Текст книги "0,5"

Регулярно выгоняли чистить плац. Командир части, заботясь о своих подопечных, издал приказ: «Хлопцы, в берцах чистить нельзя, околеете, надевайте валенки. В валенках – тепло».

Проблема в том, что солдат – сто пятьдесят человек, валенок – всего сто двадцать пар или около того. Ладно. Кто-то не идет: дневальные, наряды, кто-то просто «проебется». Отметаем их.

Проблема не только в том, что валенок не хватает на всех. Половине достанутся те, что жмут, ибо размеры у большинства из них ужасно малы. Еще и два левых. Или два правых. Половина из них – дырявые. Есть даже такие, у которых дыры по пять сантиметров в диаметре. И вот солдаты, окруженные заботой командиров, чистят плац в «пробитых» и жмущих валенках, оба – левые. Не холодно! Красота! Вероятность того, что тебе достанется нормальная пара, стремится к нулю.

Все почистили, но снег опять повалил после ужина.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите теперь в берцах, а то валенки дырявые, маленькие и сырые, еще и оба – левые?

– Командир части сказал в валенках, значит в валенках! Вопросы?

Так и жили.

Настоящий кайф был, когда уходили в наряд. Не по роте, дневальным, а на различные объекты: кто-то на оружейные склады, кто-то в патруль, кто-то на КПП. За учебку удалось побывать в трех, включая наряд по роте. Остальные два – это ДОС-склады и КПП в автопарке.

КПП – это тяжело, особенно в мороз, в какой пришлось стоять Андрею. Ладно, что хоть товарищ по несчастью попался веселый и можно было поговорить. Так день и пролетел. Вернее, опять же, жвачкой протянулся. Как и любой другой, но только этот был разбит на бесконечное стояние на воротах и на редкие минуты, когда можно было погреться у батареи в комнате дежурного. Еще довелось побывать в оцеплении в момент стрельб на полигоне, вместе с башкиром. Нарядом это назвать сложно – просто четыре часа постоять у шлагбаума.

Другой наряд был чудесен, и в него Андрей отправлялся с огромным удовольствием, знать других не желая. Заступали туда вчетвером: два земляка всегда вместе с Андреем, четвертый – кто придется. Это тоже был КПП, но другой – на складе с различными ценностями, не особо ценными. Где вся задача бойцов – по очереди стоять на воротах, записывать кто пришел, кто ушел. Трое ютятся в специальной конуре, рядом. И была у наряда розетка, и был телефон, был кипятильник, была музыка по ночам и громкие разговоры, был Интернет, и не было над ними контроля – никакого начальника, потому что все старшие по наряду хронически проебывались. Сержант-контрактник закрывался в отдельном помещении и целый день смотрел аниме, другой, прапорщик, ушел сразу после развода и вернулся в пять утра, пьяный и с какой-то бабой, которую с рассветом заставил перелезать через забор части и по сугробам топать до трассы, а сам спал весь следующий день. С этим нарядом подобное возникало постоянно.

Утром со складов собирали машину продуктов для санитарной части, и если помочь ее загрузить – гражданские, ответственные за погрузку и склад, угощали пряниками и молоком. Больных, кстати, кормили так, что хоть специально заболевай: и апельсины, и молоко, не разбавленное водой, и сок. Но на обед ты идешь в столовую, где иногда вместо нормальной жратвы просто варят содержимое сухпайков, сваленное в кучу. В «каличке» Андрей не бывал и не хотел: пока многие просто отлеживались там, симулируя болезнь, он раз перенес неделю температуры на ногах, сидя в душной и вонючей сушилке, чтобы пропотеть и быстрее вернуться в строй. Одни стрельбы только пропустил, а в остальном – честно исполнял свои солдатские обязанности, отбывал повинность подлой Р(р)одине.

* * *

После учебки отправили служить в Армению. «Деды» рассказывали, что там кубрики – комнаты, рассчитанные на шесть человек, – а не одна располага на полторы сотни срочников, вечно воняющая носками. Рассказывали, что руку из окна протягиваешь, чтобы персик сорвать. Не служба, а сказка.

На деле же оказалось даже лучше, чем обещали. Кубрик давали из расчета на двоих, в связи с нехваткой бойцов в штате. На количестве нарядов это, впрочем, совсем не сказывалось: тут уже были молодые бойцы, отслужившие всего две недели, и Андрей в момент превратился в «дедушку» – в наряды уже почти не ходил. Из окна можно было сорвать не только персик, но и яблоко, а приемы пищи по распорядку почти перестали посещать – проще было заказать пиццу или суши, благо платили здесь срочникам очень хорошо. Через забор заказ забираешь. На эти деньги можно было бы квартиру снимать, с их-то ценами. Но за ворота части выпускали не чаще чем два раза в неделю – увольнения положены только в выходные. Поэтому дни приходилось коротать, уткнувшись в телевизор. Хорошо хоть, что интерактивное интернет-ТВ, а не два армянских канала, где ни слова не понять.

На утреннюю зарядку ходили выборочно: главное, чтобы хоть два-три человека от взвода присутствовало, а то командир ругаться будет. Ну, как ругаться… Упрекнет сержанта, а тот потом перед взводом что-то промямлит невнятно.

Наконец-то можно было ходить в душ каждый вечер, а не только раз в неделю посещать баню. Хотя и она была – настоящая, русская, с парилкой. Но самое кайфовое – офицеры ничего не говорили про телефоны, что сначала казалось очень непривычным: машинально прятали, подрывались, когда кто-то шагал по коридору. Здесь были даже наемные гражданские уборщики, так что поддерживать чистоту и порядок было не сложно.

Одна как-то раз подошла к компании солдат, что-то бурно обсуждавших в курилке, спросила на ломаном русском: «Мальчики, не хотите посексовать?» Мальчики хотели. С тех пор по ночам в часть иногда приводили проститутку, делали дела в каптерке. Андрей воздерживался.

Мест для контрактников почти не было, но Андрей сумел выбить себе, договориться с командиром. Даже без денег, чисто из взаимного уважения. Стал единственным во взводе, кому выпал счастливый билет. Такой желанный контракт на три года пребывания в раю оказался у него в пятерне.

Конец

ЭПИЛОГ

Да шучу я, шучу! Потом он просто проснулся. Плохо стало в самолете, вырубило. Первый перелет в жизни. В ушах еще неделю пищало. Оказалось, все не так радужно, но и сказать нельзя, что сильно плохо.

Только «молодняк» вышел из самолета, в него сразу же загрузили дембелей: в порванной и засаленной форме, выгоревшей под солнцем. Какая уж тут дембелька. Чуть ли не хором они прокричали «добро пожаловать в ад!», или это почудилось от жары…

На распределении перед свежим мясом по обрубку плаца, убитого настолько, что он больше походил на кусок дороги в каком-нибудь провинциальном дворе, расхаживал старший лейтенант выдающихся размеров. Он искал желающих зачислиться в его взвод: я, говорит, у вас один буду, часто в разъездах, не кусаюсь. Кто хочет ко мне – выходите из строя. Андрей вышел и попал в отдельный взвод. Двадцать один человек по штату, один офицер над ними. Жесткий офицер. Приходилось от него получать по лицу за любой проступок или берцем в ногу, чуть ниже колена.

В разъездах он действительно бывал часто: однажды отсутствовал два месяца, оставив за главного сержанта. Такого же срочника, как и Андрей. Когда вся часть рассасывалась на занятия, их взвод спал за казармой, спал в каптерке или в БМП в автопарке. Если же дело происходило на полигоне, то отряд уходил на несколько километров от лагеря, искал какой-нибудь старый, наполовину обвалившийся окоп и проебывался там до приема пищи. Обедал, возвращался назад.

В столовой кормили еще хуже, чем на предыдущем месте службы, но перемещаться по части можно было свободно, а еда в «чепке» стоила не так уж и дорого: на сто рублей, переведенные в местную валюту, можно было купить полкилограмма шашлыка. Если денег не водилось – можно было записать долг на счет, с лимитом в тысячу рублей.

Регулярные тяготы доводилось испытывать по понедельникам: весь военный городок пешком отправлялся в соседнюю часть, что находилась примерно в десяти километрах, чтобы два раза пройтись там по плацу с песней и топать назад. Страшными были строевые смотры – приходилось проделывать такой же маршрут, но в полном обмундировании: с забитым вещмешком, в бронежилете, с автоматом, пулеметом, в каске, еще и помогая товарищам тащить гранатометы и «улитки» к ним. Получать там моральных пиздюлей за неправильные бирки, формат которых регулярно менялся, и топать назад, пришивать новые.

Был тут у Андрея один товарищ. В основном отсиживался в штабе, был писарем их взвода – работал с документами, писал конспекты занятий, – но в свободное время всегда старался оттуда вырваться. Чтобы коротать время по дороге на эти смотры, они рассказывали друг другу по памяти сюжеты фильмов, сериалов и книг. Время так пролетало быстрее. То, что казалось интересным, Андрей заносил в записную книжку, чтобы посмотреть, вернувшись домой.

Крупной проблемой по-прежнему оставались крысы. Только не те, что берут не свое. Здесь это были самые обыкновенные грызуны.

Днем они таились под половицами, опасливо выползая по ночам. Если вдруг кто-то забывал вытащить из кармана что-то съестное прежде, чем лечь спать, утром форма бойца оказывалась дырявой. Они прогрызали одежду даже ради того, чтобы добраться до носового платка и обглодать засохшие сопли.

Хотя воровство тоже процветало. Если заснул с наушниками и телефоном – обязательно проснешься без. Если спрятал мобильный перед отбоем в подушку – его тоже могут украсть, разрезав наволочку.

Однажды каптерку взвода взломали и вынесли из нее около десяти укомплектованных вещмешков – нужно было в срочном порядке рожать новые. Вечереет. Взвод сидит в расположении и думает. Решение пришло неожиданно. С полигона вернулась рота, что жила в соседнем помещении, не отделенном от расположения Андрея даже дверью. Девяносто солдат побросали свои вещи и выбежали на плац – их строил командир, отчитывал за какой-то косяк. Когда вернулись, десяток бойцов своих мешков недосчитался. Хитрые соседи побросали их в окно, что выходило к забору, и обходными путями дотащили до своей каптерки, где максимально быстро пришили новые бирки с именами, перетасовав содержимое мешков. А какие еще были варианты?

В остальном служба проходила спокойно. Опасность представляли разве только тувинцы. Этих молодцев сюда засылали пачками. Русским языком они не владели и вели себя крайне агрессивно. Словарного запаса большинства из них хватало только на то, чтобы выстроить лишь одну фразу: «Ты че, ебана?» Конфликты происходили регулярно, зацепиться можно было за любой безобидный пустяк.

Числились во взводе две «вафли», поддающиеся на провокации и не умеющие дать отпор психологическому натиску. На них обычно сваливали всю скучную и неинтересную работу, а если срочно требовался один солдат для выполнения какой-то задачи – обязательно отправляли кого-то из этих двоих. Даже когда взвод пополнился молодыми бойцами и весь предыдущий состав должен был перейти в категорию «старослужащие», получив при этом набор привилегий. В какой-то момент один из них, деревенский парень, начал артачиться, упираться, но его вновь сломили. Если с самого начала поставил себя так – поменять ситуацию уже не получится. Андрей старался особо с ними не контактировать, но и лишней работой не грузить. Парням и без того жилось не сладко.

Удобств не было. Каждое утро в две ямы, вырытые неподалеку, быстро образовывалась огромная очередь. Приходилось бриться ледяной водой из фляги: бойлер был маленький, горячей воды хватало только бойцов на десять. Совпало так, что всю службу Андрея в Армении санузел закрыли на ремонт, зато к приезду молодняка все было готово. Был даже душ. Предыдущему же призыву приходилось мыться в бане раз в неделю, а нательное белье менять раз в две. Чуете, чем пахнет?

Молодых особо погонять не удалось: их привезли за две недели до того, как отправить стариков назад в Россию, но прок от них был – они могли покормить. Ты для них автоматом становился каким-то авторитетом.

На руки солдат получает две тысячи рублей в месяц, тысяча из которых сразу же отходит «на нужды взвода» прямо на выходе из кабинета, а на остальное – живи, если сумеешь. Маловато будет. В Армении платили лучше, только вот не сразу. Десять тысяч каждый месяц падали на счет в банке. Прежде чем отправиться в Россию, многие поспешили его опорожнить. Хитрый старший лейтенант Зусик отжал у каждого по одной красной купюре. Андрей не спешил. На воле деньги больше пригодятся.

Отправляли в Россию. Почти домой. Андрей попал в Буденновск. Хитрое государство делало это лишь с одной целью – не платить тебе двадцать четыре тысячи рублей, а заплатить всего четыре. На дорогу домой положен двойной оклад. Может быть, эти двадцать кусков падали кому-то в карман, делились между парой полковников. Кто ж знает.

В Буденновске распределили в реактивную батарею, состоящую целиком из дембелей. Целыми днями только и оставалось, что сидеть наконец-то в кубрике. Телефоны приходилось прятать, в «чепок» не отпускали (пару раз доводилось бегать через окно, которое переставало быть простым иллюминатором и становилось запасным ходом). Сутками играли в карты. За две недели они так приелись, что Андрей зарекся никогда больше к ним не притрагиваться. Удивительным было то, что часть была забита молодыми бойцами, которые успели отслужить не больше месяца, и вот им-то и разрешалось все: стоя в очереди к столовой, любой из них мог выудить из кармана смартфон и позвонить маме, сходить в одиночку в магазин, они даже из столовой возвращались не строем, а по одному, вальяжно прогуливаясь по части. Есть такая традиция в Японии: до трех лет ребенку можно все, что он пожелает, и только по достижении им этого возраста на него накладывают все естественные для общества ограничения. Тут происходило нечто похожее: новобранцы казались малышами.

Батарея дембелей была этим недовольна и тоже начала рассасываться после обеда в разные стороны. Командиру об этом быстро доложили, после ужина в тот же день он построил подчиненных на плацу, где стал громко раздавать команды по типу: «Строевым марш!» Никто на них не реагировал. Все продолжали неспешно шагать в обычном ритме, поглядывая друг на друга с какой-то смесью воодушевления, страха и удивления. «А что, так можно было, что ли?» Разгневанный капитан приказал принять упор лежа, но ни один из солдат не выполнил команду. После пятой попытки он отправил всех в расположение, эту команду любой солдат был выполнить рад. Капитан тоже был «вафельным», никто его не боялся. Остерегались лишь прапорщика, закрепленного за батареей, но в тот день он оказался выходной.

Дослужил, дотянул. Какой уж тут контракт. Быстрее бы домой. И не в халупу эту, а в настоящую квартиру. Волшебное чувство, когда выходишь за ворота. Уже утро, но еще весь город спит. Молодые стоят в наряде, а ты свободен. Ты свободен! Не доведется теперь просыпаться от крика дневального, не нужно маршировать, не нужно выслушивать миллион оскорблений и терпеть удары по ногам. Не придется в одной майке выбегать на зарядку в жуткий утренний холод, прятать телефон, бегать по плацу с матрацем, свернутым в трубочку, выравнивать полоски на одеялах по нитке, пущенной через все кровати, отбивать подушки, есть кашу, которая за время, что ты тянешь ложку от тарелки ко рту, прилипает к ней намертво. Носить нижнее белье, которое неизменно не по размеру. Никаких больше дырявых валенок. Ничего этого больше нет. Все это – страшный сон. Ты вытерпел. А за то, что вытерпел, полагается награда, ачивка, приз – карман греет пятьдесят тысяч рублей, честно заработанных за издевательское отношение.

Вывалился из одного года, а ввалился уже в другой.

И что поменялось?

Глава 4
И что он из этого вынес?

С Петербургом не получилось. Еще бы, никогда ведь не приключается так, как хочется. Пришлось возвращаться в свой, пыльный летом и тонущий в снегах зимой, город, где всем друг на друга наплевать. Дальше поезда не идут. Тупик. Здесь они могут только тысячу лет в депо простоять, пока в пыль не сотрутся.

Выходишь за КПП, на котором в наряде стоит засыпающий молодняк. «Ну че, пацаны, я домой», – кидаешь им напоследок. Всего год разделяет их и Андрея, но проживший его считает себя таким бывалым, таким прошаренным. Время – пять утра. И воздух за воротами совсем не такой, и небо другое.

У Андрея в распоряжении три часа, чтобы добраться до соседнего города и сесть в поезд. Три личных часа, на протяжении которых никто не будет тебя контролировать. Куда идти? Где вокзал? Ходит ли маршрутка? Неизвестно. Ноги сами принесли на какую-то парковку, где усатый таджик-водитель сказал: «Залэзай, брат, я мимо праезжат буду, дакину». Когда в салоне накопилось немного людей, он завел двигатель и покатил по трассе. Монотонная чернота за окном успокаивала, голова болела от недостаточно долгого сна, но закрыть глаза уже не получалось. Организм привык, что его будят ударом по шее, если, находясь в вертикальном положении, позволить себе ненадолго уплыть.

Приехали, когда уже рассвело. Рынок, намертво пришитый к вокзалу, оживал. Тут и там попадалась на глаза пиксельная раскраска военной формы. Андрей задумался, стоит ли прогуляться между рядами, что-то прикупить из одежды, чтобы уже в дороге почувствовать себя полноценным человеком, но не стал, пораскинув мозгами: тут дежурят патрули, и они в курсе, что солдаты едут домой с деньгами за пазухой. Да и сами торгаши кавказской наружности знают. Оказался прав: трое в черной форме щемят посреди рынка двоих бедолаг. Те, бледные и перепуганные, что-то бубнят, не хотят делиться деньгами. Наивные.

Совсем скоро поезд причалит на нужную станцию. Андрей выйдет из вагона, закурит. Совсем скоро он, смяв окурок и бросив его неприцельно мимо урны, дождется нужного автобуса, уже зная, какой он, нужный. Чуть-чуть – и будет ловить на себе взгляды случайных прохожих. Не очень ухоженная и выцветшая форма привлекает внимание. Будто бы мир повидал.

Половина вагона – солдаты. Громко пьют, не жалея денег, матерятся. Водка втридорога, протухший шашлык на остановках. Все счастливы, сияют, кроме их попутчиков. Короткая пересадка в Москве, и от половины вагона остается человек пять. К утру – лишь Андрей и еще один парнишка. Все остальные уже дома, едят мамин борщ и обнимают семейных, планируют вечером пьянку с друзьями. До конечной терпеть только этим двоим.

– Может, в карты?

– Нет, спасибо.

Люди высыпают из поезда в город, неповоротливая очередь медленно движется в направлении выхода, подталкивая друг друга огромными баулами, тележками, мешками и сумками. Попутчик нетерпеливо выглядывает в окно, машет. Его ждут. Орава родственников и друзей встречает его радостным криком. Так рады, будто с войны ждали. Следом выходит Андрей. Пусто.

Прислонившись к замерзшему окну автобуса, он смотрит на искаженные улицы, которых не видел год. По ним он скучал. Все скучают по людям, а Андрей – по улицам и выцветшей наружной рекламе. Если и было в сердце место для тоски по людям, то только по незнакомым лицам. Знакомые казались теперь еще более далекими. Их отделял год молчания.

Уже ждет арендодатель, все схвачено: за двенадцать тысяч вроде бы неплохая однокомнатная квартира. Залог – столько же. Помимо аренды нужно платить коммуналку.

Добрался. Так себе домик. Сверкает разноцветными панелями, красивыми лишь издали, а подойдешь ближе – видишь, что радостное цветовое месиво кусками слезает со стен, сбежать спешит. Не место ему здесь. Хоть лифт есть. Даже два. Пока ждал, огляделся – наскальная живопись времен верхнего палеолита: «Вася лох». Хлам под лестницей. И лишь одно позитивное объявление на доске: «Выбросил мусор в подъезде – хрюкни:)».

Торжественно получил ключи от своего нового жилища, обещая вести себя тихо и спокойно. Вручал их здоровенный мужик, видимо успевший в девяностых «прохавать» многое. Ножевой шрам через все лицо, походка приблатненная. Наверное, стоило поискать и другие варианты, не соглашаться вот так с ходу, прямо на «Авито». Впрочем, видеться с этим персонажем особо часто не придется. Договоренность такова, что оплату Андрей будет переводить на карту.

Закрыл дверь на щеколду и громко выдохнул. Минут десять просто сидел на пуфе в прихожей, слушая мерное тиканье полумертвых механических часов. Тут теперь дом.

Тик-так. Тик-так.

Твоя жизнь идет не так.

Надо в душ. И в магазин. За водкой.

Похрустел в «Пятерочку». Переулки, уже утонувшие во мраке и заполнившиеся противным дешевым желтым светом, казались неузнаваемыми и в то же время такими приевшимися – этот свет превращает все города России в безликую массу, всех людей делает одинаковыми. Гололед. Дороги не чищены. И «Пятерочка» вдалеке светит как маяк.

Вернувшись, спешно, но уже более тщательно осмотрел квартиру. Новостройка, но дешевая. Видимо, сюда переселяли людей из деревянных бараков под снос. Ремонт сделан по ГОСТам, и ни каплей краски больше. Абсолютом стандартизации являлась розетка для радио, какое и не купить уже нигде. За окном – стройка точно такого же здания, по тем же стандартам, копия копии копии копии. И строители, вопреки всем правилам безопасности, спешат возвести новую копию быстрее. Скоро начнутся проверки: и деньги полетят в нужные кошельки, а инспектора будут ловить их с закрытыми глазами.

За стройкой только лес и ЛЭП – шумящий город резко обрывается. Дикая территория, где лишь редкие частные покосившиеся хибары кричат: «Здесь уже занято». Скоро и их крик оборвется, когда город вновь захочет расти, и бульдозер проедется пару раз, сровняв постройки с землей. Ну или просто сожгут, а пожарные будут перекуривать и смотреть, как красиво полыхает. С закрытыми глазами.

Маленький, громко гудящий советский холодильник. Маленький рябящий телевизор над ним. Маленькая электрическая плитка. Маленький чайник и такая же микроволновка. И большие, просто огромные часы. Квартира как квартира. Только больше на музей похожа – жизни тут никакой. Больше походит на коммуналку, только без соседей. Ванная вообще выглядит так, будто каждый день здесь принимают душ десятки людей. Стена отсырела, краска пластами отслаивается прямо под ноги. По мнению Андрея, именно так выглядит ванная, где сначала моются уставшие узбеки, после – зэк, а следующая в очереди мать, которая будет купать троих детей, пока в дверь стучат две деревенские модницы, недавно переехавшие в областной центр, еще не успевшие ни хахаля завести, ни на работу нормальную устроиться. Ну а после всех – студентка, живущая в одиночестве. Знал Андрей такую ванну. И студентку когда-то знал. Двух кавалеров разом заарканила, пока деревенские бабы зевали.

Короткий коридор, где на полу лежит самый дешевый резиновый коврик из «Леруа Мерлен» – гигантского строительного магазина, выросшего на пустыре, пока Андрей был в армии. На стене – вешалка на три куртки и зеркало. Все оттуда же. Кухня с маленьким обеденным столом, комната с диваном в стиле рококо – пышным, с подлокотниками, закручивающимися в спираль по всем правилам золотого сечения, с обивкой, которая когда-то была мягкой.

Прежде чем начать пить, нужно сделать звонок Марине, забрать вещи. Переодеться, человеком себя почувствовать.

Теперь она живет с парнем, теперь она водит маленькую синюю машину, теперь она не работает и ей как раз нечем заняться. Через полчаса Андрей уже сидел на соседнем кресле, они катили к ее родителям. Разговор не клеился. Все как-то за год поменялось в ней. Или в Андрее? Увлечена новыми людьми, горит свежими идеями. Тренировки, йога, благоустройство города. Убедившись, что у нее дела идут хорошо, а она – что у него тоже, попрощались. Можно сходить в душ, переодеться в чистое и добыть из холодильника водку.

В одиночку пить – западло. Тем более после такого большого перерыва. Год ни капли по своей воле – одно, но когда «не положено», то и ощущается иначе. Поговорить с кем-нибудь хотелось, поделиться – во всем теле еще не утихало ощущение личного праздника, вовсе наоборот – нарастало, ширилось. День, которого ты столько ждал, наступил. Ну, пусть не Питер. Зато с деньгами кое-какими, зато с жильем. Зато в родном городе! А ждал-то как сильно! Сильней, чем все свои дни рождения, если сложить, или нет, помножить силу ожидания!

Накидался Андрей один, глотая стопку за стопкой, запивая апельсиновым соком и закусывая колбасой средней паршивости, и уже пьяным попытался дозвониться друзьям. Звонил настойчиво. Звонил, дожидаясь голоса автоответчика, сообщающего, что абонент не может ответить. Его настойчивость не могла пробить стены, построенные за время, как жизни разошлись.

Еле держась на ногах, добрел до пивнухи, торгующей алкоголем по ночам, где втридорога разжился бутылкой виски. Надо аккуратнее с тратами, быстро деньги уйдут. Но сегодня есть большой повод, который с кем-то необходимо разделить.

Решился вызвать такси и лично навестить Костю. Грустно напевал веселую мелодию, дожидаясь, пока девушка-оператор криком заставит кого-нибудь из ленивых водителей взяться за заказ. У них теперь новая мода: пока сверху рублей тридцать-сорок не накинешь, никто не повезет.

Андрей попросил сделать тише музыку и расплылся на заднем сиденье.

– Тут куда? – осведомился водитель, не оборачиваясь к пассажирке.

– Направо, – будет дом Кости. – Ага. Вот тут. Третий подъезд.

Машина затормозила у входа, Андрей расплатился, поблагодарил. Тошнило, но стерпел, а в голове с непривычки вертолеты набирали ход. Песня эта паршивая еще: всю дорогу одна и та же, только в двадцати пяти ремиксах.

Магнит на двери отключен. Дурацкая ситуация: нужно ли звонить в домофон, в таком случае? Не стоит, наверное. Андрей поднялся, устало прошаркав по ступеням до четвертого этажа, и позвонил сразу в дверь. После троекратного чириканья за ней послышались шаги.

– Кто? – проявил интерес женский голос, приглушенный сталью.

– Надежда Юрьевна, это Андрей. А Костю… – Андрей запутался с непривычки, какие человеческие, обыденные по своей структуре фразы приходится строить. – А Костя дома?

Прямо как в детстве. А Костя выйдет? Костя, вынеси попить. Да потом уроки сделаешь, математику утром у меня спишешь! На улице дела поважнее: мы в какашки собачьи втыкаем петарды «Корсар-5» и они на три метра вверх разлетаются! Леркиного брата всего перепачкало! Мы там такую бандуру железную откопали, пошли сдавать!

Дверь чуть приоткрылась после щелчка, в щели показалась Костина мама. Внешне – типичная русская женщина, с теми самыми формами, с тем самым лицом, какое вы сейчас представите. В халате, не менявшемся годами. Вроде и характер-то был такой: и в горящую избу войдет, и коня на скаку остановит.

– Привет. Нет его, – тихо и как-то недоброжелательно сказала она.

– А где? Я ему звоню, он трубку не берет. Поговорить бы надо, я вот только из армии.

– Он у пидора этого, который в соседнем дворе, наверное.

Мысли Андрея слиплись, соображал он с трудом. Повисла тишина, секунд на десять, пока он пытался понять, о ком идет речь. К проему пролез ребенок, отодвигая мать, с интересом спросил: «Мама, кто там?»

– О, Макс, привет. – Андрей протянул ему руку, чтобы все по-взрослому было. Дети любят, когда с ними как с большими.

– Привет, – робко сказал маленький Макс, смущенно улыбаясь и силясь вспомнить имя Костиного собрата, которого когда-то видел, но теперь совершенно не помнил. Мама аккуратно отодвинула малого от двери, недовольно бросив «иди отсюда», не дав эту самую руку пожать. Они снова смотрели друг на друга.

– У Лехи, что ли? – допытывался Андрей, предположив, о ком все-таки идет речь.

– У Лехи, у Лехи. Есть сигарета?

– Да, конечно. – Андрей стал елозить по карманам, в одном из которых утонула пачка. Непривычно. Не так, как на форме. Нашел. Протянул. Она вышла в подъезд, мягко прикрыв дверь. – А за что такое отношение? Случилось чего?

– А ты, можно подумать, не знаешь? – Она с сомнением оглядела Андрея и протянула, повысив голос: – Не пи-и-изди вот только мне.

– Да я еще до армейки ему дозвониться не мог, все увидеться не могли, а там как-то времени не было общаться, – будто бы извиняясь за свое незнание, лепетал Андрюха, потряс пакетом, в силуэте которого можно было распознать бутылку: выпить с ним, мол, хотел.

Надежда Юрьевна сделала демонстративную затяжку, подержала дым в легких и, выдыхая, проговорила:

– Торчат они.

Опять тишина. Только слышно, как по трубам чье-то говно в канализацию спускается.

– В смысле? Как? На чем торчат?

Надежда Юрьевна закатила глаза и изобразила коматозное состояние, в каком ее сына недавно принесли домой два других наркомана.

– Не знаю я на чем, но неадекваты полные временами.

Андрей тупо бросил что-то неразборчивое – о том, что попытается их разыскать. Пошел, шатаясь, вниз по лестнице. Сверху донеслось: «Ты им там отвесь». Обиженно хлопнула металлическая дверь.

Шел быстро. Улицу окончательно съела чернота, фонари горят через один, мороз щекочет. Уже видно его жилище – деревянную двухэтажную конуру, из пары труб дым валит и медленно растекается по округе. Только при жутком морозе такое можно увидеть.

Свет в толчке горит, в комнате – нет. Замедлив шаг, Андрей тишком вошел в подъезд. Так же тихо, стараясь не скрипеть половицами, поднялся на второй этаж. Выдохнул, прислушался: тишину нарушают лишь глухие звуки из телевизора, доносящиеся через несколько стен, непонятно с какой стороны. Казалось, что тихий-тихий бубнеж идет отовсюду. Постучал в дверь, и стук этот, напротив, казался скрежетом, громким и противным, за которым ничего не последовало, и пришлось рвать эту тишину снова. Это как пачку чипсов пытаться открыть в кинотеатре на самой драматичной сцене, и вместо того, чтобы сделать это быстро, рвешь по чуть-чуть. Нет, по чуть-чуть не надо. Дернул дверь – и она, о чудо, распахнулась.

На Андрея вылился мрак. И вонь. Липкий запах какой-то синтетической дряни. Андрей нащупал выключатель в коридоре, вытащив из памяти его примерное место. Было время, когда они пили в этой квартире по выходным, поэтому расположение всех вещей, важных для выживания на протяжении пары суток, Андрей помнил. Знал даже, где искать спички и соль.

Лампочка вспыхнула, открывая взору ад. По всему коридору разбросан мусор: остатки еды, упаковка, бутылки. Вдоль прихожей лежит доска, еще недавно служившая косяком двери. В полумраке, царившем на кухне, можно было лицезреть похожую картину. Квартира Леши превратилась в настоящий притон.

Комнатная дверь со скрипом отворилась, Андрей вошел, нащупал выключатель и там, но лампа не работала. А, так это потому, что ее и нет в люстре – вот она лежит, на табурете, а внутри ее трубочка, что служила корпусом пластиковой ручки. Раньше она была почти прозрачная, теперь – бурая.