Текст книги "Преодоление"

Глава 6
Земский собор

Сразу же после занятия Кремля Пожарского потянуло в Грановитую палату. Он полагал, что там соберутся бояре, князья, окольничие. Но, оказалось, больше всего было заметно дворянских короткополых кафтанов. Они, короткополые кафтаны, входили в моду из-за удобства в быту, в собрании и на совете, вот как сейчас, свободно, не мешая, сидели при ходьбе. И это новшество захватывало всё больше московских людей. Оно вытесняло старину: длиннополые, неудобные боярские ферязи, кафтаны и шубы. Эта свобода в движениях дала толчок свободе в мыслях: своего, личного, отдельного… И она пугала тех, состарившихся на сидениях в Боярской думе… Они не желали уступать новизне, молодости, с её напором, запросами, стремлением к свободе. И рано или поздно они должны были схлестнуться на властном поле.

Заметив в толпе Волконского, князь Дмитрий протиснулся сквозь толпу, подошёл к нему.

– Ну, здравствуй, Григорий Константинович! – первым протянул он руку. – Как поживаешь? Что в семье? Здоровы ли?..

Он был немного смущён этой встречей. Поэтому говорил не останавливаясь, старался оттянуть момент выяснения отношений. Что, вообще-то, должно было случиться рано или поздно. Без этого дальнейшее их общение было бы невозможно.

Волконский что-то нечленораздельно пробурчал, вроде того, что, слава богу, все здоровы, чего желает и ему, его семейным. Он был человеком, хорошо владеющим собой. К этому его приучила посольская служба. Уже через минуту после этой встречи с Пожарским он взял себя в руки.

– Ты, Дмитрий Михайлович, известен стал! – оживлённо, с чувством заговорил он. – На всю Россию! Вон как дело-то вышло! И уже на царство подбираешь кого надо!..

– Собором, собором «всей земли»! – отшутился князь Дмитрий. – Без собора сейчас никуда! Земская власть крепко стала!

– Земская?! – эхом отозвался Волконский.

– Да, да! Она самая!..

Волконский промолчал. Он не принимал земскую власть. Считал её ущербной. Без царя природного России не устоять. В этом он не сомневался. И его раздражал шум вокруг земской рати, что заняла Москву. И дело было не в Пожарском. Тому-то, похоже, она, земская власть, была как мать родная. Но вот для родовитых, поднявшихся до боярства, она была невыносима.

– И лучше бы стоять на том, что постановили раньше! – продолжил князь Дмитрий. – Не выбирать в государи никого из своих!

Вокруг них стали собираться кучкой дворяне, замелькали и боярские шапки. Все стали прислушиваться к их разговору.

– Почему же?! – воскликнул Пронский.

– Борис Годунов не был государским сыном?

– Да, не был, – согласился Пронский. – Ну и что?

– Василий Шуйский тоже ведь не был? – теперь уже, в свою очередь, спросил его князь Дмитрий.

– Да, не был, – согласился и с этим Пронский.

– И что из того получилось?! – спросил князь Дмитрий окружающих дворян, подталкивая их на размышления.

Он посмотрел на Волконского. Тот же смотрел на него. Ожидал, что он скажет дальше.

– А вот и то! Борис не был – с него всё и началось! А при Шуйском ещё сильнее разошлась Смута! Всю землю захлестнула!

– А при Димитрии! – подал реплику Морозов.

– Да какой он государь! Вор он!.. По-воровски и закончил!..

Сказано это было Пожарским резко. Но никто не возразил ему ничего на это. Хотя многие из тех, что собрались сейчас вокруг него, принимали в своё время Димитрия за государя. В том числе и он сам, князь Дмитрий.

– И держаться надо шведского королевича! – заключил он. – Как было решено ещё в Ярославле!.. Без государского сына нам не устоять!

Волконский молча покивал головой, соглашаясь с ним. Он, князь Григорий, просидев в Кремле последний год в осаде, так и не поколебался в своём мнении насчёт государя. Для него было всё равно, кто будет государём: Владислав или шведский королевич. У него уже не раз были разговоры об этом с теми же Фёдором Шереметевым и Ромодановским. И все они пришли к одному и тому же: на Москве должен быть государский сын. Природный государь… И в этом он сходился с Пожарским. Отличие было только в том, что Пожарский не мог даже представить Владислава царём на Москве после того, что сделали поляки с Москвой, с государством…

Толпа вокруг них стала расти. Затем она распалась. Заспорили мелкими кучками. Схватились в споре по двое, по трое…

Князь Дмитрий, увидев споривших, разделившихся кучками, подумал, что снова всё пошло в раздор.

Но все быстро успокоились, когда их пригласили в Грановитую палату.

* * *

Несколько дней прошли у Пожарского и Трубецкого в советах с воеводами и атаманами. Без них, без атаманов, своих приближённых, Трубецкой ничего не решал. Пожарский не удивлялся этому. О Трубецком ходили всякие слухи: что над ним, мол, верховодил тот же Заруцкий. Не уважал его и Ляпунов. А сейчас он оказался под каблуком у своих же атаманов. Но с Трубецким, несмотря на это, считаться приходилось. За ним шли казаки, атаманы. Их было много. Хотя они-то, казаки, больше всего беспокоили Пожарского, когда он задумывался об избрании государя. И он уже не раз говорил с тем же Кузьмой о том, как бы уменьшить влияние казаков на это дело. Опасался он их. Уж больно много их собралось в Москве. С ним, с Кузьмой же, он находил понимание в этом.

– На том стоим, как было решено «всей землёй» в Ярославле! – говорил уже не раз он в присутствии Кузьмы.

И тот соглашался с ним.

И так проходил день за днём их будничной приказной жизни по устройству государства.

– Дмитрий Михайлович, тут из Новгорода прибыл посланец. Всё с тем же, – сообщил как-то Кузьма.

Сказано было это со смыслом: они давно ожидали от новгородцев сообщения о королевиче Карле Филиппе.

– Давай, принимаем его немедленно! – забеспокоился Пожарский. – Ты что молчал-то об этом? Ну, Кузьма, ты даёшь!.. Надо позвать и Трубецкого! Дело общее! Земское!

Кузьма распорядился. К Трубецкому послали гонца. Но тот отказался ехать к Пожарскому. И всё из-за того же местничества: считал его ниже себя, говорил, чтобы он приезжал к нему. На этом уже не раз были у них столкновения. Затем он всё же уступил, но приехал не один, явился с атаманами. Пришли и воеводы Пожарского. Все долго и шумно рассаживались по лавкам.

Только после этого ввели в палату посланца. Тот оказался молодым человеком среднего роста, подтянутый. Кафтан и шапка из сукна среднего качества сидели на нём ладно. Вошёл он вместе с приставом.

– Боярский сын Богдан Дубровский с грамотой от митрополита Исидора! – вежливо, с достоинством представился он.

Вынув из кожаного чехла грамоту, он подал её Юдину. Дьяк, приняв её, передал Пожарскому. Князь Дмитрий положил грамоту на середину стола, между собой и Трубецким. Так он подчёркивал этим, что они сообща вершат дела.

Спросив посланца о дороге, как доехал, хорошо ли, он пригласил его сесть на лавку, в стороне. Тот сел.

Князь Дмитрий кивнул головой Юдину. И дьяк, взяв грамоту, стал зачитывать её.

Митрополит сообщал последние новости о шведском королевиче. Тот-де уже выехал из Стокгольма и на днях, мол, будет в Выборге.

– Скорее бы! – воскликнул кто-то из воевод.

Дьяк, зыркнув сердитым взглядом на крикуна, дочитал до конца грамоту, положил её обратно на стол, между Трубецким и Пожарским, отошёл к своему месту и сел.

Гонца отпустили: чтобы не было чужих при обсуждении этого известия.

– Что он тянет-то! – заворчал Хованский. – А то передумаем с призванием!

– Ты что, Иван Андреевич! – удивился Кузьма этому. – Ещё и против шведов воевать?!

Кузьма был человеком практичным. Разорительна война, бесприбыльна. И ему было непонятно, почему дворяне воюют…

– Не устоим против двоих-то! – с сомнением в голосе произнёс Пронский, покачал головой, о чём-то словно раздумывая.

Пожарский заметил, что с шведской стороны надо устроить мир. В этом он считал целесообразность призвания шведского королевича.

Воеводы и атаманы разговорились.

Пожарский слушал, ждал, когда выскажутся все: может быть, будут и дельные предложения.

– Владислава не выбирать! – вдруг выкрикнул кто-то из атаманов Трубецкого.

Его поддержали другие атаманы, намеренные бороться с польским королём, с его сыном.

Когда это решение сообщили Дубровскому, тот обрадовался. Это то, с чем он тут же хотел отправиться в Новгород, чтобы сообщить тому же воеводе, князю Ивану Одоевскому, и митрополиту Исидору. Но Пожарский велел задержаться ему, пока не будет решен на соборе «всей земли» вопрос о призвании королевича.

* * *

Как-то раз князь Дмитрий встретился со свояком, Иваном Хованским. Они поговорили о походе под Вязьму. Обсудив дела, они перешли к другому.

– Как там Даша-то? – спросил князь Дмитрий Хованского.

– Да ничего. Живёт. Сына растит, Ивана.

– Сколько же ему лет? – соображая, промолвил князь Дмитрий.

– Да уже пять годков. Весь в отца, в Никиту.

Князь Дмитрий засопел… Не одобрял он многого в зяте, в Никите, раньше, в кою пору тот был жив. И сейчас вспоминал его редко.

Князь Иван Хованский, хотя и был старше Пожарского, но за вот это время, под его началом в ополчении, стал уважать его, подчинялся ему без особого над собой усилия.

– Послушай, – начал князь Иван, с чего-то стал серьёзным; он собирался поговорить с ним о важном деле. – Я говорил как-то, по случаю, с Семёном Прозоровским. Многие дворяне, стольники и дети боярские своё слово сказали…

Он остановился, переходя к главному:

– И хотят они видеть тебя на Московском царстве!

Князь Дмитрий сделал отстраняющий жест рукой.

– Постой, постой! – воскликнул Хованский. – Не всё ещё я сказал тебе!

Он помолчал, собираясь с мыслями. Он понимал положение свояка: Пожарский был всего лишь стольником. В родословной, по местнической лестнице, они, Пожарские, не поднимались тоже высоко. Вон сколько за ним тянется местнических тяжб. С тем же Лыковым дело не завершено. Князь Иван понимал также, что ни они, Хованские, ни Пожарские, не идут в сравнение с теми, которые сидели в Кремле, до последнего дня цеплялись за того же Владислава. Голос тех всё равно будет выше, услышан народом. Это их-то, заводчиков Смуты в государстве!..

Князь Иван не любил тех. Знал он, что и Пожарский тоже так думает. Ну, думать можно… Что из того-то?

Но его свояк был уж больно щепетильным в таких делах. Захочет ли он, решится ли выступить против тех… Там же Мстиславский! Ох, и тяжёл же князь Фёдор Иванович на подъём! Тяжёл! Как колода! Не сдвинешь с места! Загородил всем дорогу! Только Владислав по нему!..

– Дмитрий, это надо народу! Московскому государству!

– Народу? Хм! – усмехнулся князь Дмитрий. – А что надо народу-то? Кто знает?.. Иринарх не советовал мне то, на что подвигаете вы. Говорил, что с чистого листа надо государево дело начинать. А что это – чистое-то?! То и сам он, похоже, не знает.

– Тут казну собирают! На это дело! – гнул всё то же князь Иван. – Я внёс посильно! Князь Семён тоже! Дмитрий Петрович не отказал на это! Так что внеси и ты свою лепту!..

Дело с казной они решили. Князь Дмитрий знал, что деньги нужны немалые. На устройство выборных, корма для них, и подорожные тоже. Так можно было привлечь их на свою сторону, их голоса.

* * *

Весь декабрь прошёл в беспокойстве, в организации Земского собора.

И к концу месяца у Пожарского накопилась такая усталость, что он не выдержал и уехал на неделю в своё поместье, в Мугреево.

Все его семейные жили там. Их двор на Сретенке пожар не пощадил. Его нужно было отстраивать заново. Времени на это у князя Дмитрия не было. Не было и средств. Его стряпчий ещё что-то там копался. Но всё шло так медленно, что не видно было конца. Да и мысли его, князя Дмитрия, были всё время о государстве. Дела со своим двором он откладывал до лучших времён.

Дарья встретила его радостно. Все были живы-здоровы. Приехал он с товарами: на трёх санях нагружено было то, что уже продавали по московским базарам.

Там же, в Москве, в тех же Торговых рядах на Красной площади, купцы сразу развернули свои дела, в тот же день как был освобождён Кремль.

«Да-а, как всё скоро, в торгах-то! – изумлялся он всякий раз, когда видел такое. – Вот бы также и в государевых делах!..»

Навестил он там же сразу по приезде и свою мать. Та жила на этом же дворе, в отдельном домике.

Мария Фёдоровна хотя и постарела, но ещё выглядела бодрой.

– А-а, Митенька! – встретила она его, раскрыла объятия, встав с лавки.

Он обнял её, усадил обратно на лавку.

Она чуть было не расплакалась. Но сдержалась. Знала, это не нравится сыну.

При ней в холопках прислуживая ей, жила Катеринка: молодая баба, здоровая, сильная.

И князь Дмитрий, глядя на Катеринку, как она бойко, по-хозяйски исполняет всё, успокоился за мать.

В Москву он вернулся за неделю до Земского собора.

* * *

В понедельник утром, одинадцатого января 1613 года, князь Дмитрий выехал на санях со двора на Арбате, где он временно жил. Как обычно, его сопровождал Фёдор. Тот был у него и стремянным, и охранником, при необходимости и слугой, когда надо было что-нибудь приготовить перекусить или выпить. В общем, он всегда был при нём.

Его родной двор на Сретенке стряпчий уже взялся восстанавливать. Но в нём сейчас не мог жить даже вот такой, как он, князь Дмитрий, неприхотливый, привычный к малому. Семью он пока не собирался перевозить сюда. Да, пока. Хотя он и не сомневался, что больше в Москву не ступит нога никакого иноземного жолнера или гусара. Но всё равно он опасался, что может дойти до осады, значит, и до голода.

По дороге они заехали за Кузьмой. Тот жил на дворе у Неглинки. Там уцелела от пожара времянка, изба какого-то посадского.

Рысак донёс их туда, как на крыльях.

Дожидаясь его, Кузьма торчал подле времянки, и, похоже, давно, так как замёрз. Лицо у него посинело, а нос блестел яркой морковкой. Он уселся в сани рядом с князем Дмитрием.

Фёдор вскочил на передок саней, ухватил концы вожжей. Обернувшись, он глянул на князя Дмитрия и Кузьму, ладно ли сидят, не выпадут ли, когда сани занесёт на ухабистой дороге. Оставшись доволен их видом, он поднял вожжи, натянул их.

– А ну, милый! – вскрикнул он, ударив вожжами по бокам рысака.

Тот взял резво с места. Завизжал снег. И они выкатили со двора.

Фёдор домчал их до Кремля с ветерком. Они влетели в Спасские ворота, промчались по Спасской улице и выскочили прямо к зданию Приказов. Ещё два поворота, и они оказались у Большой Грановитой палаты.

Фёдор осадил рысака так же лихо, как и гнал.

Здесь, подле Грановитой, уже полно было саней и крытых возков. В стороне, у коновязей, стояли под седлами кони. Это приехали атаманы, а с ними казаки.

Около крыльца Грановитой несли караул стрельцы.

Проходя мимо них, князь Дмитрий невольно обратил внимание на одного из них, на его одежду и секиру… Та как-то странно блестела под солнцем…

Но тут его окликнул Волконский, и он забыл об этом, хотя собирался спросить стрельца, откуда у него такая секира.

– Дмитрий Михайлович! – поднял руки князь Григорий, хотел обнять его, но в последнее мгновение передумал, и поздоровались они сдержанно.

Пожимая ему руку, князь Дмитрий почувствовал, что ладонь у князя Григория, узкая и сильная, сейчас показалась ему слабой.

Дальше они пошли вместе молча. Говорить вроде бы было не о чем. Они хорошо понимали друг друга и так, без слов. Слишком уж насыщенной была у того и другого жизнь, выдрессировавшая их, как школяров, и они не тратили слова на пустяки.

В просторной передней избе, как называли прихожую палату, уже суетились холопы. Они принимали у приехавших на собор шубы и шапки. Шуб было много: куньи, на соболях и тут же заячьи, и даже лисьи. Вон там Пётр Пронский небрежно скинул на руки своему холопу песцовую шубу, отделанную внутри роскошным атласом. Туда же сунул и соболью шапку.

Всех удивил князь Роман Гагарин. Он пришёл в турецкой шубе с большим меховым отложным воротником. Тот висел сзади у него роскошной тяжёлой волной чуть ли не до пояса.

А вон там атаманы. Одеты скромно: овчинные шубы и даже полушубки. А там совсем уже и армяки. То казаки, попроще люди.

Все собравшиеся здесь были государевы люди.

Оставшись в коротком кафтане, по моде, подчеркивающем его крепкую, ладную фигуру, Пожарский двинулся с Волконским к дверям думной палаты, здороваясь на ходу за руку то с тем, то с другим. Войдя туда вместе с Волконским, он окинул беглым взглядом ряды лавок, установленных напротив возвышения, на котором уже стоял стол, а рядом две длинные лавки. Эти места были для них, для правительства: для Трубецкого, для него, Пожарского, для Минина. И для дьяков тоже, ведающих письмом.

Палата стала быстро заполняться земцами, атаманами, казаками. Стало шумно. Задвигались, заскрипели лавки. Палату огласили грубые сильные голоса, послышалось приглушённое шарканье подошв… Громко застучал чей-то посох, какого-то из святителей.

И мимо них, Пожарского и Волконского, прошёл архиепископ Арсений, из греков, осевший здесь, в Москве. Приехал сюда он уже давно, от бескормия в его родном Эласоне, что расположен в Фессалии. И здесь он нашёл всё: вторую родину и место, в Архангельском соборе, в Кремле…

Наконец шум стал вроде бы затихать.

И Пожарский объявил открытым Земский собор.

В палате стало ещё тише. Все они не были готовы вот к этому, к тому, чтобы осознать, что они сила. Они были победителями. Всех их объединила эта сила, всех возвышала и пьянила.

Тишина затянулась…

– Дмитрий Михайлович, давай дальше, – зашептал Кузьма, не поворачивая головы в его сторону, поняв, что Пожарский волнуется. – Ставь первый вопрос. Он простой, решим быстро. Пусть разомнутся на нём. Не то передерутся на самом главном-то…

И как он ни старался, но обернулся в его сторону и незаметно подмигнул: мол, давай, старина!

– Товарищи, сегодня нам предстоит решить несколько задач! Первая из них: кого отправим в Польшу послами! И с каким наказом!

Его голос окреп, набрал силу. Он хотел было продолжить дело о посольстве в Польшу, но ему не дали этого.

Раздались выкрики со стороны сидевших отдельной группой атаманов:

– Давай выборы государя!..

– Царя надо выбирать, а не басни травить!.. Ставь вопрос об этом!

Кричали казаки. Кричали и стрельцы, увлечённые ими.

Казаки не давали вести собор дальше. И Пожарский сел обратно на своё место: решил посоветоваться с Трубецким и Мининым.

– Ну что? – спросил он их.

Кузьма красноречиво развёл руками: мол, куда денешься. Трубецкой тоже не стал возражать против того, чтобы перейти к самому главному.

– Ради этого и собрали Земский собор! – прошептал Юдин.

Пожарский снова встал, вышел вперёд, к передним рядам. Остановился.

Крикуны замолчали, ждали, что будет дальше.

– Ставлю на голосование: кто за то, чтобы приступить к вопросу о выборах государя? – громко объявил он. – Прошу поднять руки!..

В задних рядах взлетел лес рук.

Дьяки собрались было считать. Но на них зашикали атаманы и казаки: всё было ясно и так.

В передних же рядах, среди бояр и окольничих, стояла всё та же тишина.

Пожарский заметил краем глаза, что Волконский сидит, потупив взгляд, не то разглядывает что-то на полу, не то смотрит на свой кафтан. Затем князь Григорий обернулся, что-то сказал Борису Лыкову. Тот кивнул в ответ головой: мол, так-так…

Среди них, бояр и окольничих, прошла какая-то подвижка. Они, похоже, уже о чём-то сговорились. Теперь же окончательно сбиваются в группу. Ещё, ещё раз, и мы выступаем. Так было написано на их лицах, так говорили их действия.

– Хорошо. Приступаем к вопросу об избрании государя, – объявил Пожарский, подчиняясь решению Земского собора.

– Даёшь государя и великого князя! – раздались крики из кучки атаманов.

Их поддержали казаки, которые толпились у дверей. А там дальше, за ними, в проёме двери была видна сплошная масса голов. И каждый мыслил что-то там своё. Свою искал там каждый правду, отстаивал её, готов был драться за неё…

– Трубецкого! – тут же поставили на голосование казаки свою кандидатуру.

– Ну, его нам только и не хватало, – тихо процедил кто-то сквозь зубы недалеко от Пожарского.

Князь Дмитрий глянул туда, посмотреть, кто бы это мог быть.

На него взирал дьяк Петька Третьяков. За ним виднелась фигура Волконского, а дальше маячил Григорий Ромодановский.

И он, Ромодановский, тоже посмотрел на него, на Пожарского.

Князь Дмитрий так и не понял, кто это сказал. Но он понял, что против Трубецкого многие из дворян, не говоря уже об окольничих и боярах. Те-то никогда не пропустят Трубецкого к венцу…

– Трубецкого-о! – покатилось по морю голов в палате к двери. И там, подхваченный в коридорах, этот крик выметнулся на простор площади перед дворцом.

С самого начала Пожарскому было ясно, что казаки хотят посадить на Московский престол своего воеводу.

И он заметил, как лицо Трубецкого, сначала ничего не выражающее, стало вытягиваться. На нём появилась улыбка, торжествующая. Затем оно приобрело отеческую приветливость. И в то же время на его простоватом лице появился оттенок высокомерия…

И тут же у Пожарского мелькнула мысль, что дело не в Трубецком, а в том, что за ним стоят казаки. А те-то ясно, почему хотят видеть его на царстве. Чтобы и дальше жить так же вольготно, как и в Смуту. Делать набеги по волостям, грабить посадских. Жить на их счёт, играть в зернь, пропивать награбленное… Но это никого из бояр и дворян не устраивало и не устроит. И они будут бороться против этого. А значит – против Трубецкого… Опять пойдёт раздор, прольется кровь. И всё пойдёт по кругу…

Князь Дмитрий не успел додумать это, как тут, в палате, против кандидатуры Трубецкого резко выступили сообща бояре и окольничие. Их поддержали с чего-то земские выборные. И казаки, удивительно, как малые дети, как будто играли сейчас на выборах в какую-то забавную игру, легко согласились с этим, тут же отказались от своей кандидатуры…

На этом закончился первый день. В конце этого дня Пожарскому удалось провести кое-какие мелкие дела, касающиеся собора, государства.

* * *

Новый день собора начался опять с криков. Когда крики несколько стихли, с места, от казаков, поднялся громадный ростом атаман. Он поводил из стороны в сторону неповоротливым торсом, как будто устраиваясь покрепче встать на земле.

– Давай, Медведь, давай! Предлагай нашего! – понеслись со всех сторон казацкие насмешки.

Казаков явно забавляла процедура выборов. Можно было покричать, показать свою волю, значимость, что вот, мол, и они, простые казаки, имеют свой голос. И с ними считаются здесь, и не где-нибудь, а в самой Москве, в кремлёвских палатах.

– Раз нельзя Трубецкого, – басом задышал Медведь, разводя руками над рядами казаков, как будто прикрывая их. – Тогда мы предлагаем Маринкина сына!..

– Маринкина сына дава-ай! Маринкина сына-а! – завопили сразу же казаки, поддерживая атамана.

Крики снова вырвались через открытые двери палаты наружу. Прокатившись по лестницам и рундукам, они отозвались воплем толпы, собравшейся на площади перед крыльцом дворца.

Но такого уже не выдержали бояре и окольничие. До сих пор они сдержанно взирали на излияние воли народа, который хочет одновременно счастья и свободы.

– Не-ет! – теперь раздались выкрики с их стороны.

Их опять поддержали выборные земских из разных городов.

Казаки, видя, что против них встали все на Земском соборе, быстро сменили кандидатуру.

– Тогда мы предлагаем Голицына! – выскочил вперёд чернявый казак с крючковатым носом, похожий на турка.

– Голицына давай! Голицына! – закричали теперь казаки, подбадривая и этого, с крючковатым носом.

– Какого такого Голицына?! – возмутился Морозов. – Ты говори ясней! – ткнул он пальцем в сторону носатого.

– Как какого – Ивана! – недоуменно вгляделся в него тот. – Мы что – не знаем разве, что Василий-то в крепях у Сигизмунда!.. Эх-х ты-ы! А ещё боярин! – презрительно сплюнул он на пол.

– Голицына дава-ай! Голицына-а! – кричали между тем казаки.

Поставили и эту кандидатуру на голосование.

– Да он же сидел под стражей у Струся в Кремле! – закричал кто-то из рядов земцев. – И невесть что там делал с поляками-то! Может, изменничал!..

Это известие, провоцирующее, смутило многих земцев. И Голицына прокатили они, земские выборные из разных городов.

Среди бояр зашевелился и попросил слово Фёдор Шереметев, ему дали. Он встал с лавки.

– Товарищи, – обратился он к собору, – я выскажу своё мнение. А если позволят, то и от Боярской думы… Да-да! – поднял он вверх руку, когда в задних рядах дворян и казаков раздались выкрики, что Боярской думы сейчас нет. – Сейчас она есть! А какой будет – зависит от вас! От того, кого выберем в государи!.. Мы не имели никакого счастья с бывшими ранее великими князьями из наших-то, природных!..

– Кто не имел?! – послышался истошный вопль. – Вы – бояре? Так вы же на поляков всё глядели! Там такие, как вы, самовластвуют! Народ грабят, как и вы! И вы тоже хотите сами всегда править! За наживу свою лишь стоите! Иноземца зовёте! Тому же иноземцу ради своей корысти мать родную продадите! У народа же один защитник – государь!..

Дело принимало нежелательный оборот.

И Пожарский насторожился, стал собранным, как обычно бывало перед сложной нелёгкой задачей. Вот-вот всё скатится к склокам, затем может быть и драка. И всё пойдёт не туда, когда прольется кровь. И всё из-за казаков… Так думал он. Он не любил казаков. Подчиняясь воле государя, служа ей, считая себя государевым человеком, он не терпел беспорядка, что всегда несли с собой казаки.

– Предлагаю принять решение! – продолжил Шереметев, несмотря на крики. – Не избирать никого из наших, из своих! Ни из бояр, ни из князей!..

Ему снова не дали договорить те же крики со стороны казацких атаманов.

Но он был крепче, выдержаннее Морозова, настаивал на своём.

– Я зачитаю по этому поводу письмо митрополита Филарета! – начал он. – Он сейчас в плену, пишет, что не видит никого из своих, кто мог бы быть государём на Московском государстве! Сам же он признает государём только Владислава, которому целовал крест здесь, в Москве! И на той клятве стоит крепко!.. И пишет о том, чтобы московский государь обязался судить всякого человека судом истинным[21]21
  Истинный суд – под истинным судом по важным делам, т. е. по делам, касающимся политических преступлений, понимается суд с соблюдением судебно-процессуальных процедур. Без суда, без следствия, без очных ставок нельзя человека наказывать. Известна запись творить истинный суд, которую дал Боярской думе царь Василий Шуйский при избрании на царство.


[Закрыть]!..

Шереметев зачитал письмо Филарета.

И Пожарский понял, что Филарет, наученный горьким опытом гонений Бориса Годунова, а затем Шуйского, боится боярского царя и не признает никогда выше себя никого из бояр и князей ныне живущих… Вот поэтому-то и его – истинный суд!..

После криков и многочисленных совещаний во фракциях решено было не выбирать никого из своих, из природных князей. Согласились с этим и те же земские, выборные из разных городов, сидевшие тоже своими кучками. Но они явно так и не показали, к кому же они пристают: к боярам и окольничим или к казакам.

Князь Дмитрий поставил это предложение на голосование. Проголосовали. Земцы, те, что были из разных городов, на этот раз качнулись в сторону бояр. Так казаки проиграли и этот раунд.

Дьяки быстро оформили это решение Земского собора и записали. А Юдин положил его на стол перед Пожарским.

Встав с лавки, князь Дмитрий взял документ и, откашлявшись, зачитал его.

– По велению собора «всей земли» решено не избирать на Владимирское и Московское царства из князей и бояр русских! А избрать прирожденного принца из иноземных, кого Бог пошлёт!..

– Господарского сына! – заволновались передние ряды земцев, и сразу же затихли.

На некоторое время, после того как Пожарский зачитал решение, в палате установилась тишина. Казаки не кричали, думали. Думали, похоже, и земские выборные. Не думали только бояре. Те знали всё заранее…

Кто-то слабым голосом из гущи тех же атаманов несмело выкрикнул кого-то… Там началась возня, послышались сдавленные крики. Казаки стали выталкивать из своих рядов вперёд попа, похоже, расстригу. Тот упирался… Но его всё же вытолкнули.

И тот, плюгавенький, с большой лысиной и реденькой бородкой, сразу оробел, как только оказался на виду у всех.

– Говори, раз казаки поддержали тебя! – обратился Пожарский к нему.

Расстрига хотел было что-то сказать, но ему отказал голос. Прохрипев что-то, он облизнул сухие губы, с трудом, раздельно, по слогам выдавил из себя: «Миха-ила… Ро-ма-но-ва…»

Закрыв рот, он постоял, затем так же робко отошёл назад, к казакам, и скрылся среди них.

И Пожарский понял, что этот расстрига, видимо, из тех, что обитались в Тушинском лагере, ещё при Филарете. По тому же, как принял Земский собор это предложение, он также понял, что поддержки Романовым здесь не найти. Романовых знали хорошо в Москве. Но земские выборщики, из тех же дальних городов, о них, Романовых, порой, не слышали даже. Казаки же легко откажутся от него. Слишком далёк был для них митрополит Филарет, патриарх Тушинский. Но дьяки знали его хорошо. Вот они-то и могут многое сделать для того, чтобы протащить мальца, Филаретова Мишку, на престол. Но им этого не позволят те же бояре.

У казаков больше не было кандидатур. И они, ожесточаясь оттого, что все их кандидатуры Земский собор отвергал большинством голосов, теперь собрались стоять за Мишку Романова до конца.

– А чем он не годен-то?! – послышались возмущённые крики из их среды. – Благочестивый!

– А сколько их, благочестивых-то, бродит по бедной матушке Руси! – неслось в ответ со стороны земских.

– Что не обитель – то благочестие! Хи-хи! – вторили им казаки, смеясь над своим же кандидатом.

Пожарскому и Трубецкому снова пришлось призывать всех к порядку, и земцев и казаков.

Вверх руку потянул с чего-то Иван Куракин. Ему дали слово.

Куракин встал, поправил на груди широкий пояс, перетягивающий длинный кафтан из яркой камки тёмно-синего цвета.

– Он молод! – резко, с вызовом, бросил он в сторону казаков. – А время сейчас не такое, чтобы государством управлять несмышлёнышам! Знать надо, что говорите! Только горло дерёте! – обозлился он и на атаманов. – О государстве же не печётесь!

Атаманы обиделись, казаки тоже. Они поняли, что бояре сейчас прокатят и этого их выдвиженца. Их, вообще-то, не очень тревожило, что на трон не попадёт тот же хотя бы Мишка Романов. Но вот что задевало по-настоящему, что злило тех же бояр и земских, так это то, что их здесь не принимали всерьёз. Те, по-видимому, всё так же считали их малыми людишками, «сиротами»…

– Что! Молод?! Ещё успеет постареть! – послышались насмешки из их среды. – Он же из рода знатного! Кто не знает боярина Никиту! Его деда!

– Вот был мужик – так мужик!.. Перевелись сейчас такие средь бояр-то! Ха-ха!..

Казаки явно издевались над боярами и окольничими.

Куракин безнадежно махнул рукой на казаков и сел на своё место рядом с Волконским.

Пожарский, переговорив с Трубецким и Мининым, поставил на голосование кандидатуру Михаила Романова.

Дьяки, пересчитав руки, объявили результат. Собор, земцы отвергли и эту кандидатуру.

И князь Дмитрий заметил, как по рядам сидевших впереди бояр и окольничих прошло волной движение. Там с облегчением вздохнули.