Текст книги "Ангелов в Голливуде не бывает"

Валерия Вербинина
Ангелов в Голливуде не бывает

© Вербинина В., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Данный роман является вымыслом, любые совпадения с реальностью случайны.

1

Асфальт плавился от жары. Я не могла отделаться от ощущения, что колеса моей колымаги вязнут в нем. От духоты, царившей в салоне, не спасали даже открытые окна. Не выдержав, я остановила машину возле аптеки на углу и смело шагнула в раскаленное марево лос-анджелесского дня.

Дверь хлопнула, отрезав меня от адского пекла, но облегчения не наступило. Под потолком устало ворочал лопастями старый вентилятор, больше притворяясь, что приносит прохладу. Стоящий за прилавком мужчина, который любовно протирал весы, повернул голову в мою сторону. Как и в большинстве местных аптек, здесь торговали не только лекарствами, но и напитками, кремами, леденцами и тому подобным. На вид продавцу было около пятидесяти, и он производил впечатление человека, который уже родился таким, каким вы его встретили. По крайней мере, представить его ребенком или подростком казалось практически невозможным. У него было худое лицо со стертыми чертами, печальные глаза существа, на которое ополчился весь свет, усы щеткой и скупые, замедленные движения.

– Добрый день, – сказала я. – Содовая с мороженым есть?

– Для вас хоть шампанское, леди, – отозвался продавец. Он оставил в покое весы и взял высокий стакан.

– Значит, шампанское тоже есть?

– Разумеется. В Париже и в Канаде, полагаю, тоже. – И он воззрился на меня с невозмутимым видом. Я не могла удержаться от улыбки. – Жарковато сегодня, а? Вам какое мороженое положить?

– Давайте ванильное.

Глотнув холодный напиток, смешавшийся с мороженым, я почувствовала, что мир не так уж плох, как мне казалось минуту тому назад. Зазвенела касса, продавец придвинул ко мне сдачу.

– Повторите, – попросила я.

– Может, на этот раз с клубничным мороженым?

– Давайте с клубничным. Кстати, не подскажете, до портнихи Серано далеко ехать?

– На машине минут пять, наверное. Прямо до перекрестка, потом налево, – ответил продавец. – Красный дом с вывеской. Рядом автомастерская, не пропустите, я думаю. Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо, больше ничего.

Мне показалось, что за время моего отсутствия сиденье в салоне стало еще горячее, хоть я и полагала, что это практически невозможно. Ерзая на месте, я в который раз спросила себя, за каким чертом я поддалась на уговоры Гормана и потащилась сюда в свободный от работы день. Впрочем, раз я была так близко от цели, отступать не имело смысла, и я включила зажигание. Мотор недовольно чихнул несколько раз, но все-таки завелся, и я поехала к перекрестку, на котором в этот час не было видно ни единой машины, кроме моей.

Миссис Серано жила в маленьком двухэтажном домике. Довольно скромная вывеска извещала, что тут находится ателье, но обычные клятвенные (и лживые) заверения, что владелица имеет отношение к парижской моде, отсутствовали. Когда я вошла, над дверью робко тренькнул колокольчик, но тут же умолк. Жалюзи были опущены, свет еле-еле проникал сквозь щели, и в помещении царили полумрак и восхитительная прохлада. Осмотревшись, я заметила портновский манекен, не обремененный лишними деталями тела – такими, как голова, руки и ноги. Также имелись в наличии высокие ширмы в углу, стол закройщицы с обрезками тканей, нитками и подушечкой, ощетинившейся булавками на манер ежа, небольшой ковер на полу и несколько журналов и разрозненных страниц с фасонами платьев на кресле, явно видавшем лучшие времена.

– Есть кто-нибудь? – громко спросила я.

Мой вопрос ушел в никуда. На стене, пришпиленные булавками к обоям, красовались несколько открыток, и я подошла поближе, чтобы их рассмотреть. Актеры и певцы, почти сплошь итальянцы. Я заметила карточку Валентино[1]1
  Рудольф Валентино (1895–1926) – кинозвезда итальянского происхождения, пользовавшийся исключительной популярностью.


[Закрыть], а также нескольких оперных исполнителей. Была среди них и фотография очень красивой женщины с автографом, надписанным не горизонтально, как это обычно делается, а вертикально. Поглядев на лицо, я сразу вспомнила, кто это – еще до того, как увидела имя, напечатанное мелкими буквами внизу карточки. Больше всего, впрочем, меня заинтриговал тот факт, что открытка, судя по всему, была русской.

– Что вам угодно? – произнес низкий женский голос за моей спиной. В речи говорившей чувствовался небольшой итальянский акцент.

Я быстро обернулась. Возле двери, которую я сначала не заметила и которая, очевидно, вела во внутреннее помещение, стояла женщина с темными волосами, собранными на затылке в узел, и пытливыми глазами. Лицо гладкое, почти лишенное морщин, но тем не менее я поняла, что ей, наверное, уже сравнялось 40. Она изучала меня и явно не скрывала этого.

– Вы миссис Серано? – сказала я. – Роза Серано?

– Да, так меня зовут. – Она повела плечом и едва заметно улыбнулась, не переставая следить за мной. – Вы хотите что-то сшить?

– Да, то есть… То есть не совсем. – Я почувствовала, что начинаю теряться перед этим ясным и в то же время таким оценивающим взглядом. – Меня послал к вам Фрэнк Горман. Он должен мне денег… а так как заплатить он не может, мы условились, что я получу в свое распоряжение ткань, которую вам отдала его жена, чтобы… чтобы вы сшили ей юбку. Впрочем, он сам все написал…

Порывшись в сумочке, я достала записку Гормана и отдала ее Розе. Подняв брови, моя собеседница развернула сложенный вдвое лист и пробежала письмо глазами. Как будто этого было мало, покосилась на меня и принялась читать еще раз, медленно, с самого начала. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, я отвернулась к стене с открытками и стала смотреть на лицо прекрасной дамы в открытом бальном платье и диадеме с крупными камнями.

– Это Лина Кавальери[2]2
  Лина Кавальери (1874–1944) – итальянская оперная певица, знаменитая красавица, служившая моделью для многих художников.


[Закрыть], – подала голос хозяйка. – Для нее писали оперы знаменитые композиторы. Надпись на открытке странная, конечно…

– Ничего странного, – не удержалась я. – Это ее фамилия на русском.

– О. – Роза впервые посмотрела на меня с любопытством. – Вы русская?

Я не видела смысла этого отрицать.

– Красивая она была, – сказала Роза, складывая записку. – Очень.

– Да, я ее видела однажды. Правда, это было давно, еще до войны.

Во взгляде Розы появилось недоверие.

– Сколько же вам было тогда? – спросила она.

– Лет пять, наверное. Мы остановились в отеле на юге Франции, спустились вниз и увидели ее в саду. У нее было белое платье со шлейфом и белый зонтик от солнца. Она просто стояла, а вокруг толпились пять или шесть мужчин. Помню, хотя я была маленькая, меня все же это немного озадачило.

Роза вздохнула.

– У мистера Гормана скверный почерк, не уверена, что я прочитала ваше имя правильно, – негромко промолвила она. – Как оно произносится?

– Татьяна.

– Вы хорошо знаете мистера Гормана?

– Ну… Мы работаем в газете. Я машинистка, он репортер. – Роза молчала, и я почувствовала необходимость объяснить: – Платят мало, и я беру заказы на дом. Я кое-что напечатала для него, но он не смог мне заплатить, поэтому… поэтому я здесь.

– Сколько он вам должен?

– Девять с половиной долларов.

Моя собеседница усмехнулась.

– Ткань, которую купила его жена, столько не стоит, – веско уронила она. – Даже если добавить задаток за пошив юбки… Я вам сейчас покажу.

Роза удалилась и почти тотчас же вернулась с куском материи, который оказался дешевым ситцем безнадежной расцветки. Я почувствовала, как во мне начинает закипать злость. Итак, я угробила несколько свободных вечеров на то, чтобы перепечатать идиотский детективчик, который накропал Фрэнк, и что же получила взамен? Расходы на бензин, чтобы добраться до миссис Серано, ситец, который я не стала бы носить даже в кошмарном сне, и в перспективе – солнечный удар, который почти наверняка прикончит меня по дороге домой.

Входная дверь грохнула, колокольчик взвыл сиреной. В помещение ввалились двое: один – плечистый и развязный, в шляпе, заломленной на затылок, но по-настоящему я разглядела только второго. У него было красивое доброе лицо – сочетание само по себе редкое, потому что красоте частенько сопутствуют гордыня, зазнайство и сонм других, более мелких грехов. Заметив меня, он застенчиво улыбнулся, и от его улыбки в полутемной комнате словно стало светлее. Развязный, завидев меня, сдернул с головы шляпу, но я не обратила на это внимания.

– В чем дело, Тони? – недовольно спросила Роза, адресуясь главным образом к развязному.

– Ни в чем, мама, – ответил тот, косясь на меня. – Винс выдул всю газировку и убрался к своей невесте. С утра только и говорил, что о шторах и мебели, которые будут у него в доме. Аж тошно слушать!

– Тони! – Роза послала сыну предостерегающий взгляд.

– Мам, посетителей все равно нет, – вмешался второй из вновь прибывших. – И в гараже адски жарко.

– У меня посетитель, – промолвила Роза строго, но уже сейчас было заметно, что ее строгость – напускная. – Вы что, оставили Лео в мастерской одного?

– Почему одного? – пожал плечами Тони. – Шрам же с ним.

Роза нахмурилась.

– Я уже просила тебя не называть его так, – сказала она сухо.

– При чем тут называть – не называть, – проворчал Тони, с преувеличенным вниманием оглядывая подкладку шляпы, – если само на язык просится… – Роза сверкнула глазами. – Ладно, мам, я все понял. Как насчет позднего обеда… или раннего ужина?

Его брат фыркнул.

– Я же сказала: у меня посетитель, – напомнила непреклонная Роза. – Вернется Винченцо, сядем за стол.

– А если он там застрянет до завтра? – хмыкнул Тони, блестя глазами.

– О мадонна, что за наказание с этими детьми! – не выдержала Роза. – Антонио, Джонни, идите и не мешайте мне работать!

Хохоча и толкаясь, братья пересекли комнату и скрылись за дверью, причем Тони на прощанье отвесил мне поклон, держа шляпу в руке.

Роза вздохнула и перевела взгляд на меня.

– Это ваши сыновья? – задала я глупый вопрос, просто чтобы сказать что-нибудь.

– Да. – Даже в этом коротком слове чувствовалась ее гордость. Определенно, Роза Серано начала мне нравиться.

– И сколько их у вас?

– Четверо. Винченцо, Антонио, Джонни и Лео. Они работают в автомастерской по соседству.

Подъезжая к дому Розы, я заметила рядом мастерскую, но не обратила внимания на вывеску. Что ж, удобно: мать – в ателье, дети – в двух шагах в гараже.

– А ваш муж? – не подумав, ляпнула я и тотчас же пожалела о своем вопросе. Лицо Розы замкнулось, улыбка исчезла.

– Мой муж умер, – сдержанно ответила она. – В больнице.

– Простите, пожалуйста, – поспешно проговорила я. – Мне не стоило….

– Нет, нет, все в порядке. Как я вам уже говорила, – продолжала Роза, встряхивая ткань, которую все это время продолжала держать в руках, – этот кусок не стоит девяти с половиной долларов. Нехорошо было со стороны мистера Гормана так вас обманывать.

Я смешалась.

– Может быть, Фрэнк не знал… Или жена ему сказала, что ткань стоит дороже…

Слушая мой бессвязный лепет, Роза усмехнулась и покачала головой.

– Вы хотите забрать этот кусок? Будете шить сами?

– Я не знаю, – мрачно ответила я. Абсурдность ситуации начала меня угнетать. – Ткань ужасная, что из нее вообще можно сделать?

– На вас? – Роза мгновение подумала. – Платье.

Я представила себя упакованной в платье из синего ситца с рисунком в виде белых тюльпанчиков, и содрогнулась.

– Если я возьмусь за дело, – добавила моя собеседница, разворачивая материю и прикладывая ее ко мне, – это будет такое платье, которое не стыдно надеть на вечеринку к друзьям.

– Тут не хватит на платье, – попыталась я опустить Розу с небес на землю.

– На миссис Горман не хватило бы, у нее широкая кость. Но на вас – хватит. И я не возьму с вас много за пошив, тем более что миссис Горман уже внесла часть суммы. – Я заколебалась. – Красивые девушки должны ходить в красивой одежде. Решайтесь. Эта ткань, конечно, не шелк и не атлас, но любая ткань – это только полдела. Главное – раскрой. А самое главное, конечно человек, который все это будет носить.

Похоже, черные глаза Розы Серано обладали даром гипнотизировать, потому что я почувствовала, что готова согласиться; но когда портниха добавила, что аванса, оставленного миссис Горман, не хватит и я должна ей еще пять долларов, меня снова охватили сомнения. Моя собеседница тотчас же их заметила.

– Впрочем, – сказала она, – деньги можете занести позже, а я пока подумаю над фасоном. В четверг вам удобно?

Я сказала, что четверг меня вполне устраивает. Роза сняла с меня мерки, записала их в книжечку и дала мне свой телефон, а я продиктовала свой адрес и номера, по которым меня можно было найти. Как видите, вместо обретения прибыли в девять с половиной долларов я дала втянуть себя в дополнительные расходы, и уже по одному этому можно было судить о моей практичности. Провожая меня до двери, Роза легонько дотронулась до моей руки и сказала:

– Позвольте мне дать вам один совет. В следующий раз требуйте с мистера Гормана всю сумму и не идите на уступки, хорошо?

Я пообещала ей, что в следующий раз непременно, обязательно, однозначно буду тверже камня, и, попрощавшись с портнихой, шагнула обратно в раскаленный ад.

2

Подойдя к машине, я заметила, как из-под нее сверкнули чьи-то желтые глаза. Мелькнул кончик пушистого серого хвоста и тотчас же исчез. Кот, конечно же. Ему тоже было жарко, и захотелось понежиться в теньке, только вот место он выбрал совсем неудачное. Я наклонилась и заглянула под машину.

– Вылезай, – сказала я коту. – Кш-ш! Брысь!

Кот весь подобрался и замер. С его, кошачьей точки зрения я, вероятно, выглядела как захватчица, которая – чем черт не шутит – пытается выгнать его, чтобы самой полежать в тенечке, и он расположился так, что снаружи его достать было практически невозможно. Я хлопнула в ладоши раз, другой – кот не шелохнулся. Он сидел, тараща на меня свои желтые глазищи, и явно не собирался сдаваться без боя.

Я открыла дверцу и надавила на клаксон. Из автомастерской вышел работник в синем комбинезоне. Став в тени под навесом, он зажег спичку о ноготь и с наслаждением затянулся. Клаксон ревел и трубил, как раненый слон. Когда я снова заглянула под машину, кот по-прежнему сидел там, но сейчас он, казалось, ухмылялся – как вполне достойный потомок Чеширского кота.

– Вам помочь, мисс?

Работник подошел ко мне, и тут я, признаться, озадачилась. Передо мной стоял парнишка лет 16–17, не больше. Каштановые волосы, давно не стриженные, лезли в глаза. В пальцах дымилась недокуренная сигарета.

– Кот забрался под машину, – объяснила я. – И не хочет вылезать, а дотянуться до него я не могу.

– Ясно, – сказал мой собеседник и, наклонившись, заглянул под машину. При этом движении волосы на его лбу качнулись, открыв старый шрам, который заходил на левую бровь и рассекал ее надвое. Поглядев на руки незнакомца, я заметила другие рубцы от старых шрамов, которые совершенно не вязались ни с его возрастом, ни со свежим лицом, но не успела даже удивиться, потому что мой собеседник бросил сигарету и легким движением скользнул под машину. Оттуда донеслось злобное фырчание, и через мгновение серый кот выскочил наружу и что есть духу помчался к дому на другой стороне улицы. Юноша в комбинезоне выбрался из-под машины, потирая правую руку, которую, судя по всему, кот таки успел на прощанье хватануть когтями.

– Он вас сильно поранил? – встревожилась я.

– Ну не насмерть же, – ответил юноша с широкой улыбкой. – Это кот миссис Дженсен. – Он кивнул на дом напротив. – Такой же мерзкий, как она сама.

– Правда? – пробормотала я.

– Она два раза заявляла на нас в полицию, что мы торгуем крадеными деталями. Чертова ведьма. Ее муж бросил, вот она и бесится. – Он прищурил глаза, и тут я заметила, что они у него серо-голубые. – Я Рэй, а вы новая клиентка Розы? Раньше я вас тут не видел.

– Миссис Серано обещала сшить мне платье, – сказала я. – Спасибо за помощь, и… До свиданья.

– Обращайтесь, если что понадобится, – сказал Рэй. – Мы любой ремонт делаем, быстро и недорого. – Он критически оглядел мою колымагу. – Машина у вас… м-да… машина, в общем.

– Вы мне открыли глаза, – не удержалась я, садясь на водительское место. – А я-то была уверена, что это «Роллс-Ройс».

Он засмеялся, и я помахала ему на прощание рукой, прежде чем уехать.

…Итак, шло лето 1928 года. Август? Да, наверное, август. Просматривая записи, которые я от случая к случаю вела в ту пору (не знаю зачем), я вижу, что еще весной прошлого года съехала из первой своей лос-анджелесской квартиры. Это была человеческая конура с окнами, выходящими на железную дорогу, и проходящие по ней поезда грохотали так, что стекла дребезжали в рамах и с полок падали мелкие вещи.

Уяснив себе непреложную истину, что экономить можно на чем угодно, только не на жилье, я стала искать выход. Казалось вполне логичным, что, если поселиться в одной квартире с кем-нибудь из девушек, которые работают в нашей газете, это позволит решить все проблемы. Но, как известно, логика и люди – две вещи несовместные. На общей территории со знакомой машинисткой я продержалась всего полторы недели. Лиззи была милой девушкой, но в быту человек раскрывается с самых неприглядных сторон, и ее привычка разбрасывать везде грязное белье и брать без спроса чужие вещи произвела на меня удручающее впечатление. Знакомая моя к тому же находилась в постоянном поиске подходящего мужчины и считала, что если переспать с одним, другим, третьим и сто третьим, то методом перебора рано или поздно наткнешься на что-нибудь приличное. Устраивая дома очередное свидание, она просила меня пойти куда-нибудь и не мешать ее планам, так что, когда я узнала от одного из наших фотографов, что по соседству с домом, в котором жил он сам, сдается маленькая квартира за приемлемую плату, я собрала свои вещи и ушла окончательно.

– Дом многоквартирный, жильцы как жильцы, в уголовную хронику вроде никто не попадал, – рассказал фотограф, которого звали Роджер. – За управляющего там некая миссис Миллер, будь с ней осторожна. Если она тебя невзлюбит, то выживет в два счета.

Миссис Миллер оказалась сухощавой седовласой дамой с выцветшими глазами и тонкими губами, которые улыбались крайне редко и лишь в виде большого одолжения позволяли себе сложиться в ироническую усмешку, когда того требовали обстоятельства. На первый взгляд миссис Миллер казалась безобидной, как горшок с фиалками, но люди, которые имели несчастье ей не угодить, если и сравнивали ее, то с гадюкой, старой жабой, злобной ехидной, цербером, ведьмой и тому подобными милыми созданиями. Не угодить ей было легче легкого. Она неутомимо преследовала любое нарушение порядка, к которым при желании можно было отнести что угодно: затянувшуюся вечеринку, неудобных посетителей, слишком громко включенное радио, распитие запрещенного законом спиртного, гадящих в неположенных местах собак, даже плачущих детей. Чтобы держать жильцов на коротком поводке, годились любые поводы; миссис Миллер точно знала, кто бросил окурок на пол и кто плюнул мимо плевательницы, и устраивала по этому поводу склоки, перед которыми меркли даже десятилетние разборки троянцев с ахейцами. Не знаю, каким образом, но она всегда оказывалась в курсе всего, что касалось ее жильцов, и я хорошо помню, как неприятно меня поразило, что миссис Миллер оказались известны даже те факты о моей семье, о которых я никому никогда не говорила – что мои родители не были женаты, что моя мать называла себя актрисой, но давно не выступала на сцене, и что мой отец, барон Корф, состоял в свите российского императора и умер на чужбине после того, как империи не стало. Не менее пугающей, чем осведомленность миссис Миллер, была ее сверхъестественная проницательность. Глядя на хорошенькую, как куколка, хористочку, которая уезжала из нашего дома вскоре после того, как ее взял на содержание какой-то банкир, миссис Миллер изрекла: «Хорошо начала, да плохо кончит». Прошло несколько месяцев и под диктовку Фрэнка Гормана я, ежась, печатала на машинке для отдела уголовной хроники жуткие подробности убийства этой самой хористочки, труп которой был найден в Гриффит-парке. А когда в пустующую квартиру на пятом этаже въехали молодожены, миссис Миллер, поглядев на то, как они воркуют друг с другом, ни с того ни с сего бухнула:

– Слишком много молодой работает, не к добру это. Скоро молодая загуляет, а он не дурак, сразу догадается, что к чему. Разведутся – и года не пройдет.

И, само собой, она оказалась совершенно права.

Что касается моего отношения к миссис Миллер, то я не слишком о нем задумывалась. Меня вполне устраивало, что моя нынешняя квартира лучше, чем дребезжащий ужас у железной дороги, и что мне не приходится ни с кем ее делить. В этой бочке меда я согласна была отвести миссис Миллер роль ложки дегтя – но не более чем ложки. Справедливости ради следует добавить, что тогдашний мой образ жизни если и не был идеалом, то оставлял мало возможностей для придирок с ее стороны. Я не устраивала шумных вечеринок, не притрагивалась к спиртному, не включала радио – хотя бы потому, что не удосужилась его завести, – и не разбрасывала окурки по той простой причине, что не курила. Дома у меня была пишущая машинка, которую я назвала Эрикой по имени предыдущей владелицы, уступившей мне ее за полцены, и на этой машинке я стучала вечерами, чтобы заработать лишнюю пару долларов. Тексты, которые приходилось переписывать, были, как нарочно, один беспомощнее другого. Люди, которые не могли сочинить десяти строк живого диалога, писали длинные пьесы с подробными разъяснениями, где именно на сцене какой предмет мебели должен стоять, и месяцами, годами пытались пробить их постановку. Нервные дамы, вдохновившись статьями о том, сколько платят Фитцджеральду или Хемингуэю за один рассказ, пытались сочинять истории для журналов, путались в многоэтажных несущественных описаниях и допускали множество грамматических ошибок. Да что там далеко ходить, взять хотя бы моего знакомого, бойкого репортера Фрэнка Гормана: приехав с места происшествия, он на основе кратких заметок в блокноте мог с ходу надиктовать мне куда более живую и интересную статью, чем его собственный детективный роман с ходульными героями и нелепыми сюжетными поворотами. За его перепечатку я получила аванс в пять долларов, но когда работа была окончена, Фрэнк стал тянуть время и в конце концов сознался, что сейчас у него нет денег – совсем нет, ни цента, и ему ужасно неловко, но…

– Опять продул все в карты? – напрямик спросил Роджер, слышавший часть нашего разговора.

Фрэнк уклонился от ответа и сказал, что он, кажется, придумал, как решить проблему. Его жена только что купила отличный кусок ткани и заказала юбку у знакомой портнихи, миссис… как бишь ее? Сантано? Нет, Серано. Я могу договориться с портнихой и забрать ткань себе, это очень выгодно, ведь материя, о которой идет речь, стоит дороже девяти долларов.

– Фрэнк, это просто смешно, – сказала я. – Та портниха наверняка уже раскроила ткань, а твоя жена… прости, но она гораздо крупнее меня.

Но Фрэнк уже увидел выход, который вполне его устраивал, и с тем же напором, с каким он выцарапывал из людей нужные ему сведения, он принялся обрабатывать меня. Эта миссис Серано – отличная портниха, у нее гора заказов, она наверняка еще не притрагивалась к той материи, и потом, что я теряю? Кусок ткани – это все-таки лучше, чем ничего…

– Напиши записку миссис Серано, я съезжу к ней, – сдалась я наконец. – Но на будущее учти: если тебе понадобится переписывать что-то на машинке не для газеты, всю сумму будешь платить вперед.

– Дорогая Тат, – так коллеги в газете сократили мое имя, хоть и знали, что я терпеть не могу это сокращение, – я никогда не говорил тебе, что ты ангел? Когда ангелы сердятся, они выглядят еще прекраснее, ей-богу! Если бы я не был женат…

– Скажи это твоей жене, – оборвал его Роджер. – Зажать девять с половиной долларов и навязать вместо них какую-то паршивую тряпку – такого я даже от тебя не ожидал!

Другой, возможно, и смутился бы после столь резкого выпада, но Фрэнку Горману все было нипочем.

– Когда-нибудь, – сказал он, важно задрав свой коротенький нос, – я стану знаменитым писателем, мою книгу купят для экранизации в Голливуде, и ты пожалеешь, что думал обо мне плохо!

– Да неужели? И как же ты мне отомстишь? Не пригласишь меня выпить?

Фрэнк вытаращил глаза и расхохотался так заразительно, что фотографу оставалось только последовать его примеру. Я напомнила Фрэнку насчет записки к миссис Серано, и, присев на край моего стола, он тут же написал требуемый текст.