Текст книги "На исходе четвертого дня"

– Тише! Слышите, кто-то ходит?… – сказала мать жениха, настороженно прислушиваясь. Ей самой явственно слышались тяжелые мужские шаги по дорожке, ведущей от окна к входной двери дома. – Сынок, сбегай за ним поскорей, слышишь? Это пришел посаженый…

И тут собака на цепи заметалась, забилась, залаяла (но почему с таким запозданием?), точно взбесилась…

– Отопри ему, – просит мать. – Тудор, детка, открой, это пришел посаженый!

А у жениха ноги не слушаются, словно приросли к полу, и на лбу выступил ледяной пот. Уж он-то знает, какой это посаженый, ибо ни с кем на этот счет не договаривался…

И почему-то опять вспомнился ему урок арифметики в детском саду, и на ученической доске мелом неоконченное решение задачки: «18+19 = 7…» И ему вдруг подумалось: «Смотри-ка ты, тройка, оставшаяся в уме, в 4,28571, 4,28571 и 4,28571 и т. д. до бесконечности раз больше, чем написанные семь…»

И еще ему вспомнились бабкины сказки, которые она рассказывала в детстве, укладывая его на ночь в кроватку, нет, и даже не сами сказки, а то тревожное чувство ожидания и сладкого ужаса, которое он испытывал засыпая, уже опустив усталую голову на подушку, закрывши глаза и… один на один оставаясь – с самым страшным, с непостижимым для самого себя человеком – с собою!

Странное дело, этот матерый матросище и шофер первого класса теперь лихорадочно перебирал в уме глупые бабкины байки о том, что душа только что умершего человека ходит среди людей и покоя себе не находит, пока тело не упрячут в могилу, она и потом еще какое-то время не может расстаться с землей, кажется, 40 дней?… (Кто-то колотит в дверь кулаками…) Стало быть, еще 40 дней впереди…

– Ты слышишь меня, Тудор? В дверь стучат! – трясла его за плечо мать. И потому как он – бывший матрос и шофер первого класса, он поднимается, идет к двери. Снимает щеколду. Дверь открывается… Стой, Тудор, где же ты, мамин жених, где посаженый, тьфу ты?! А на пороге… кто?

5

На пороге стояла невеста.

И так как все только что думали о другом, а вернее, именно потому, что им только что было страшно и все они абсолютно о другом думали, теперь они без всякого перехода, гневно и вызывающе-весело уставились на невесту: «Что ей здесь надо? Виданное ли дело, чтобы невеста пришла на брачные переговоры о ней? Это прямое нарушение обычая! Но может, случилось что?… Или кто-либо из старших вызвал ее сюда?…

– Здравствуйте… – произнесла она еле слышно.

Вид у нее был растерянный, немного испуганный. Точно она дверью ошиблась и вовсе не ожидала застать своих родителей в этом доме!

И будущая свекровь, как хозяйка этого дома и мать жениха, постаралась ей возможно мягче ответить:

– Здравствуй, детка! Эта бешеная собака, надеюсь, не укусила тебя?…

– Собака?… Ей уже пора ко мне привыкнуть… Хотела ее погладить, а она вдруг залаяла…

Что там собака!.. Вот и жених появился в дверях. Теперь она как за каменной стеной, ведь это он вызвал ее сюда… Да и сама – не маленькая, двадцать два недавно стукнуло. И уже год проработала воспитательницей в детском саду, теперь вот переводят в школу-интернат райцентра Унгены, словом, вполне самостоятельный человек. А посмотришь со стороны, ей-богу, сельская, застенчивая девчушка, только что получившая строгий нагоняй от любящего папаши: «Там, где собираются взрослые, мамина и папина детка, там нечего делать ребенку… В конце концов это стыдно! У старших свои разговоры, свои дела и, если хочешь, даже секреты!..»

И вот для нее уже нет недоступных и заманчивых взрослых секретов…

Однако глядя сейчас на нее, такую робкую и притихшую, какое сердце не отзовется теплом, какой язык повернется сказать грубое и обидное слово?…

«Милая, дорогая моя, да понимаешь ли ты сама, что такое НЕВЕСТА?! Это неземное, необыкновенное существо, ведь в нем втрое, вчетверо больше стыда и страха, чем в каждом из нас! Недаром же, бывает, самой воспитанной, самой стеснительной девушке в сердцах говорят: „Ну, что ж ты, голубушка, расселась, словно невеста!.." Стало быть, понимают, что невеста – это уже вообще что-то из рамок вон выходящее, ведь бывает невестой женщина только раз в жизни своей…“

Так думали родители и уже смотрели на свою своевольную дочь поспокойней, помягче…

«Девочка наша, ведь мы, старшие, любим тебя и собрались сюда для чего?… Чтобы твое счастье устроить! И незачем тебе было сюда приходить, то есть и теперь, конечно, никакой беды не случится, а все же не нужно бы!.. Ведь люди думали тысячи лет, прежде чем до свадебных обрядов додумались, и лучшего, ей-богу, ничего не нашли… И не бойся, глупенькая, приведет тебя в это г дом в день свадьбы красочная процессия – подружки и дружки, музыканты и посаженый с женихом, а впереди тебя приданое понесут с веселыми прибаутками, с прихлопыванием да приплясываньем!.. Маленькая наша, зачем же ты, словно нищенка, приходишь сюда, сама себя обобрав, самых главных, самых красивых радостей не дождавшись?! И уж поверь нам, горькому нашему опыту верь, не все тебя хорошо поймут, так вот, как мы. Найдутся злые люди, увидят тебя и выставят на позор, скажут: „Невиданное, небывалое дело! Ни стыда, ни совести нет у нынешних невест… в день сговора сами к жениху бегают…“

Она слов этих не могла слышать хотя бы уж потому, что они не были сказаны вслух. Но, видимо, почти то же самое она теперь сама себе говорила… Стояла в дверях ни жива, ни мертва… Так что родители, глядя на нее, не на шутку встревожились.

«Может, ее все же испугала собака?… Что случилось, доченька? Дом загорелся? Умер кто?… Какая нечаянная беда с неба свалилась на наши бедные головы… Мы сидим здесь и твое счастье устраиваем. Трудный сегодня день: поймем ли друг друга, породнимся ли?… Быть свадьбе или не быть? Ты же являешься сюда как гром среди ясного неба… Может, передумала? Так скажи об этом прямо, переговоры еще не закончены, а честно говоря, еще и не начаты…»

– Тудор, сынок, – говорит мать жениха, – принеси стул для Нины… разве в этом доме нет больше стульев?…

А мать невесты молчит. Может, ее дочка постоит-постоит и уйдет, а сговор как ни в чем не бывало продолжится и не будет нарушен дедовский, красивый обычаи?… И в то же самое время жалость раздирает ее материнское сердце: «Видишь, мамина детка… Разве можешь ты понять, чего стоит мне это молчание?…» Наконец она не выдерживает, обнимает дочь и спрашивает со слезами:

– Ну, что там случилось?

– Раз пришла, стало быть, что-то случилось, – отвечает жених независимо, внося в комнату стул. – Садись, Нинуца…

– А может, у молодых здесь свиданка назначена и мы им мешаем?! – выплеснул Никанор распиравший его гнев жениху в лицо.

Большей насмешки, оскорбленья, обиды, видимо, никто не слыхал на свадебном сговоре! Родители невесты головы опустили, тесть даже закурил папиросу: «И посаженого нет… Какой уж тут сговор?! И речи не может быть… А дочь наша, пожалуйста, сидит рядом с этим… матросом, будто они век свой прожили вместе! А там поди знай… Господи, что за времена? Что за порядки такие… Что за мерзость?!»

Молчала невеста, молчал жених, молчали и все остальные. Сейчас они, должно быть, не помнили недавние свои рассуждения о любви и о смерти. Конечно, одно дело разговоры вообще, другое – твоя собственная любовь или смерть… Куда подевались их выдержка, хладнокровие, важность, всезнание и всепрощение (ох, тресни земля и поглоти нас!) – все происходит как раз не так, как мы бы хотели…

Желчные слова Никанора Бостана, казалось, висели в воздухе над этим столом, как, не рассеиваясь, стоят зловонные автомобильные газы над свежевыпавшим снегом.

Вот стало неловко и самому Никанору, и он пытается пойти на попятную:

– Я думал, может, вам захотелось пойти в кино или на танцы?

Но жених довольно бесцеремонно обрывает;

– Откуда ты это взял? Видишь, за стол сели…

«Кто его научил так разговаривать?… Во всяком случае, не там, не на его лодках подводных… Будто я сам в армии не служил?! – думает обиженный Никанор. – По Африкам да по Кубам… где его только не носило?… В этой своей полосатой тельняшке, как тигр, бороздил моря-океаны… Рассекал бурные волны, как мы ковыряем ложкой в борще… тьфу! – мысленно плюнул Никанор. – Кто я ему, младший брат или дядя?!»

А мать, как всякая мать, не может не думать о дочери:

– Нинуца, дорогая, тебе было бы лучше надеть то, темное платьице, с длинными рукавами…

А жених ей на это:

– Оставьте, мамаша. Она сама знает, что ей лучше. И что теперь носят…

«Ох, будто не она, мать, родила эту доверчивую дуреху и заботилась о ней двадцать два года!..»

«Этот вихрастый, в синюю полоску, забрал ее в руки и поучает будто ему одному на белом свете известно, как себя должна вести моя дочь, что должна говорить и во что одеваться!..

Смотрите, на глазах у всего честного народа он берет ее за руку и держит, точно слепую!.. О, господи… о чем мы только что говорили?… Кто еще ведет себя так в нашем селе: плюет на людей, насмехается над святынями?… Вурдалак… самый настоящий, честное слово!..»

Теща не отрываясь смотрит на жениха, она совершенно опешила. А тот поднимается с места, расправляет свои могучие плечи матроса и шофера первого класса в высоко над головой возносит на три четверти выпитую бутылку:

– Зачем мы здесь собрались? Чтобы пить-веселиться… Поэтому я предлагаю всем выпить. А ну, поднимем стаканы! Сговор наш вылетел в тартарары!.. Какой еще сговор? На кой ляд, я вас спрашиваю, нужен мне посаженый, когда вот она – моя дорогая невеста, рядом со мной!.. Теперь выслушайте меня, я вас весь вечер слушал и смотрел вам в глаза… и ни черта в них не увидел, кроме… Да простите меня за резкость – говорят, есть понятия: непроходимой тупости и сытой тоски!.. А каким тоном, как самодовольно и важно, словно из желудка, рассуждают эти понятия о жизни… Я вам точно скажу… Так любит человек потрепаться за стаканом вина, чтобы время убить. А я свое время дальше убивать не намерен. Хочу жить. Каждое мгновение. Ибо жизнь состоит из мгновений. И сама она – мгновение по сравнению с вечностью, как сказал какой-то философ. И я это принадлежащее мне лично мгновение, вы слышите, почтеннейшие, никому не отдам! Этому меня научили: руль, океанские просторы, машина, иностранные женщины, скорость, спешка, заграничные фильмы и еще многое такое, о чем я не стану здесь говорить. А теперь, верчу ли я баранку, ласкаю ли женщину, – я прежде всего удовольствие получаю, имею на это право, – между прочим, сам себе зарабатываю на жизнь… «Такой уж мне выдался круг», как абсолютно верно заметила бабушка! Но какой именно круг? Вот в чем вопрос… А круг – это эпоха, в которой ты родился… Это рубашка твоя! А посему предлагаю всем закруглиться и выпить. Мамаша… Папаша… – чокнулся он своей бутылкой с тещей и тестем. – Поднимем стаканы! И ты, бабушка, и вы, тетя… Что вы такие хмурые, словно на поминках у… – Он бы непременно сказал, у кого сейчас они могли бы быть на поминках, но посмотрел на остатки водки в бутылке, зачем-то поболтал их и сказал матери: – Мам, посмотри, там в буфете стояла бутылка «Московской». А от вина меня, не знаю почему, мучит изжога… – А затем снова к сидящим за столиком, как заправский тамада на интимной пирушке в фешенебельном ресторане: – Дорогие и горячо любимые родичи! Предлагаю вам выпить за наше совместное с Ниной решение… – И после паузы, оценив произведенный этими словами эффект: – Мы решили с Ниной никакой свадьбы не делать!

«Дорогим и горячо любимым родичам» показалось, что чего-то они недослышали… В первую секунду оцепенели – вероятно, так цепенеешь, когда вдруг пуля со свистом врежется в стену совсем рядом с твоей головой…

«Что он сказал?… Как же это – не делать никакой свадьбы, а что же делать?! Для чего мы здесь сидели целое воскресенье?… Он что, издевается, дураками нас выставляет?… Значит, он заранее что-то готовил? Ах, вот почему не пришел посаженый!..»

Никанор насупился, пошевелил пальцами правой руки, будто они у него затекли… Тесть уставился на тлеющий огонек папиросы: «Гори, брат, гори… больше нам ничего не осталось!..» Жена Никанора начала вдруг с жаром завязывать себе косынку вокруг шеи, совсем как девочка перед тем, как сесть на качели… Бабушка решила сделать вид, что она что-то жует, хотя во рту у нее не осталось ни единого зуба, да и вообще крошки там не было в данный момент… Мать невесты перевела взгляд с мужа на жениха, потом на дочь-невесту и снова на мужа. Казалось, она вот-вот закричит: «Караул, люди добрые, убивают!..» Или чуточку точнее и проще, но не менее горячо: «Вот, муженек, тот самый вор, который разорил и ограбил наш дом!»

И только невеста, пристально всматриваясь в пустое блюдо из-под холодца (словно там копошился рой каких-то никому не ведомых крылатых муравьев?…), время от времени поднимала на своего суженого сияющие счастьем глаза. И так ярко светились в них любовь, восхищение, восторг (ей-богу, зависть берет!), безотносительные ко всему, что бы он ни говорил и ни делал…

– Как это так… решили не делать свадьбы? – произнес с кривой усмешкой Никанор… Взглянул на свою двоюродную сестру, мать жениха… Та сидела с опрокинутым совершенно несчастным лицом: «Сама ничего не могу понять, братец!..» И притом, бедная, еще пожимала плечами…

В это время жених, на короткий миг отлучившийся, о треском выставил на стол три бутылки «Московской».

А Никанор поспешил перейти в наступление, пока еще не поздно:

– Обожди!.. Если рвешь дело, то позови посаженого. И скажи ему, что рвешь. И пошли его…

– И пошлю. Непременно пошлю. За чем дело-то стало, но я бы хотел, чтобы при этом были только свои, – успокоил его жених.

«Нет, вы только послушайте!.. Он все рвет, еще и посаженого обматерить обещает, заставляет всех краснеть и при этом говорит: „Хочу, чтоб были только свои“?!»

– Я должен вам сообщить одну маленькую деталь… «Слыханное ли дело? Де-таль!.. Собрал полный дом гостей, заставил мать угощенье готовить, а потом всем предъявляет какую-то маленькую… деталь? Ну, я ему покажу… Дай только гости уйдут, изобью! – думал Никанор в бешенстве. – Тьфу, да я ему в лицо плюну!..»

Но бывший моряк, ныне шофер первого класса, все видел, все понимал и уступать инициативу не собирался. Он напал первым:

– Да, да! И нечего тебе, дядя Никанор, куражиться над людьми!.. Что ты там пожимаешь плечами? Никакой свадьбы не будет, я сказал – и крышка!.. Однако это не значит, что мы расстаемся…

«Ах, вот значит, она – главная новость?…»

– Я понимаю, наш ультиматум… – продолжает жених.

«Ого, уже ругается матом!..»

– …вы постараетесь не принять. Начнете возмущаться, уговаривать, плакать. Но все напрасно. По глубокому Нашему убеждению…

«Подумайте, у них свои убеждения?!»

Жених перевел дух и как бы начал издалека:

– А как устраиваются у вас свадьбы?… По этим вашим обрядам… Честное слово, они больше похожи на сборище пьяных вандалов, чем на свадьбу!..

«А это еще что такое: „ван-да-лы“?!»

– Жених с невестой сидят в центре стола, словно на привязи. То и дело их понукают, как жеребят на прививке у ветеринара: «Целуй руку вот этому… твоему крестному!» А мне глубоко наплевать, что я вами крещен в несознательном возрасте! А если мне стыдно, что я – крещеный?! Что вы на это ответите?… Вот когда хотели меня принимать в партию, еще на подлодке, я думал: «Что писать в своей биографии? Нельзя же умолчать об этом позорнейшем факте!» И я извинился перед людьми и взял свое заявление обратно… Но я ничего не забыл, ничего не простил – и вот теперь отказываюсь участвовать в ваших пошлых обрядах, которые унижают личность и только плодят лицемерие!.. Жених с невестой не празднуют свадьбу, а ублажают гостей, исполняют ваши пьяные прихоти!.. Зачем же я ее, – жених осторожно обнимает за плечи невесту, – мою подругу, навеки поставлю на позор и на пытку? Вот, скажем, мы сидим с ней, как сейчас, а какой-то из гостей, скажем Лимарэу, наш сосед, между прочим, хотя и пьяница беспробудный, но ваш кум, мама, – попробуй-ка его не позвать!.. – поднабравшись как следует, так, что уже и лыка не вяжет, уставится на меня, на невесту и своим слюнявым ртом завопит: «Горько! Горько!» И я обязан выполнить эту прихоть пьяного идиота?!! И вообще, с какой стати целоваться на глазах у людей?!

– А меня тошнит, глядя на вас! Когда вы целуетесь под заборами, на улице, среди людей, не раз видела!.. – вскочила как ужаленная жена Никанора.

– Это мы целуемся?… – удивился пораженный жених.

– Да вот хотя бы вчера, на кишиневском базаре, двое таких волосатых, как ты, целовались среди бела дня!..

– Замолчи!! – заорал на жену Никанор. – Это же был не Тудор… – И он мягко кивает племяннику: – Продолжай.

– Не стану я, тетушка, выполнять прихоти пьяного Лимарэу, – уже несколько успокаиваясь, объяснял ей жених, – и вообще шутом быть не желаю… а то ведь и рассердиться могу! – И улыбнулся своей дорогой тетушке, которая когда-то в детстве таскала ему в фартуке майские черешни из колхозного сада. – Зачем ей; невесте моей, пускать слезу, уходя из родимого дома, когда она этого часа по закону природы, по законам социологии ждет не дождется? Чтобы соседи ее дурой не обозвали? Будто, если она поплачет, сразу и поумнеет!.. – И вздохнул глубоко: – А по-моему, все это похоже на цирк… И, если хотите, я вам всем куплю билеты на представление.

Отец невесты забыл про папиросу, которая, казалось бы, только что более всего занимала его. Он сейчас старательно думал, и постепенно его охватывало какое-то странное чувство, не то уважения, или, может быть, робости перед зятем: «Вот вам, пожалуйста, вполне зрелый и современный мужчина, и он идет ко мне в сыновья… больше всего меня удивляет, что он только нашел в моей глупенькой девочке?… Послушайте его – адвокат, да и только!.. Этот не то что сельской учительнице, профессорше может запудрить мозги! И ничего удивительного… Побывать глубоко на дне океана, где-то у самой Африки… конечно, тут можно и призадуматься: крещеный или некрещеный… кто там есть – бог или черт!.. Нет, недаром говорят, после всего он и в райцентре сделался заметной фигурой, возит начальника пожарной команды…»

А y матери невесты застрял комок в горле, и она никак не могла его проглотить:

«Ах, зачем я растила эту чужую мне девушку?! Зачем готовила ей приданое? Ночей не спала, во многом себе отказывала, недоедала, все копила-копила… Теперь она меня знать не хочет… Нет, постойте, почему жених завел разговор о крещении? Видимо, он не хочет венчаться?… Если это так, я ее задушу…»

А Никанор уже быстренько про себя порешил, как перевести всю эту баталию в шутку:

«Пожарники, как и военные, подчиняются приказам и носят форму… Свадьба, постойте-ка, как это племянник ее обозвал, – сборищем? Похоже на то… Собирается разный народ, отсюда и опасность пожара… Ах, вот оно что! Стало быть, мы приглашаем на свадьбу начальника рай-милиции и начальника пожарной команды! „Очень вас просим, товарищ майор, придите на свадьбу… Мы сами позаботимся о песке, вы прикатите на двух пожарных машинах… В случае чего – будем поливать? Не волнуйтесь, Потушим! Мы – люди простые, работящие, привычные Ко всему…“

А мать жениха думала про себя, как в таких случаях думает немолодая вдовица:

«Нет, они просто стесняются нас: мы – крестьяне, они – горожане… Людям, пожившим в городе, не по нраву сельская грязь и пыль… Да и нового дома мы им не успели построить, как некоторые…»

Жених же ораторствовал:

– Сейчас по всему свету идут социально-сексуальные революции! Что это значит? А вы почитайте «За рубежом» – увидите: толком не знает никто, но участвуют многие… Единственно разумное: людей больше не загоняют в брачное стойло, как каких-нибудь бессловесных скотов!.. И это я одобряю – живите и размножайтесь.

«Господи, что он несет?! Мы родились на этой земле, она нас кормит, и она нас принимает в себя, когда мы умираем… Отнесись же и ты снисходительно и благородно к людям, родившим, воспитавшим тебя!..»

– В Италии, говорят, наконец разрешили разводы. А в Китае и вообще в Азии противозачаточные средства раздают населению бесплатно.

«В трудные годы мы растили тебя. А иногда, когда дров даже не было, мы своим горячим дыханием тебя согревали, как это делают с воском, разминая его меж ладонями, очерствевшими от работы… И мы искренне верили, что ты вырастешь лучше, умнее нас и добрее нас. И заменишь нас после смерти…»

– А в Англии и Америке, говорят, последние годы развелись какие-то хиппи; ну, эти вообще живут бессистемно, этого я тоже не одобряю. Я за разумное и свободное супружеское содружество. Я, например, Нину очень люблю и хочу с ней встречаться. Ну и встречаемся! А у вас – обязательно штамп, и без этого штампа нельзя. Так вот, я плюю на штамп! И ты, Нина, тоже! Прав я или нет?

Невеста молчит.

– Ну и с недавних пор мы решили, да! Мы хотим свое чувство проверить, потому что без всяких штампов верим друг другу!..

А его старшие: мама родная и престарелая бабушка, думали: «В чем дело? Что происходит?… Кто этот человек: грубый, жестокий, напористый, необузданный, дикий?… И это наш жених дорогой?… Как же это мы его проглядели… Свою кровь, свою плоть?… Может, еще не поздно повлиять на него своим снисхождением, мягкими, полными понимания словами?…»

– Мы будем жить просто так, а когда у нас появится маленький… вот тогда мы вам настоящую свадьбу устроим! Такую свадьбу, что вы закачаетесь! Созову своих приятелей со всего белого света, кое-кто еще плавает… Вот, например, в Рэдэнах, по соседству с Унгенами, живет Лаптеакру, он видел своими глазами, как в американских прериях укрощают диких мустангов. Он вам об этом расскажет на свадьбе!..

«Отчего это нынешняя молодежь делает из своей жизни норовистую лошадь и все непременно пытается с хвоста вскочить на нее?… Нравится вверх ногами лететь через голову?… Действительно, дикие забавы американских прерий, езда на мустангах!.. И ломают себе люди по-глупому ребра и поясницу. Безудержно хохочут и плачут на хребте у животного… ни в чем не повинного, бедного!.. А посмотри-ка на всю эту петрушку глазами невинного существа, хотя бы того же мустанга: куда ему, бедному, деться, все меньше остается на нашей планете и прерий и джунглей?…»

– А в Кишиневе живет Гарик Хлябинский, бывший моряк торгового флота. Он, бывало, как попадет в Испанию, сейчас же идет на корриду, и эти бои быков изучил не хуже испанцев! За это одна прогрессивная миллионерша напечатала его фамилию на афише, среди известных матадоров Испании! Любитель же он! Так вот, Гарик Хлябинский тоже обещал приехать на свадьбу и устроить здесь, на площади возле сельмага или уж, на худой конец, в нашем дворе, показательную корриду!

«Вот, пожалуйста, теперь он нам в лицо издевается, посмотрите-ка на него!.. В руке горящая папироса, встал над столом, орет, как испорченный телевизор, трясет своими могучими телесами под полосатой тельняшкой… Будто он не в доме у своей матери, а где-нибудь на берегах Океании, и ему хочется позабавиться над обалдевшими аборигенами, которые таращат на него глаза, не понимая ни слова…»

– Сложней всего подыскать подходящего для корриды бычка… Но я, между прочим, держу одного на примете, красного бугая… совсем как на той афише!

Родичи озадачены, не знают, что говорить и что думать: «Ничего подобного мы не допустим… Надо об этом прямо сказать, сию же минуту! Красного бугая, о кото– ром полосатый сказал, придется убить, сдать на мясокомбинат в счет мясопоставки… не хватало нам только корриды в нашем селе!.. Избави нас, господи… А этого горлопана и умника в матросской тельняшке мы удавим собственными руками, он из нашей породы, наших дорогих кровей, малость, правда, подпорченных, между прочим любовью, которой мы его окружали на каждом шагу… Вот и вырастили мустанга… А что такое мустанг?!»

– Что такое свадьба? – продолжает жених. – Свадьба есть первый шаг, который делает человек к самостоятельной жизни… А если так, то разрешите нам наше интимное дело устроить демократически! Не надо нам свадьбы! Ну что, скажите, в этом плохого? Уж если вы разрешили, чтобы мы взяли друг друга… согласились на брак, теперь уж, пожалуйста, не мешайте нашей совместной идиллии!.. Ведь я почему не позвал посаженого?… Там, где двое, там третий… появится. И для этого вовсе не нужен четвертый!.. Не волнуйтесь, четвертого мы вам тоже родим, но, конечно, не сразу…

Родичи смотрели на эту пару с грустью и думали: «О нем и говорить нечего… А посмотрите-ка на нее. Сидит, как пленница, со стыдливо опущенными глазами… пленница? Как бы не так! Вторая Волоокая, только помоложе и с невинностью на лице! Погодите, вот нарожают они и вырастят деток, во всем на себя похожих… и останется только – крестным знамением креститься, глядя на них!..»

– Смешно, – продолжал жених, – смешно и глупо участвовать в ваших обрядах!.. Посыпать зерном жениха и невесту… Разламывать калачи над их головами… Платки, полотенца, кольца, дары и подарки; сюда же еще посаженый, друзья жениха, подружки невесты, дружки или дружки?., шаферы или шафере, или наконец просто шаферы?! И среди особо приглашенных, конечно, тетушка Кира, она напомнит, как лечила меня в детстве от лихорадки и от ангины?… Прин-ци-пи-ально!.. Слышите, повторяю, мы с Ниной прин-ци-пи-ально не хотим свадьбы!..

И здесь Никанор, как мог, осадил его:

– Пожалуйста… ваше дело!.. не надо… но только… хочу спросить у тебя: где ж ты думаешь жить дальше?

– Как это где? Тысячи раз говорил: квартиру мне дают на работе!..

«Он либо дурак, либо сроду так… либо нас круглыми дураками считает! – думал Никанор. – Ладно, я готов потерпеть… Он пока молодой и здоровый, как бык, – стало быть, умный… Ничего, мало ли кто записывал нас в идиоты? А теперь вот и наш племянник любимый куражится… ему, видишь ли, прин-ци-пи-альность не велит свадьбу играть!»

– В последний раз спрашиваю, где ты думаешь жить, парень?! В лесу или среди людей?! А ну, со всей своей принципиальностью говори!.. – крикнул Никанор.

– Что ты хочешь этим сказать? – захлопал глазами племянник. – Что-то я не понимаю тебя…

А мать его со своего места пролепетала:

– Тудор, дорогой… может, вы передумаете…

– Ах, оставь, мама, – устало ответил жених. – Поздно думать о свадьбе, когда у невесты уже четвертый месяц беременности… о пеленках самое время подумать! – И вдруг, неизвестно чему возмутившись: – Или ты думаешь, что я пьяный?!

Отец невесты медленно, с достоинством поднялся со стула. Сказал мягко жене, сознавая всю безнадежность своего положения:

– Пойдем, дорогая, домой… – И к дочери, поглядев па нее через силу: – Вставай… поднимайся… – И обратившись не то к Никанору, не то к матери жениха, чуть слышно добавил: – Простите нас… мы не знали, что… невеста у нас…

Может быть, он собирался сказать «порченая», но сдержался, и правильно сделал!.. Ведь по всем старинным понятиям жених имел теперь полное право отказаться от брака. Более того, мог на все село ославить невесту, так что никто и никогда не возьмет ее замуж. И в данном деле совершенно не важно, что он главный виновник, ибо такова уж его доблесть мужская; а достоинство и доблесть невесты, что бы там ни было, но оставаться девушкой до свадьбы!.. Теперь вся надежда у тестя была на сознательность жениха, ведь ему, слава богу, «глубоко плевать» на все дедовские обычаи?…

«Вот ведь он, – думал тесть, – не взял назад свое слово? Соглашается жить с невестой и даже обещал расписаться после рождения ребеночка… Господи, только бы обещанья не нарушил!..»

А с другой стороны, тесть подумал-подумал и успокоился: «Нина моя – самостоятельная, работящая девочка… воспитательница в детском саду. Сама родит – сама выкормит, а мы ей чем можем – поможем… поднимем на ноги внука!.. И никто ей не нужен… Сколько их, в нашем селе, оставалось сиротами? Сам рос сиротой – и ничего, получился…»

И опять же, посмотрев на них и даже залюбовавшись: «Ах, какая славная пара!», – тесть думал: «А они, пожалуй, крепко любят друг дружку… Уж пускай без свадьбы живут, по своим дурацким законам! Каждый по-своему с ума сходит…»

В этот самый момент подала голос бабушка жениха. Собственно говоря, не то чтобы подала голос – заголосила, как по покойнику:

– О-ох!.. позор на мою старую голову… о-о-ох!..

– Обождите, что с вами, что здесь происходит? – пискляво заверещала жена Никанора. – Ведь мы с вами живы-здоровы, никто не умер, дорогие товарищи?! – обратилась она к семейству невесты, потом к жениху обратилась: – Ты что делаешь, а, не видишь? Дорогих людей выгоняешь из дому. – И начала зачем-то развязывать косынку на шее, как если бы сейчас собиралась броситься в воду. – Тудораш, а ну отвечай: свадьба это у тебя или цирк? А ну решай – цирк или свадьба?!

Мать невесты молча плакала.

Мать жениха плакала вполголоса…

Бабушка – в голос:

– А ведь я… когда умру… никто даже «ох» не вымолвит… возьмут меня и выбросят, словно падаль, на свалку!..

Тут и невеста прижала руки к лицу, заплакала: громко, безудержно, по-детски захлебываясь, навзрыд…

Жених попытался ее утешать. Руки старался от лица отнять, ему почему-то казалось, как только это удастся – ока успокоится… но ничего с ней поделать не мог! Конечно, с помощью поцелуев это у него быстрее бы получилось, но разве на глазах у родителей будут те поцелуи?… И вот он ходил вокруг нее, громко рыдавшей, и беспомощно, как маленький мальчик, упрашивал:

– Ну, милая… ну, хорошая… ради бога! Сделаю все, что захочешь… Ну хочешь, эту дурацкую свадьбу сыграем?! Милая, родная, скажи только.

И она ему сквозь рыдания:

– Как же… свадьбу… когда и посаженого… нет… и мама с папой… домой забирают!..

– Как это забирают?… А наш посаженый, дядя Никанор, где?! Самый лучший в селе! На свете – единственный… согласен, дядя Никанор, быть у нас посаженым?…

Но вместо Никанора невеста, правда с трудом и сквозь слезы, но все же как-то слишком поспешно, сказала:

– Согласна…

И только она это сказала, Никанор (откуда что взялось – плечи расправил, грудь колесом и вроде бы сразу стал ростом выше!) как гаркнет, не то чтобы на племянника и его невесту, нет, на собственную свою половину:

– Садись, мать! – А та не слышит, опять платком своим занялась, теперь зачем-то совсем его с головы снимает, гребень вынула, уж не собирается ли прическу делать – в таком случае это надолго, теперь хоть всех святых выноси – по пословице: «Дом – горит, баба – чешется!» И тут муж еще отчаянней на нее завопил:

– Слышишь ты меня или нет?! Оставь платок в покое, садись!..

А тут невеста испугалась его крика и села… Жена Никанора собиралась ей что-то сказать, но глянула на мужа и… рядышком с ней присела. И сидели они, как две испуганные школьницы. Странное дело, крик Никанора тотчас успокоил и бабушку жениха. Она только еще разок всхлипнула для приличия и смолкла…