвич‐408», «Москвич‐412», «Иж-Комби» – у всех передок примерно похожий. И зрение у пожилого автолюбителя так себе. Водителя рядом с машиной не видели. К тому же машина могла и не иметь отношения к пропаже ребенка. Стояла, что с того? Вечером Дина домой не вернулась, утром – тоже. Родители сходили с ума, Павлу Афанасьевичу вызвали скорую помощь. Милиция тактично интересовалась: не связано ли происшествие с его работой? Не было ли завистников? Не переходил ли кому дорогу? Не ввязывался ли Павел Афанасьевич в предприятия, не особо одобряемые Уголовным кодексом? Егоров категорически отвергал инсинуации. Оперативники недоумевали: куда могла пропасть девчонка? Решила насолить родителям? Маловата для таких демаршей. И не тот характер, все в один голос утверждали: девочка домашняя, ссориться не любит. А мама с папой категорически запрещали заводить котенка…

Последнего, кстати, нашли. В кустах между гаражами. Лежал и жалобно мяукал. Пушистый, со светлым пятном на грудке. Подружки подтвердили: тот самый. Мать, когда услышала, разразилась горьким плачем. Дело принимало скверный оборот.

И все же подобного исхода дела не ожидали. Что угодно, только не это…

– Тебе, Маргарита Павловна, на это лучше не смотреть, – мрачно сказал Мишка Хорунжев.

– Может, сразу уволиться? – огрызнулась я. – Ладно, всякое видали.

– Не думаю, – поморщился Шишковский. – Такого, Маргарита Павловна, даже мы не видели.

Я ступила в лес, как на минное поле, шла по нему, и дышать становилось все труднее. Тело лежало в густых лопухах, криминалисты накрыли его тканью, видимо, закончили работу. Римма сидела на корточках и заполняла бланк шариковой ручкой. Покосилась на меня, ничего не сказала. Отличительной чертой этой девушки были задорные веснушки, облепившие всю физиономию, а особенно курносый нос. Назвать ее симпатичной ничто не мешало, даже веснушки. Бледность прошла, и в графе «опыт» можно было поставить еще одну галочку.

Головаш разглядывал меня с меланхолией.

– Язык не повернется сказать «доброе утро», Маргарита Павловна. Скажем просто – здравствуйте.

– И вам того же, ребята… – в горле подозрительно запершило. – Это точно Дина Егорова?

– Да, – кивнул Владимир Александрович. – Тело обнажено, одежды нет. Личных вещей вроде школьного ранца тоже нет.

– Ранца не было, – подсказала я. – Пропала на перемене, была в шапке и курточке. Вещи оставались в классе.

– Принято, – кивнул Головаш. – Ее раздели, задушили, изнасиловали…

– Вы уверены, что именно в этой последовательности? – спросила Римма.

– Не уверен, – допустил эксперт. – Могли придушить, чтобы не кричала и не сопротивлялась. Но потом все равно задушили. Половой контакт с трупом тоже допускаю, но это, извините… некрофилия какая-то, – эксперт с усилием сглотнул. – Убили здесь. Есть кровь, но немного, сами понимаете, от чего. Привезли на машине, затащили в лес, здесь и надругались. Время от двух до четырех часов ночи – примерно так. С дороги не видно, да и кто тут поедет от двух до четырех часов ночи…

– Рядом с телом лежало вот это, – Римма встала с корточек и сунула мне в руку предмет в целлофановом кульке. Я недоуменно повертела. Деревянная фигурка, способная поместиться в кулачке, гипертрофированный уродец, отдаленно смахивающий на птицу. Возможно, птица и была – ни на что другое уродец не походил. Взъерошенный экземпляр, резьба выполнена намеренно грубо, острый клюв, непропорциональные глаза, страшноватые коготки, сведенные вместе и приклеенные к овальной подставке. Данное изделие явно не плод фантазии советских мультипликаторов.

– Что это? – не поняла я.

– Сами скажите, – пожал плечами Головаш. – Это не наша компетенция. Фигурку потерпевшая сжимала в руке – явно вложил убийца. Сами выясняйте, что он хочет этим сказать. И еще одно… – Головаш помялся. – Этому нет объяснения… В общем, труп скальпирован.

– Вы уверены, Владимир Александрович? – картинка перед глазами вдруг стала туманиться. – Что за бред, ведь это ребенок…

– Про это я и говорю, – вздохнул Головаш. – Но факт остается фактом, с головы покойной снят скальп. Простите за натурализм, делаются круговые надрезы ниже ушей, вокруг волосяного покрова – и голову просто вытряхивают, сжимая края кожи… В нашем случае скальп был снят вместе с ушами…

Римма отвернулась, взялась за горло. Но обошлось. Верной дорогой шла девушка, скоро станет невозмутимой, как сфинкс. А вот мне становилось дурно. Онемели конечности, я их почти не чувствовала. Тянущее чувство возникло в лопатках – словно кто-то смотрел с противоположной стороны дороги. Недобро смотрел. Но я отвлеклась от этой мысли, мной вдруг овладевало желание взглянуть на труп… Куда меня понесло? Сделала знак Головашу: уберите простыню. Он поколебался, но убрал. Я смотрела на нагое тельце, и в душе, и в памяти что-то происходило. Словно тумблер перевели, и потекли воспоминания. Образы, видения, какая-то вакханалия… Я знала: что-то было той ночью, семнадцать лет назад, но заслонку в памяти не отодвигали. Может, и к лучшему. И вдруг отодвинули – и такое увиделось… Я смотрела на детское тело и начинала задыхаться. Кислорода не хватало. В потускневших глазах ребенка отпечатался пещерный ужас. Лицо исказилось – перед смертью ей было очень больно. Я однажды видела такие глаза – не эти, но такие же…

– Закурить дашь? – спросила Римма. Она стояла рядом, держала за уголок целлофан с причудливой уликой. Я хотела сказать, что не курю, но только промычала. Казалось, кислород в природе закончился. Римма всмотрелась и тоже перепугалась.

– Алло, мать, ты чего? Эй, мужики, давайте сюда, девушке плохо!

Спохватился Головаш, подставил плечо – я шаталась, как пьяная. Голову распирало. Самое время начинать борьбу за выживание. Меня куда-то повели. Озадаченно чесали затылки оперативники – чего это с ней? Через минуту я отдышалась, но состояние оставалось плачевным.

– Ты здесь, коллега? – всматриваясь в мое лицо, спросил Мишка Хорунжев. – Лунное затмение, Вахромеева?

– Ага, короткое замыкание, – усмехнулся Шишковский. – Ау, ты с нами, подруга? Пошли-ка к машине…

Я была никакая – хоть по асфальту размазывай. Когда меня грузили в мою машину (почему-то назад), казалось, из воздуха материализовался подполковник Хатынский Виктор Анатольевич. Он угрюмо наблюдал за происходящим. Не вынесла душа, лично прибыл на место происшествия. Поколебался, решил проявить участие.

– Сочувствую, Вахромеева, я явно переоценил твои возможности. Ладно, другие поработают. Поезжай домой и хорошенько отдохни, таблетки попей. В понедельник приходи, будем рады. Справишься? Глеб, отвезешь домой нашу фарфоровую вазу?

– Виктор Анатольевич, нам надо поговорить… – простонала я.

– Поговорим, Вахромеева, обязательно поговорим. Вот в понедельник и начнем. Глеб, увози ее отсюда, пока я не начал ругаться…

Шишковский вел мою машину, как настоящий профессионал – практически не тормозя. Ямы и обрывы объезжал в последний момент. Признался по дороге, что готов везти меня хоть на край света, лишь бы не находиться на месте преступления. И прекрасно меня понимает.

– Эй, ты живая там? – спрашивал он, оборачиваясь через каждые сто метров. – Изрядно тебе поплохело, подруга, белая вся. Беременная, что ли?

Было плохо, но я посмеялась. Приеду – обязательно расскажу мужу, вместе посмеемся. Тема пополнения семейства у нас с Виктором поначалу вызывала интерес, но со временем теряла остроту и с каждым годом становилась все менее привлекательной. Меня эта тема вгоняла в грусть, Малеева – пугала. Зачем он женился на мне шесть лет назад, оставалось загадкой.

Окружающее меня пространство затягивал плотный туман. За окном мелькали кварталы нашего провинциального, но промышленно развитого городка. Дымили заводы и фабрики, гигантские плакаты на стенах зданий призывали крепить единство пролетариев всех стран. К булочной на улице Орджоникидзе вытянулась очередь. Хлеб пока не привезли, но ожидалось. У пивного ларька за сквером Энергетиков тоже давились люди – даже больше, чем за хлебом. Пролетарии имели право на отдых. Зато у магазина радиодеталей никаких очередей не было – заходи и покупай, что хочешь. Мой дом находился в жилом квартале за школой номер два. В металлических гаражах, примыкающих к образовательному учреждению, школьники в темно-синей форме курили сплоченной командой. Преподаватели об этом не знали, но вся улица видела. Советские школьники учились по субботам. Наверное, и поэтому мечтали поскорее вырасти – чтобы иметь двухдневные выходные.

– Проводить тебя до постели? – обернулся и подмигнул Шишковский. – Мне не трудно, Вахромеева, добрые дела – это именно то, для чего существует милиция.

– Проводи, – проворчала я. – А то муж что-то расслабился. У памятника останови, ладно? Посижу, приду в себя, потом сама дойду…

– А где тут памятник? – Шишковский завертел головой. Потом сообразил, засмеялся, подвел машину к недостроенному зданию районной библиотеки. Начало строительства объекта четыре года назад стало главным культурным событием года. Обещали построить быстро и даже возвели трехэтажный каркас. Власти хвастались, что это будет крупнейшая библиотека в крае – отдельное красивое здание в доступном городском районе. Но на этапе возведения стен что-то пошло не так. Работы заморозили, строительную технику стыдливо вывезли под покровом ночи. Стройку обнесли забором, а самые живописные дыры затянули сеткой. Событие связывали со сменой первого секретаря, который, в отличие от предшественника, не любил читать, а любил футбол. Недостроенная библиотека превратилась в городской позор, зато в Грибове появилась футбольная команда и даже что-то выиграла на первенстве низшего дивизиона.

Я поблагодарила Глеба за доставку, попросила подогнать машину к подъезду, а сама перебралась через дорогу и битый час просидела на лавочке. Дышать стало легче, но в голове витали пугающие образы. Их предстояло систематизировать в хронологическом порядке. Кое-что я уже понимала. На часах был почти полдень, когда я вошла в подъезд. Ноги подкашивались, но в целом держали. Лифт работал, поднял меня на шестой этаж. Я открыла дверь ключом, вошла в прихожую. Повесила сумку на крючок, присела на мягкий пуфик. Что-то в квартире было не так. Я не сразу поняла, подняла голову, поводила носом, прислушалась. Все не так – запахи, звуки. Странные приглушенные голоса в голове, тихие стоны. Что со мной? Какие глубины подсознания разверзлись от увиденного в лесу? Впрочем, с подсознанием все было нормально – почудилось. Я на цыпочках пересекла гостиную, осторожно отворила дверь в спальню… и с открытым ртом застыла на пороге.

В моей постели творилось что-то невообразимое! В ней, как змеи в клубке, сплелись обнаженные тела, которые совершали хаотичные движения. Женщина стонала, хрипел и кряхтел мой муж Малеев. Постельное белье было скомкано, одеяло валялось на полу. Я стояла и не верила глазам. Вот это да! Меньше всего ожидалось в собственной постели увидеть ВОТ ЭТО. Они не сразу обнаружили постороннюю, поскольку были увлечены своим делом. Я обломала им всю кульминацию – выразительно кашлянула. Что тут началось! Малеева отбросило от его любовницы, он выпучил глаза. «Дама сердца» расстроилась, хотя и не очень. Возможно, именно об этом она и мечтала. Сделала для порядка печальное лицо, прикрыла руками самые «ответственные» участки своих пышных телес. Я знала ее – Светка Елкина, одинокая разведенка с девятого этажа. Работала в торговле. Не красавица, постарше меня, низкорослая, пухлая – из тех, которых проще перепрыгнуть, чем обойти. Но на безрыбье, как говорится…

Малеев схватил одеяло с пола и стал в него заворачиваться, как будто прятал что-то такое, чего я не видела.

– Ритуля, ты сегодня так рано, ты же никогда так рано не приходишь, что случилось? – бормотал Малеев.

Мне даже жалко его стало – он трясся, словно подхватил лихорадку Западного Нила.

– То есть это я виновата, – хмыкнула я. – Рано пришла. Знаешь, дорогой, когда я тебе предложила чем-нибудь заняться в мое отсутствие, я имела в виду совсем не это.

– Подожди, Ритуля, – опомнился законный супруг. – Это совсем не то, что ты подумала…

– Не то? – удивилась Елкина.

Я засмеялась каким-то утробным демоническим смехом – чего и сама от себя не ожидала. Пожалуй, в данном вопросе мы с любовницей моего мужа были на одной волне. Хотелось бы выслушать объяснение. Впрочем, нет, уже не хотелось.

– Одно огорчает, Малеев, – вздохнула я, – что вместо меня в нашей кровати не какая-нибудь хорошая девушка из приличной семьи, а эта… – я поколебалась, но закончила, – смесь бульдога с носорогом.

– Знаешь, Ритка, ты тоже не королева Марго, – огрызнулась Елкина, выбралась из кровати и стала одеваться, никого не стесняясь. Обиделась, что ли? А я-то гадала, чего она всякий раз отводит глаза и ухмыляется, когда мы сталкиваемся в лифте или у подъезда…

– Этого забери, – кивнула я на мужа, который продолжал лежать под одеялом. Видимо, рассчитывал на прощение. – И презервативов побольше купи.

– Это еще зачем? – не поняла Светка.

Я популярно объяснила:

– Чтобы такие, как он, больше не рождались… Что ждем, Малеев? – обратилась я к своему суженому. – Кино окончено, больше ничего не будет. Сматывай удочки, три минуты на сборы. Бери только самое нужное. На развод подам сама. В понедельник, пока буду на работе, так и быть, можешь прийти и забрать свои вещи. Сопрешь что-то лишнее – пожалеешь. Квартира и машина – мои, даже не помышляй о них. Закон и справедливость на моей стороне. Вперед, душа моя, заре навстречу. Радуйся, Елкина, теперь это чудо – твое.

– Но, Рита, так нельзя… – потрясенно пробубнил Малеев – кажется, он начал соображать, что натворил. Пунцовая ранее физиономия приобретала цвет известки.

– Шевелись! – прикрикнула я. – Разговоров не будет! Хочешь права покачать? Ладно. Звоню ребятам из уголовного розыска, у них сегодня как раз паршивое настроение, и нужен подозреваемый. После беседы с ними тебя даже Елкина не возьмет. Вон отсюда! – вскричала я в порыве благородной ярости.

Малеев стал суетливо одеваться, что-то мямля под нос. Я удалилась в гостиную, терпеливо ждала его ухода. Ухмылялась Светка, добилась-таки своего. А что, товар неплохой, не просроченный, надо брать. Когда еще удастся? Витька Малеев, между нами, девочками, парень видный, не дурак, хотя субъект, надо признаться, скользкий. И где шесть лет назад были мои глаза, отдельная грустная тема. «Вот и встало все на свои места, – думала я, наблюдая за его метаниями по гостиной, куда он переместился. – Все недосказанности, сомнения, подозрения. Ранний приход с работы – и все выстроилось по ранжиру, стало простым и понятным».

– Послушай, дорогая, может, все-таки… – сделал последний заход добиться перемирия Малеев.

– Проваливай! – прорычала я. – А то, видит бог, я за себя не отвечаю!

Светка Елкина схватила Малеева за руку и потащила прочь из квартиры. Отметилось мимоходом: никакой гордости в современных бабах. Про мужиков и говорить нечего. Где те люди, что с боем брали Зимний и умирали на кронштадтском льду? Дверь захлопнулась. Наступила оглушительная тишина. Жить большого желания не было, но и в петлю не тянуло. Я на цыпочках вошла в прихожую, постояла у двери. Наверху сработал лифт, открылись двери. Странный сегодня день. Вернулась дрожь в коленках, поплыла голова. Я схватилась за стенку, чтобы не упасть. Появления Малеева ждать не приходилось, особенно в ближайшие часы. Светка возьмет его в оборот и своего добьется не мытьем, так катаньем.

Причудливо менялась жизнь – сознание не поспевало за событиями. Состояние ухудшалось. Возникла тяжесть в груди, чреватая новыми проблемами с дыханием. Я плохо помнила, как переодевалась в домашнюю одежду. Стащила с кровати скомканное постельное белье, вытряхнула подушки из наволочек, одеяло из пододеяльника. Потащила эту гору в коробку для грязной одежды, стала запихивать. Передумала, вынула обратно, стала утрамбовывать в помойное ведро. Именно так человечество, смеясь, расстается со своим прошлым. Потратила время, энергию, окончательно расклеилась. Бросила на диван подушку, завернулась в плед, уснула. Снилась полная белиберда, очнулась через несколько часов с распухшей головой. Доползла до аптечки, отыскала термометр. Других лекарств в доме не было. Градусник издевательски показывал 36 и 6. Но чувствовала я себя на все сорок. Что происходило? Снова устроилась на диване, свернула «конвертик» из пледа, попыталась уснуть. Плавала по волнам, падала с обрыва – очнулась, не долетев до дна. За окном стемнело. Состояние улучшилось, но осталась слабость. Странно, просыпался голод. Я побрела на кухню, извлекла из холодильника банку с вишневым вареньем, отыскала в шкафчике корзинку с недоеденным овсяным печеньем, понесла все это на диван. Попутно включила телевизор. Как обидно! «Ирония судьбы» уже заканчивалась. Новый телефильм Рязанова о новогодних странностях судьбы впервые показали первого января текущего года. Народ было за уши не оттащить. Смотрели все, и даже мы с Малеевым. Сегодня решили повторить, чтобы население не скатилось в осеннюю хандру. Лукашин спал в своей квартире, Надя сидела рядом и будила его. Я открыла рот, чтобы не пропустить самое главное. В это время зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я принесла телефон из прихожей – благо провод позволял.

– Приветствую, товарищ старший лейтенант, – поздоровался капитан Горбанюк из уголовного розыска. – Ты как? Звоню по поручению подполковника Хатынского… и от себя лично.

– Как Плохиш, – призналась я. – Банка варенья, корзина печенья. Пытаюсь смотреть «Иронию судьбы», но ты не даешь.

– Не беда, Маргарита Павловна. В понедельник напомни, расскажу, чем все закончилось. То есть в целом норма? Голос слабый, но, главное, живая.

– А сам Виктор Анатольевич не мог позвонить?

– А ему статус не позволяет, – без обиняков объяснил Горбанюк. – Но человек переживает, не думай. Ты же у него одна… не считая остальных.

Краем глаза я следила за событиями на экране. Страстные объятия, заявились дружки-собутыльники, так некстати объявилась мама… Я еще не выучила этот фильм наизусть, и интрига сохранялась.

– Ты извинись от меня перед мужем, – сказал Горбанюк. – Все же посторонний мужик звонит. Но, сама понимаешь… коллектив волнуется.

– Хорошо, – согласилась я. – Извинюсь. Никаких проблем. Новости есть?

– Безрадостные, Маргарита Павловна. Вызвали кинолога с собакой, дошли до дороги, где собака и села. Другого от нее и не ждали. Нелюдь прибыл и убыл на машине. Ночью и утром шел сильный дождь, смыл следы, если таковые были. В окрестностях тела ничего интересного не нашли…

– Биоматериал? – перебила я. – Кровь, сопли, слюни, сперма, может, моча?

– Ничего, – повторил капитан. – Убийца не зря раздел жертву и забрал одежду. Он не дурак.

– Он точно был один?

– А маньяков бывает двое? – озадачился собеседник. – Хотя тьфу на меня, за такие слова можно и выговор получить…

– Вот именно. Ты еще скажи, массовый убийца, или, как говорят за бугром, серийный убийца. Виктор Анатольевич такое не одобрит. Серия подразумевает несколько аналогичных эпизодов. Нам только этого не хватало.

– Согласен. То, что случилось, уже перебор. До пенсии расхлебывать. Убийство совершено с крайней жестокостью, такого мы еще не видали. Похищение, изнасилование, убийство, да еще и скальпирование – и все это касается десятилетней девочки… Павла Афанасьевича Егорова увезла с инфарктом скорая. Возможно, выкарабкается, но работать уже не сможет. У матери Дины поехала крыша – будем надеяться, вернется на место. Отец держится, но замкнулся, слова не вытянешь. В общем, что удалось выяснить… семье не угрожали, никакие подозрительные личности вокруг дома не крутились, жизнь шла своим чередом…

– Он просто хватает девочек примерно одного возраста, возможно, с определенной внешностью, – сказала я. – Где ему удобно, где есть возможность остаться незамеченным – там и хватает. И неважно, кто она – внучка председателя горисполкома или дочь технички. Отключает сознание эфиром, бросает в багажник и увозит…

– А ты откуда знаешь? – насторожился Горбанюк. – Так говоришь, словно случай не единичный.

– Предположение, – объяснила я. – Что еще?

– Ничего. Снова отрабатывали те самые гаражи за школой. Опрашивали всех подряд. Ни одного завалящего очевидца. Девочку с котенком будто корова языком слизала. Вся надежда на ту неопознанную машину – то ли «Москвич», то ли «Иж-Комби». Но автомобилей, подходящих под описание, только в нашем городе триста штук – сама понимаешь, во что это выльется. А в отделе четверо, и телефон постоянно барахлит.

– Что по птичке?

– Издеваешься? – рассердился Горбанюк. – Только об этих уродцах и думали. Ну, вложил девочке в руку поделку – и теперь мы должны его мысли угадывать? Психологический образ составлять? На фигурке нет исходящих данных – кто производил, артикул, номер партии. Уродство какое-то, а не поделка. Явная кустарщина, может, сам убийца вырезал и наделил ее глубоким смыслом… Считаешь, это важно? – насторожился Горбанюк.

– Понятия не имею. Но сам сказал – вырезал и наделил смыслом. Больше ничего?

– Самого главного не сказал, – мрачно проговорил капитан. – То, что похитили и убили не простую девочку, а внучку предгорисполкома, уже аукнулось. В Грибов приезжает старший следователь по особо важным делам краевой прокуратуры. Хорошо, что один. И хорошо, что прокуратура краевая, а не Генеральная. Но все равно хорошего мало. Будет наводить свои порядки, учить работать. Ладно, Вахромеева, доедай свое варенье и смотри, чтобы ничего не слиплось…

Новость о приезде следователя меня не кольнула. Пусть хоть все приезжают. Телевизор начал рябить, побежали полосы. Но все прошло, вернулось изображение. Малеев не объявлялся – видимо, давал мне время сойти с ума и начать молиться о его возвращении. Вишневое варенье только раздразнило аппетит. Соорудив себе пончо из пледа, я побрела на кухню, забралась в холодильник. Оценка «мышь повесилась» была бы грубоватой, но суть отражала. Именно сегодня продукты вздумали закончиться. Предстояла беготня по магазинам, но точно не сегодня. С продуктами в стране творилось что-то странное. Не то чтобы все пропало, но понемногу начинало пропадать. Промышленность наращивала обороты, производилось все и в нужном объеме, братские страны эшелонами отправляли к нам свои товары. Но вот же парадокс – по дороге все терялось, не доходя до населения. Вспомнился анекдот: дети пишут диктант. Учительница диктует: «Вороне где-то бог послал кусочек сыра». Все пишут, Вовочка руку тянет: «Мария Ивановна, бога же нет, сами говорили». – «Знаешь, Вовочка, сыра тоже нет, так что же теперь, диктант не писать?» Я не антисоветчица, горячо поддерживаю линию партии (а если и колеблюсь, то вместе с ней), но надо же высмеивать отдельные недостатки?.. В итоге отыскала три последних яйца, сварганила глазунью. В морозилке отыскались куриные субпродукты – жутко обрадовалась, хоть завтра никуда не идти. До понедельника из дома – ни ногой.

Стало легче, но подавленность не проходила. Я готова была на все, лишь бы не остаться наедине с прошлым. После ужина снова включила телевизор, зарылась в плед. Крутили в записи речь Леонида Ильича на пленуме ЦК КПСС. Генеральный секретарь пока еще смотрелся неплохо, но уже не то. Возраст брал свое, поседели густая шевелюра и знаменитые брови, кожа обвисла, перекатывалась на шею. Он начал шепелявить, теряться в пространстве, иногда задумывался – правильно ли читает по бумажке? «Бровеносец в потемках» – гулял по кухням анекдот из трех слов. Из сбивчивой речи явствовало, что в стране все прекрасно, прогрессивный мир за нас, и нужно сделать лишь последний рывок, чтобы искупаться в лучах прекрасного коммунистического завтра. Эти мантры звучали из каждого холодильника, к ним привыкли, и мало кто задумывался, что они означают. Хотелось переключить программу, но не хотелось вставать. Вот бы научиться переключать каналы усилием мысли.

Внезапно с Леонидом Ильичом произошла беда – он стал пропадать, по экрану побежали волны. Речь окончательно скомкалась и превратилась в треск. Рябящее изображение немного повисело и свернулось. Значит, судьба. Обмотавшись пледом, я слезла с дивана и отправилась ремонтировать бытовую технику. Трахнула ладошкой по крышке телевизора. Изображение вернулось, я обрадовалась: советское – значит, отличное! Но пока дошла до дивана, телик снова сломался, и на этот раз окончательно. Смутно вспомнился Малеев – уж этот изменник сразу вызвал бы мастера. Но, с другой стороны, появилась свобода – можно читать книжки, вышивать крестиком, пилить лобзиком, выжигать выжигателем… Я выдернула вилку из розетки и забралась на диван. Гнетущие мысли тут же полезли в голову. Я побежала на кухню, извлекла из шкафа початую бутылку грузинского коньяка и стала ее гипнотизировать. Будь я своим мужем (надеюсь, бывшим), вопросов бы не возникло. Но я – это я, и служба в милиции не сделала из меня алкоголичку. В итоге я рискнула – выпила мелкими глоточками полстакана, отдышалась, занюхала спичечным коробком. Результат оказался полностью противоположным – память только укрепилась.