Текст книги "Сумятица. Избранное. 2004–2016"

1

«Не высказанная мысль мертва, да хоть бы и записать её, мне прежде самому надо было быть живым. Но вот только ни себя самого, ни пера в руках своих давно уж не вижу я. Да неужто и вправду умер я?!.. Господи, помоги мне…!!!»

Резкий запах нашатыря, ударив мне прямо в мозг, заставил при открыть глаза: прямо перед моим лицом свисали нежные, ярко-красные губы. Свёрнутые сердечком, они вдруг приоткрылись, и я услышал отдалённый женский голос: «Миленький!.. Вы слышите меня?! К вам из театра пришли!.. Аллё… о! Я говорю, к вам из театра пришли!..» Голос стал затихать, когда-то красные губы поблекли, потом они порыжели, округлились, и я совершенно отчётливо увидел отвратительную рыжую морду. Эта морда была очень похожа на директора театра, товарища Зыбкина, который, собственно, и заказал мне так и не дописанную мною пьесу. Несмотря на своё состояние, я всё понимал, и, как мне представлялось на ту минуту, чувства мои и сам я были прежними. Только мне почему-то всё время хотелось плакать. Вот и сейчас, вглядываясь в казавшееся мне теперь очень милым лицо Зыбкина, я неосознанно прослезился. Но… когда я уж было потянулся обнять его, то ни встать, ни сказать что-нибудь вразумительное я всё-таки не смог. При малейшем перенапряжении, видимо, для того чтобы сохранить мой организм в целом, моё воображение, круто меняя картины реальности, уводило меня совершенно в другом направлении. Иногда просто пугая меня насмерть. Ну а когда я увидел рядом с директором Зыбкиным обличённого во всё чёрное церковного Батюшку, то первое, что пришло в мою больную голову, так это мысль о том, что я действительно умираю. Но умирать не хотелось, и, может, именно поэтому начавшие было всплывать передо мной красочные картинки о прекрасной загробной жизни стали потихонечку исчезать. Мои слёзы высохли, и, уже облегчённо вздохнув, я посмотрел на священнослужителя совершенно другими глазами. И зря…

2

«Господи Иисусе, Всё в руци! Твоя». Поздно… Было уже слишком поздно, потому что как только товарищ Зыбкин начал нашёптывать на ухо Батюшке какие-то, видимо, очень сокровенные слова, тот, даже не дослушав его, подтянул рясу и шустренько засеменил к моей кровати. Подошёл, сунул мне в губы крест для поцелуя, потом перебросил его за спину, согнулся и, крепко обхватив меня в области подмышек, стал смиренно ждать, покуда директор Зыбкин поудобней подхватит меня за ноги. Ну вот, подхватили, приподняли и потащили прямёхонько в мой рабочий кабинет, который я и узнал только потому, что прямо над моим письменным столом висел портрет моей дорогой мамочки в обнимку с моим красавцем отцом. Аккуратно погрузив моё обмякшее тело в приткнувшееся к столу кресло, оба вышли, а ко мне снова стали возвращаться дурные мысли о бренности земного бытия. Но вдруг… когда я уж было начал выискивать дорогу, по которой моя душа должна будет отправиться на небеса, дверь широко распахнулась, и я увидел Ангела небесного. Легко оторвавшись от пола, он полетел прямо в мою сторону, а следом за ним, скорбно склонив голову, медленно шёл директор Зыбкин. Ангел был в чёрном, но поверх чёрного у него за спиною были ещё белые, как снег, крылья, в левой руке он держал серебряный сосуд, а в правой – большую лохматую кисть. Подлетев к креслу, он щедро окропил меня с ног до головы святою водой и тут же взмыл к потолку. Покружив по комнате, Ангел небесный побрызгал водичкой по всем тёмным углам и только потом тихонько приземлился у самых ног Зыбкина. Получив из его рук причитающиеся ему дары, Ангел бесшумно взмахнул белыми крылами и тут же вылетел в настежь распахнутое окно. А моё промокшее от святой воды тело стало вдруг наполняться духом, самого что ни на есть благоговейного – Бога почитания. В какую-то минуту я даже начал признавать в себе божественное начало всех существующих истин. Тем временем директор Зыбкин, дождавшись, когда от улетевшего Ангела и след остынет, быстренько закрыл окно и, прихватив с подоконника стоявший там кожаный портфель, молча направился к моему креслу. Подошёл, поставил портфель на край столешницы, аккуратно раскрыл его и начал вытаскивать оттуда длинную собачью цепь, на краях которой мастерски были закреплены обшитые мягкой кожей каторжанские кандалы. Пристегнув один край к моей обессилено свисавшей руке, Зыбкин полез под стол и ловко закрепил другой её край прямо к его толстой лакированной ножке. Покончив с цепью, он вылез, не спеша собрал разбросанные повсюду черновики пьесы и, аккуратно сложив их в стопку, так же аккуратно придвинул поближе ко мне. Придавив рукописи мраморной подставкой с хранившимися там карандашами да ручками, он сунул мне в нос кулак и так же молча вышел. А я, уже из последних сил дёрнув несколько раз цепями и почувствовав их стальную незыблемость, лёг в чёрное кресло, свернулся клубочком, аки… зародыш в чреве материнском, да так и забылся в нём. А когда наступила ночь и всё вокруг слилось в кромешную тьму, так меня будто и не было здесь. Будто и в жизни меня никогда не было.

1

«Как это ни странно прозвучит, но самое большое удовольствие я получаю от своих же собственных мучений».

Впрочем, я должен сразу же вас успокоить и со всей ответственностью заявить, что между эпитетом и мною нет никакой прямой связи. Ну а если даже она и существует, то только лишь косвенная. Что же касается моих психических отклонений, то и они не превышают тех норм, которые допустимы по отношению ко всему нашему обществу. Так что если вы считаете, что общество здорово, то и я при благоприятных для меня условиях буду в нём также здоров. А может, и не буду, потому что на данную минуту сложившиеся вокруг меня обстоятельства таковы, что лично от меня пока ещё ровным счётом ничего не зависит. Больше того, я даже не имею никакой возможности, чтобы иметь честь представиться вам, потому что у меня и имени то пока нет. Я уж не говорю о том, что и в будущем у меня даже возможности такой никогда не будет, чтобы я смог выбрать его для себя сам. Ну хотя бы для того, чтобы оно действительно было достойно меня. Вот и получается, что, не имея никаких основ для своего полного самовыражения, пока ещё лишь питающийся маленькой надеждой на своё будущее становление, я и позволяю себе по отношению к вам самое малое. По мере своей возможности, исходя только от неопределённости моего внутреннего состояния, я стараюсь обобщать свои мысли так, чтобы они совершенно ни к чему меня не обязывали. Так что, если кто-то из вас уже успел обратить своё утончённое внимание на некую странность, а в некоторых местах даже сумбурность моего повествования, я никого не стану в этом разубеждать. А просто скажу вам: «Да, вы правы, всё выглядит очень, и очень загадочно». Хотя если не торопить события, то вы обязательно во всём разберётесь, вы обязательно поймёте, что все мои высказывания на самом деле преследуют одну-единственную цель. Чтобы с первых же строк всем было понятно, что всё написанное мною как бы ещё и не должно быть написано. Ведь всё то, что уже происходит и со мною, и с вами, находится во времени, которого нет даже. В котором я и существовать-то ещё не должен. И именно поэтому я не несу за всё случившееся здесь совершенно никакой моральной ответственности. Конечно, при чтении это приносит вам определённые неудобства, но вы, пожалуйста, поймите и меня, ведь и я сам нахожусь в ещё более неудобном для себя положении, потому что я ещё и не рождён даже. Я… как бы это правильно выразиться, пока ещё только в чреве материнском. И уж вы простите меня, что я выбрал такой, несколько экстравагантный способ, но я ведь должен был каким – то образом рассказать вам всю правду о себе. Ведь помимо вашего сострадания, я хотел услышать от вас, как же на самом деле мне жить дальше… Потому что у меня то самого, никто ни разу даже не пытался спрашивать о чём-либо, а уж тем более, хочу ли я вообще появляться на этом свете. Вот и получается: жизнь как бы моя, а всё остальное, зависит совсем не от меня. Ну, и как результат, не имея никаких прав, я лишаюсь теперь не только выбора своего собственного пути, но и любого другого способа передвижения по нему. Что собственно и происходит со мной, и я вынужден теперь, не только приспосабливаться к этой жизни, но и привыкать, то к постоянному постукиванию, то потряхиванию, а порою и неспокойному ржанию лошадей.

2

Кони шли ходко, экипаж то и дело потряхивало, тем не менее, несмотря на ухабы, плотно прижавший кожаное сидение толстый зад извозчика почти не шевелился. Но, вопреки всякому здравому смыслу, на козлах восседал не здоровенный бородатый кучер, как оно, может, вам представлялось, а пусть уже и не молодая, но всё ещё манящая к себе посторонние взгляды крупных размеров баба. Крупная, именно так, но никак не толстая, толстым казался только её зад, да и то только потому, что вся масса тела легла именно на него. Да ещё это тяжёлое бархатное платье, оно явно было ей велико, и когда она сидела, то в дополнение к различного рода складкам да рюшкам оно делало эту часть её тела до неприличия огромным. Впрочем, если убрать подробности, то в общих чертах все эти недостатки были для неё сущим пустяком, она по-прежнему была хороша. Да вы сами-то присмотритесь получше, ну разве можно спрятать, пусть даже под такими несуразными с виду одеждами, настоящую женскую красоту?!. А пропорциональность её тела?!. А её лучезарный облик?!. Ну разве это не само совершенство?!. Вот если только живот, он может показаться вам излишне округлённым. Ну, это вам, а для меня эта женщина была самой настоящей богиней. Ведь в ней было сосредоточено буквально всё: моя душа, глаза, уши и даже моё настроение. Нет, над её головой не мерцал небесный нимф, она была самая что ни на есть земная, я даже могу сказать вам, что в эту минуту лежало у неё коленях. Вы не поверите, не какая-нибудь там французская шляпка или экзотический веер, а обыкновенная книжка. Каково, ну разве не умница?.. И разве это не настоящее счастье: иметь для себя такую, пусть даже пока ещё только будущую, но уже вполне осязаемую мною и так полюбившуюся мне, мою матушку? Ведь для своего полноценного развития я получал от неё буквально все человеческие блага. А то, что это была именно моя матушка, вы, наверное, и так уже все догадались.

3

Но… как вы понимаете, моё счастье было бы неполным, если бы оно заключалось только в ней. К моему великому сожалению, то, что должно было составлять другую половину моего счастья… Так мне досталась от него лишь маленькая часть зеркального осколка. Ну и конечно, этим осколком был не кто иной, как мой разлюбезнейший папочка. На которого теперь то и дело оборачивалась моя любимая мамочка. Он не сиял, он стоял в полный свой рост и, цепко держась за край кожаных сидений, задрав кверху лохматую, давно не стриженую голову, громко кричал. Его пространная речь была обращена прямо в небеса. Видимо, там, наверху, он видел людей, и всё тело его, всё сознание его, его взгляд и сам дух его были устремлены именно туда. Этот порыв был до того решителен и дерзок, что, казалось, отпусти он руки, он мог бы улететь. О, небо!.. Кричал он: «Мысли мои, уткнувшись в бесконечность пространства твоего, чтобы не сойти с ума от непонимания того, а что же там, дальше… возвращают мой взор сюда, на землю. А здесь, что здесь?.. Что на земле той?.. Что она означает для меня?.. Что?.. Слепым щенком, уткнувшись холодным носом в брюхо её, сколько же я ещё буду сосать из вымени её, чтобы прозреть? Сколько?.. Вы слышите ли меня?.. Я спрашиваю вас, Человеки…» Эх и силища!.. Неудержимый, бурный в проявлении своего характера, он вдруг как-то сразу сникал и, как маленькое дитя, начинал плакать. Это были слёзы отчаяния и сострадания, сострадания к самому себе, сострадания ко всему, что окружало его. Весь мир, который был так привычно зрим и, казалось, понятен ему, в то же время обескураживал его и сводил с ума. Бывший актёр, пробовавший себя даже в написании сценариев, в какой-то момент потеряв вдохновение, он вдруг как-то сразу сломался. И вот в один из таких, видимо, особенно тяжёлых для него дней, для того чтобы разогнать навалившуюся на него смертельную тоску, он пошёл посмотреть на бесплатное выступление некоего заграничного философа. Так вот, этот заезжий философ на своих лекциях посвящал местных граждан в тайны земной цивилизации. Кто мы, откуда мы, и почему всё вокруг нас именно так, а не как-нибудь по-другому. Однажды этот светила затеял даже со своей аудиторией целую дискуссию на тему того, почему это, мол, именно пчёлы должны летать к цветам, а не наоборот. Ведь их жизни зависимы друг от друга, и погибни одни, тут же погибнут другие. Такого рода лекций было много, и каждый новый день был посвящён историям, которые не только удивляли слушателей своей новизной. Но порою приводили их к совершенно новым (иногда даже для самого философа) открытиям. Собственно, после этих лекций всё и началось. Имеющая свойство одухотворённое, эта углублённая тема сначала захватила отцову душу, а затем и его самого. Да так потом и поглотила их обоих, да больше и не выпустила.

4

Могучие сосны, доходившие порою до двух, а то и трёх обхватов человеческих рук, стояли ровно, будто стражи. Их исполинские тела, уходящие своими макушками под самые облака, неспокойно покачиваясь на ветру, как будто прислушивались к чему-то, как будто ждали кого-то. И вот дождались. Сначала послышался храп лошадей, а немного погодя появился и сам экипаж. Старые сосны приветливо шумнули им, но, то ли не поняв их добрых намерений, то ли увидев среди деревьев дикого зверя, испуганные кони, приостановившись, вдруг сразу рванули и бешено понеслись в самую гущу леса. Чёрное вороньё, кормившееся прямо на дороге, с криком разлетелось в разные стороны. Спрятавшись в глубине лохматого лапника, они потом ещё долго зыркали оттуда своими воровато-чёрными глазищами и, только дождавшись полной тишины, вновь вернулись на прежнее место. Увидев просвет, кони тоже понемногу стали успокаиваться, а когда лошадок повернули на широкую ухоженную аллею, они и вовсе успокоились. А уже через пару минут, подкатив к небольшому двухэтажному зданию, их сразу же резко осадили. Прогнувшаяся было на одну сторону пролётка, выпустив пассажира, вновь выровнялась, а крепенькие каблучки пусть уже не новых, но вполне ещё приличных полуботинок переместили свою хозяйку на запылённые скрипучие ступеньки. Пересчитав ровно десять штук, они подняли её грузное тело на просторное с резными перилами крыльцо. Привычно дёрнув за шнурок колокольчика, женщина дождалась выхода медицинской сестры и, незаметно сунув ей под белый фартук какой-то свёрток, пытливо заглянула в глаза. По тому, как они себя вели, было заметно, что встреча их была не первой. Немного пошептавшись, женщины спустились к стоявшему внизу экипажу и с небольшими затруднениями вывели оттуда совершенно измотанного и очень испуганного на вид мужчину. Собрав кое-какие вещички, они подхватили его под руки и ласково да нежно повели болезного в длинные коридоры здания. Через некоторое время женщина вернулась, но уже одна. Да… мои дорогие друзья, я вот всё молчал да молчал, а ведь молчать-то уже нельзя. Я ведь по незрелости своего ума думал, что моя горячо любимая мамочка наконец-то привезла меня в мой будущий дом… А в самую последнюю минуту оно вон как всё обернулось. Она оставила моего папочку в местной психиатрической лечебнице, и моя мечта о большом и светлом доме, так и не состоявшись, тут же рухнула. Ну да, конечно, это был её выбор, и она имела на это полное право. Вот только что теперь дальше с нами будет?.. Впрочем, что уж теперь об этом…

5

Крепко держась за специальный поручень, моя матушка неуклюже взгромоздилась обратно в пролётку и, усевшись как можно удобней, тяжко вздохнула. Расправив нервно подрагивающими пальцами подол своего бархатного платья, она некоторое время просто сидела и с грустью смотрела на край горизонта. Дороги было две, и в своём удалении они были похожи на распростёртые руки. Матушка посмотрела на них, чему-то улыбнулась и, тронув вожжи, откинулась на мягкую спинку сидения. А отдохнувшие лошадки тут же покатили, увозив нас, в пусть пока ещё такие далёкие, но очень многообещающие объятия неизвестности. Вот так уже одинокая моя родимая матушка и уехала пытать своё счастье да молить по дороге боженьку, чтобы там, куда свернут её лошадки, её сыну было хорошо и спокойно. А впереди была степь, да голубое нескончаемое небо, да ещё солнце, дарующее жизнь, но безучастное к судьбе одинокой женщины, в этот злосчастный день оно почему-то палило особенно нещадно. До черноты жирная, по всей видимости, ещё не совсем высохшая земля казалась тяжёлою. Разбитая подковами лошадиных копыт, она, чуть приподнявшись, тут же ложилась обратно в колею. А та, что полегче, чёрной же пылью мягко стелилась на обочине и, уносимая ветром, что называется, заметала наши следы. Дело зашло слишком далеко, и, находясь на рубеже быстро развивающихся событий, мне теперь приходится говорить с оглядкой. Да и оглянись я – что с того? Одно слово: жизнь. А она ведь как? Казалось, что вот только что ты мог бы быть счастлив, но ты уже ушёл от него, от счастья, а пока ты думал, чтобы возвратиться к нему, прошло время. Бывает, что и возвращаешься сразу, ан нет, всё равно поздно, счастья-то уж и нет там, а вместо счастья тебя вдруг ожидает плаха. И вот только тогда, когда уж точно другого не дано, когда только жизнь или смерть, когда эти чувства проникают страхом в самое твоё нутро, от боязни потерять её, эту самую жизнь, только тогда ты и начинаешь ценить её, Только тогда ты и начинаешь говорить себе: «Ах! Как же всё-таки она прекрасна, как же всё-таки хорошо, что она есть, что ты всё ещё жив, что ты можешь видеть, слышать, дышать, чувствовать». И вот, уже отсеяв все лишние страхи, в твоей голове постепенно остаётся только одна мысль: «А чего бы и не жить так? Вот так вот, без всякой оглядки. Просто жить! Чего бы и, правда, не жить так?.. А?..»

ГЛАВА 2

1

«Если однажды в твою жизнь вмешается судьба, решив, что ты без неё не справишься, не сопротивляйся. Иначе, пытаясь что– нибудь изменить самостоятельно, при неудаче тебе уже некого будет винить».

Семнадцатого августа 1955 года в забытой богом, оставившим после своего последнего посещения лишь дивное название Архангельской области, в далёкой таёжной деревушке родился прелестный мальчик. Невнятно агукнув и убедившись в том, что он – это именно он, новорождённый громко закричал, мирно дремавшие над его изголовьем ангелочки испуганно встрепыхнулись и тут же попытались улететь. Но то ли спросонья, то ли от долгого безделья, совершенно забыв о том, где они находятся, только ударившись о края старенькой картины, ангелочки наконец-то сообразили, в чём дело. Вспомнив о своих обязанностях, небесные создания расселись на облаках и, раздувая толстенькие щёчки, со всем своим усердием стали играть в свои волшебные дудочки торжественный гимн. Кричавший до последней минуты малыш тут же притих. Удивлённо раскрыв свои голубенькие глазки, он стал с удовольствием слушать прекрасную музыку, ну и, конечно же, наслаждаться своей долгожданной свободой. Нет, да и никогда ему ещё не было так хорошо, и он думал, что так будет продолжаться вечно. Но это продолжалось недолго. Пока ещё незнакомые и, может, именно поэтому показавшиеся малышу слишком грубыми женские руки плотно запеленали его беззащитное тело в кусок серой хлопковой ткани. Не ожидавший такой суровой действительности, малютка недовольно хныкнул, разочарованный, не дослушав торжественного посвящения, он снова заплакал, вначале тихо, а затем громко, длинно и беспрестанно. Сбитые с толку, музыканты сконфуженно умолкли. Воспользовавшись паузой, я вдруг захотел спросить этого малыша: «Ну как она, свобода, не очень давит?..» Опережая события, я хочу предупредить тебя, милый мой мальчик, что твои будущие жизненные ощущения будут примерно такими же. Конечно, ты можешь сказать мне, что, находясь в пелёнках, ты чувствуешь себя не очень хорошо. Да, малыш, вполне возможно, даже больше того, я тебе верю. Для утешения мне бы спеть тебе колыбельную, но пока я могу лишь сказать, и только одно: «Твоё нынешнее положение в том обществе, в котором тебе ещё только предстоит жить, считается обычным состоянием людей. Разница лишь в том, что твои пелёнки будут заменены рамками закона». Ну… ну… что же ты так сразу скривил свои губки, малютка?!. И не смотри на меня, пожалуйста, с таким испугом. Хотя… если ничего не предпринимать, то, по мере того как ты будешь расти, твои пелёнки лишь увеличатся в размере, но при этом твоё внутреннее состояние останется прежним, от тебя не зависящим. И это я могу сказать тебе совершенно точно. А всё дело в том, что некие вершители человеческих судеб, придумывая законы как бы с великою заботой о народе, думали в первую очередь только о себе. Используя самый примитивный набор слов, эти так называемые психологи людских душ щедро забросав всё правовое поле, искусно подогнанными жизненными правилами. Они так же искусно, сумели оставить между строк, и для своего личного пользования всякого рода служебные лазейки. И словно пауки ночные, с большой осторожностью, они уже к утру закрыли все эти места паутиной ситуаций, прочно прикрепив их края к обстоятельствам. Ну а всё, что они забыли учесть, было отдано в руки случая, то есть мне. Имея семь пядей во лбу, в этом пространстве можно было неплохо устроиться, малыш, ну а не имея, оставалось лишь приспосабливаться. Тихо-тихо, карапуз, оставь, пожалуйста, свои пелёнки в покое. Уж не хочешь ли ты сказать, что как бы и ничего, что вроде как и жить можно? А не слишком ли ты самоуверен, будущий гражданин неизвестной тебе родины? Впрочем… можно было, но не всем. Вот взять хотя бы тебя: не окажись я в это время рядом, тебя как бы и не было ни для кого, кричи ты или не кричи. Я конечно могу понять тебя малыш, моё присутствие окрыляет твои надежды, но я ведь не смогу находиться рядом с тобой всю твою жизнь. Я… это всего лишь стечение многих обстоятельств, которые собственно и привели меня к твоему одиночеству. Понимаешь…? Ну ничего, чуть позже ты всё поймёшь. Мне ведь пока ещё и самому очень трудно во всём этом разобраться, малыш. Как собственно была трудна и моя дорога к тебе.

2

Однажды, ещё задолго до нашего с тобой знакомства, я думал думу. А дума моя была о том, малыш, что было бы неплохо, если бы я смог понять, насколько уже придуманные законы мешают нам жить. И в этой связи особо отметить, в какой именно момент человек начинает замечать, что он действительно теряет свою свободу. По мере своих сил я хотел каким-нибудь образом если уж не повлиять, то хотя бы указать на этот губительный процесс. Да, да, милый мой мальчик, это была моя самая сокровенная мечта. Я мечтал как можно подробней написать о том, что неправильно составленные законы не только закрепощают нашу душу, но и губят её в целом. Ну а для выполнения столь амбициозной задачи мне, конечно же, нужна была истина. Мало того, мне надо было добраться до самых её истоков, до самого что ни на есть зарождения свободы. И если уж суждено было свершиться чему-то великому, то лучшего места, чем у твоей колыбели, мне было просто не найти. Мой маленький, свободолюбивый от природы человечек. Не откладывая задуманное в долгий ящик, я тут же ринулся в творческий поиск, малыш. И даже первоначально возникшее чувство страха от того, что многие из «Великих» уже описывали эту сторону нашей жизни и такое же их количество просто разглагольствовало о ней, не остановило меня. Как говорится, если второпях я и надел бы на себя чью-либо из их одёжек да случайно в ней и остался, то уж свою любимую шляпу я всё равно носил бы с только мне свойственным шиком. Так думал я, именно так, моё маленькое очарование. И вот, как видишь, несмотря на мой столь странный вид, я стою теперь у твоей колыбели. Только не удивляйся малыш, всё это я делаю лишь для того, чтобы лишний раз не травмировать твою маленькую головку своими уж слишком серьёзными высказываниями. Ну а чтобы у тебя осталось как можно меньше горького осадка от посягательств на твою свободу, я решил привести к тебе, так сказать, одну из виновниц твоего разочарования. Может, мои слова и прозвучат для тебя немножко странно, малыш, тем не менее, несмотря на твою неволю, ты заглянешь сейчас прямо в лицо своему счастью. И это будет… лицо твоей матери, малыш! Да… да… не удивляйся, ведь именно она является источником всех твоих теперешних мучений. Но, когда она поднесёт тебя к своей груди и, зачмокав жадными губами, ты будешь довольно сопеть, даже туго стянутые пелёнки не заставят тебя вспомнить о том, что ты, пока ещё всё-таки не свободен. Ну вот, милый малыш, даже несмотря на моё предостережение, ты улыбнулся, ведь, правда же, очень приятно чувствовать себя сытым и защищённым. А вот, допустим, скажи я сейчас, что у тебя вовсе нет матери и ты круглый сирота, а нерадивая нянька из приюта заболталась с подругами… Что тогда? Ах, милый мой мальчик, если бы не я, ты так и продолжал бы кричать, голодный, холодный и всеми забытый. Конечно, ты можешь подумать, что, злоупотребляя своим положением, я слишком сгущаю краски. Нет, малыш. Уж поверь мне на слово, чувство, что ты брошен, – это лишь малая часть из всего того, что может действительно произойти с тобой в этой жизни. Но мне очень хочется помочь тебе, малыш, и, пока я имею такую возможность, пока я нахожусь рядом, я научу тебя главному: думать! А вот уже после этого, когда я пойму, что ты вполне самостоятельно сможешь отличить хотя бы чёрное от белого, я действительно начну сгущать краски. И это будут уже совершенно другие краски, малыш, ведь в них добавится неимоверное количество оттенков. Но уже из другой, из твоей будущей и по-настоящему взрослой жизни, в которую тебе ещё только-только предстоит вступить.

3

Ну а сейчас в качестве примера, чтобы ты, так сказать, уже воочию увидел как может выглядеть твоя будущая жизнь, я наброшу на твою колыбель лёгкую вуаль. Укрыв твоё одиночество, я заставлю наблюдать тебя не за светом божьим, а лишь, за чуть пробивающимися через её поверхность затейливыми кружевами. Но если даже этот урок будет для тебя больше похож на наказание, я всё-таки не стану тебя в этом разубеждать. Потому что так устроена жизнь малыш, да и не только сама жизнь, но и её, иногда очень суровые и не всегда справедливые законы. Что это с тобой?.. Ты плачешь, малыш? О, моё маленькое создание, дайка я вытру твои слёзки. Ты уж прости меня, пожалуйста, мне очень жаль, что всё так случилось. Я, видимо, действительно, слишком сгустил краски. Но всё это я рассказал тебе не по злому умыслу, а лишь с маленькой надеждой на то, что когда ты вырастешь, то тебе обязательно захочется изменить окружающий тебя мир в более яркие, красочные тона. Так что расти, малыш, и думай… Думай о том, что ты сможешь сделать, чтобы твоя будущая жизнь была не такой мрачной, какой она видится тебе сейчас. Ну, а я?! А я пока сосредоточусь над тем, что постараюсь хоть чуть-чуть да понять для себя, сколь пагубно будут влиять на тебя уже существующие законы. А может, наоборот, всё, что ни случится с тобой, пойдёт тебе же на пользу. Впрочем, как и мне. Ну да, конечно!.. Как же я этого не заметил?!. Ведь получается, что, наблюдая за твоим поведением, я как бы примеряю к себе состояние начать жить заново?!. Да нет же, нет!.. Ведь тогда, может, случится так, что мы станем с тобой одним целым?!. Ты понимаешь меня, малыш?!. А может, это уже случилось?!. Ведь может же?!. И вот теперь, глядя из глубины своей же колыбели, я пытаюсь спасти самого себя?!. Или с высоты прожитых лет изучаю себя?!. Или просто хочу спрятаться от самого себя в самом себе?!. Ну что же ты молчишь, малыш?!. Господи… господи!.. Да от всего этого можно, просто сойти сума! А может, я действительно сошёл с ума?.. Малыш!.. Малыш!.. Ты где?..

4

«Страх всегда находится рядом с темнотой, не взяв свечи, туда не ходи, а если ты всё-таки шагнёшь туда, то там… ужас… там……»

Звёздное небо, брызнув золотистым дождём сквозь узорчатые занавески, выхватило лишь последние строки. Остаток света, лениво скользнув по краю письменного стола, упал на пол. Видимо, не обнаружив там ничего интересного, он пополз обратно и, спрятавшись за набежавшими тучами, превратился в непроглядную ночь. Нащупав приоткрытую форточку, её вороватая рука, всколыхнув шторы, прошмыгнула в комнату. Кто там?.. Я встал и, осторожно ступая, трусливо одёрнул край занавески, но тут же и отпрянул. Вместе с порывом ветра в мою комнату ворвалась нечистая сила. Сорвав со стены еле висевшую на погнутом гвоздике картину, которая, надо сказать, тут же и разбилась, нечистая сила бросилась вдогонку за выпорхнувшими из-под её обломков ангелочками. Минуя меня, вся шумная братия стремительно вылетела в распахнутую настежь дверь. Сквозь сумеречное освещение проёма я едва успел заметить, как, испуганно озираясь, нечистая сила уносила с собой и моего любимого малыша. Это был он… теперь я уже совершенно точно знал, что это был мой малыш, и только что на моих глазах его утащили. Да уж не сговорились ли они все?!. Да знали ли они вообще, что в нём находилась и часть моей собственной жизни?!. Не раздумывая, я ринулся вслед за похитителями. Но… вдруг у самого порога я столкнулся с непреодолимой преградой. О нет, нет, только не это!.. Только не сейчас!.. Тщетно: в дверях стояла моя всемогущая мамочка. Включив свет, она грозно посмотрела в мою сторону. От неожиданности я попятился и, лишь натолкнувшись на спинку кресла, потихонечку сполз в его не очень дружелюбные кожаные объятия. Первые минуты мне всё ещё казалось, что услышанные мною слова относились не ко мне, а к тем, кто только что покинул мою комнату. Но, так и не дав мне никакой возможности, для того чтобы привести свои мысли в порядок, мама тут же с порога начала делать мне свой очередной разнос: «Долго это будет продолжаться?.. Я спрашиваю тебя: это долго будет продолжаться?..»

5

Вся эта сцена не сулила мне ничего хорошего, и мне каким-то образом нужно было срочно спасать своё место в жизни. Согнувшись над столом, я сделал вид, что перечитываю черновики и очень занят, оттягивая время, я пытался сообразить, в каком она настроении, и мысленно готовил пути к отступлению. Не придумав ничего другого, как только придать своему лицу как можно большую, высокую значимость, я напустил на себя некую важность и только потом уже, повернувшись к ней анфас, сказал: «Мама, ты мне мешаешь, ты отрываешь меня от очень важных дел». Судя по её взгляду, я понял: не сработало. Ах, эта вечная робость, видимо, опять ляпнул что-то не то. Она действительно знала меня больше, чем я знал сам себя. Весь набор слов, высказанных моей матушкой впоследствии, был лишним тому подтверждением. Эти слова были своего рода неким кодом для проникновения в моё сознание. Слова были ёмкими и проникли сразу. «Ты сумасшедший, – закричала она, – твоё место в психушке! Изо дня в день, из года в год одно и то же, никаких изменений, ни… ка… ких. Одни только бумаги, вечная темнота в комнате, да такие же тёмные твои мысли. Ты ничего не пишешь. Разве ты не заметил? Мало того, ты даже ничего не читаешь. Посмотри вокруг себя: нет ни одной книги, ни… од… ной. Ни тобою написанной, ни для тебя, глупого, написанной. Конечно, тебе наплевать на все мои советы. И тебе, конечно же, не нужна моя поддержка, ведь ты всегда считал, что виною всех твоих бед только я. Нет… милый мой, нет… наоборот, это я не даю тебе уйти в вечное забвение. И только благодаря мне ты хоть изредка, да выходишь из него и открываешь свои глупые глаза. Но запомни: когда ты попадёшь в психушку и начнёшь умирать там от голода, а ты туда обязательно попадёшь, вот тогда ты вспомнишь про свою мамочку, обязательно вспомнишь».