Текст книги "Vector Spiritus"

«Из сердца тьмы я выкрал пламя…»

 
Из сердца тьмы я выкрал пламя.
И, обжигаясь налету,
Швырнул его в толпу, как камень,
Как астероид в пустоту…
 
 
Огонь рассыпался на строчки,
Но не исчез и не потух.
Рядами звонких многоточий
Сигналил мне пропащий Дух.
 
 
1993 г.
 

ГЕЙША – НОЧЬ

 
Не уснуть, не укрыться
От навязчивых глаз
Запретившей стыдиться
Гуттаперчевых фраз…
 
 
Лишь о ней я мечтаю,
Отправляясь ко сну.
С ней напрасно пытаюсь
Разделить тишину.
 
 
Ночь – незримая гейша
Королевских кровей —
Год от года кромешней,
Недоступней и злей.
 
 
1994 г.
 

ЗИМНЯЯ АУРА

 
«Алло!» – хриплый голос в трубку.
Это – Осень,
                          отлитая в граммы,
Это – пустошь
                             легла на приступки
Нескончаемой лестничной гаммы.
Ветер носит по улицам звуки.
Крепкий кофе.
                             Бессонница.
                                                    Сплин.
Осыпается надпись
                   на стенной штукатурке:
«Мы останемся вместе.
                                    Навеки.
                                                Аминь».
Зреют нового века приметы:
Гул шагов
                    и мокрый фасад.
До зимы остаётся полсигареты.
Пепел тихо
                       летит на асфальт.
Замерзающих луж
                          стекленеют глаза,
И слезятся от жёлтого,
                                  тусклого света.
Авангардная музыка,
                                  волчий азарт —
В стылых каплях
                         густого
                                 осеннего бреда.
 
 
1994г.
 

«Узники! Увы, никак не гости…»

 
Узники! Увы, никак не гости,
Мы устали видеть потолок
В старой башне из слоновой кости.
Но не вскрыть отмычкою замок…
 
 
Каждый день душа стучится в двери,
Умоляя отпустить без проволок.
Только, видно, Бог шутя отмерил
За попытку к бегству новый срок…
 
 
1994 г.
 

ИГРА

 
Постыдно отверженной быть.
Но быть самовластной – прекрасно…
Как чашу сократову пить,
Любить тебя – смертоопасно…
 
 
Но поздно: всеядный и хищный
Во мне поселился азарт,
Который в игре ищет пищу.
Почувствуй же пристальный взгляд!
 
 
В твоём пораженьи – победа,
В моём – оглушающий смех.
Так пусть же нахальство поэта
Узнает безумный успех.
 
 
Пусть сильный окажется правым,
Склонив самовластность к земле.
Любовь твоя – чаша с отравой.
Смертельно. Но это по мне…
 
 
1994 г.
 

«Любовь не срослась…»

 
Любовь не срослась,
               Позаброшены рифмы.
И сердце готово молчать.
Но падаль сомнений
                             безумия грифы
Стремятся как прежде терзать.
Тяжёлыми льдами
                            сдавили заботы
Наивные детские сны,
Но мы всё равно
                попадем в переплёты
И будем вознесены!
А тот,
кто считает интригу нелепой, —
Увидит через века:
                           стихом-поцелуем
Обласкано небо
                       у солнечного пупка.
 
 
1994 г.
 

ЛЕОПАРД

 
Дедушка, усевшись на порожке,
Мальчику серьёзно говорил:
«Не гоняй, малыш, собак и кошек,
Отвяжись от местной детворы.
 
 
А не то с окрестных гор в долину
Спустится пятнистый леопард
И тебя утащит на вершину.
А оттуда нет пути назад…
 
 
На плато, где вечно ветер воет,
Зверь, от нетерпения хрипя,
Лапою когтистой грудь раскроет
И проверит: есть ли сердце у тебя».
 
 
1994 г.
 

ЭВТАНАЗИЯ

 
Когда покидает страну благодать —
Приходит на ум эвтаназия…
Что же нам делать? Чего ожидать
На задворках варварской Азии?
 
 
Творцы погубили в себе красоту,
И теперь в утешенье осталось
Пить самогон и плодить нищету,
Вызывая презренье и жалость.
 
 
1994 г.
 

ЧЕРТОПОЛОХ

СИАМу

 
На задворках последней империи,
Вдалеке от центральных дорог
Появился на вспаханной прерии
Поэтический чертополох.
 
 
Поливали растенье помоями,
Удобряли прокисшей мочой.
Но поднялся он над устоями,
Рожь кубанскую двинув плечом.
 
 
1994 г.
 

КРЫЛЬЯ ГАРПИЙ

 
Ночное племя! Я сберёг секреты,
Которые от вас узнать пришлось,
Когда лишь к вам – созданьям полусвета —
Шальное сердце из груди рвалось.
 
 
Явив преступно ангельские лица,
Вы рвали душу, холодили кровь,
Ночные полудевы-полуптицы,
Пришедшие из глубины веков.
 
 
Я с вами жил свободнее, чем ветер.
Теперь – один, забытый и больной,
Брожу как тень, и пакостные дети,
Кривясь, смеются за моей спиной.
 
 
Измучившись, я до сих пор не смог
Найти хотя бы каплю пониманья.
Скажи, зачем, немилосердный Бог,
Ты требовал невыполнимой дани —
 
 
Святой любви на протяженье лет,
Когда стократ промозглыми ночами
На ложе Гарпии творили бред,
Укрыв меня шершавыми крылами?
 
 
Я был строптив и неприятьем ранил.
Но Гарпиям казалось сладкой боль.
И я устал, не понимая правил,
Забыл молитвы и земную роль.
 
 
Ночное небо стало мне желанно.
И как-то я заметил на спине
Две крохотные колотые раны
С набухшими ростками в глубине.
 
 
Пронзая тело, пробивались крылья…
Придя в сознание к исходу дня,
Я бросился в окно и без усилий
Взлетел к Луне, молчание храня.
 
 
Ночное племя приняло меня
Торжественно, как первого из равных.
И был обряд развоплощенья сна
В кругу существ извечно инфернальных.
 
 
Царица Гарпий стала мне женой.
И мы скользили на границе яви,
Смущая души и чужой покой
Порой из мести, чаще для забавы…
 
 
Но осенью, во время снежной бури,
Не в силах оставаться на лету,
Кружась, как листья в бешеном сумбуре,
Мы рухнули, обнявшись, в пустоту…
 
 
В моем рассказе нет ни капли лжи.
Так, видно, было суждено судьбою:
Она – разбилась. Я – остался жив.
Без крыльев. С искалеченной душою…
 
 
Назад вернуться я уже не смог.
И много лет, таясь, живу изгоем.
Скажи, зачем, мой милосердный Бог,
Ты знал исход и допустил такое?
 
 
1994 г.
 

АКСИОМА

 
Вселенная, как падаль, тошнотворно
Исходит гноем безнадёжных строк.
И здесь добавить нечего. Довольно.
Усмешка злая – всё, что я сберёг.
 
 
Мучительно перетекает время
По капле из «возможного» в «нельзя».
И стала аксиомой теорема,
Где смертным суждена одна стезя…
 
 
1994 г.
 

«Уже не уйти никуда…»

 
Уже не уйти никуда.
Но можно просто отсюда.
Оставив дела навсегда,
Искать нечудесное чудо.
 
 
Пробраться, минуя столетья
Безумия и страстей,
В Страну, где резвятся дети,
Не ведая взрослых затей.
 
 
Смеясь, положить усталость
Беспечности на порог.
И вдруг увидать начало
Каким его создал Бог.
 
 
1994 г.
 

ТЕЛЕФОННЫЙ ОБЕТ МОЛЧАНИЯ

 
Вздохнув, я включил мобильный.
И увидел твоё сообщение:
«Ты где потерялся, милый?
С нетерпением жду возвращения.
Тоска моё сердце режет,
Люблю. Приезжай ровно в восемь».
И я без малейших задержек
Купил на ближайшем привозе
Прекрасные белые розы,
«Мартель» и головку сыра.
…И вот у дверей квартиры
Стою ослепительным франтом,
Сошедшим с картины Матисса:
Мой левый мизинец унизан
Брильянтами в сто каратов.
На шее цепь золотая —
Потянет граммов на двести,
На ней, напряженно качаясь,
Подвешен гигантский крестик.
В нагрудном кармане – футлярчик
Из крокодиловой кожи.
Там спрятан солнечный зайчик
В дизайне жемчужной броши.
Под мышкой, слева, «беретта» —
Шестизарядная «дура».
Бумажник топорщат конкретно
Стодолларовые купюры…
Короче: я упакован,
Широк и отчаянно нежен.
Немного смущён и взволнован,
И как океан – безбрежен…
Вхожу в коридор без стука.
Испуганные бульдоги,
Не проронив ни звука,
Менжуются у порога.
А ты принимаешь «джакузи».
Промокшую – поцелую,
Гортань обжигая вкусом
Тропической маракуйи…
И вот ты меня раздеваешь
Медлительно и сексапильно.
И вдруг, побледнев, замечаешь,
Что я не терял мобильный.
– Побойся, любимая, стресса.
Убавь высоту причитаний.
Я просто принял на месяц
Телефонный обет молчания!
 
 
1994 г.
 

СЛОНЫ В ПУАНТАХ

 
М. Панфиловой
 
 
Ты помнишь… Старая веранда,
Горячий чай и мы – в кругу —
Сиамские слоны в пуантах,
Сбежавшие на перекур…
 
 
Вот сам хозяин: строг и важен;
Повесил хобот, молчалив,
Вкушает девственную лажу
Легко, как пиво «на розлив»…
 
 
А вот и ты – сестра Марина.
Твой хобот нежен и красив.
Ты им, как будто апельсины,
Подносишь всем Императив…
 
 
Ещё там есть один усатый,
Не в меру тощий, наглый слон,
Его стихи чудаковаты.
И он спешит отдать поклон.
 
 
Ведь наше время на исходе.
Пора лететь в Страну ветров,
Вытаптывать на небосводе
Поэмы чистых облаков…
 
 
1994 г.
 

ОТХОД НА СЕВЕР

 
Горячее южное Солнце
Прощально смотрит мне вслед,
Идущему прочь от бессонниц,
Пешком от ненужных побед…
 
 
В карманах нет писем и денег,
Но разве страшна нищета?
В душе никаких угрызений,
Дорога пряма и чиста…
 
 
Всё дальше и дальше на Север,
Туда, где белеют снега,
В поля, где на солнечный клевер
Ещё не ступала нога…
 
 
Теперь без малейшей интриги,
Мои записные враги,
Вы можете выбросить книги,
Порвать на цитаты стихи.
 
 
Плодите никчёмные слухи,
Устав от мараний пустых,
Трепитесь, пока не опухнет
Отточенный в спорах язык…
 
 
А я, опьянённый надеждой,
Обнявшись с подушкою трав,
Усну первозданным невеждой,
На ваши изыски плевав…
 
 
1994 г.
 

МОЙ ПУТЬ

 
Пускай всё прожито и новый путь бесцелен,
Любовь – плацебо, корни зла – добро,
Бог неприступен, строг и беспределен,
А сущее тождественно зеро —
 
 
Душа и тело распрощаться не сумели.
Нет, я не умер, я ещё живу
В чУдной капели уходящего апреля,
В ростках, пробивших жухлую траву…
 
 
Мой путь – надежда, цель – восьмое небо,
Где неразменно истин серебро.
А в Бога верится неистово и слепо,
И в каждой мысли кроется добро.
 
 
1994 г.
 

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ ТВОРЧЕСКОЙ ГРУППЫ«ПОЭТИЧЕСКОЕ КОРОЛЕВСТВО СИАМ»

Мне повезло, так как в молодости довелось общаться со многими творческими людьми. С большинством из них я был в приятельских отношениях, знал особенности их характера, слабости и секреты. Один мой завистливый товарищ обозвал меня «коллекционером человеческих душ». Но это не так. Мною всегда двигал искренний интерес к человеческой личности. Когда я задумался о написании своих воспоминаний, то понял, что написать чистую правду о своих друзьях и знакомых не могу (дабы не испортить их реноме), а писать полуправду не имеет смысла. Реальные события намного превосходят любые выдумки. Поэтому развлекать читателя байками не стану. Но я напишу о событиях литературной жизни, участником которых был лично и которые имеют ко мне непосредственное отношение, по возможности не затрагивая коллизий жизни моих друзей и знакомых. Мой творческий путь начался в творческой группе «Поэтическое Королевство Сиам». И по логике вещей я должен бы объяснить читателю, что это за группа и чем она занималась. В своё время о «Сиаме» выходило много статей в местной прессе, обычно с излишней патетикой, типа: «Их было семеро. Все они писали стихи. И ставили на уши косных обывателей. Они затевали постановку скандальных пьес, бредили очередным культурным переворотом. Устраивали полемические разборки на страницах местных газет, задрав подбородки, читали стихи на вечеринках и концертах, хлопали что есть силы дверьми графоманских по своей сути литературных объединений…» и т. д. Подобный стиль меня умиляет. Но мне бы хотелось видеть в своем изложении больше конкретики и фактов, пусть сухих, малоизвестных, но достоверных, как это принято в литературных мемуарах. Кроме того, у меня есть желание напомнить моим старым друзьям, какими они были в юности…

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Независимая творческая группа «Поэтическое Королевство Сиам» была организована осенью 1988 года студентами краснодарских институтов. В неё вошли два будущих врача, два театральных режиссёра, дирижёр, филолог и журналист. Одним из них был я.

Ключевой фигурой в создании творческой группы «Королевство Сиам» стал Вадим Яковлев, будущий театральный режиссёр. Именно он свёл нас всех вместе. Впервые я с ним встретился в Краснодаре, на призывном пункте (так называемой «девятке»), 22 июня 1986 года. Это был последний в летнем призыве набор на срочную службу в Советскую армию, практически весь набор призывников был сформирован из студентов различных институтов города Краснодара. Если бы не служба в армии, думаю, мы бы никогда не встретились.

Первое впечатление чаще всего обманчиво. Вадим выглядел серьезным молодым человеком: высокого роста, поджарый, с выразительным, мужественным, загорелым лицом. В глазах его проблескивала какая-то отрешённость. Когда сержант срочной службы выстроил нас на плацу и стал выбирать старшего, выбор его, естественно, остановился на Вадиме. Но вместо того, чтобы жёстко, по-военному, отдать команду: «Напра-во! Шагом марш!» Вадим небрежно махнул рукой и что-то промямлил типа: «Ну, пошли, что ли?..» И стало понятно, что никакой он не солдафон, а нормальный пофигист, практически свой человек.

Постепенно мы стали входить в абсурд армейской жизни. На другой день нас забрал «покупатель», и мы очутились на секретном полигоне железнодорожных войск неподалеку от города Дзержинска. Бесконечная муштра и недосыпания в начале службы не позволяли мне поближе познакомиться с Вадимом. Он был довольно флегматичен, глубоко погружён в свой личный мир; иногда казалось, что окружающих для него не существует. Скорее всего, и я выглядел так же. Но при первой же свободной минуте мы бежали в ленинскую комнату, где торопливо листали подшивки свежих газет и журналов, а бывало, даже перебирали струны имевшейся там старенькой гитары. Вадим неплохо играл на гитаре, сам сочинял и пел песни, и был немало удивлён, узнав, что я грешу тем же. Должен признаться, что пел, играл и сочинял он намного лучше меня. Это не удивительно, ведь Вадик учился в институте культуры, а я – в медицинском.

Как бы то ни было, но наши отношения окрепли, по мере сил и возможностей мы стали поддерживать друг друга в той тягостной и беспросветной атмосфере казёнщины. Частенько, соревнуясь, делали стихотворные наброски в своих блокнотах, затем зачитывали друг другу. Сержанты, знавшие о музыкальных талантах Вадима, приглашали его в каптёрку, где он переписывал аккорды известных песен. Однако неформальное общение не давало ему никаких преимуществ. Работать и ходить в наряды ему приходилось так же, как и всем остальным. Уже в конце службы в учебной роте на Вадика, как на будущего режиссёра, возложили обязанности ведущего какого-то армейского утренника. С большой неохотой он занялся режиссурой. Утренник открывать пришлось ему самому. Сержанты, увидевшие результат напряжённой работы, попросту озверели. У Вадика произошёл настоящий сценический зажим. Он бормотал что-то невнятное, растягивал и терял слова, и к тому же беспрестанно, как гусь крыльями, размахивал руками. Любой ведущий, до известной степени, канатоходец, всегда высок риск сорваться. В общем, дебют оказался, мягко говоря, провальным.

Как-то летом мы попали в один наряд по свинарнику. Весь вечер таскали помои для свиней в огромных 40-литровых кастрюлях, чистили стойла, сгружали накопившийся навоз. Вадим полночи растапливал котёл, в котором варилась похлёбка для животных. В свинарнике шёл ремонт, поэтому спальных мест не было, спали по очереди в свином стойле, предварительно выгнав оттуда животных и застелив пол свежей соломой. Какой поэтический посыл! Естественно, в перерывах писали стихи. Я в ту ночь даже начал новый цикл под названием «Записки свинаря». Стихи – естественно, о звёздах, любви и прочей романтической чепухе. Кстати, вот они:

Глядя на хрустальный

Звёздный хоровод,

Я отправляюсь в странствие —

Последний мой поход.

Среди миров затерянных

Найду свою мечту —

Багрово-ярко-красную

Холодную звезду.

Сияньем тускло-розовым

Окутает меня,

И отворит пространство

Волшебная земля…

Там счастье одиночества

И радость многих встреч.

Любовь без опасения

Там можно уберечь.

Там облака лиловые,

Везде царит уют,

Там под вишнёвой радугой

Я свой найду приют…

05.09.1986 г.

(Стихи Вадима не сохранились)

Утром я обнаружил пропажу сапог. Оглядевшись, мы нашли их в соседнем загоне, с обгрызенными носками. Пока мы спали, жирный хряк умудрился ими полакомиться. Пришедший утром прапорщик по кличке Конь пожалел меня и выдал на время старые изношенные сапоги… Позднее мы с Вадимом зашли в каптёрку и на последние деньги купили у сержанта новые сапоги. Проблема была решена! Как говорится: «Бог не выдаст, свинья не съест».

Как все солдаты, я получал письма от своей девушки, любовь у меня была безответная. Инициатором в переписке выступал я, поэтому письма приходили редко. Вадиму письма приходили часто. Некая влюблённая особа систематически засыпала его нежными посланиями. Подобные письма ценились в армии очень высоко, выбрасывать их считалось кощунственным, а хранить было негде. Злобные сержанты постоянно шмонали тумбочки и карманы подчинённых. Тогда мы сделали «финт ушами»: вложили письма в стеклянные, герметично закрывающиеся, банки и закопали их в ближайшем лесочке, заранее договорившись вернуться сюда после срочной службы и откопать это богатство. (Скажу честно: не вернулись и не откопали).

Иногда, приткнувшись где-нибудь на лесопилке или вещевом складе, на груде противогазов, Вадик рассказывал мне о своей гражданской жизни и своих оригинальных друзьях, с которыми обещал когда-нибудь, в следующей невероятной жизни, познакомить… Речь шла о Шевкете, Сырьяновой, Пятикопове, чью песенку Вадик мне неоднократно напевал:

Если пёстрая орда

Не сомнёт меня однажды —

Не сгорю в огне бумажном,

Не растаю без следа…

Впервые там, в разговоре, промелькнуло имя Олега Виговского. По словам Вадима, эта странная категоричная личность, обладающая массой талантов, в том числе и поэтических, имела прозвище Декабрист; имя это он получил из-за стройотрядовской куртки, на которой по-французски был написан текст «Марсельезы». Декабрист был очень озабочен женским полом и предавался утопическим мечтаниям: хотел, например, обобществить всех женщин и пользоваться ими совместно, по мере возникновения естественной надобности. Сошёлся Вадик с Декабристом случайно, в студенческом трудовом лагере. Почему они заметили друг друга, было непонятным. (Но в том юном возрасте мы особо не задумывались о подобных вещах).

Запомнился ещё один забавный случай, когда сержант сдуру назначил меня взводным парикмахером. Дело было в том, что ножницы я никогда в жизни в руках не держал, но к утру весь взвод должен был быть подстрижен. Каждый выкручивался как мог. Мы с Вадиком тоже взяли ножницы и вышли на стадион. Там, сидя на трибунах, мы и приняли постриг друг от друга. Сержант, увидев на разводе наш панковский хайр, обозвал нас стрижеными баранами и немедля влупил нам пару нарядов вне очереди.

Честно говоря, первые месяцы службы были тяжёлыми, постоянно хотелось есть и спать. Многие солдаты таскали из столовой хлеб. За этим беспринципным делом был пойман и Вадик. В течение двадцати минут вся рота стояла с поднятой ногой, пока Вадик перед строем невозмутимо доедал стащенный батон хлеба. Возмущённые сослуживцы рвались начистить ему морду, но почему-то обошлось… Конечно, случались и серьёзные стычки. В нашей роте был набор из Дагестана, держались эти парни обособленно, вели себя нагло. Моя кровать стояла рядом с кроватью чемпиона Дагестана по боксу Джабраиловым. Правда, мне с честью удавалось избегать серьезных конфликтов. Однако Вадик как-то сцепился с Джабраиловым. Началась драка, и Вадим успешно выдержал пару раундов с профессионалом, после чего дагестанцы притихли.

Однажды осенью Вадику пришла посылка из дома. Мы отправились её получать, в этих широтах было уже холодно, лежали высокие сугробы. В посылке мы обнаружили сгущёнку, конфеты и две палки сушеной колбасы. Приносить посылку целиком в казарму было глупостью (сержант вытащил бы оттуда всё самое лучшее). Поэтому, недолго думая, мы на ходу съели палку колбасы (без хлеба!), а вторую палку зарыли в сугроб. (Сейчас вспоминаю эту колбасу ностальгически. Кажется, ничего вкуснее в жизни не ел).

Помню день рождения Вадика, когда ему исполнилось 19 лет. Накануне (19 сентября 1986 г.) мы пробрались в чайную и, потратив последние деньги, умудрились купить сока и пирожных. В те дни очень хотелось сладкого. Водки и подарков не было. Но я успел набросать экспромт и с важным видом вручил его имениннику:

В глазах рассвет, в стихах – клише.

Кипит безумие в душе…

Раскидист шаг, короток век,

И речь стремительна, как бег…

Суждений нить свилась в витки,

Мечты, надежды – коротки…

Порой несёт ужасный бред.

Так – целых 19 лет!

Вадик был польщён. Да и кто не был бы польщен таким перлом!?

В конце октября закончился срок нашей службы на секретном полигоне железнодорожных войск. Меня перевели в минскую бригаду, затем в «черный батальон» города Брянска. Вадика отправили в Амурскую область, поселок Свободный-7, вч №03415.

Разъехавшись по разным частям, мы не потеряли друг друга из вида. Изредка переписывались. Вернувшись в 1988 году на гражданку и восстановившись в свои институты, мы списались и договорились встретиться. Наши студенческие общежития оказались поблизости, на улице Шоссейной (сегодня – имени 40-летия Победы). В конце октября я отправился на поиски Вадика в общежитие института культуры.

Общага была старой, пыльной и тихой (студенты разъехались по колхозам). На третьем этаже я обнаружил комнату №115 и настойчиво постучал. Никто не отпирал. Я толкнул дверь рукой и вошёл. Не заметив каких-либо признаков жизни, я подумал, что перепутал комнаты, и хотел было ретироваться, но вовремя заметил на шифоньере, классически стоящем посреди комнаты, висящую гитару и смело двинулся вперед.

Действительно, за шифоньером в кровати кто-то спал, с головою укрывшись покрывалом. Я позвал: негромко, но настойчиво. На звуки моей речи из-под покрывала выглянула обнажённая грудастая девушка. Увидев меня, она юркнула обратно и закричала тоненьким голоском: «Вадик! Вадик! К тебе пришли!» Через секунду из-под покрывала появилось заспанное лицо Вадима. Увидев меня, он обрадовался и немедля представил своей подруге. Быстро накинув рубашку и штаны, Вадик выдал сакраментальную фразу: «Чувак, надо вбить „Красного гвоздя“ (так он в то время называл своё любимое вино „Красная гроздь“), я протусуюсь, а ты пока займи моё место». И он убедительно указал на кровать. Я призадумался. Чего нельзя было сказать о девушке: она с радостью протянула ко мне руки, едва захлопнулась дверь за Вадиком. Но воспользоваться ситуацией я не успел, магазин оказался рядом.

С Вадимом у меня сложились особые отношения. Он всегда мог поддержать беседу, но ещё лучше умел глубокомысленно молчать. На последнем курсе института Вадим поставил дипломный спектакль по пьесе «Реки на асфальте». На главную роль он пригласил Олега Виговского. Мы сидели в зрительном зале и с завистью наблюдали, как Виговский целуется на сцене с молодой студенткой.

Когда после свадьбы родители подарили Вадиму квартиру на улице Старокубанской, я частенько был его гостем. Над диваном в зале, фломастером на стене, рукой Вадима было написано: «Милая, разбуди меня утром. Только не буди мою гениальность», на другой стене был нарисован портрет Башлачёва. Меня Вадим обычно встречал в халате, мы шли на кухню, готовили чай, кормили мышку, которая жила у него за плитой. Затем усаживались в зале в кресла, неторопливо пили чай, включали проигрыватель. Я заказывал песню «Каменное сердце» в исполнении Мика Джаггера, и мы вместе молчаливо медитировали. Такое времяпровождение у нас называлось «искусство лени». Теперь Вадик живет в Канаде, и мне не с кем разделить свою лень.