Текст книги "Певерил Пик"

Глава XIV

 
Пусть нынче будет мир, а все раздоры
Отложим до утра.
 

Отвэй

Дебора Деббич явилась на зов своего господина с чрезвычайно встревоженным видом, прижимая к глазам платок.

– Я не виновата, майор Бриджнорт, – пролепетала она. – Что я могла сделать? Рыбак рыбака видит издалека – молодой человек все равно приходил бы сюда, молодая девушка все равно бы с ним встречалась.

– Молчи, неразумная женщина, – прервал ее Бриджнорт, – и слушай, что я тебе скажу.

– Я слишком хорошо знаю, что ваша честь хочет сказать, – отвечала Дебора. – Как не понять, что места теперь не достаются и не передаются по наследству; одни люди умнее других, и если б меня не переманили из замка Мартиндейл, то я теперь имела бы собственный дом.

– Молчи, безумная! – воскликнул Бриджнорт, но Дебора так старалась оправдаться, что ему лишь с трудом удалось вставить это замечание между ее возгласами, которые следовали один за другим, как это обыкновенно бывает, когда люди, желая избежать заслуженного выговора, начинают шумно оправдываться еще до того, как их в чем-либо обвинили.

– Неудивительно, что я была обманута и позабыла свои выгоды, поскольку надо было заботиться о прелестной мисс Алисе. Я не польстилась бы на все ваше золото, ваша честь, если б не знала, что без меня и без миледи эта несчастная малютка совсем пропадет. И вот теперь всему конец. Недосыпала, недоедала – и вот награда! Но советую вашей чести быть поосторожнее – у мисс Алисы еще не прошел кашель, и она должна весной и осенью принимать лекарство.

– Да замолчи же, болтунья! – сказал Бриджнорт, воспользовавшись мгновением, когда Дебора переводила дух. – Уж не думаешь ли ты, что я не знал о визитах этого молодого человека в Черный Форт и что, если б они мне не нравились, я не нашел бы средства их прекратить?

– Да неужто я не знала, что ваша честь все про это знает? – торжествуя, воскликнула Дебора, которая, подобно большинству людей ее звания, ради своей защиты не побрезговала бы самой глупой и невероятной выдумкой. – Да неужто бы я иначе позволила ему приходить сюда? За кого вы меня принимаете? Да неужто я стала бы им помогать, если б не была уверена, что ваша честь желает этого больше всего на свете? Осмелюсь доложить, я свои обязанности знаю. Да неужто я приглашала бы в дом кого другого – ведь я же знала, что ваша честь – человек мудрый, а ссоры не могут длиться вечно, и где кончается ненависть, там начинается любовь, и право же, они любят друг друга и рождены друг для друга, да и поместья Моултрэсси и Мартиндейл подходят друг к другу, как нож к ножнам.

– Придержи свой язык, болтливый попугай, – сказал Бриджнорт, терпение которого истощалось, – а уж если ты непременно должна болтать, ступай к своим друзьям на кухню и вели поскорее накрыть на стол, потому что мистеру Певерилу далеко ехать.

– С превеликим удовольствием, – отвечала Дебора, – и если на всем острове Мэн найдется хоть несколько кур жирнее тех, что сейчас прилетят к вам прямехонько на стол, то ваша честь может назвать меня не только попугаем, но и гусыней.

С этими словами она вышла из залы. Проводил ее многозначительным взглядом, Бриджнорт сказал:

– И вы могли думать, что я слепо вверил мою единственную дочь попечениям такой женщины! Но довольно об этом; предоставим ей действовать в области, которая доступнее ее разумению, а сами, если хотите, пойдем прогуляться.

Рассуждая таким образом, он вышел из дома в сопровождении Джулиана Певерила, и вскоре они, как старые знакомые, рука об руку шагали по долине.

Наверно, многим из наших читателей, так же как и нам самим, не раз случалось проводить время в обществе человека, считающего себя более серьезным, чем мы, и потому ожидать весьма принужденного и натянутого разговора, тогда как назначенный нам судьбою товарищ, в свою очередь, страшится легкомыслия и безрассудной веселости, которые предполагает встретить в особе, столь на него не похожей. Между тем часто бывало так, что, когда мы с присущей нам обходительностью и добротой приноравливались к собеседнику, придав разговору столько серьезности, сколько позволяли наши привычки, а он, побежденный нашим великодушием, старался смягчить суровость своего обращения, беседа наша приобретала отрадное для души соединение приятного с полезным, всего более напоминая «волшебное сплетение дня и ночи», в прозе обыкновенно называемое сумерками. В подобном случае оба собеседника могут только выиграть от своей встречи, даже если она лишь на короткое время сближает их, ибо нередко бывает так, что люди, склонные к взаимным обвинениям в нечестивом легкомыслии, с одной стороны, и в фанатизме – с другой, на самом деле отличаются друг от друга скорее темпераментом, нежели принципами.

Прогулка Певерила с Бриджнортом и беседа, которую они вели между собою, были тому неоспоримым доказательством.

Тщательно избегая предмета, о котором они беседовали прежде, майор Бриджнорт перевел разговор на путешествие за границу и на всевозможные диковинки, которые он заметил своим любознательным и острым глазом. Время летело легко и незаметно, ибо, хотя все анекдоты и наблюдения были проникнуты суровым и даже мрачным духом рассказчика, они содержали много удивительных и любопытных подробностей, всегда возбуждающих интерес молодежи и особенно занимательных для Джулиана, не лишенного романтической и авантюристической жилки.

Оказалось, что Бриджнорт хорошо знал Южную Францию; он много рассказывал о французских гугенотах, которых начинали уже подвергать гонениям, достигшим несколько лет спустя своей высшей точки с отменой Нантского эдикта{137}137
  Нантский эдикт был принят в 1598 г., при Генрихе IV, по нему католицизм признавался господствующей религией, но французским протестантам (гугенотам) предоставлялись свобода вероисповедания и широкие политические права (они могли занимать государственные должности, имели свои войска и т. д.). С укреплением абсолютизма права гугенотов постепенно урезывались, в 1685 г. Нантский эдикт был отменен, и гугеноты подверглись суровым преследованиям, что привело к массовой их эмиграции из Франции.


[Закрыть]. Майор живал даже в Венгрии и был знаком со многими вождями большого протестантского восстания, которое в то время возглавлял знаменитый Текели{138}138
  …большого протестантского восстания, которое в то время возглавлял знаменитый Текели… – Текели Эмерик (Тёкён Имре, 1656–1705) – венгерский политический деятель. С 1678 г. возглавлял начавшееся в 1672 г. антиавстрийское восстание венгров и словаков. Оно может быть названо протестантским, поскольку было направлено против католической Австрии и в нем принимали участие протестантские круги. Повстанцы, пользуясь поддержкой турецкого султана и короля Людовика XIV, заинтересованных в ослаблении Габсбургской монархии, заняли часгь Венгрии, и Текели провозгласил себя князем освобожденной территории. Австрийский император вынужден был пойти на уступки, и турки, воспользовавшись этим, продвинулись в глубь Австрии и в 1683 г. (вместе с Текели) осадили Вену, но были разбиты. Отступление турок отдало Венгрию на произвол Австрии, восстание было подавлено, и среди многих погибших был Текели.


[Закрыть]; он убедительно доказывал, что повстанцы имели право соединиться скорее с турецким султаном, нежели с Папой Римским. Он рассказал также о Савойе, где последователей Реформации до сих пор жестоко притесняли, и с восторгом упомянул о покровительстве Оливера Кромвеля угнетенным протестантским церквам.

– Этим, – добавил Бриджнорт, – Оливер доказал, что он достойнее высшей власти, чем многие, кто, претендуя на нее по праву наследования, употребляют оную лишь для достижения своих суетных целей и ради удовлетворения своего сластолюбия.

– Я не ожидал, что услышу от вас панегирик Кромвелю, мистер Бриджнорт, – скромно заметил Певерил.

– Я не произношу ему панегириков, – отвечал Бриджнорт, – а всего лишь говорю правду об этом необыкновенном человеке, ныне умершем. Когда он был жив, я не боялся открыто идти против него. Если мы с сожалением вспоминаем те дни, когда Англию уважали за границей, а в отечестве нашем царили благочестие и добродетель, то в этом виноват теперешний несчастный король. Но я не хочу вступать с вами в спор. Вы жили среди людей, коим легче и приятнее получать пенсии от Франции, нежели диктовать ей свои законы, и тратить ее подачки, вместо того чтобы положить конец жестокости, с которой она угнетает наших несчастных единоверцев. Когда завеса упадет с глаз твоих, юноша, ты увидишь все это сам, а увидев станешь презирать и ненавидеть.

К этому времени они закончили свою прогулку и возвратились в Черный Форт другой дорогой. Певерил теперь уже не чувствовал в обществе Бриджнорта смущения и робости, которые сначала внушили ему замечания последнего, – они рассеялись от прогулки и всего тона разговора. Дебора сдержала свое слово: обед ожидал их на столе. Сервировка, как всегда, отличалась простотой, скромностью и опрятностью, однако на сей раз в ней было заметно некоторое отступление от обычно заведенного порядка и даже манерность: вместо деревянной и оловянной посуды, которую Джулиан обычно видел в таких случаях в Черном Форте, на столе красовались серебряные блюда и тарелки.

Подобно спящему, который видит сладкий сон и, одушевленный восторгом и в то же время терзаемый страхом и неизвестностью, страшится пробуждения, Джулиан неожиданно очутился за столом между Алисой Бриджнорт и ее родителем – девушкой, которую он любил больше всего на свете, и человеком, в котором всегда видел главное препятствие своим встречам с нею. Замешательство Певерила было так велико, что он лишь с трудом мог отвечать на докучливые любезности Деборы, которая, сидя за столом в качестве гувернантки, потчевала всех яствами, приготовленными под ее наблюдением.

Что до Алисы, она, казалось, решила стать немою и едва отзывалась на вопросы Деборы, и, когда отец раза два или три пытался вовлечь ее в беседу, отвечала односложно и то лишь из почтения к нему.

Итак, Бриджнорт должен был сам занимать общество и, несмотря на свои привычки, казалось, не старался уклониться от этой обязанности. Речь его текла свободно и даже отличалась некоторой веселостью, хотя по временам в ней мелькали выражения, проникнутые свойственной ему меланхолией или заключающие в себе пророчества о грядущих бедствиях. Порою в речах его вспыхивало воодушевление, подобно вечерней зарнице, яркий отблеск которой на мгновение освещает тихие осенние сумерки, придавая дикий и устрашающий вид всем окрестным предметам. Большей же частью замечания Бриджнорта были просты и рассудительны; он не претендовал на изысканность стиля, и потому единственное украшение его речи составлял тот интерес, который она вызывала у слушателей. Например, когда суетная Дебора с гордостью обратила внимание Джулиана на столовое серебро, Бриджнорт счел необходимым оправдать эту излишнюю роскошь.

– Когда люди, чуждые житейской суете, тратят большие деньги на изделия из драгоценных металлов, это дурной знак, – сказал Бриджнорт. – Когда купец ради безопасности превращает свой капитал в эту мертвую оболочку, это значит, что он не может извлечь из него прибыль. Когда джентльмены и знать вкладывают свое состояние в движимость, которую легко можно спрятать, это доказывает, что они боятся алчности властителей. Когда человек рассудительный вместо маленькой расписки ювелира или банкира предпочитает хранить у себя большие запасы серебра, это показывает ненадежность кредита. Пока у нас оставалась хотя бы тень свободы, неприкосновенность жилища нарушалась в последнюю очередь, и потому люди расставляли свои сокровища в буфетах и на столах – в местах, которые дольше всего оставались священными для деспотического правительства. Однако лишь только появится спрос на капитал для выгодной торговли, как все эти вещи тотчас пойдут в плавильную печь, перестанут быть суетным и громоздким украшением пиршественного стола и превратятся в сильное и могущественное средство, способствующее процветанию государства.

– В военное время столовое серебро тоже часто было богатым источником накопления, – заметил Джулиан.

– Даже слишком часто, – возразил Бриджнорт. – В недалеком прошлом столовое серебро знати, дворянства и университетов, а также продажа драгоценностей короны позволили королю продолжать свое неудачное сопротивление, которое мешало восстановить мир и порядок до тех пор, пока меч вопреки закону не подчинил себе и короля и парламент.

При этих словах он взглянул на Джулиана совершенно так же, как человек, желающий испытать лошадь, неожиданно подносит что-нибудь к ее глазам, а потом смотрит, вздрогнет она или нет. Но мысли Джулиана были слишком заняты другими предметами, и он ничуть не встревожился. Он заговорил не сразу, и слова его касались предыдущей части рассуждений Бриджнорта.

– Стало быть, война, великая опустошительница, в то же время создает богатства, которые сама же уничтожает и пожирает? – спросил он.

– Да, – отвечал Бриджнорт, – подобно тому, как шлюз приводит в движение спящие воды озера, которые он в конце концов осушает. Необходимость изобретает ремесла и открывает новые средства, а существует ли необходимость более суровая, чем необходимость гражданской войны? Поэтому даже война не есть чистое зло, ибо она – источник силы, которой без нее общество было бы лишено.

– Значит, люди должны идти на войну, чтобы отправить свое столовое серебро на монетный двор и есть с оловянных блюд и деревянных тарелок? – спросил Джулиан.

– Не совсем так, сын мой, – начал Бриджнорт, но тут же остановился, заметив краску на щеках Джулиана, и добавил: – Прошу прощения за эту фамильярность; однако я не хотел свести то, о чем сейчас говорил, к следствиям столь ничтожным, хотя, быть может, и полезно оторвать людей от их великолепия и роскоши и превратить в римлян тех, которые в противном случае остались бы сибаритами{139}139
  …превратить в римлян тех, которые… остались бы сибаритами. – Сибариты – жители греческой колонии на юге Италии – Сибариса (VII–VI вв. до н. э.), проводившие время в праздности и роскоши; иносказательно сибарит – изнеженный человек.


[Закрыть]. Но я хочу сказать, что времена общественной опасности, когда тайные сокровища скряги и золотые слитки надменного богача поступают в обращение, увеличивая тем богатства страны, пробуждают много смелых и благородных умов, которые дремали в бездействии, не служа примером для потомства и не завещая своей славы грядущим векам. Общество не знает и не может знать, какие духовные силы таятся в его груди, пока необходимость и счастливый случай не призовут дотоле неизвестных государственных мужей и воинов выполнить роль, предназначенную им Провидением, и занять место, для которого создала их природа. Так возвысился Оливер, так возвысился Мильтон{140}140
  Мильтон Джон (1608–1674) – великий английский поэт и политический деятель времен революции; автор эпических поэм «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», библейские образы которых воссоздают пафос революционной эпохи.


[Закрыть], так возвысились многие другие, чьи имена никогда не будут забыты. Так буря показывает всем ловкость и искусство мореплавателя.

– Судя по вашим словам, – сказал Певерил, – даже в народном бедствии могут заключаться некие преимущества.

– Да, именно это мы и видим в нынешнюю годину бедствий: всякое временное зло постепенно смягчается добром, а все, что есть в мире доброго, тесно связано со злом.

– Сколь благородным должно быть зрелище, когда пробуждаются к действию дремлющие силы великого духа и он по праву принимает власть над более слабыми умами, – сказал Джулиан.

– Однажды мне довелось быть свидетелем подобного случая, – сказал Бриджнорт. – Эта история не длинна и, если хотите, я расскажу ее вам.

Странствуя по свету, я посетил заокеанские поселения, главным образом Новую Англию, куда наше отечество, подобно пьянице, расточающему свои богатства, бросило так много сокровищ, драгоценных в глазах Бога и детей Его. Там тысячи лучших и благочестивейших соотечественников наших, чья справедливость могла бы встать между Всевышним и Его гневом и предотвратить истребление городов, предпочитают жить в пустыне среди непросвещенных дикарей, нежели допустить, чтобы царящий в Британии произвол погасил свет, озаривший их души. Там оставался я во время войн, которые колонисты вели против вождя индейцев Филипа{141}141
  Филип (индейское имя Метаномет, ок. 1639–1676) – вождь племени уампаног. В 1671 г. власти Плимутской колонии предложили этому племени сдать оружие. Филип пытался избежать войны, но когда в 1674 г. колонизаторы убили несколько сот индейцев, начал восстание, которое было жестоко подавлено, и 12 августа 1676 г. Филип был казнен, а его голова в течение двадцати пяти лет была выставлена в Плимуте на шесте.


[Закрыть], называемого Великим Сахемом, которого, казалось, наслал на них сам сатана. Жестокость его была невероятна, коварство беспредельно, а ловкость и проворство, с которыми он производил разрушительные и беспорядочные набеги, причиняли неисчислимые бедствия поселенцам. По воле случая я очутился в небольшом, весьма уединенном поселке, окруженном густой чащею леса, милях в тридцати от Бостона. Жители поселка в то время не опасались нападения индейцев, надеясь на защиту большого отряда войск, охранявшего пограничные области. Отряд, как они думали, был расположен между этой деревушкой и вражеской территорией. Однако им приходилось иметь дело с неприятелем, которого сам дьявол наделил хитростью и жестокостью. В одно воскресное утро все мы собрались на богослужение в церкви. Храм наш был сложен из простых бревен, но разве песнопения обученных наемников или гудение медных труб в кафедральном соборе могут столь сладостно вознестись к Небесам, как тот псалом, в котором мы объединили наши голоса и сердца наши? Не успел достойный, ныне почиющий в бозе, Ниимайя Солсгрейс, долгое время сопровождавший меня в моих странствиях, начать свою молитву, как в церковь ворвалась растрепанная, обезумевшая женщина с криком: «Индейцы! Индейцы!»

В той стране никто не осмеливается ходить безоружным. В городах и поселках, в лесах и на пашнях – везде и всюду мужчины носят при себе оружие, подобно иудеям, когда оные перестраивали свой храм. Выскочив из церкви со своими ружьями и копьями, мы услышали крики этих дьяволов, которые уже захватили часть поселка и расправлялись с теми немногими, кому важные причины или нездоровье помешали участвовать в богослужении. Между прочим, все заметили, что в то кровавое воскресенье Божья кара постигла голландца Адриана Хэнсона, человека, благорасположенного к ближним, но целиком преданного наживе: индейцы убили его и сняли с него скальп в ту самую минуту, когда он подсчитывал недельную выручку в своей лавке. Словом, был причинен большой ущерб, и хотя нам удалось несколько оттеснить неприятелей, они, захватив нас врасплох и воспользовавшись тем, что у нас не было вождя, сумели приобрести некоторое преимущество. Сердце разрывалось от жалобных стенаний женщин и детей, раздававшихся среди ружейных выстрелов и свиста пуль, смешавшихся с диким ревом, который дикари называют своим боевым кличем. Вскоре загорелось несколько домов в верхней части деревни, и рев пламени вместе с треском горящих балок еще более усиливали страшное смятение, между тем как дым, который ветер относил в нашу сторону, увеличивал превосходство неприятелей, – оставаясь невидимыми, они косили нас метким огнем. В замешательстве мы уже готовы были решиться на отчаянный план оставить деревню и, поместив женщин и детей в середину, отступить в ближайший поселок, но Господу угодно было ниспослать нам неожиданную помощь. Когда мы поспешно обсуждали план отступления, среди нас внезапно явился высокий, почтенного вида человек, которого никто не знал. Он был в одежде из лосиной кожи и вооружен шпагой и пистолетом. Благородное чело его оттеняли седые вьющиеся волосы и длинная седая борода.

«Братья, – произнес он голосом, способным решить исход битвы, – почему вы пали духом? Почему вы в таком смятении? Неужто вы боитесь, что Господь, которому мы служим, предаст вас этим языческим псам? Следуйте за мной, и вы убедитесь, что есть еще военачальник в Израиле!»

Голосом человека, привыкшего командовать, он отдал несколько кратких, но ясных приказаний, и влияние его наружности, выражения его лица, его слов и отваги было так велико, что люди, которые никогда в жизни его не видели, беспрекословно ему повиновались. По его приказу мы поспешно разделились на два отряда и с новыми силами ринулись в бой, уверенные, что неизвестный послан нам на помощь свыше. Один отряд, заняв самые лучшие, надежно укрытые позиции, поливал неприятелей убийственным огнем, тогда как незнакомец во главе второго отряда под прикрытием дыма вышел из поселка и, обойдя его, напал на краснокожих с тыла. Неожиданный приступ, как это всегда бывает в схватках с дикарями, блестяще удался, ибо они не сомневались, что их атакует возвратившийся отряд регулярных войск Новой Англии и что они окружены. Язычники обратились в беспорядочное бегство, оставив наполовину захваченную деревню и потеряв столько человек убитыми, что их племя никогда уже не могло возместить свои потери. Я до самой смерти не забуду ту минуту, когда наши мужчины вместе с женщинами и детьми, спасенными от томагавков и ножей, которыми краснокожие снимают скальпы, толпились вокруг нашего благородного предводителя, не смея к нему приблизиться, готовые скорее поклоняться ему, словно сошедшему на землю ангелу, нежели благодарить его как своего собрата смертного.

«Не возносите мне хвалу, – сказал он, – я всего лишь орудие – слабое, как и вы, – в руках Всевышнего. Дайте мне воды, чтобы я мог смочить пересохшее горло, прежде чем я возьму на себя задачу возблагодарить Того, Кто этого заслужил».

Я стоял ближе всех, и когда я подал ему чашу с водой, мы обменялись взглядом, и мне показалось, что я узнал благородного друга, которого считал давно почившим в мире, но он не дал мне времени ничего сказать. Опустившись на колени и знаком приказав нам последовать его примеру, он в энергичных выражениях вознес благодарственную молитву за благополучный исход битвы. Произнесенная голосом громким и чистым, как звуки боевой трубы, речь его потрясла слушателей до глубины души. Мне довелось слышать много богослужений – и дай мне бог сподобиться благодати, – но эта молитва, произнесенная среди мертвых и умирающих голосом, исполненным торжества и восторга, далеко превзошла их всех – она была подобна песне вдохновенной пророчицы, обитавшей под пальмой на пути между Рамою и Вефилем{142}142
  …подобна песне… пророчицы, обитавшей под пальмой на пути между Рамою и Вефилем. – Библейская пророчица и «судья Израиля» Дебора «жила под пальмой Дебориною, между Рамою и Вефилем». Легенда рассказывает, что Дебора вдохновила израильского военачальника Барака, войско которого разбило врагов. После победы Дебора прославляла песней подвиги сражавшихся за родной народ воинов.


[Закрыть]. Он умолк, и некоторое время все стояли, потупив очи долу. Наконец мы осмелились поднять голову, но нашего избавителя уже не было среди нас, и его никогда больше не видели в тех краях, которые он спас от гибели.

Тут Бриджнорт, который рассказывал эту необыкновенную историю с несвойственными ему красноречием и живостью, на мгновение остановился, а затем продолжал:

– Как видите, молодой человек, мудрые и доблестные мужи являются командовать и повелевать в годину бедствий, хотя самое их существование оставалось неизвестным в том краю, который им суждено было спасти.

– А что подумали люди о таинственном незнакомце? – спросил Джулиан, жадно внимавший рассказу, столь занимательному для юных смельчаков.

– Они высказали множество различных предположений, но, как всегда, в них было мало справедливого, – отвечал Бриджнорт. – Большинство придерживалось мнения, что незнакомец – хоть сам он это и отрицал – был существом сверхъестественным; другие думали, что он – вдохновенный воин, присланный из какого-то далекого края, чтобы указать нам путь к победе; третьи полагали, что это отшельник, который по благочестию своему или по иным важным причинам удалился в пустыню и избегает людей.

– Осмелюсь спросить, которое из этих мнений разделяете вы? – сказал Джулиан.

– Последнее более всего соответствовало моему мимолетному впечатлению о незнакомце, – отозвался Бриджнорт, – ибо хоть я и не спорю, что в случаях чрезвычайной важности Господу может быть угодно даже воскресить человека из мертвых для защиты отечества, я не сомневался тогда, как не сомневаюсь и теперь, что видел живого человека, действительно имевшего веские причины скрываться в расселинах утесов.

– И вы должны хранить эти причины в тайне? – спросил Джулиан.

– Не совсем, – отвечал Бриджнорт, – ибо я не боюсь, что ты выдашь кому-либо содержание нашей беседы, а если даже ты оказался бы столь низким человеком, добыча скрывается слишком далеко от охотников, которых ты мог бы на нее натравить. Однако имя этого достойного мужа неприятно поразит твой слух, ибо он совершил действие, которое послужило вступлением к великим событиям и потрясло самые отдаленные уголки земли. Слышал ли ты когда-нибудь о Ричарде Уолли?{143}143
  Ричард Уолли. – По-видимому, ошибка: членом трибунала, судившего короля, был Эдуард Уолли (ум. в 1675 г.), деятель английской революции, родственник Кромвеля.


[Закрыть]

– О цареубийце? – в ужасе вскричал Певерил.

– Называй его как тебе угодно, – сказал Бриджнорт, – но спасителем той благочестивой деревни был не кто иной, как человек, который вместе с другими великими мужами нашего века заседал в трибунале, когда Карла Стюарта привлекли к суду, и подписал приговор, который был приведен в исполнение.

– Я слышал, – изменившимся голосом сказал Джулиан, краснея, – что вы, майор Бриджнорт, как и другие пресвитериане, всячески противились этому гнусному преступлению и готовы были объединиться с кавалерами роялистами, чтобы предотвратить столь ужасное убийство.

– Если так, – отвечал Бриджнорт, – то мы были щедро вознаграждены его преемником.

– Вознаграждены! – воскликнул Джулиан. – Разве наша обязанность делать добро и воздерживаться от зла зависит от награды, которой мы можем удостоиться за наши деяния?

– Боже сохрани, – отвечал Бриджнорт. – Но когда видишь опустошения, которые Стюарты произвели в церкви и государстве, и насилия, которые они чинят над личностью и совестью людей, позволительно усомниться, законно ли применить оружие для их защиты. Однако ты не услышишь от меня восхваления и даже оправдания казни короля, хотя она была вполне заслуженной, ибо он нарушил свою присягу как государь и как должностное лицо. Я всего лишь говорю тебе то, что ты сам хотел узнать, а именно: Ричард Уолли, один из судей бывшего короля, был тем человеком, о котором я рассказывал. Я узнал его горделивое чело и блестящие серые глаза, хотя от времени волосы его поредели, а седая борода скрывала нижнюю часть лица. Преследователи, жаждавшие его крови, гнались за ним по пятам, но с помощью друзей, которых Небо послало для его спасения, он скрывался в надежном месте и явился лишь для того, чтобы стать орудием Провидения в этой битве. Быть может, его голос еще раз услышат на поле брани, если Англия будет нуждаться в одном из своих благороднейших сердец.

– Не дай Бог! – воскликнул Джулиан.

– Аминь! – произнес Бриджнорт. – Да отвратит от нас Господь гражданскую войну, и да простит Он безумие тех, кто навлекает ее на нас!

Последовало долгое молчание, и Джулиан, который до сих пор не смел поднять глаз на Алису, украдкой взглянул в ее сторону и был изумлен печальным выражением ее лица, всегда оживленного, если не веселого. Перехватив его взгляд, она заметила, как показалось Джулиану – не без тайного умысла, что тени удлиняются и вечер уже близок.

Джулиан понял, что Алиса просит его уехать, но не мог сразу решиться нарушить очарование, которое его удерживало. Странные речи Бриджнорта внушили ему тревогу; они совершенно противоречили правилам, в которых он был воспитан, и потому, как сын сэра Джефри Певерила, он во всяком другом случае счел бы себя обязанным оспаривать их даже с оружием в руках. Но Бриджнорт высказывал свои мысли с таким хладнокровием, с таким внутренним убеждением, что вызывал в Джулиане скорее удивление, нежели досаду и желание противоречить. Слова его были исполнены спокойной решимости и тихой грусти, и потому, если б он даже не был отцом Алисы (возможно, Джулиан и сам не сознавал, какое влияние имело на него последнее обстоятельство), обидеться на него было бы очень трудно. Столь хладнокровные и твердые суждения трудно оспаривать или отвергать даже в том случае, когда невозможно согласиться с заключениями, которые из них вытекают.

Пока Джулиан словно зачарованный продолжал сидеть на своем месте, пораженный не только тем, что он слышал, но еще более обществом, в котором находился, новое обстоятельство напомнило ему, что пора уезжать. Маленькая Фея, мэнская лошадка, которая привыкла к окрестностям Черного Форта и имела обыкновение пастись возле дома, пока ее хозяин оставался там, сочла, что нынешний его визит слишком затянулся. Фею подарила Джулиану графиня, когда он был еще мальчиком. Эта резвая лошадка горской породы отличалась выносливостью, неутомимостью и почти собачьим умом. О последнем качестве Феи свидетельствовал способ, которым она выказывала свое нетерпеливое желание вернуться домой. Ее громкое ржание испугало сидевших в зале дам, но, увидев, как лошадка просунула голову в открытое окно, они не смогли удержаться от улыбки.

– Фея напоминает мне, что пора ехать, – сказал Джулиан, вставая и глядя на Алису.

– Подождите немного, – сказал Бриджнорт, отводя его в готическую нишу старинной комнаты и понизив голос, чтобы ни Алиса, ни гувернантка, которые в это время кормили хлебом незваную гостью, не могли его слышать.

– Вы еще не сказали мне о причине вашего появления здесь, – заметил Бриджнорт. Он умолк, как бы забавляясь смущением Джулиана, а затем добавил: – Впрочем, в этом нет никакой надобности. Я еще не совсем забыл свои молодые годы и те чувства, которые привязывают несчастных и слабых смертных к мирской суете. Неужели вы не найдете слов, чтобы испросить у меня тот дар, которого вы домогаетесь и которым, быть может, не колеблясь завладели бы без моего ведома и против моей воли? Нет, не оправдывайтесь, а выслушайте меня. Патриарх Иаков заплатил за свою возлюбленную Рахиль четырнадцатью годами тяжелого служения у ее отца Лавана{144}144
  Патриарх Иаков заплатил за свою возлюбленную Рахиль четырнадцатью годами тяжелого служения у ее отца Лавана… – Иаков прослужил семь лет у Лавана, чтобы получить в жены его дочь Рахиль. Однако, когда срок службы закончился, Лаван отдал ему в жены не Рахиль, а свою старшую дочь Ревекку, и, чтобы получить Рахиль, Иакову пришлось проработать у Лавана еще семь лет.


[Закрыть], и эти годы показались ему всего лишь несколькими днями. Тот, кто хочет взять в жены дочь мою, должен послужить всего несколько дней, но в деле такой великой важности, что эти дни могут показаться ему долгими годами. Не отвечайте мне теперь. Ступайте, и да будет с вами мир.

Произнеся эти слова, Бриджнорт ушел так быстро, что Певерил не успел ничего ему ответить. Он обвел взглядом комнату, но Дебора и ее воспитанница также скрылись. На мгновение взор юноши остановился на портрете Кристиана, и ему показалось, что темное лицо его осветилось надменной и торжествующей улыбкой. Джулиан вздрогнул, посмотрел пристальнее и убедился, что это было действие заходящего солнца, последний луч которого в ту минуту озарил картину. Луч погас, и на портрете осталось лишь неподвижное, суровое и непреклонное лицо республиканского воина.

Джулиан вышел из комнаты словно во сне; он оседлал Фею и, волнуемый множеством противоречивых мыслей, еще до полуночи возвратился в замок Рашин.

Здесь он нашел все в движении. Пока его не было, графиня, получив какие-то известия или приняв какое-то решение, вместе с сыном и с большей частью своих слуг уехала в гораздо надежнее укрепленный замок Хоум Пил, находившийся милях в восьми в глубине острова. Он был сильно разрушен и еще менее пригоден для жилья, чем Каслтаун, но зато представлял крепость, почти неприступную без правильной осады, и постоянно охранялся гарнизоном, состоявшим на службе властителей Мэна. Певерил приехал в Хоум Пил поздней ночью. В рыбачьей деревне ему сказали, что ночной колокол в замке пробил раньше обыкновенного и что стража расставлена с особенным тщанием.

Узнав обо всем этом, Джулиан решил не беспокоить гарнизон в такой поздний час и кое-как устроился на ночлег в поселке, с тем чтобы рано утром отправиться в замок. Он даже обрадовался, что сможет провести несколько часов в одиночестве и обдумать взволновавшие его события прошедшего дня.