Электронная библиотека » Вальтер Скотт » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 27 декабря 2017, 00:21


Автор книги: Вальтер Скотт


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава IV

…в руках обращая

Лук свой туда и сюда, осторожно рассматривал, целы ль

Роги, и не было ль что без него в них попорчено червем.

Глядя друг на друга, так женихи меж собой рассуждали:

«Видно знаток он, и с луком привык обходиться; быть может,

Луки работает сам и, имея уж лук, начатой им

Дома, намерен его по образчику этого сладить:

Видите ль, как он, бродяга негодный, его разбирает?»

«Но, – отвечали другие насмешливо первым, – удастся

Опыт уж верно ему! и всегда пусть такую ж удачу

Встретит во всем он, как здесь, с Одиссеевым сладивши луком».

Гомер, «Одиссея»7070
  Перевод В. А. Жуковского.


[Закрыть]

ДЕВУШКА приблизилась к дяде с тем застенчивым видом, который так к лицу юным красавицам, когда они, пытаясь скрыть свое смущение и трепет, и весь их облик самая невинность, желают просить, как им кажется, нечто весьма значительное, и зашептала что-то на ухо Бидерману.

– Разве эти бездельники не могли сами спросить? Почему они тебя послали? Хотя, по всякому пустяку они и так жужжат, как мухи, такова уж нынешняя молодежь.

Анна наклонилась и опять стала шептать на ухо дяде, а тот с нежностью перебирал ее шелковистые волосы.

– Бушитольцский лук?! Милая моя! – вскричал он наконец. – Да едва ли эти увальни стали сильнее с прошлого года, когда никто из них не смог его натянуть! Впрочем, вот он висит со стрелами… Кто ж тот удалец, что берется за непосильное дело?

– Сын этого господина, дядюшка. Он не смог угнаться за братьями в беге, метать камни ему детская забава, и он предложил им состязание верхом, и в стрельбе из длинного английского лука.

– Состязаться верхом, – засмеялся почтенный швейцарец, – трудненько там, где скаковых лошадей отродясь не бывало, а если б и были, то вряд ли нашли бы мы место для скачек. А вот английский лук мы ему дадим, потому, как он у нас есть. Возьми его, дитя мое, с тремя стрелами, и передай вот что: тот, кто его натянет, достоин станет самого Вильгельма Телля и знаменитого Штауфбахера.

В то время как Анна снимала лук со стены, где он висел посреди прочего оружия, Филиппсон сказал:

– Если в песнях менестрелей красавицы и целят из лука, то не иначе как с помощью Купидона7171
  Купидон – латинское название древнегреческого бога любви Эрота.


[Закрыть]
.

– Оставим их песенки, – сказал нарочито серьезно ландман, но в бороде его терялась добродушная улыбка, – нам надоели-таки своими глупостями менестрели и миннензингеры7272
  Миннензингер – странствующий поэт-песенник, воспевающий рыцарские подвиги.


[Закрыть]
, с тех пор как эти бродяги распознали, что у бедных горцев завелись деньжата. Швейцарская девушка не должна петь ничего, кроме баллад Альберта Чуди7373
  Альберт Чуди (Башмачник) – знаменитый швейцарский мейстерзингер (мейстерзингеры – средневековые поэты-певцы из ремесленно-цеховой среды, пришедшие на смену миннезингерам).


[Закрыть]
и чудесной пастушьей песенки, чтобы гонять коров на пастбища и водить их обратно в стойла.

Пока Арнольд Бидерман благодушно ворчал, Анна сняла большой английский лук длиной более шести футов7474
  Длина английского лука достигала 185 см, длина стрелы – от 90 см до 1,5 м; дальность полета стрелы до 200 м. Рыцарские доспехи стрелы, выпущенные из английского лука, пробивали со 150 м. Английские лучники за минуту успевали выпустить 10—12 стрел. При стрельбе английские лучники правую руку с тетивой держали неподвижно, и натягивали лук от себя, «ложась» на него всем телом. Для сравнения: полное натяжение английского лука требовало усилия равного 60 кг, новгородского составного лука – 80 кг; монгольского – 120 кг; современного спортивного – 20 кг).


[Закрыть]
и три стрелы. Филиппсон попросил позволения взглянуть на это оружие и внимательно его рассмотрел.

– Славный тис, – сказал он, поглаживая ложе лука. – В свое время мне случалось не раз целить из такого оружия. В годы Артура я так же легко натягивал его, как ребенок сгибает ивовый прутик.

– Хвастовство седин не красит, – сказал Арнольд Бидерман, бросив на своего товарища неодобрительный взгляд. – Отнеси этот лук твоим братьям, Анна, и скажи им, что натянувший его, отца переможет, – и взглянув на суховатого англичанина, ландман расправил свои могучие плечи.

– Вам ли не знать, мой друг, – улыбнулся Филиппсон, – для того, чтобы мастерски владеть оружием, не сила нужна, а навык многолетний. Вот я держу в руках лук, сделанный мастером Матфеем Донкастром, который жил, по крайней мере, лет сто тому назад, и это меня удивляет – он прославился тем, что делал крепкие луки для сильных рук, с коими не всякий йомен справлялся.

– Как вы узнали имя мастера, почтенный гость? – спросил Бидерман.

– По клейму старого Матфея, которое он ставил на всем своем оружии в виде заглавных букв его имени, вырезанных на ложе. Как он мог оказаться здесь, и притом так хорошо сохраниться?

– Мы регулярно смазываем его, – ответил ландман, – и храним как трофей достопамятного дня. Я мог бы рассказать его историю, но не хочу умалять английской славы.

– Наши предки так много одержали побед, что нам не приходится за них краснеть, и даже поражения не лишают их славы. Но разве англичане воевали в Швейцарии?

– Не совсем чтобы так, – отвечал, призадумавшись, Бидерман, – но при жизни моего деда случилось многочисленному отряду оставшихся без дела солдат, составленному из людей разноплеменных, в особенности из англичан, нормандцев и гасконцев, учинить набег на Ааргау и на соседние с ним земли. Их вел известный вояка Ингельрам де Куси, который имел какие-то счеты с герцогом Австрийским. Одержимый местью, он перепутал австрийские владения, с землями нашего Союза. Его солдаты, были так же храбры в битвах, как и жестоки в грабежах и убийствах7575
  Мародерство, разбой, бандитизм весьма характерное явление в ходе войн. Отряды средневековых наемников, по окончании боевых действий, подчас не желали быть расформированными; не подчиненные какому-либо командованию, эти отряды существовали за счет грабежа и разбоя. Иногда они нанимались на службу к какому-нибудь сеньору и участвовали в его войнах с соседями, выторговывая себе право на разграбление захваченных городов и селений. Отряды наемников-мародеров стали особенно многочисленны во Франции после первых ее неудач в Столетней войне в середине второй половины XIV в.


[Закрыть]
, свой хлеб они жали на полях брани. Война между Францией и Англией, проходившая тогда ни шатко, ни валко, оставила без наживы этих головорезов, и они пришли искать ее здесь – в наших долинах. Блеск их оружия затмил солнце, а летящие стрелы разгоняли тучи. Много они причинили нам зла. И вот мы сошлись с ними при Бушитольце, много рыцарей тогда побраталось кровью со своими конями. Высокий холм, покрывающий останки павших в этой битве, еще и теперь зовется Английским.

Филиппсон, помолчав немного, сказал:

– Пусть под ним они покоятся с миром! Если они были виновны, то поплатились сполна: выше этой платы нет от человека. И простит их Господь!

– Как и тех горцев, что пали в той битве. Amen! – заключил ландман. – Дед мой был под Бушитольцем, и чести воинской не уронил. С тех пор этот лук бережно хранится в нашем семействе. Есть о нем одно предание, но тумана в нем больше, чем…

Филиппсон собрался было слушать дальше, но был, как и рассказчик, отвлечен громким криком изумления, раздавшимся снаружи.

– Надо пойти посмотреть, что там творится, – сказал Бидерман. – Нынче все у нас не так, как прежде, когда молодость не досаждала старикам.

Он вышел из дому, сопровождаемый своим гостем. Им предстала картина, какую, очевидно, редко доводилось наблюдать Арнольду Бидерману, поскольку лицо его насупилось, а борода встопорщилась, и с губ вот-вот готово было сорваться строгое внушение. Молодые люди, собравшись в кучку, о чем-то горячо спорили, крича и перебивая друг друга, лишь Артур стоял от них в отдалении и покое, опершись на лук. Однако, как только спорящие заметили ландмана, то разом умолкли.

– Что означает этот шум? – спросил он, возвысив голос, которому все привыкли подчиняться. – Рудигер! – прибавил он, обращаясь к старшему своему сыну. – Натянул ли юный чужестранец этот лук?

– Натянул, батюшка! – отвечал Рудигер. – И в цель попал! Сам Вильгельм Телль не смог бы такого.

– Случай, чистое везение! – спешил высказаться молодой швейцарец из Берна. – Такое мужу не под силу, куда уж хилому юнцу в играх неумелому…

– Но что он сделал? Только не отвечайте все вдруг! Анна, ты умнее и рассудительнее всех этих бездельников вместе взятых, расскажи мне, что тут случилось?

Девушка от неожиданности несколько смутилась, однако, собравшись с духом, отвечала, не поднимая очей:

– Целью, как всегда, был голубок, привязанный к шесту. Все, кроме чужестранца, стреляли из своих луков, но не смогли попасть. Поскольку у гостя не было с собой лука, а из братьев никто не захотел ему уступить своего, я попросила у вас бушитольцский лук. Сначала я предложила его братьям, но никто из них не пожелал его взять, говоря, что если вы, почтенный дядюшка, не в состоянии были натянуть его, то им и пробовать нечего.

– Они говорили разумно, – отвечал Арнольд Бидерман. – Но чужестранец взял лук?

– Взял, дядюшка, но прежде написал что-то на листке бумаги и вложил его мне в руку…

– И натянул, и в цель попал? – продолжал допрос удивленный ландман.

– Он отодвинул шест на сорок сажен дальше…

– Поразительно! – вскричал Бидерман. – Это же вдвое дальше обычного расстояния!

– Затем натянул лук, – продолжала Анна, – и никто опомниться не успел, как он выпустил все три стрелы одну за другой. Первая расколола шест, вторая рассекла веревку, а третья поразила голубя на лету.

– Клянусь Святой Марией Эйнзидельнской! – вскричал старик с видом величайшего изумления. – Если вас не подвели глаза, то никому еще не удавалось так стрелять в наших лесах!

– Я и говорю, – досадовал Рудольф Доннерхугель, – все это случай или… колдовство.

– А ты, Артур? Что ты на это скажешь? – спросил его с улыбкою отец. – Случай или умение тебе служили?

– Батюшка! Мне невдомек, что я сделал необычного? Разве в руках у меня не английский лук? И я не рисуюсь перед этим невеждой, но отвечаю нашему почтенному хозяину и его семейству. Рудольф говорит, будто я затмил им очи, или в цель попал случайно. Но вот расколотый шест, порванная веревка и убитая птица. А случай… Если этой справедливой девушке угодно будет прочитать мою записку, то она найдет в ней доказательство того, что прежде, чем натянуть лук, я указал себе три цели, в которые желал попасть.

– Прочти это послание вслух, милая племянница, и разреши тем спор.

– Нет! Прошу прощения, почтенный хозяин, – покраснел Артур. – Эти рифмы… для молодой леди.

– Позвольте мне заметить, сударь, – сказал, ухмыляясь, Бидерман, – что сочинением для глаз моей племянницы моим ушам пренебрегать не должно.

С этими словами, он взял листок из рук Анны, лицо которой при этом сравнялось с цветом лица Артура.

Почерк, которым были написаны слова, так был красив, что Бидерман с изумлением воскликнул:

– Ни один санкт-галленский монах лучше не напишет! Странно, что рука, искусно владеющая луком, может выводить такие буквицы! О! это еще и стихи! Уж не странствующие ли менестрели переодетые купцами забрели в нашу глушь?

И ладман прочитал следующее:

 
Попав с трех раз и в шест, и в шнур, и в птицу,
Стрелок из Англии готов держать заклад:
Мои три выстрела красавицы-девицы
Один-единственный заменит взгляд.
 

– Знатно, мой юный гость, – сказал Бидерман, покачав головой, – этим можно легко вскружить головку деревенской девушки. Не спорь, в вашей стране, мы знаем, так принято. – И, ландман, повторив первую строчку, нешуточно сказал: – Теперь ты должен согласиться, Рудольф, что чужестранец действительно заранее назначил себе три цели, которые поразил.

– Да, но как? Если только существуют в мире колдовство…



– Не срамись, Рудольф! – перебил бернца Бидерман. – Могут ли досада и зависть управлять таким человеком как ты, которому пристало учить моих сыновей скромности, рассудительности и справедливости так же, как мужеству и ловкости.

Тут и Рудольф покраснел, умолкнув.

– Можете развлекаться до захода солнца, дети мои, – сказал Арнольд, – а мы с гостем пойдем прогуляться, так как вечер, не в пример дню, благоприятствует тому.

– Нельзя ли, уважаемый хозяин, – сказал Филиппсон, – осмотреть развалины замка у водопада? Их величественный вид навевает глубокие и тихие мысли, которые помогают примириться с прошлым… Они красноречиво напоминают нам, что предки наши, будучи и умнее и могущественнее нас, тем не менее, не избегли своих печалей и горестей, которые, возможно, были пуще наших…

– Слова ваши истинны… Я с удовольствием прогуляюсь с вами к замку и расскажу его историю…

Медленными шагами старики удалились с лужайки, где шум, смех и крики снова зазвучали с прежней силой. Успех в стрельбе заставил Артура забыть прежние неудачи, он вошел в общую игру, и на этот раз заслужил одобрение. Семейство Бидермана, еще недавно подшучивавшее над ним, теперь примечало в нем человека достойного уважения. Однако, Рудольф Доннерхугель, к своей досаде, обнаружил в нем соперника не только перед лицом родственников, но, хуже того, и в глазах прелестной двоюродной сестры. Гордый молодой швейцарец с горечью раздумывал о том, что он, получив выговор от дяди, уронил себя в глазах товарищей, лидером которых прежде был, и далее мог ожидать лишь больших огорчений; все это, как говорило ему его неспокойное сердце, из-за пришлого юнца неизвестного роду и племени, который так бы и остался в горах, не окажись с ним рядом девчонки.

Помрачение и раздражение толкало его к Артуру, и улучив момент, он заговорил с ним будто бы о правилах игры, но шепотом сказал совсем иное. Хлопнув Артура, как горец горца, по плечу, он во всеуслышанье воскликнул:

– Как ловко Эрнст пустил стрелу, она, как сокол, пала на добычу! – И низким голосом, насмешливо добавил: – А ты, купчик, размениваешься на перчатки… вместо того, чтоб ими обменяться…

– Я не перчаточник… – отвечал Артур, тотчас раскусив соперника, ибо узнал его в Рудольфе по презрительным взглядам бернца еще за обеденным столом, и совершенно в том убедился, когда щеголь пытался выстрелы его оспорить. – но залог перчатками готов принять…

– Ты смышленей, чем я ожидал, – ухмыльнулся Рудольф. – Следи за игрой, чтобы нас не заподозрили, и слушай внимательно. Когда готов ты взять мою перчатку, и как мне возвратить ее?

– Когда вам будет угодно мечом, – отвечал Артур.

– В доспехах или без?

– Без, – сказал Артур. – Ничего, кроме того платья, что теперь на нас; и никакого оружия, кроме мечей; и, если мы договорились…

– Завтра на восходе во внутреннем дворе старого замка. Однако, за нами следят… Я проиграл, господин купец! – прибавил Рудольф громко с напускным безразличием: – Вы были правы – Ульрих стреляет дальше Эрнста. Вот моя перчатка в залог вина, обещанного мной.

– А вот моя, – сказал Артур, – в залог того, что мы вместе разопьем его.

Так, среди веселья и забав, в кругу товарищей, нашлось и место ссоре, родившейся из неприязни, готовой вылиться в кровавом поединке.

Глава V

И в счастии я возлюбил

Зеленый дол, мычанье стад,

В трудах-заботах сельский лад.

Верьте, трапезы простой в избе

Не заменят яства мне

В пышных залах и палатах,

Чаша из клена не ведает яда.

Неизвестный поэт

ПРЕДОСТАВИВ юности резвиться возле дома, ландман Унтервальдена и старый англичанин шли рядом, рассуждая о делах Франции, Англии и Бургундии. С теми размышлениями они достигли развалин старого замка Гейерштейн с гордой башней над ними.

– Когда-то это была неприступная крепость, – решил Филиппсон.

– И крепкий род в ней обитал. Графство Гейерштейн одно из древнейших в Гельвеции, и прежние его владельцы носили свое имя с честью. Но всякому земному величию приходит конец, и прежние их слуги попирают ногами остатки того, перед чем ранее шапки ломали и спины гнули в покорстве.

– Там на башне, – сказал купец, – я ясно вижу герб владельцев замка – ястреб на скале; он, верно, дал свое имя древнему роду.

– Да, это их герб, – отвечал Бидерман, – он тоже век свой отслужил.

– В вашем доме шлем с такой же птицей. Вероятно, то победный трофей, как и лук английский, хранящий память о Бушитольцской битве?

– Думаю, праздное любопытство подчас неверно судит, и ожидание забавного рассказа мешает сущности его: в истории об этом шлеме так же мало забавного, как и в истории о Бушитольцском луке. Удивительно, право, что заставляет людей ворошить дела семейные, когда они их вовсе не касаются?! Не хмурьте бровей, мой друг. Все дело в том, что когда в Швейцарии замки многих баронов были разрушены до основания восставшим народом, род Гейерштейн уцелел. Древняя благородная кровь течет и поныне в его владельцах.

– Как мне вас понимать, сэр? – воскликнул Филиппсон. – Разве не вы его владетель?

– А разве, – отвечал Арнольд Бидерман, – крестьянское платье и работа за плугом поменяли мне кровь? В Швейцарии много селян благородных кровей, господин купец, и родов древнейших. Отказавшись от всех своих прав сюзерена, они презрели волчью стаю, и псами верными пасут овец на общей ниве.

– Однако, – недоумевал Филиппсон, который еще кое-как мог помириться с простым одеянием и крестьянской внешностью гостеприимного хозяина, потомка знатного рода, – однако, милостивый государь, где имя родовое ваше – Гейерштейн, когда вы?..

– Бидерман… – улыбнулся ландман. – Арнольд Бидерман готов ради вашего удовольствия обличье важное принять, воздев на свою голову прадедов шлем, или, просто воткнув орлиное перо в мою шапку, и приказать себя величать Арнольдом фон Гейерштейн. Никто этого права меня не лишал. Ну, как вам граф, погоняющий на луг своих коров? Или граф-пахарь и жнец? Вижу, почтенный гость, что я совсем вас с толку сбил. Что ж, я вам поведаю свою историю:

«Мои предки владели леном, который когда-то был куда как обширнее, нежели теперь. Подобно всем прочим владыкам, они не только творили суд и расправу над своими подданными, но и защищали их. Однако, мой дед, Генрих Гейерштейн, встал на сторону Конфедерации против Ингельрама де Куси с его бригандами, о чем я вам уже рассказывал, и даже больше: когда война с австрийцами возобновилась, и многие дворяне встали под знамена императора Леопольда, дед примкнул к противной стороне, сражался в первых рядах союзников, и опытом своим и храбростью помог решительной победе, одержанной швейцарцами при Земпахе, где Леопольд погиб, а вместе с ним и цвет австрийского рыцарства осыпался подобно листве к подножию срубленного дуба. Отец мой, граф Виливальд, следовал по стопам деда отнюдь не из чувства ненависти к австрийским герцогам, но из расклада сил. Как мог он помогал нашему кантону, получил титул гражданина Конфедерации, и добился того, что был избран ландманом Унтервальдена. У него было двое сыновей – я и младший мой брат Альберт. Будучи расчетлив, отец желал закрепить за своим родом и графскую корону, и гражданский титул. Может быть, было это и неблагоразумно (имеем ли мы право осуждать поступки наших предков), но он хотел, чтобы один из его сыновей унаследовал графство Гейерштейн, а другой звание, хотя и менее важное, но, по моему мнению, не менее уважаемое – звание гражданина Унтервальдена – сохранив тем самым в потомстве не только родовое гнездо, но и свое влияние в Союзе. Когда моему брату Альберту исполнилось двенадцать, отец взял нас с собой в путешествие по Германии, где церемониальная пышность и великолепие ослепили моего брата, а меня не тронули. То, что казалось Альберту воплощением земного величия, на мой взгляд, было позолоченной шелухой. Чувствуя приближение смерти, отец объявил свою волю, и мне, как старшему сыну, назначил во владение родовой замок и земли на Рейне. Однако, плодородные земли в Швейцарии, отец выделил брату, рассчитывая на то, что они помогут Альберту стать одним из влиятельнейших граждан Союза, где справное хозяйство уже само по себе богатство. Но брат облился слезами. „Арнольд, – воскликнул он, – станет графом, будет пользоваться честью, и ему будут служить верные вассалы, а я останусь с пастухами?! Нет, батюшка, я в вашей воле, но есть и право свыше. Гейерштейн – феод Империи7676
  Т. е. номинально входит в состав Священной Римской Империи. Феод – феодальное владение.


[Закрыть]
, и это позволяет мне прибегнуть к суду Императора. Пусть брат станет графом, но и я оставляю за собой право наследовать этот титул. Я не допущу, чтобы блажь, хотя и родительская, лишила меня достояния всего колена предков!“ Отец мой вскипел. „Прочь, честолюбивый мальчишка, – вскричал он, – доставь моим врагам предлог вломиться в отчий дом, введи в него чужеземца и насладись моим унижением. Прочь с моих глаз, пока не навлек на себя мое вечное проклятие!“ Тогда я встал меж братом и отцом и упросил родителя мне слово молвить. „Мне воздух гор дороже вони городов, – я так сказал, – лазание по горам предпочитаю скачке; и не претит мне знаться с пастухами; на деревенских праздниках счастливым быть мне не мешает родовитость, но чопорность вельмож лишает меня пира! Дозволь, отец, принять мне, как награду, почет и уважение сограждан нашего кантона, этим вы избавите меня от множества пустых хлопот. А брату отдайте графскую корону, когда ему она не тяжела“. Отец задумался и согласился, ведь, так или иначе, сбывались его планы, выношенные в сердце и уме. Альберт стал наследником графской короны; а мне достались во владение поля и луга, где стоит мой дом. Арнольдом Бидерманом уже потом стали звать меня соседи».

– Если имя Бидерман, – сказал с улыбкой Филиппсон, – означает достойного, прямодушного и щедрого человека7777
  Может быть, bidard – счастливый (франц.) и mann – муж (нем).


[Закрыть]
, то оно вам по праву дано. И я преклоняюсь перед вашим поступком, хотя сам, будь я на вашем месте, не осмелился на такое. Простите, что оборвал вас невольно, и прошу продолжить ваш рассказ, если только с памятью душа согласна.

«Отец скоро умер, – продолжал Бидерман, – а брат, владея родовыми поместьями в Швабии и Вестфалии, крайне редко навещал замок предков, где всем распоряжался его сенешаль, который так притеснял слуг, что они породил всеобщую ненависть к себе, и если бы не мое близкое присутствие и не мое родство с хозяином замка, то горцы давно бы вытряхнули этого «коршуна» из гнезда точно так, как они поступают с настоящими стервятниками, к коим не питают ни малейшей жалости. Сказать по правде, моего брата, изредка наезжавшего в Гейерштейн, нимало не беспокоила жизнь его подданных. Ему было достаточно глаз и ушей своего жестокого сенешаля Итала Шрекенвальда, моим словам он не внимал. Альберт относился ко мне с благодушием мудреца, полагая меня за наказание божье, какое случается в каждой роду.

Свое презрение к соотечественникам он выказывал тем, что носил на голове символ Австрийского дома – перо павлина, нисколько не обеспокоенный тем обстоятельством, что знак сей ненавидим швейцарцами, и с иных его снимали вместе с головою.

Скоро я женился на Берте – теперь она на Небесах, и ей я обязан шестью крепкими сынами – пятерых вы видели сегодня за столом. Альберт связал себя узами брака с девушкой благородного происхождения из Вестфалии. Их супружеское ложе принесло ему дочь, Анну.

К тому времени разгорелась война между Цюрихом и нашими лесными кантонами, в которой было пролито слишком много крови швейцарцев, ибо братья наши согрешили, позвав на помощь Австрию. Император не заставил себя ждать, пользуясь благоприятной возможностью проучить горцев, и призвал под свои знамена всех, кого только мог. Мой брат не только одним из первых откликнулся на зов императора, но и впустил в Гейерштейн гарнизон австрийцев, с помощью которого Итал Шрекенвальд опустошил все селения вокруг».

– Нелегкий тогда перед вами встал выбор – родная земля или родная кровь, – сказал англичанин.

– Я, не колеблясь, сделал его, – продолжал Бидерман. – Брат мой неотлучно был при императоре, и мне не угрожала встреча с ним в бою. Я встал на защиту земли, которую Шрекенвальд разорял со своими головорезами. Счастье не всегда было на моей стороне. Однажды сенешаль напал, когда я был далеко, сжег мой дом и убил моего младшего сына на отчем пороге… Поля мои были опустошены, стада угнаны… В конце концов, с отрядом горцев я взял приступом родное гнездо. Конфедерация не желала меня лишать его, но возможно ли вернуть свое прошлое; да и как человеку, столько лет прожившему в доме без запоров, охраняемому лишь дворовым псом, запереться от людей, от вольного воздуха, солнца и тепла в тесном замке? С моего согласия совет старейшин постановил разрушить замок, и он был разрушен. И пусть покоится под его руинами все то зло, какое пришлось из-за него пережить мне и моим соотечественникам.

– Скорбная повесть, – признал англичанин. – И простите меня за то, что я сейчас скажу: спаси меня Господь от каких ни на есть добродетелей, способных руку мою поднять на родительский дом. Но, что ж ваш брат?

– Он был, я знаю, взбешен, когда его известили о том, что я овладел замком и разрушил его. Он клялся найти меня на бранном поле и убить своими руками. Мы и впрямь могли бы встретиться под Фрейнбахом, но Господь помешал ему исполнить его клятву, ибо он был ранен в той битве стрелою. Потом я сражался в роковой Монт-Герцельской битве, и под часовней Святого Иакова, где мы образумили наших цюрихских братьев и принудили Австрию заключить с нами мир. По окончании войны, длившейся тринадцать лет, Совет объявил моего брата Альберта изгоем и лишил его швейцарских владений, без вынесения ему заочного смертного приговора из уважения ко мне. Услышав о том, Альберт зло смеялся, но странный случай показал мне в скором времени, что ненависть его ко мне и отчизне ничто в сравнении с его родительской любовью.

– Не ошибусь, – молвил купец, – сказав, что вы имеете в виду эту чистую девушку, вашу племянницу.

– Именно так, – сказал ландман. – Брат пребывал в большой милости у императора, но вдруг, по слухам (вы знаете, как горы доносят их), стало известно, что он навлек на себя его немилость, будучи заподозрен в одном из дворцовых заговоров, что ходят тенями за коронованными особами, и был отлучен от двора. Вскоре после получения этого известия, семь лет тому назад, я, как обычно, возвращался с охоты из-за реки; прошел узкий мост, вступил во внутренний двор замка, который мы только что миновали, – прогуливающиеся старики уже возвращались к дому, – как вдруг, детский голос взмолился… по-немецки: «Дядюшка! Сжальтесь!». Оглядевшись вокруг, я увидел девочку лет десяти, которая робко приблизилась ко мне, покинув свое укрытие в развалинах, и встала на колени у моих ног. «Дядюшка! Спасите меня!», – вскричала она, сложив в мольбе свои маленькие ручки, и мне показалось, что я внушаю ей смертельный ужас. «Если я твой дядя, милая, – спросил я у нее, – отчего ты так меня боишься?» «Потому, что вы главарь свирепых разбойников, которым нравится проливать благородную кровь», – отвечала она, и посмотрела прямо мне в глаза. «Как тебя зовут, малютка, – спросил я, – и кто внушил тебе такое обо мне? Выйди! Покажись! – приказал я ее невидимому спутнику, ибо не сомневался, что он где-то рядом: – Чтобы в очи мне повторить свои непристойные речи! Кто ты?» – «Итал Шрекенвальд», – отвечала девочка, не поняв, к кому я обращаюсь. «Итал Шрекенвальд?!» – повторил я беззвучно, вздрогнув при этом имени, которое я имел столько причин ненавидеть. «Итал Шрекенвальд!» – прозвучало, как эхо, из руин, как голос с того света, и мерзавец, оставив свое убежище, предстал передо мной с тем нахальным видом, какой присущ редчайшим негодяям. Рука моя сжала тяжелую дубинку, утыканную гвоздями… Что мне оставалось делать?

– Уложить его на месте, разбив башку, как глыбу льда! – вскричал англичанин с негодованием, не сдержавшись.

– Этого хотел я более всего на свете… – сказал швейцарец. – …но не смог – он был безоружен, и имел устное послание от моего брата, которое и передал мне с той же наглой ухмылкой.

«Узнай волю своего благородного господина, графа Гейерштейн! – сказал негодяй. – И покорись ей. Шапку долой, ибо моим голосом повелевает тебе твой сюзерен!» «Пред богом и людьми, – сказал я, – нет на мне вины пред братом. А с тебя будет довольно, что я твоей не разобью башки. Говори скорей и убирайся». – «Граф Гейерштейн, – продолжал Шрекенвальд, – будучи войною занят, и за прочими делами, препоручает тебе дочь свою, графиню Анну, удостаивая тебя чести заботиться о ней до тех пор, пока он не пожелает потребовать ее обратно, и назначает ей в содержание доходы со своих земель, тобой присвоенных!» «Итал Шрекенвальд! – отвечал я ему, немного успокоившись. – Мне все равно, говоришь ли ты словами моего брата, или твой подлый язык болтает, но… если Альберт – брат мой, свой долг родительский пока блюсти не может, и дочь свою вручает мне, я беру на себя о ней отцовскую заботу, и не потерпит она ни в чем нужды под моим кровом. Замок Гейерштейн, дом моих предков, или, как видишь, то, что от него осталось по твоей вине, во власти кантона. Анна Гейерштейн, моя племянница, сестра моих детей, и с ними поровну разделит все что имеется у меня. Теперь ты исполнил свое поручение и можешь проваливать, но торопись – кровь моего сына на твоих руках мутит мне рассудок».

Негодяй воспользовался моими словами и исчез, освободив меня от искушения размозжить ему голову, но на прощанье прокричал мне: «Прощай граф Сохи и Бороны, прощай, рыцарь пастухов!»

Так Анна вошла в мой дом, где нашла и родительскую и братскую любовь. Я души в ней не чаю, и люблю как дочь. Я сам учил ее лазать по горам, и она, что козочка, ловчее всех. И умом она скора, и душой добра, и ценить умеет то, что простой горец не заметит вовсе, в чем я вынужден признать истоки благородства. Но так счастливо сливаются они с кротостью и совестливостью, что Аннушку почитают лучшей девушкой в округе, и я не сомневаюсь – если она изберет себе достойного мужа, кантон назначит ей немалое приданое, потому что у нас нет обычая перекладывать на детей вину их родителей.

– А вы, разве вы сами не будете рады обеспечить будущее вашей племянницы, которая и в моих глазах достойна высших похвал; и у меня есть веская причина желать ей счастья, которого она заслуживает не только по праву благородного происхождения, но прежде всего в силу своей добродетели!

– Ах, мой дорогой гость, – вздохнул ландман, – я часто голову о том ломаю. Близкое родство препятствует моему горячему желанию видеть ее замужем за одним из моих сыновей. А этот юноша, что пытается ухаживать за ней, Рудольф Доннерхугель, безусловно, храбр, и уважаем согражданами, но чересчур тщеславен – моей племяннице я не хочу такого мужа. К тому ж он вспыльчив, хотя я верю, сердце у него не злое. Впрочем, все мои переживания на этот счет не имеют никакого значения, потому что Альберт, который за семь лет ни единой весточки Анне не послал, в недавнем письме, адресованном мне, потребовал ее возвращения… Вы, верно, умеете читать по-немецки – в вашем ремесле нельзя без того. Прочтите, вот его послание… Мне не по себе его читать, хотя в нем и намека нет на ту надменность, с какою Итал Шрекенвальд передал мне прежнее послание брата.

И купец прочел следующее:

Графу Арнольду Гейерштейн,

Именуемому также Арнольдом Бидерманом.

Брат! Благодарю тебя за заботу о моей дочери, которую ты принял на себя тогда, когда она нуждалась в защите и нигде не могла ее обрести; и опеку, без которого она терпела б нужду. Теперь же я прошу тебя вернуть ее мне во всей добродетели, приличной женщине высокого звания, и расположенной не к сельскому бытию, но к благородной жизни светских дам. Adieu7878
  Прощайте (фран.).


[Закрыть]
.

Я благодарю тебя еще раз за все, и наградил бы, если б мог, но тебе не нужно ничего, что я имею ценного, ибо звания тебе не льстят, и золота тебе дороже твое теплое гнездышко в горах, неведомое бурям.

Твой брат АЛЬБЕРТ ГЕЙЕРШТЕЙН.

– Ниже высказано его пожелание, чтобы вы привезли Анну ко двору герцога бургундского, – закончил чтение англичанин. – Это письмо, достопочтенный хозяин, писал человек, безусловно, гордый, который не желает помнить старые обиды из признательности за оказанную услугу. Речь же его посыльного я нахожу низкой, полной рабского желанья унижаясь унижать других, схожей на лай пса из-за спины хозяина.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации