Текст книги "Первая командировка"

Глава четырнадцатая

Какое-то подразделение армейского интендантства, ведавшее продовольственными делами, занимало только первый этаж здания. Когда Самарин вошел туда, подумал, что попал в обеденный перерыв: в коридоре никаких признаков жизни. Приоткрыл одну дверь – пустые столы и никого. Приоткрыл другую – то же самое. Приоткрыл третью и увидел высокого военного, стоявшего к нему спиной перед раскрытым окном, за которым шумела улица.

– Можно?

Военный вздрогнул, резко обернулся и, видимо, страшно удивился штатскому гостю:

– Да…

– Меня направили сюда из гебитскомиссариата.

– Проходите, садитесь, – сказал офицер и тоже сел за стол. – Что у вас?

– Я представляю гамбургскую торговую фирму «Раух и сын». Я и есть сын. У себя на родине мы занимаемся оптовой продажей кожи интендантству. Отец послал меня выяснить здесь возможность оптовых закупок кожи.

– Возможность есть, нет кожи, – улыбнулся офицер. – Тут поработали русские. А теперь и мы год не спали.

– Так я и знал! – сокрушенно произнес Самарин. – Я говорил отцу: откуда быть коже, если там идет война? А он заладил одно: фюрер завоевал нам эти земли не для престижа, а во имя благополучия немцев.

– Ну что же! Видимо, это тот случай, когда и вы правы, и ваш отец тоже. Сейчас, когда идет война, здешним крестьянам не до разведения скота. Но когда война кончится, все эти места будут работать на нас. – Немец сказал это вроде и серьезно, и вместе с тем с еле уловимой иронией.

Самарин внимательно наблюдал за ним. Немцу было лет сорок. Породистый, голубоглазый шатен. Звание – капитан, но знаков интендантской службы не носит – наверное, стесняется своей тыловой должности, и тогда возможно, что он военный не профессиональный, а призван из резерва. Об этом говорили и его белые холеные руки. Узнать бы, что он делал, находясь в резерве!

– А мясо на местном рынке бывает? – спросил Самарин.

– Редко и плохое. Но любой рижанин с деньгами ест мясо высшего сорта, ему везут его из деревни собственные поставщики. С этим «черным рынком» мы пытаемся вести борьбу.

– В общем, ясно, я приехал зря, – вздохнул Самарин, хотя на самом деле радовался, что все идет так, как и ожидалось.

– О каком количестве мяса может идти речь? – вдруг спросил капитан.

– Потребность безгранична, – ответил Самарин и затаил дыхание. В схеме выхода на всякое гитлеровское начальство главный расчет был на прославленное его корыстолюбие.

– Хорошо, что ваша фирма уже имеет дела с военными организациями, – сказал капитан.

– А разве это что-нибудь меняет?

– Меняет. И даже очень, – ответил капитан, и в глазах у него блеснуло непонятное оживление. Самарин ждал объяснения, но услышал неожиданный, но все сказавший ему вопрос капитана: – Вы обедали?

– Только собирался.

– Я приглашаю вас. Там мы и поговорим. – В глазах немца оживление не гасло.

– С удовольствием, но при условии, что счет оплачиваю я…

Немец привел Самарина в подвальный ресторан неподалеку, на углу улицы Мельничной и Вальдемарской. О существовании здесь ресторана под названием «Фокстротдилле» Самарин знал, но сейчас этого названия у ресторана уже не было.

Здесь капитана знали, и им сразу предоставили отдельный кабинет. Немец заказал обильный обед с вином.

– Между прочим, до того как надеть этот мундир, – начал рассказывать немец, – я тоже имел отношение к коммерции. Работал чиновником в лейпцигском промышленном Рейхсбанке. Но в тридцать девятом пришлось надеть мундир и отправиться в Польшу. При этом мне страшно не повезло. Другим достались Варшава или Краков, а я попал в ужасающую дыру, где население гордилось только тем, что в их местах брала свое начало река Висла. Там не было даже красивых полек. – Капитан засмеялся.

– Зато вам повезло теперь… Рига вполне европейский город.

Немец промолчал. В это время кельнер принес им жаркое.

Когда он ушел, немец, вогнав вилку в сочащийся кровью кусок мяса и смеясь, сказал:

– Ну вот вам и отличное мясо!

– Беру, но этого мне мало! – тоже рассмеялся Самарин.

– Много есть мяса, говорят, вредно, – покачал головой немец и серьезно добавил: – А не очень много достать можно.

Самарин смотрел на него вопросительно.

– Но при условии из двух пунктов, – продолжал немец. – Первый пункт – должен быть документ, что ваша фирма снабжает мясом какие-то военные учреждения. Пункт второй – бесплатно помогать я вам не буду. Коммерция так коммерция, со всеми, как говорится, вытекающими из нее… – он улыбнулся, – документами…

Самарин помолчал, подумал и ответил:

– Пункт второй – естественный, и напоминания о нем не требовалось. А вот пункт первый… не знаю… Я должен связаться с отцом… может ли он получить такой документ.

– А тут, может быть, помогу вам я. Возможно, что такой документ вы получите и здесь.

Весь их дальнейший разговор был попросту торгом по поводу размера вознаграждения капитана. Он проявил в этом и сноровку, и настойчивость. И было очевидно, что подобный гешефт был для него не в новинку. Но и Самарин тоже очень решительно отстаивал интересы своей фирмы. Кроме того, что ему было не нужно, чтобы дело это немедленно двинулось, он обязан был продемонстрировать истинно немецкую расчетливость. Словом, они никак не могли окончательно договориться.

Тогда немец, очевидно, чтобы не упускать рыбу из сети, предложил дать ему аванс с условием его возврата в случае, если сделка не состоится. Попросил тысячу рейхсмарок. Сошлись на пятистах. Самарин вручил ему деньги и получил расписку. В эту минуту он узнал фамилию интенданта – Фольксштайн. Эту фамилию немец поставил на расписке.

Договорились, что Самарин свяжется с отцом по поводу процента дохода Фольксштайна, так как брать это на себя он боялся.

– Ну вот… теперь можно поговорить и о чем-нибудь другом, – облегченно произнес Самарин. – Например, как тут поинтереснее провести вечернее время?

– Это как везде, – сказал Фольксштайн улыбаясь. – Интерес зависит от суммы, которую вы хотите и можете на это истратить. В этом смысле Рига действительно вполне европейский город.

– Но и не Париж. По моему первому впечатлению, латышки удивительно лишены шарма…

– Но здесь немало прелестных наших соотечественниц, которые очень скучают. Я вас познакомлю.

Так… договорились и об этом. Теперь разговор об очень важном.

– Хорошо, с мясом все ясно, – начал Самарин. – Хотя я уже вижу, что больших закупок сделать не удастся. И все-таки главная моя цель – кожа.

– Насчет кожи я выясню.

– А что же тут можно купить еще?

– А что вас интересует?

– Ну… – замялся Самарин. – Мне говорили, что среди местного населения есть очень богатые люди. У них… – Снова Самарин сыграл нерешительность: – Будто у них могут быть драгоценные вещи: камни, золото.

– Опять вы забыли, что до нас здесь целый год орудовали русские, а они большие специалисты по ликвидации чужих богатств.

– Но что-то все же осталось?

– Самых крупных богачей русские попросту увезли к себе в Сибирь.

– Зачем?

– Наверно, чтобы затем спокойно забрать себе все, что этим богачам принадлежало. Остались только евреи, но ими занимается гестапо и СС, и туда лучше не соваться.

– Ладно. А не евреи?

Фольксштайн задумался.

– Весь вопрос, как найти такого перспективного латыша, – сказал он наконец.

– По секрету… – Самарин наклонился через стол к немцу и тихо сказал: – Наша фирма имеет некоторый опыт. Мы в этом направлении славно поработали в Бельгии. Может, мне все-таки попробовать?

Фольксштайн снова задумался, и Самарин понимал, что сейчас немца беспокоит только одно: как, ничем не рискуя, приклеиться и к этому делу?

– Вот тут, если дело у нас пойдет, можно выручить большие деньги, – продолжал Самарин. – А без вашей помощи я не обойдусь и в этом.

– Очень большой риск, – тихо обронил немец.

– В чем? – удивился Самарин.

– Этот товар интересует слишком многих из… – Фольксштайн глазами показал на потолок.

– Но это уже зависит от того, как мы с вами поведем дело! – энергично возразил Самарин. – В Бельгии мы с отцом великолепно обошли эту опасность.

– Как? – живо поинтересовался немец.

– Мы не забывали делать кому надо хорошие подарки. Вы поймите, господин Фольксштайн, это дело всегда пахнет такими доходами, что подарок в тысячу марок или даже больше – не проблема.

Самарин видел, что немец крайне заинтересован, но еще не верит в его возможности и вдобавок явно боится.

– Давайте договоримся так, – продолжал Самарин. – Я начну это дело сам, и, если товар этот разнюхаю, я в порядке пробы совершу первую сделку, и тогда мы с вами решим, как провести это дело вместе в более широком масштабе. Согласны?

– Согласен. Но если вы влопаетесь, мы с вами не знакомы. Это условие категорическое и на все времена! – поспешно проговорил капитан.

– Об этом не следовало и говорить. Это само собой разумеется. Но если вы уж заговорили, такое же условие я ставлю и вам, когда мы будем работать вместе. Договорились?

Вместо ответа немец поднял свой бокал с вином.

Глава пятнадцатая

Самое начало своей работы Самарин мог считать удачным. И снова он благодарно думал о всех, кто разрабатывал легенду. Сейчас только первые шаги по ней, но уже видно, как точно все предугадано.

Задание, которое должен был выполнять Самарин, разделялось на два этапа, но разделение было не во времени – сперва первый этап, потом второй, – оба этапа должны идти одновременно, даже взаимосвязанно, и, какой из них главный, Самарин сейчас определить не может. Этап, который условно можно считать первым, уже начался и будет длиться до тех пор, пока это необходимо Центру. Об этом этапе Иван Николаевич говорил так: «Прибалтика, и в частности Латвия, – это советская земля, это советские люди, и мы просто обязаны постоянно знать, какие процессы там происходят, какая экономическая, политическая и всякая иная обстановка. И ты будешь там нашими глазами и послом нашего понимания жизни и борьбы, ты должен стать своеобразным конденсатором разносторонней информации: собственные наблюдения жизни, немецкой прессы, радио, сведения, полученные от антигитлеровского подполья, информация от немцев, с которыми ты сблизишься, от местного населения. Первичный анализ информации и передача ее в Центр. Ты же понимаешь, что без этого мы не можем планировать завтрашний день наших действий в той же Латвии. Второе твое дело – Осипов. Сам понимаешь, как нам интересен этот тип, ведающий русской агентурой в прибалтийском абвере. То, что мы знаем о нем от попавших в наши руки абверовских агентов, прошедших через него, говорит нам, что это сильный враг, профессионал разведки. Если тебе удастся поселиться в доме, где он живет, это может облегчить тебе первый подход к нему, но и это надо делать с превеликой осторожностью. Все остальное тебе придется решать самому».

Самарин отправился по адресу, который ему дали в Москве…

Вальдемарская улица, 33. Огромный дом, тремя корпусами замыкавший двор и сад. Богатый подъезд с просторным вестибюлем. Зеленый двор прорезают каменные дорожки. По внутренним стенам вьется густой плющ. Здесь живут крупные гитлеровские чиновники. Конечно, никаких объявлений на окнах о сдаче квартир нет.

Самарин решил обратиться за помощью к дворнику дома, пообещал хорошо его отблагодарить. Это привело к результатам гораздо лучшим, чем ожидалось, – дворник предложил поселиться у него.

Как позже выяснилось, он, когда пришли немцы, захватил в этом доме квартиру какого-то ответственного работника советского времени, его обстановку и вещи продал и теперь жил в трехкомнатной квартире, обставленной разнокалиберной мебелью, натасканной им из других квартир. За высокую цену отдавая комнату Самарину, он, видимо, решил и заработать, и жильцом-немцем застраховаться от возможных неприятностей.

Артур Леиньш – так звали дворника – крепкий сорокалетний латыш, происходил из крестьян. Два его брата жили на своем хуторе в Курземе, который они тоже захватили с приходом немцев. До этого братья были у владельца того хутора арендаторами. Сейчас они довольно часто приезжали в Ригу, привозили мясо и другие продукты, которые тайно продавали верным людям за баснословные цены. Квартира дворника фактически была складом продовольствия.

Самарин вскоре познакомился и с братьями своего хозяина. Они были немного моложе его, но такие же, как он, плечистые, наглые и хитрые мужики. Все они неплохо говорили по-немецки – на Курземщине это не редкость.

Однажды Самарин спросил у Леиньша:

– А как же будет с хутором, если вернется из Сибири его хозяин?

– А что мы плохого сделали? – лукаво осклабился он. – Мы ему сохранили хутор. Он за это еще и заплатит нам. А земли вокруг сколько хочешь. – Он помолчал и добавил с хитрым прищуром: – А только скоро он не вернется. До Сибири, знаете, сколько еще?

Самарин поинтересовался, как он стал дворником.

– Что, по-вашему, должность нечистая? – спросил Леиньш, блестя маленькими глазками из глубоких ям. – Так должность-то ценится не по названию, а по тому, что она дает.

На третий день хозяин озадачил Самарина вопросом:

– Зарегистрировать ваше проживание у меня или как?

– Поступайте, как нужно по закону, – ответил Самарин. И тогда Леиньш одарил его признанием:

– У меня с полицией дела тесные, они мне любые противозакония простят.

Дворник, видимо, считал, что с Самариным как с немцем он может быть откровенен во всем. Вскоре он предложил ему дорогую, чуть ношенную каракулевую шубу.

Самарин купил. После этого дворник проникся к нему еще большим уважением. Комнату, отданную ему, дворник обставил разномастной мебелью. Чуть не половину площади занимала двуспальная белая кровать со спинками в виде долек перламутровой раковины.

В прихожей был телефон, который мог Самарину пригодиться. Сверх всего, он находился здесь под надежной защитой хозяина, а это значит – и полиции. В общем, с жильем у Самарина тоже получилось удачно.

Отношения Самарина с интендантом Фольксштайном сразу приобрели доверительный характер. Но и несколько нервный. У немца была прямо патологическая алчность, все его разговоры вертелись вокруг денег. Он злобно завидовал эсэсовцам, которые, по его выражению, задом сидят на золоте, восхищался своим интендантским начальством, рассказал, как один его начальник провел сделку с табачной фирмой и та стала делать для армии сигареты ухудшенного качества, и половина громадной суммы, сэкономленной фирмой на табаке, досталась генералу.

Самарин явно поторопился. Немец теперь о коже и мясе и слышать не хотел, звонил по телефону, добивался свиданий и чуть не требовал, чтобы Самарин немедленно брался за «то чистое дело», так как он, видите ли, выяснил, будто в Риге богатых латышей очень много.

Самарин сдерживал его только страхом перед возможностью попасть под десницу гестапо. Какое-то время это на него действовало. Но однажды он вдруг заявил, будто у него появилась идея, как обезопасить себя от гестапо. Что он придумал – не говорил, и это было очень опасно. Самарин уже имел возможность убедиться – он неумен, а алчность могла толкнуть его на опасные шаги. Самарин предупредил его: если он хочет подключить к делу кого-нибудь из гестапо, то это означает делить прибыль и с тем человеком. Но и это Фольксштайна не остановило.

Он пригласил Самарина провести воскресенье у него на даче на Рижском взморье. Там, сказал он, все обговорят.

Начальное внедрение Самарина в жизнь оккупированной Риги предполагалось провести неторопливо и по наименее опасному пути. Отсюда – коммерция как первичная зацепка за немцев из сферы тыловой службы, где должно быть больше готовых пойти на какие-то спекулятивные сделки. Предусматривалось, что Самарин сразу в коммерцию глубоко не полезет, и для этого в качестве оптового товара, который он хотел бы купить, были избраны кожа и мясо, чего в Латвии к тому времени уже не могло быть. Потом легче произойдет переход на товар иной – ценные вещи.

Фольксштайн своей активностью мог все это нарушить. Однако оттолкнуть его было бы неразумно.

Утром Фольксштайн заехал за ним на своей старенькой дребезжащей малолитражке «опель-кадет», которую он называл единственным даром ему от «мадам Латвии».

Фольксштайн был веселый, без конца тупо острил, подковыривал Самарина, что он-де корчит из себя серьезного дельца, а сам ходит на привязи у папы, и предлагал занять у него немецкой решительности. Что-то не нравилось Самарину это развеселое ерничанье немца.

То, что Фольксштайн называл дачей, оказалось маленькой комнаткой в деревянном доме, отведенном для отдыха офицеров. Когда они приехали, в соседней комнате уже шла пьяная пирушка, там произносились препохабные тосты, не умолкало ржание. Все было слышно так, будто стены не было. Фольксштайн откупорил бутылку, налил вина в стаканы и предложил выпить за деловую дружбу. Не беря своего стакана, Самарин взглядом показал на стену, за которой ревело веселье, и тихо сказал, не скрывая злости:

– О деле ни слова, иначе я уйду.

– Хорошо, хорошо! – поспешно согласился немец и добавил: – Они сейчас уйдут на пляж. На все воскресенья у них одна программа: напиться – и в море.

Они скучно молчали. Кроме как о деле, им разговаривать было не о чем.

Самарин предложил пойти к морю, но немец, мельком взглянув на часы, стал возражать:

– Я не в силах… За неделю я невероятно устал… – Почему он посмотрел на часы?

За стеной, как и обещал Фольксштайн, стихло – офицеры ушли на пляж. И снова Самарин заметил, как немец украдкой глянул на свои часы. Он явно кого-то ждал и только поэтому не пошел к морю.

– Ладно, вы отдыхайте… – сказал Самарин. – А я все-таки схожу к морю, посмотрю, какое оно тут.

– Мы сходим вместе, обязательно сходим, только позже. Здесь надо смотреть море, когда закат. – Фольксштайн даже встал, точно собрался преградить дорогу Самарину.

– Но, право же, это глупо – уехать за город, чтобы сидеть в этой конуре.

– Мы пойдем смотреть закат. Это так красиво, так красиво, – твердил свое немец.

– Лучше скажите прямо – кого вы ждете? – в упор спросил Самарин, решив, что ситуацию надо прояснить.

– Можете не беспокоиться, не девочек, – не сразу ответил Фольксштайн.

– Кого же?

– Одного моего друга… даже родственника, – ответил немец. – Будет страшно неловко, если он придет, а меня нет.

– Так вы ждите его, а я пройдусь и скоро вернусь.

Самарин ушел. Фольксштайн его больше не удерживал, только еще раз посмотрел на часы и попросил возвратиться поскорее.

Не верилось, что Фольксштайн ждет друга или родственника. Он вел себя так, как будто ждал человека не просто для воскресной встречи на лоне природы, а для важного дела, в котором он – явно зависимая сторона. Для Фольксштайна такое дело – заработать деньги. Что же он все-таки придумал? Очевидно, это было связано с его идеей как-то подстраховаться. Может, от греха подальше, одному вернуться в город? Эту мысль Самарин тут же отверг как продиктованную, в общем, боязнью. И может так случиться, что тот человек, которого ждет Фольксштайн, окажется полезным для главного дела.

«В идеале, – говорил Иван Николаевич, – разведчик должен предвидеть опасность каждого своего шага, но это только в идеале. А главное – в другом. Ты собрался сделать какой-то шаг и знаешь, что он сопряжен с опасностью.

Так что это значит? Не делать этот шаг? Но тогда твоя работа превратится в зигзаги вокруг опасности, а цель, к которой ты шел, окажется в стороне, и даже дальше, чем она была перед твоим этим новым шагом».

Самарин думал об этом, когда шел назад, к дому Фольксштайна, так и не повидав моря. Мотив для возвращения создала капризная прибалтийская природа: вдруг с моря надвинулись тучи, и начал накрапывать дождь.

Но это прогнало под крышу не одного Самарина. Когда он приближался к дому, его обогнала шумная компания офицеров, по знакам различия летчиков, – возвращались с моря и шумные соседи Фольксштайна.

– Ну что же, ни девочек, ни друга? Один только дождь! – весело сказал Самарин, входя в густо задымленную комнату.

Фольксштайн лежал на кровати с сигаретой в зубах. Распахнув окно, Самарин рассмеялся:

– Вы наверняка курите те сигареты, о которых мне рассказывали. Вонь – как от горелых тряпок.

– Как вам понравилось море? – вяло спросил немец.

Он, видимо, был расстроен, что нужный ему человек не приехал.

– А я море не увидел – меня повернул назад дождь. И хорошо, что до него не дошел, – я бы не отыскал дорогу обратно. Ведь я не знаю даже, как называется ваша улица. И дачу признал только по вашему «опелю».

За стеной заново разгорелось пьяное веселье.

– Как вы думаете, дождь надолго? – спросил Фольксштайн.

– Небо обложено сплошь. Может, вернемся в Ригу? В плохую погоду здесь можно умереть с тоски.

Хохот за стеной.

– Впрочем, вашим соседям такая смерть не грозит! – рассмеялся Самарин. Все-таки на душе у него стало легче оттого, что тот неизвестный, которого ждал Фольксштайн, не приехал. – Но чтобы спасти вас, я согласен уехать.

Фольксштайн начал неохотно подниматься с кровати, и в это время в дверь постучали.

Несколькими секундами раньше внезапно оборвался веселый рев за стеной.

– Войдите! – обрадованно крикнул Фольксштайн.

На пороге возникла высокая фигура в черном, блестевшем от дождя плаще и черной фуражке с задранной тульей. Гестаповец! Вот почему смолкли за стеной летчики!

– Раздевайся, раздевайся, – суетился Фольксштайн возле гостя.

Гестаповец не снял даже фуражки. Он строго оглядел комнату, чуть задержал взгляд на Самарине и сказал:

– Я уж думал, гвалт у тебя.

– Разве на меня это похоже? Ну, раздевайся же! Это – Раух, о котором я тебе говорил.

Гестаповец чуть поклонился Самарину и сказал:

– Зачем задыхаться в этом ящике с дымом? Давайте лучше сядем в мою машину и прокатимся. Здесь прекрасная дорога вдоль моря.

– Замечательно! Замечательно! – Фольксштайн сорвал с вешалки свой плащ.

– Это лучшее, что можно придумать, – сказал Самарин, пока отметив про себя только одно – гестаповец и Фольксштайн разговаривают на «ты» и что имя гестаповца ему не названо.

Они уселись в «мерседес» гестаповца. Самарин хотел сесть сзади, но гестаповец пригласил его сесть рядом.

– Правильно, правильно, – сказал Фольксштайн. – Он в здешних местах впервые, пусть любуется.

Гестаповец вывел машину на шоссе, и она, точно обрадовавшись асфальтовой глади, рванулась вперед.

– Ты все-таки не гони, мокрая дорога, – забеспокоился сидевший позади Фольксштайн.

– Трусы в карты не играют, – буркнул гестаповец, чуть повернувшись к Самарину.

Машина мчалась все быстрее, врезаясь в заметно усилившийся дождь. Стеклоочистители не успевали его смахивать. Сквозь затуманенное стекло Самарин видел пролетавшие дачи, сосновые перелески. Шоссе было пустынно, только один встречный грузовик обдал их грязью и ревом. Море иногда показывалось с правой стороны, – значит, они уезжали дальше от Риги.

Вдруг машина резко затормозила – ее даже занесло немного – и свернула с шоссе направо, на узкую зеленую дорогу, уходившую на взгорок, в сосновый лес. Метров двести дорога вела через лес, а потом впереди открылось море.

На краю леса, где начинались песчаные дюны, гестаповец остановил машину и выключил зажигание – в наступившей тишине стал слышен неспокойный шум моря, кипевшего под низкими грязными тучами.

– Мое любимое местечко, – сказал гестаповец, повернувшись к Самарину. – Точная копия моих родных мест. Здесь очень спокойно думается.

Самарин хорошо разглядел его лицо. Ему, как и Фольксштайну, лет сорок. Высокий лоб, широко расставленные глаза, только цвета их не разобрать – так они глубоко спрятаны… Прямой нос с горбинкой, острый подбородок, тонкие губы, худая шея с подвижным кадыком. Какой у него чин, узнать нельзя – плащ наглухо застегнут.

– Отто рассказал мне о ваших планах, – начал гестаповец, глядя в упор на Самарина. – Но я знаю легкомысленность Отто, и это заставило меня вмешаться.

– Фридрих… – шевельнулся позади Фольксштайн.

Гестаповец остановил его движением руки, лежавшей на спинке сиденья.

– Помолчи, пожалуйста… Так вот, родственная тревога за Отто привела меня сюда и обязывает меня защитить его от… – Он замялся, дернул головой: – Скажем так – защитить от легкомыслия.

– Его абсолютно не от чего защищать, – сказал Самарин. – Разве что от поспешности, видимо, свойственной его характеру и всегда вредной в серьезном деле. Но от этой опасности все время предостерегаю его и я.

– Тем не менее… – Гестаповец помолчал немного и спросил холодно: – Что за фирму вы представляете? Поподробнее, пожалуйста.

– Позвольте, господа! Я не вижу никакой необходимости делать вам отчет о делах нашей фирмы. Господин Фольксштайн видел мои документы, и это максимум, что ему следует знать о нашей фирме на уровне наших взаимоотношений, а этот уровень в данный момент выглядит так: я хочу закупить здесь кожу, на худой конец, мясо, а господин Фольксштайн сам предложил мне оказать в этом деле помощь. Однако, когда мне стали ясны возможные размеры закупок, решил, что игра эта не стоит свеч.

– Речь идет не о мясе! – резко произнес гестаповец.

– А о чем же? – искренне удивился Самарин.

– Кой о чем, что значительно дороже мяса.

– Мой бог! – взмолился Самарин. – То, что господину Фольксштайну свойственна торопливость, я заметил, но поразительную его безответственность обнаруживаю только сейчас.

Сидевший позади Фольксштайн сделал движение вперед, хотел что-то сказать, но гестаповец снова остановил его:

– Помолчи, ради бога.

– И при чем здесь реноме нашей фирмы? – продолжал Самарин со все большим возмущением. – Видя более чем ограниченные возможности дела, с которым я приехал от фирмы, я подумал, нельзя ли здесь сделать бизнес на чем-нибудь другом. Например, на покупке драгоценностей. Это моя сугубо личная инициатива. Отцу – главе нашей фирмы – я об этом и не заикался. И я только поинтересовался мнением на этот счет господина Фольксштайна, поскольку у меня нет пока других знакомых соотечественников, знающих здешнюю обстановку. И этого оказалось достаточно, чтобы от меня потребовали подробный отчет о фирме. При чем тут фирма? При чем?! – Самарин здорово распалился, рывком расстегнул пальто.

– Но вы предложили ему участие в этом деле, – сказал гестаповец.

– Абсолютная неправда! – Самарин повернулся к Фольксштайну: – Я же вам ничего не предлагал, только поделился с вами этой мыслью, а вот вы сразу насели на меня с предложением своего участия. А что вы услышали от меня в ответ? Только одно: подождите, не торопитесь. Это дело непростое, небезопасное. Разве не так, господин Фольксштайн?

– Фридрих все искажает, – пробормотал Фольксштайн.

– Зачем же вы это делаете? – повернулся к гестаповцу Самарин. – Какая цель у вас?

– Только одна – безопасность Отто… – не сразу ответил гестаповец. – Я хотел знать, насколько вам можно доверять… в деловом смысле.

– Значит, вы все-таки допускаете возможность его участия в этом деле? – усмехнулся Самарин и, помолчав немного, продолжал: – Тогда послушайте, что скажу я… Я хоть и молод, но в коммерческих делах толк знаю. Более того, я уже занимался операциями с драгоценностями в Бельгии, делал это в сотрудничестве с весьма авторитетными людьми, кстати и с вашими коллегами. Наши операции принесли им немалую выгоду, не говоря о выгоде и для нашей фирмы. Так что я прекрасно знаю, насколько серьезно подобное дело, чтобы с первого знакомства приглашать кого-то участвовать в нем. Моя ошибка только в том, что я одним предположением о возможности такого дела поделился с господином Фольксштайном, и в этом смысле я благодарен вам за урок. А теперь я хотел бы одного: прекратить этот разговор и вернуться в Ригу.

В машине наступило довольно долгое молчание. Гестаповец смотрел через переднее стекло на море, за спиной у Самарина сопел Фольксштайн.

– Да, действительно говорить больше не о чем! – сухо обронил гестаповец и завел машину.

До самой Риги они ехали молча. Уже в городе гестаповец спросил:

– Вам куда?

– Если можно, Вальдемарская, тридцать три.

У своего дома, уже открыв дверцу, Самарин сказал, обращаясь к гестаповцу:

– Прошу прощения за потерянное вами время. Спасибо за доставку домой. До свидания.

Гестаповец только кивнул. Машина взревела мотором и умчалась.

«Фольксштайну можно сейчас не завидовать», – подумал Самарин, входя в колоннадный вестибюль дома.

Уже смеркалось. Чувствуя свинцовую усталость, Самарин медленно поднимался по лестнице, и все сильнее его охватывало чувство тревоги – им явно допущена ошибка. Все, что сегодня произошло, фактически отбрасывало его на исходную позицию первого дня пребывания в Риге. И еще неизвестно, не займется ли этот гестаповец проверкой, кто он такой…

Хотелось лечь поскорее в постель, сосредоточиться и хорошенько обдумать все, что произошло.

Думая, Самарин постепенно успокаивался: в возникшей ситуации гестаповец ничего экстраординарного обнаружить не мог – всяческая спекуляция в районах оккупации была развита чрезвычайно, и то, что в нее пожелал включиться немецкий коммерсант, вызывать удивления не должно.