Текст книги "Директория. Колчак. Интервенты"

Из практических занятий показали обучение сигнализации и определение расстояний на глаз и всевозможными приборами.

Слушал лекцию по тактике артиллерии. Лектор, молодой майор Генерального штаба, выразил мне по-русски, что он польщен моим посещением его лекции. Я ответил соответствующей любезностью.

Завтракали, к счастью, по-европейски. Аппетит на свежем воздухе разыгрался основательно. Снимались.

Чтобы попасть в артиллерийскую школу, надо было проехать дальше по железной дороге до станции Ютсукайдо. До станции опять провожали конный офицер и тот же неизвестный штатский.

Познакомился с начальником школы, генералом Онодерой. Задачи школы аналогичны задачам пехотной школы, с которой они тесно связаны общностью полевых занятий (маневры). Школу проходят 60 лейтенантов и капитанов артиллерии, кандидаты на получение батареи. Срок и метод преподавания те же, как и в пехотной школе.

При мне группа лейтенантов упражнялась в определении данных для стрельбы для вблизи стоящей батареи, по всевозможным указываемым руководителем целям.

Наблюдал практические работы по связи – прокладку телефонной линии. Всю работу лично выполняли обучающиеся лейтенанты. Они же таскали и все материалы. Это не рассказ, а показ и действительная польза.

На станцию вернулся верхом. Ни экипажей, ни автомобилей японскому начальству не полагается. Около станции собирались маневрирующие войска: ожидали приезда начальника дивизии. Савада попросил у меня разрешения представить какого-то генерала. Познакомились. Генерал Эшизака отлично говорил по-русски. Он был во время последней войны японским представителем у нас при 5-й армии, до моего вступления в ее командование.

Теперь он командует артиллерией одной из дивизий; очень приглашал посетить его стоянку.

Вскоре прибыл ожидаемый начальник дивизии, а мы тронулись в Токио.

В японских войсках прежде всего поражает простота и однообразие обмундирования офицера и солдата. Все: мундир, шаровары, обмотки и башмаки – под цвет хаки. Никакой пестроты, пестрота сохранилась как память о первых учителях японцев, французах, только в старой парадной форме и в военном императорском оркестре.

Лишь по цвету суконной полоски на воротнике, сабле вместо штыка, по сапогам вместо башмаков можно отличить кавалериста от пехотинца, артиллериста от сапера и пр.

Число звездочек на плечевом погоне показывает чин у офицера и срок службы у солдата, галунная лычка – принадлежность к младшему командному составу.

Проходящих команд как-то мало на улице. Идут без нашего шику и песен. Играют посменно горнисты и только.

Гуляющих солдат много лишь по праздникам. Держатся они совершенно свободно. «Тянутся» только при встрече с начальством. Гуляют обыкновенно по два, по три, взявшись за руки, «как сельские девушки». С любопытством глазеют по сторонам. Вежливы с обывателем. Никаких ограничений для солдат ни в театрах, ни в ресторанах, ни в других увеселительных местах нет.

Японский солдат является подчиненным только при встрече и служебном разговоре с офицером, в остальных случаях это просто два японца. Вечером не редкость встретить захмелевших солдата или матроса, особенно на окраинах и в портовых городах.

Офицеры живут скромно. Небольшое содержание заставляет их жить по окраинам. С 7–8 утра до 5 часов дня они на службе, там и обедают. Обычный способ передвижения строевого начальника верхом. Автомобили только в штабах.

Токио. 25 января

На улице дождь, снег, ветер, слякоть. Ездил к Крупенскому. По дороге еще раз убедился, что работа рикши, кроме моральной тяжести (в Японии над этим посмеиваются), тяжела и физически, особенно в такую отвратительную погоду, как сегодня. Матерчатые башмаки давно насквозь промокли, нужна большая закалка (недаром работа эта наследственная) с детства, чтобы не рисковать воспалением легких. И все же многие из рикш делаются неспособными к работе после 40 лет.

Мой старик оказался из прочных, скоро семенил ногами: до посольства добрались мы довольно быстро. Я предложил ему обождать – это выгодно, но придется дрогнуть у подъезда. У японцев во время холода весь центр заботы переносится на шею, ее закрывает или мех, или теплый шарф. Когда нет пассажира, рикши прикрываются пледом. Ноги у всех и всегда голы.

Крупенский встретил меня очень любезно. Мне хотелось обменяться взглядами на положение вещей в России и несколько успокоить его настороженность, вызываемую исключительной любезностью ко мне японских официальных представителей.

В начавшейся беседе я заметил, что, как гражданин и патриот, не могу лишить себя возможности так или иначе быть на страже интересов моей страны и не следить, откуда и в какой степени грозит ей опасность. И сейчас, сойдя с политической и военной сцены, продолжаю наблюдать: укрепится новая власть – исполать ей, пусть спасает родину, не укрепится, что мне представляется наиболее вероятным¹⁵⁵, – я сохраняю за собой право помогать общему делу так, как нахожу для себя возможным.

Попутно я добавил, что военный министр Танака как будто несколько озабочен некоторым охлаждением бывших до сих пор дружеских отношений между ним и Крупенским.

Посол насторожился и стал оправдываться, что не он причиной охлаждения, что он искал дружеского разрешения вопросов, касающихся России и, в частности, инцидента между Колчаком и Семеновым, подтвердил это заявление ссылками на ряд писем министрам военному и иностранных дел и старался доказать, что вина всецело на японских представителях, находящихся в Сибири. «Хотя Танака каждый раз при встрече заверял меня, что он очень рад моим письмам и заверениям, но дальше слов не шел. На последнее свое письмо я до сих пор не получил ответа».

В инструкциях военного министра Японии своим представителям в Сибири, с которыми познакомил меня Крупенский, указывалось некоторое осуждение поведению Семенова, как мешающему «его дальнейшей карьере». Но, видимо, японские представители в Сибири несколько превышали свои полномочия в отношении, главным образом, атаманов, и отозвание наиболее хитрого и наименее доброжелательного России, личного врага Колчака – генерала Накашимы, может быть, и было косвенной победой Крупенского. Накашиму сменял Хагино. Посол был доволен заменой. Я не разочаровывал его в конечном результате. Пусть радуется. Россию представлять теперь не легко¹⁵⁶.

Крупенский подтвердил точку зрения Министерства иностранных дел, что на Уральский фронт японцы свои войска не пошлют. Тогда положение этого фронта представляется действительно тяжелым. Честолюбивый Гайда, ставший «русским» генералом, потянет все, что есть, к Екатеринбургу. Правителю и Ставке не до фронта, они заняты войной с крамолой и социалистами.

Оренбург уже пал, это удар, стоящий потери Уфы. Любопытно теперь положение Дутова, который был тоже довольно важной, хотя и скрытой пружиной омского переворота.

Крупенский допускает даже возможность развала Омска (а ведь прошло всего два месяца) и образования самостоятельной области от Владивостока до Иркутска при поддержке японцев. Это предположение, по-моему, почти уже осуществлено, достаточно посмотреть на огромные плакаты, развешанные на площадях и других людных местах Токио. На плакатах изображены японские острова и материк Азии, на котором флажками с восходящим солнцем отмечены пункты нахождения японских войск.

Картина грандиозная – на огромном протяжении в глубь огромнейшего материка проник японский национальный флаг!

Толпы горожан, солдат, школьников часами глазеют на эти плакаты, прочитывая изображенные иероглифами чуждые им названия далекого неизвестного края.

Пылкие головы недаром ждут осуществления заманчивой мечты о «великой Японии на материке».

Посол не вполне разделяет возникшие у меня опасения. В стремление японцев к захвату территории он, как и я, до сих пор не верит, но им нужно «буферное» государство, хотя бы временно, с их преобладающим влиянием. Им до зарезу нужно сырье, чтобы поддержать начинающую падать промышленность, и более всего железо, чтобы, добавлю от себя, выйти из унизительной зависимости от Америки; весьма нужна рыба, как пища и материал для удобрительных туков. В этих условиях, по мнению Крупенского, им легче получить все это путем приобретения выгодных концессий от зависимой от них власти.

Крупенский подтверждает и стремление Японии прочно утвердиться в Северной Маньчжурии, включительно до Харбина.

Возвращаясь к его отношениям с Танакой, я заметил, что, раз реальная сила на Востоке пока только у японцев, нет расчетов делать ее враждебной¹⁵⁷.

«Да нет же, – живо отозвался Крупенский, – я на днях поеду к генералу Танаке и отнюдь не хочу портить отношений». Он как будто бы искал для этого толчка. Расстались любезно, но мне показалось, что он слишком колчаковского лагеря, холодок чувствуется, его несомненно смущает моя демократическая репутация, и, кроме того, по шутливому выражению Г., он и по внешности чистейший зубр.

Разговор с Крупенским давал пищу для размышлений. Я сопоставил его с разговором с генералом Танакой, который также заявил, что войск на Урал они не пошлют. Таким образом, два виднейших представителя официальной Японии, члены кабинета, связанного ответственностью в лице парламента перед японским общественным мнением, категорически отвергали возможность вооруженной помощи. Но кроме военного министра Танаки был Танака – видный представитель сильнейшей военной партии. Его мнение пока оставалось неизвестным, как неизвестно было и окончательное решение по этому вопросу главнейшей опоры военной партии – Гене рального штаба. Это с одной стороны. С другой – впервые я услышал авторитетное заявление о ценности для Японии находящегося под ее влиянием буферного образования, разъясняющее до некоторой степени распространение японцев до Забайкалья включительно, чем как бы намечалась и территория предполагаемого буфера.

Вечером прошелся по Гинзе. Я люблю бродить по этой улице, залитой морем огня, чужой и одинокий среди живой, непрерывно двигающейся толпы, под непрерывный характерный стук гета, и думать о… далекой России.

Обилие естественных двигателей (вода), боязнь пожаров были причиной самого широкого применения электрификации. Электрическую энергию в Японии не экономят, лампочек никогда не выключают, и в установленные часы вся Япония мгновенно «вспыхивает» электрическим светом.

Особенно красивы ночью движущиеся огоньки рикш, их тысячи во всей Японии.

Я подолгу стою перед магазинами посуды и рыбными. Первые – выставка удивительно красивых и изящных чайников, чашек, хибачи[36]36
  Х и б а ч и – фарфоровый или бронзовый, наполненный золой сосуд, в котором тлеют угли; ставится посредине комнаты. Хибачи – единственное средство отопления японского жилища. Семья сидит около него и курит – любимое положение.


[Закрыть], пепельниц, ваз и пр.; вторые – поражают изумительной чистотой и ловкостью приготовления порций для продажи. Японским хозяйкам остается только жарить. Магазин выпотрошит, вымоет, распластает и пришлет вам на дом заказ, даже в том случае, если бы вы заказали всего одну порцию, то есть на несколько сен.

Япония слишком бедна, чтобы делать заказы больше того, что строго необходимо на один обед.

Заказы делаются и по телефону, учреждение это работает, впрочем, не всегда исправно: японские телефонистки переняли, видимо, у своих европейских товарок манеру медлить тогда, когда вы особенно торопитесь.

На Гинзе, как и везде в Японии, множество гостиниц, ресторанов, есть, конечно, и «чайные домики» – это невинное название далеко не соответствует действительности: в чайных домиках, кажется, менее всего пьют чай.

По пути в отель опять видел бегунов в белом, среди них несколько разновидностей: 1) родственники тяжелобольных – бегают по храмам, прося их исцеления; 2) юродивые – бегают из храма в храм ради религиозного искуса и 3) разносчики сенсационных листков – бегают с криками «гог-вай, гог-вай» (чрезвычайно), с целью их распродажи.

Токио. 26 января

На пути из русского собора разговорился с молодой соотечественницей Е. Она уже третий год в Японии, служит в японской конторе и очень жалуется на местную жизнь. Говорят – это общий удел всех, кто уже успел пережить первое обаяние Страной восходящего солнца.

Отсутствие общественности в европейском смысле, отсутствие живого духовного общения с окружающими начинает сильно тяготить европейца. Особенно тяжело это, по-видимому, русской душе и сердцу, не захваченным полностью учетом иен и долларов.

Ведь, если бы не книги, даже мне, еще недавнему гостю Японии, с 8 часов вечера буквально деваться некуда. В 9 часов отельная жизнь замирает, особенно в нашем Station Hotel’e, где не бывает даже столь обычных теперь танцев и приличной музыки. Наш оркестр за обедом больше настраивает инструменты, нежели играет.

Днем понес наказание за переоценку своего знакомства с Токио. Надо было отдать визит морскому агенту адмиралу Дудорову. В адресе, добытом Гуковским, значилось «Тансимачи, 62». На плане, который до сего времени служил мне верой и правдой, я быстро нашел Танси-мачи, выбрал подходящий трамвай и быстро добрался до Танси-мачи.

Начал искать узкий переулок против будки городового – это было указано в адресе. Оказалось, против будки целая улица с трамваями. Спрашиваю № 62 (показываю заготовленную бумажку с соответствующим иероглифом). Показывают на узенький переулок. Проверяю: «Это Танси-мачи?» – «Да, Танси-мачи». Ликую, но в переулке, кроме грязи и забора, ничего.

Навстречу пробирается молодая японка с детьми. Показываю ей бумажку с адресом.

Сочувствует моим поискам, любезно улыбается и показывает рукой в обратную сторону.

Взаимно раскланиваемся среди грязи, расходимся.

Опять ничего не нахожу.

Возвращаюсь снова к будке городового, тот внимательно посмотрел на адрес, крикнул: «Подождите, пожалуйста!» – и опрометью бросился в противоположный магазин.

Вернувшись оттуда, сначала достал истрепанные частички плана города, но, видимо, сам ничего не разобрал в них, достал другой план-свиток.

На помощь подошел его коллега – нашли и «Танси-мачи», и «№ 62». Я еще раз объяснил, как мог, что ищу русского адмирала. Они опять показывают на узкий переулок, где я только что раскланивался с японкой.

На выручку пришел молодой интеллигентный японец. Кое-как по-английски объяснил ему, что мне надо. Не понимая моего английского языка, он, по свойственной японцам лукавой вежливости, извинился, что плохо говорит по-английски. Я, признаться, не обратил внимания на эту оценку моего знания английского языка, так как около часу уже бегал от будки к узкому переулку и обратно, перезнакомился со всеми находившимися на этом пути торговцами, рикшами и был рад новой помощи.

Мой новый знакомый предложил мне вновь пройти к будке. Там оказалось уже три полисмена, причем самый маленький из них и наиболее молчаливый возымел явное намерение всюду следовать за мной.

Теперь, к великому удовольствию ребятишек и нянек с детьми, мы уже впятером рассматривали план, отыскивая проклятый № 62 – жилище Russian admiral D.

Пошли опять в узкий переулок с другого конца, но тоже ничего не нашли.

Мой новый знакомый по пути спрашивал торговцев, угольщика, фруктовщика, побеседовал через окно с бакалейщиком, вызвал какую-то девицу в очках из бумажного магазина, все было тщетно.

Не оставалось никакого сомнения, что весь квартал Тансимачи успел уже ознакомиться с моей задачей и тщетно ломал голову, где же скрывается русский адмирал.

Маленький полисмен действительно прикомандировался ко мне, но оставался самой молчаливой фигурой в нашем трио. Из предосторожности, чтобы не попасть в участок, я уже объявил, что я русский генерал.

Вернулись опять к будке, и тут только осенила меня мысль проверить по телефону адрес. В будке был только полицейский телефон, пошли в соседний магазин. Повторив раз сто – «маши-маши» (пожалуйста, «алло»), молодой японец наконец получил ответ и записал «Танси-мачи № 62» и еще что-то. Не прочитав последнего слова, я попросил вызвать к телефону адмирала.

Сначала говорила супруга Дудорова, с которой я еще не был знаком, потом подошел сам адмирал. Я извинился за беспокойство и сообщил, что не могу найти его квартиры. «Да где вы?» Отвечаю: «Танси-мачи, в будке городового». – «Так это в двух шагах от нас, я сейчас пришлю за вами боя».

Я поблагодарил, но в это время помогавший мне молодой японец показал мне на третье слово, которое я не прочел, – оно обозначало Азабу, то есть совершенно другую часть города, я же находился в Усигомэ. Оказалось, что в Токио несколько Танси-мачи. Посмеялись, особенно вообразив поиски адмиральского боя. Пришлось взять автомобиль, и, конечно, без труда нашли адмирала.

Теперь история с боем. Не найдя меня у будки, он доложил об этом адмиралу. Там забеспокоились и послали боя разыскивать меня по другим Танси-мачи. Их оказалось пять, и, когда я уже пил чай у адмирала, несчастный бой неутомимо доносил из ближайших полицейских участков о своих неудачных поисках, пока ему не сообщили наконец, что я нашелся.

В Сибири новая смена командования: Колчак – Верховный главнокомандующий, Жанен – главнокомандующий всем фронтом, Нокс – командующий тылом и японский генерал Отани – главнокомандующий на Дальнем Востоке.

Таким образом, спасают Россию и ведут русские войска (других на фронте нет) против русских же войск иностранные полководцы. В этом мы действительно в корне разошлись с Колчаком¹⁵⁸.

Падение Оренбурга подтверждают и газеты. Это грозное предостережение. Большевистскими войсками, по газетам, командует Черемисов.

Токио. 28 января

Утром оживление перед моими окнами. Пришел бой и спустил наглухо шторы. Объяснил, что войска строятся для приветствия отъезжающих императора и императрицы.

Площадь действительно быстро заполнялась войсками – пехота и конница, которые строились шпалерами. У самого входа в вокзал большая толпа офицеров, не участвующих в строю.

Гражданской публики мало, она разместилась на другой стороне против войск. Порядок образцовый, хотя полиции немного.

Ровно в 9¹/₂ часа показался императорский кортеж. Впереди карета микадо, предшествуемая взводом драгун с двумя трубачами и императорским штандартом в виде золотой хризантемы. По приближении к вокзалу драгун с штандартом выделился вперед и передал его ожидавшему у входа в вокзал военному, который отнес его в поезд.

За каретой микадо следовала карета императрицы и затем шесть карет с членами императорской фамилии и придворными, которые должны были сопровождать императорскую чету. Микадо выезжал на месяц в Наояма, на берег Камакурского залива.

Едва кареты освободились от пассажиров, сейчас же началось расхождение войск по разным направлениям и пущено обычное движение через площадь. Войска, а их было довольно много, исчезли как-то незаметно. Только конвой остановился в развернутом строю против вокзала, трубачи выдвинулись вперед, протрубили довольно стройно какой-то сигнал, после чего и конвой рысью пошел от вокзала.

Как войска, так и небольшая толпа присутствовавших граждан безмолствовали при проезде микадо; по этикету гражданская публика должна была поникнуть долу. Сосредоточенное молчание знаменует величие происходящего – сына Солнца (микадо) можно лишь молчаливо созерцать и только снизу вверх.

Все это довольно скучно, без радостных возгласов, хотя, может быть, и величественно.

Освободившиеся кареты микадо и императрицы сейчас же накрыли наглухо зелеными шелковыми покрывалами с золотыми хризантемами по бокам – против дверец. Покрывало императрицы более светлого оттенка, нежели у кареты микадо. Сбруя обеих карет золоченая, в отличие от других серебряных запряжек.

Во всех выходящих на площадь окнах подняли шторы¹⁵⁹.

Токио. 29 января

Был в Омори – середина пути между Токио и Йокогамой. Скучный небольшой городок, те же лавки, много рыбаков, море рядом. На живописных холмах, по другую сторону железной дороги, поросших чудесной зеленью, элегантные постройки зажиточных горожан и иностранцев.

Позавтракали в местном ресторане. Завтрак 1,60 иены, на 40 сен дешевле нашего, зато и значительно хуже. Комнату с пансионом можно получить за 100–150 иен, правда, приходится приплачивать еще за газ и, конечно, мерзнуть, как приходится мерзнуть везде, где нет парового отопления, которое, к счастью, имеется в Station Hotel’e.

Полюбовавшись на двух тощих, безмерно скучных англичанок, решительно отбросил мысль перебраться сюда на отдых.

Обедал у военного министра Танаки. Хотя он и написал мне, что обед «Sans cérémonie» (без церемоний), однако я не пожалел, что надел смокинг. Среди приглашенных были: помощник военного министра, начальник главного штаба, помощник начальника Генерального штаба, полковник Исомэ и еще много военных, а также, к большому удивлению, и мой новый знакомый – полковник русских штатов Курбатов (Завойко).

После рюмочки коктейля, поданной в кабинете, хозяин пригласил в столовую – дивную элегантную комнату с изящно сервированным столом. Масса чудесных цветов, особенно хороши в центральной серебряной вазе редкостные орхидеи.

Обед европейский, очень хорошо приготовленный, с отличным вином и бокалом шампанского.

За кофе в кабинете Танака жаловался на парламент: «они там все шумят и требуют сокращения ассигнований». Обед-смотрины закончился взаимными дружескими пожеланиями¹⁶⁰.

Вечером заходил Курбатов. Как оказалось, у него довольно солидные связи с японцами, с их заграничными представителями, и он ни много ни мало разрабатывает проект будущего соглашения с Японией, исходя из того соображения, что реальная сила на Дальнем Востоке только у японцев. Все другие страны, по его мнению, будут охвачены большевизмом, вопрос лишь в сроках.

Он сегодня совершенно определенно дал мне понять, что желал бы работать вместе со мной. «Я ничего не ищу для себя, но все силы приложу для блага России».

Как будто искренно считает дело Колчака погибшим; особенно возмущается – я разделяю его настроение – назначением на командные должности чужеземцев Жанена, Нокса и Гайды.

Курбатов – горячий сторонник системы штатов как государственного устройства, с огромной самостоятельностью каждого штата. Просил на завтра пожаловать к нему, обещал познакомить с интересной перепиской и проектом русско-японского соглашения¹⁶¹.

Токио. 30 января

Заходил Махин. Он встревожен падением Оренбурга и другими неблагоприятными сведениями из Сибири. Опять уговаривает меня поехать в Париж, где, по его мнению, мой голос авторитетного военного и бывшего члена правительства имел бы большой вес.

«А я вот начинаю сомневаться в самом результате парижской мирной конференции, – заметил я моему гостю, – в отношении России путного ничего не придумают, кроме разве повторения совета – образовать конференцию с большевиками на Принцевых островах¹⁶². Союзники продолжают преподавать нам советы вместо реальной помощи – думают, что начинают понимать русский народ и то, что он сейчас вытворяет¹⁶³. Пожалуй, лучше будет рассчитывать на самих себя, как бы это сложно и тяжело ни было. Кроме того, в Париже бывших премьеров и бывших министров и без меня набралось достаточно. Это мнение укрепляется во мне все больше и больше».

Но Махин все же стоит за поездку, и даже сам думает поехать в Париж.

Приходил господин М.¹⁶⁴, опять просит о моем свидании с бароном Мегато. Барон уполномочил его предложить мне позавтракать в японском дворянском собрании. Я на этот раз не имел оснований отказаться, и, кроме того, мне хотелось несколько познакомиться с экономическим положением Японии.

Решили использовать для этого субботу 1 февраля. М. среди беседы заметил, что японские торгово-промышленные круги в волнении. Время для них благоприятное, скопление капиталов, заработанных на военных поставках, значительное, но все же они недостаточны для необходимого размаха с целью захвата мировой торговли. Вот куда пошли аппетиты.

Все фабрики Японии до сих пор работали исключительно для внутреннего рынка. Для чужих стран товаров почти нет.

Был у Курбатова. Доказательства его крупных заграничных связей налицо. Кроме писем важных генералов, у него письмо крупнейшего американского финансиста¹⁶⁵, обещающего широкую денежную поддержку тому правительству России, или части ее, которое окажется наиболее живучим. Формулировка недурна и не особенно к чему-либо обязывающая автора письма – поди поищи такое правительство или докажи, что это то, что надо. Верхи японцев¹⁶⁶ Курбатов пугает верой – искренней или нет, это дело его, – и неизбежностью появления большевизма и Западной Европе и, прежде всего, в Америке, приятно волнует созданием заманчивых перспектив относительно господства в тихоокеанских водах, омывающих Азию. Но что прямо бесподобно – это его намек на назревшую необходимость уравнения цветных рас с белыми, вопрос всегда чрезвычайно болезненно затрагивающий самолюбие японцев.

Он познакомил меня с основными положениями, служащими как бы введением к условиям будущего соглашения. Мысли для меня не были новыми¹⁶⁷. Главное предположение, что только Япония имеет прочную реальную силу и что она одна дольше других противостоит большевизму. Это обстоятельство и надо было использовать, направив ее внимание на некоторые важные для нее близлежащие острова и предоставив ей известные преимущества у нас в смысле приобретения столь необходимого Японии сырья. Ни о каких территориальных уступках с нашей стороны не могло быть и речи.

Курбатов настоятельно просил моего согласия на участие в разработке этого вопроса. У него свита из трех человек.

На улице совершенная зима, все покрылось снегом на полчетверти по крайней мере. Снег и босые ноги – это возможно только здесь. Я благословляю культуру, и прежде всего паровое отопление моего отеля, вся прелесть жизни по-японски решительно перестает мне нравиться с появлением первых пушинок снега.

Наблюдая за рабочими, разгребающими снег на площади перед отелем, убеждаюсь, как малоизобретательны они даже в такой несложной работе, правда для них мало привычной.

Нагнали их уйму. Здесь тоже начинают понимать, что такое безработица, кричат, бегают, но сноровки нет. Доска, которую двое тянут за веревки, а один придерживает рычагом, то и дело срывается. Доска уезжает, а снег остается на месте. Думается, что настоящий петроградский дворник смело заменил бы десяток-другой таких рабочих. Так у них и во всем, что не является привычным заученным делом.

Вечером был на концерте в русской колонии при нашей церкви в Токио. Концерт был в помощь артисту-беженцу Селиванову, который и был главным исполнителем. Пел он чудесно (бас), особенно хорошо передал социально-политические мотивы Даргомыжского: «Спесь», «Титулярный советник» и др. Хороши и драматические вещи – «Старый капрал», «Христос» и пр. Читал свои стихи небезызвестный Гурлянд – остроумно, но однообразно. Закончил довольно грубовато, особенно имея в виду присутствие гостей-японцев:

 
Если б я был японцем, сморкался б в бумажки[37]37
  Носовые платки в Японии редкость, их роль исполняет тонкая рисовая бумага. У мужчин и женщин ноги голые выше колена. При ветре верхняя одежда – кимоно, раскрываясь, причиняет немало хлопот.


[Закрыть]
И всем бы показывал голые ляжки.
 

Пела еще артистка Т., слишком много жеманившаяся для своих лет и наружности. Артисту собрали 150 иен. Таким образом, кроме духовного, был успех и материальный.

Токио. 31 января

Был Подтягин, просил у них позавтракать в понедельник; будет французский военный агент, который очень хотел бы со мной познакомиться.

Заезжал к Осиповым. Живут уютно, но, конечно, в холоде, утешаются, что летом зато хорошо. Я соглашался, поближе подвигаясь к камину. Осипов беспокоится о своей судьбе: «ведь надоест же китайцам содержать нас, теперешнее правительство наше (имелся, вероятно, в виду Колчак) ничего не ассигнует ни миссии, ни посольству». «Живем на остатки», – прибавляет Подтягин.

Вечером Р. затащили в кинематограф. Мамаша и дочь просиживают в этом погребе часа по четыре. Надо отдать справедливость, здешняя американская система заманчива, на сеансы заранее записываются, у касс огромные хвосты.

Дают обыкновенно бесконечную драму из мексиканской или иной жизни с боксом, стрельбой, танцами, скачками на мустангах и необыкновенно мрачными злодеями. В один сеанс пьеса не кончается.

В кинематографе много молодых японок. Я невольно подумал, насколько поможет кинематограф быстрому разрешению модного теперь в Японии женского вопроса. Любовные приключения, наряды, общественное положение европейских товарок, которое им заманчиво рисует экран, – верный удар патриархально-рабскому положению японской женщины.

Бархатные глазки японок слишком мягко блестят при некоторых особенно сильных сценах, рисуемых на экране.

В кинематографе две неприятности: неумолчно кричащий переводчик (интерпретатор – надписи на фильмах на английском языке), сильно увлекающийся своей важной миссией, и дьявольский холод.

После двухчасового сидения я положительно закоченел. Мои же спутницы остались как ни в чем не бывало досматривать заключительные сцены раздирающей драмы, поставленной, правда, очень красиво.

Вечером со своим секретарем был Курбатов. Секретарь передал мне о заметном сдвиге посольства в том направлении оценки Японии, в котором мы с Курбатовым оказались солидарными.

Видимо, Крупенский доволен, что ему облегчили дорожку к Танаке. Этим я объясняю и его вчерашний визит. Меня, к сожалению, не было дома.

Курбатов очень уговаривал меня поехать в воскресенье в Камакуру с крупным сибирским промышленником С.И. К.¹⁶⁸, затем пообедать вместе в Йокогаме.

«Человек очень нужный, был членом 1-й Государственной думы, о вас превратного мнения, я его уже разубедил наполовину, едет он в Омск», – старался уговорить меня Курбатов.

Решили поехать.

Выслушал я черновик документа. Основные положения и пункты проекта «русско-японского» соглашения больших расхождений с моими мыслями не имеют.

Дело только в том, что ни материальной, ни финансовой поддержки, какие нужны для проведения в жизнь соглашения, Япония дать не может.

«А Морган на что? – возразил Курбатов. – Да кроме того, как только Америка уяснит, в чем дело, живо примет меры для сохранения рынка – это скорее толкнет ее к реальной помощи, хотя бы и при посредничестве и содействии Японии».

Затем он добавил, что военные верхи Японии¹⁶⁹ в большом волнении от этих условий. «Конечно, перспективы заманчивы, но силенки у них слабы, да и Министерство иностранных дел без определенного решительного курса».

«Может быть, вы, ваше превосходительство, нашли бы возможным подписать этот документ?» – осторожно спросил меня Курбатов.

«А кто же его будет приводить в исполнение? – ответил я на его вопрос вопросом. – Ведь вы хотите везти этот документ в Омск, а для меня в сложившихся условиях сотрудничество с Омском неприемлемо, да и они едва ли допустят возможность совместной работы со мной. Ведь недаром же хотя и очень деликатно, но все же настаивали на моем выезде из Сибири».

Курбатов озабоченно заметил, что, конечно, выполнять эти условия будет то лицо или то правительство, которое их выполнить сможет.