Текст книги "Легенда о царице. Часть первая. Явление народу египетскому"

Глава вторая. Откуда здесь Египет!?

Смачный удар мотыгой по чиновничьей спине произвел, как раз очень сильное действие на нашего бродягу. Он остановился на всем скаку, будто налетел в темноте носом на дерево, уставился куда-то вдаль, выронил мотыгу, завертел в растерянности головой, что-то забормотал, разводя руками, тыча вперед пальцем и оборачиваясь назад, то ли желая спросить у кого-нибудь объяснений, то ли призывая разделить с ним безмерное удивление. Наконец, он плюхнулся задницей на землю, точнее на грядку лука (для тех, кто любит точность), нервно засмеялся, сорвал пучок перьев зеленого лука и автоматически сжевал.

Бродяга наш настолько увлекся политико-экономической жизнью страны, что у него просто не было времени глянуть вокруг. А вот это зря, ибо посмотреть-то было на что, более того, это было единственное место, где на это можно было посмотреть. Более того, это было единственное в мире место, по которому много тысяч лет опознают планету Земля и еще много тысяч лет, по нему, будут ее опознавать. Путник увидал, а практически ткнулся носом, в самый характерный признак нашей планеты. Прямо в эти самые три сооружения.

Итак, по порядку.

На широкой зеленой долине, тянувшейся с юга на север, томно раскинулась река, лениво несущая свои воды в том же направлении, с берегами, густо заросшими водной растительностью, с песчаными отмелями, высунувшими из воды свои желтые спины. На песке чернели какие-то обломки скал, похожие глыбы нежились и в воде, иногда исчезая и вновь появляясь, меж ними по песку и воде расхаживали голенастые, клювастые и длинношеи птицы. Из зеленых зарослей вылетали и обратно прятались стаи других птиц. В долине паслись многочисленные стада разнообразных животных, и суетилась масса народа. Одна часть работала – жала, веяла, собирала, а другая часть, этого народа, с палками бегала между ними орала, размахивала дубинками, после чего, третья часть, споро погоняла караваны груженых ослов. Виднелись отряды воинов со щитами и копьями, в воздухе летал крик, гомон и ор. С первого взгляда было и не понять, что собственно происходит, то ли люди работают, то ли дерутся, то ли сражаются, то ли занимаются грабежом с разбоем. По всей видимости, это и была та самая пресловутая битва за урожай в самом прямом смысле слова.

Все это бродяга охватил единым взором, но не это повергло его в изумление.

Другой половиной того же взора охватил он и город на противоположном берегу, чуть выше по течению, будто явившийся из сказок Шехерезады. Он тянулся на юг и на север вдоль реки, постепенно понижаясь зданиями и увеличиваясь их числом и далее, насколько хватал глаз, город щедро разбросал по полям и лугам деревни и усадьбы. Громадная стена снежной белизны, на фоне зелени лугов и черноты земли, опоясывала комплекс дворцов и храмов, мощные колонны которых были видны и снаружи даже из-за титанической стены. Широкая мощеная дорога тянулась от каменной набережной к белой стене, распихав в стороны прочие строения, и упиралась в сверкающие медные ворота. Над стеной реяли флаги и вымпелы на высоких мачтах. Без слов было ясно, что именно там, за этой стеной и есть центр города и центр власти, возможно, всей страны, протянувшейся на многие километры.

Но и не это поразило странника жующего пучок зеленого лука и сорвавшего еще один.

В полутора километрах от белой стены начинался подъем от речной долины на равнину, тянувшуюся бог знает куда на запад, на север и юг.

На этой самой равнине, где по замыслу божьему не должно бы быть ничего больше и выше булыжника, кто-то, с милой непосредственностью, раскидал утесы и горы, на юг и на север, насколько хватал глаз. Этот кто-то, старательно выверил ребра утесов, тщательно отполировал грани, любовно обложил их белым известняком, а некоторые для разнообразия темным гранитом и, подумав немного, водрузил на каждую вершину массивный золотой треугольник, в настоящий момент, ярко сиявший в лучах солнца. Каждую скалу заботливо окружил стеной и декорировал гипостильными храмами. Затем он, наверное, со вздохом удовлетворения вытер руки, отступил на шаг, любуясь сотворенным, и счел себя равным богам. Кстати, совершенно не подозревая какой ажиотаж его творенья вызовут впоследствии.

Бродяга даже поежился слегка, представив, что неведомый строитель возьмет, да как выйдет сейчас из-за своих титанических сооружений. И чего тогда?

Ослиное фырканье над ухом вывело бродягу из состояния прострации, во время которой он, впрочем, объел весь лук вокруг себя.

– Ну, и что ты на это скажешь? – обратился он, наконец, к своему спутнику, пристроившегося к виноградной лозе. – Ах, вот ты как! Ты, может быть, предполагаешь, что эти белоснежные гиганты – это снега Килиманджаро обещают нам желанную прохладу? Или священные снега Канченджанги зовут отречься нас от суетности мира? Нет, нет и нет! со своей стороны могу сказать, что теперь я точно знаю, где мы находимся (еще бы я не знал!) и даже приблизительно, когда мы там находимся и, вот, это последнее, вызывает у меня нешуточную тревогу.

Бродяга неожиданно визгливо рассмеялся, шлепнув по земле ладонью.

– А что я там плел насчет реки – матери всего живого? Эту-то реку называют как раз наоборот – отцом, священным Хапи, а вот насчет приключений мы с тобой не ошиблись, у нас их будет здесь полная задница. Даже две задницы. Ну, почти что, – полная жопа!

Весельчак, наконец, поднялся, осмотрел себя, хмыкнул, и сказал:

– Опять я щеголял перед обществом, как свежевырожденный младенец. Итак, перед нами стоит насущная проблема, требующая срочного разрешения. Нет, ну не разгуливать же в таком виде, в самом-то деле…

Странник развел руки в стороны, продемонстрировав в каком именно виде.

– Нет, в нынешнем сезоне такой фасон не в моде и может вызвать ненужный ажиотаж, а нам он вовсе ни к чему. Надо хоть немного пополнить свой гардеробчик. Стараться надо, так же, избегать нам всяческого фурора. Кстати, вот я вижу и решение этой проблемы – оно, сейчас, прошло к реке, к тому самому, отцу всего живого, если помнишь, и в настоящий момент находится вон в тех камышах. Пойду ка, – бродяга щелкнул пальцами, – и разживусь я кой-каким бельишком, а ты стой смирно и смотри, не ввяжись в какую-нибудь хреновую историю дурную, как обычно за тобою водится на самом деле.

Почтенный Хенусет, устав орать, на работающих в поле, в поте лица, бездельников, спустился освежиться к реке. Он намочил ладони, похлопал ими по бритой лысине, как вдруг из тростника неожиданно, как-то очень уж сразу, появился некто, с радостной улыбкой на лице, с по-детски ясными глазами, одетый абсолютно ни во что, то есть совершенно голый, и сразу же затараторил, активно жестикулируя руками, а так же еще и пальцами:

– О, господин, я вижу, собрались вы совершить святое омовенье, позвольте же помочь раздеться вам.

Жутковатое порожденье тростника подошло к почтенному Хенусету, неожиданно почувствовавшему слабость в коленях, и принялось развязывать узел на его юбке, предварительно сравнив ладонью рост Хенусета со своим. Вертя бедолагу во все стороны, нахал приговаривал:

– Так, немного повернитесь, сюда, теперь, вот сюда, вот здесь развяжем узелочек, а что это так пучим мы свои глазенки, нет, нет! вот ручонками своими сучить не надо, вы только мне мешаете и ротик надо бы закрыть, а то я поцелую вас сейчас и прямо в десны. Ну, вот и все! А делов-то!

И, действительно, почтенного, Хенусета раздели с такой скоростью, с какой ему не удавалось раздеть ни одну крестьянку. Ничего не соображая, кроме того, что его опустили… о, нет, это просто оговорка, до этого дело не дошло! Достойного старосту просто отпустили! Хенусет кинулся прочь от реки и от… от Сет его знает от кого.

– Куда же вы, мой сладкий, – не мог не крикнуть наглец, – а ритуальное-то омовение? Что, так и будешь бегать, в натуре блин, засратым поросенком?

Но бедняге было не до древних суеверий, достойный, в недалеком прошлом, а ныне просто голожопый, Хенусет несся по полям и нивам со скоростью плевка и, работающий в полях люд, прекращал работу и внимательно смотрел на сверкающую задницу представителя местной администрации. Женская часть наблюдателей округляла глаза, прикрывала рты ладошками и, опуская, загадочно, головы улыбалась, мужская часть, чесала затылки и ухмылялась. Своенравный осел, все же приперся, козел ослиный, вопреки приказанию, и, высунув из тростника голову, тоже наблюдал поучительную картину.

– У-ы-ммм-да, как-то не очень красиво получилось, – сказал грабитель, с грустью глядя на несущегося по полям голозадого, Хенусета, – и что я там молол о поцелуях? О них тут, вообще, ничего не знают, а, впрочем, как говорили древние, есть время рубить лес и есть время разбрасывать щепки, а уж целоваться мы их научим.

Некоторое время, бродяга, крутил и так и сяк кусок материи вокруг бедер, фыркал, шипел и плевался, как раздраженный и озлобленный на весь мир кот, дергал судорожно ногами, бормотал что-то насчет штанов, размахивал раздраженно руками и, в конце концов, с грехом пополам накрутил что-то более или менее удобоваримое на свои чресла и подойдя к самой воде, сказал:

– Нас ждет освежающее купание в прохладных водах, ибо необходимо переправиться на противоположную сторону, где вот уже почти пять тысяч лет, нас ожидают удивительнейшие приключения,…а куда это ты все время смотришь? Я для кого тут, ешкин кот, распинаюсь, братишка, непарнокопытный?

Странник проследил за взглядом осла и уперся прямехонько в живописную группу крокодилов отдыхающих на отмели, украшенных сидящими на спинах оранжево-белыми цаплями и иссиня-черными серпоклювыми ибисами.

– Ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха! – развеселился он. – Друг мой, пусть тебя не беспокоят эти переросшие жабы-акселлераты. Неужели ты думаешь, что с нами может что-нибудь случиться, когда все только-только началось? Какой тогда во всем этом смысл, ну сам подумай? Вперед, вперед, навстречу удивительной судьбе… дьявол, мне опять придется наматывать юбку, вот это действительно меня пугает не на шутку!

Ближе к вечеру, когда оранжевый диск Атума направлялся в страну Запада, жители великого города, находившиеся в этот момент на набережной Иб Усир, увидели, как из священных вод великой реки выплыл незнакомец, весьма неопределенной и очень подозрительной национальности, да еще с большим ослом в обнимку и весело им всем, молча, крикнул:

– Привет вам братья египтяне!

Затем вылез на набережную и, воздев вверх руки, с чувством произнес, по-прежнему, не открывая рта:

– Счастливы глаза мои, увидевшие великий город! Блаженны ноги мои, ступившие на святую землю.

Потом, счастливо улыбаясь, тщательно обтер об землю левую ступню от свежепроизведенного коровьего блина и, глядя на четыре пирамиды, возвышающиеся невдалеке, трижды чинно осенил себя крестным знамением и степенно поклонился земным поклоном.

– Приветствую вас, древние сооружения, рад видеть вас в первозданном виде.

Затем, из-под ладони, он посмотрел на два огромных обелиска, возвышающихся далее к северо-западу, и, перекрестившись еще раз, пояснил, обращаясь, к онагру:

– Священное сие место называется Абусир. И перед глазами мы имеем пирамиды фараонов пятой династии – Сахура, Ниусера, Неферикара и Ранеферефа, а далее два – солнечных храма, с сорокаметровыми обелисками, устремленными в небо.

Грандиозно!

Тут он обратил внимание, что все общество, собравшееся на набережной, прекратило свои повседневные дела. Установилась необычная, для скопления людских тел, тишина, только издали доносилось коровье мычание, овечий и козий блей и мелодичное верещание стрижей в вышине. Все поголовно уставились на бродягу.

– Друзья мои. – бродяга протянул вперед руки и шагнул навстречу египтянам. – сейчас я все вам объясню…

Тут он замолчал, не успев закончить мысль, начатую в таком мажорном ключе, потому, что понял, что объяснить то, он ничего не может, поскольку и сам ни хрена не понимает. Но это-то еще и ничего – сотни мудаков, во всем мире, постоянно что-либо объясняют посторонним, сами, ни фига не понимая, но бродяга вдруг сообразил, что его собственная биография полностью вмещается в ближайшие час-полтора – ну, может быть, два!

– Оп-па! – несказанно удивился пришелец, но тут же нашелся. – Друзья мои, а давайте лучше – вы мне сами все объясните.

Однако, люди от, направлявшегося к ним, пришельца, попятились, а некоторые уже стали подбирать камни и куски засохшей глины.

– О-о-о! У-у-у! – разочарованно протянул бродяга, покачав головой. – как все тут у вас густо заросло невежеством и ксенофобией, а ведь…

Но тут и минорная мысль прервалась на половине, ибо бродяга вдруг осознал, что он… ешкин кот!

Он говорил молча!

Слова его, судя по физиономиям, все слышали. Он и сам их прекрасно слышал, но вот рта-то он не раскрывал.

– Так. – прошептал он на ухо онагру. – Не привлекая внимания, тихо и незаметно, удаляемся в сумерки вечерние.

Он вскочил на своего четвероногого спутника задом наперед, шлепнул его ладонью и, вытянув успокаивающе вперед ладони к смотрящим на него людям, действительно удалился в просторы Египта.

Ближе к вечеру достойную пару можно было видеть уже невдалеке от сказочного города. Они продвигались среди полей, огородов и садов, с интересом всматриваясь в кипучую жизнь Страны Реки.

А жизнь кипела, ибо было время жатвы. Жнецы серпами жали пшеницу, за ними шла босоногая детвора и вязала срезанные стебли в снопы. Где-то гоняли волов по кругу, обмолачивая колосья, а женщины в белых льняных сарафанах, спрятав иссиня-черные волосы под косынками, деревянными лопатами подбрасывали зерно вверх, освобождая его от половы уносимой ветром. Тащили в корзинах огурцы, связки лука, чеснока. Чуть дальше от реки, ближе к плато, шел сбор винограда. Чернокожие таскали громадные корзины, доверху наполненные сочными полупрозрачными ягодами. Им помогали работать люди с палками и с плетками.

Путники то ехали по дороге среди полей, то сворачивали на тропинки среди тенистых рощ инжира, каштанов и финиковых пальм. И на полях, и в рощах им встречались упитанные люди с прижмуренными кошачьими глазами, поднятыми вверх подбородками и выпяченными нижними губами. Их сопровождали два, три или более вооруженных палками людей. У этих тоже началась страда. То здесь, то там путник видел их работу: кого-то тащили за волосы и пинали ногами, кого-то растянули за ноги и за руки прямо на поле и охаживали палками по спине и по пяткам, а одного вообще привязали за ноги и засунули головой в колодец. Было во всем этом нечто до боли знакомое.

– Мы с тобой, дорогой мой, наблюдаем налоговую систему в действии. Видишь ли, бог создал человека, об этом даже и не будем спорить, но вызывает недоумение тот факт, что плату, за сей акт творенья, собирает, почему-то, государство, в облике чиновника. – прокомментировал странник.

Встречались иногда небольшие паланкины, несомые четырьмя или восемью чернокожими; у некоторых с каждой стороны шли веероносцы, иногда носильщики заменялись ослами; в таких случаях физиономия ездока источала чуть меньше презрения, высокомерия и недоступности. В некоторых паланкинах располагались женщины, такие же высокомерные, с фарфоровыми, неподвижными лицами; правда, некоторые из них, увидев странника, с интересом поглядывали на него из-под черных челок оливковыми и чуть раскосыми глазами. В таких случаях путник прикладывал левую руку к сердцу и вежливо наклонял голову, вызывая легкую улыбку или легкомысленный смешок. А одна дама так сверкнула на него, из-под густой, черной, гривы, огненными глазами, что он с трудом удержался на осле, и тут уж приложил и правую руку к сердцу. Дама фыркнула в кулачок и сделала ему пальчиками. Когда же он проезжал мимо работающих крестьян, с интересом глядя на их деятельность, те тут же бросали работу и кланялись ему земным поклоном. Путник отечески улыбался им и, благословляя их, то двоеперстным, то троеперстным, крестным знамением, приговаривал:

– Мир вам, дети мои. Мир вам. Трудитесь во благо… во благо страны родной…

Надо сказать, что черноволосые, черноглазые, смуглые, с оливковым отливом кожи, полненькие женщины, произвели на странника весьма благоприятное впечатление, а чопорные, заносчивые, или, напротив, раболепные и покорные, мужчины, как раз наоборот – ну, совсем не понравились. Первые из них окидывали странника злобными недружелюбными взглядами, либо вообще смотрели как бы сквозь него, а вторые совсем прятали свои глаза.

Впрочем, один раз на него все же обратили внимание. Мимо него легким галопом двигалась процессия из восьми чернокожих с носилками, двух слуг и четырех воинов с копьями, луками и прямоугольными щитами. Неожиданно они остановились на полном скаку, повинуясь окрику из носилок. Едущие навстречу на ослах трое, вполне респектабельных жителя страны, тут же прытко скатились с ослов и уткнулись лицами в пыль. Сидящий на носилках полный человек, с надменно вывернутыми полными губами, живым взглядом и неестественно густыми и длинными волосами, сказал что-то, а точнее фыркнул, ткнув в странника пальцем. Тут же один из слуг взял подмышку палку, рысью подбежал к путнику и сказал:

– Мой господин, – слуга почтительно указал ладонью в сторону господина и отвесил туда же поклон, – желает купить твоего осла. – тычок палкой по направлению предмета разговора. – Назови свою цену, и господин заплатит, столько, сколько ты захочешь, но, разумеется, намного меньше.

– И твоему, достойному господину, от меня привет. Передай ему, что это не осел, а мой друг и собеседник. Я и осла то фиг продал бы, а уж друга-то, – тем более не продам… да, ни за что на свете! Ну, если, конечно, условия не будут уж очень соблазнительны.

Слуга тут же развернулся и, подбежав, передал слова господину. Тот дернул головой, будто на нос ему села оса, и выпученными глазами уставился на странника, затем неожиданно повалился на носилки и захохотал с какими-то подвизгиваниями. При этом он так дрыгался и корчился, что вдруг неожиданно полысел – густые волосы оказались париком. Продолжая корчиться и взвизгивать, хохотун пнул одного негра ногой, второго хлестнул париком, и процессия поскакала дальше, правда, через несколько метров остановилась, и все тот же слуга прокричал:

– Эй, ты, придурок! Господин просил передать тебе, чтобы ты не ездил на своих друзьях верхом, а то ведь, люди будут принимать их за ослов.

Бродяга некоторое время рассматривал своего осла и вдруг, словно что-то вспомнив, хлопнул себя ладонью по лбу.

– Вспомнил! – воскликнул он, полностью подтвердив предыдущее предположение. – Конечно же, ты не осел, друг мой! Сам я осел, понимаешь, что сразу не узнал тебя. Но ты и не лошадь, – ты самый настоящий онагр! – самое быстрое и самое вынослевое на свете существо, из тех, что ходят по земле ногами.

Они продолжили свой путь дальше к югу, где в лучах заходящего солнца сияла белизной высокая стена, с возвышающимся за ней ступенчатым зеленым холмом. Двигались они ближе к пологому подъему на плато, простирающееся далеко на запад. Мимо проплывали усадьбы окруженные стенами. На воротах трепетали вымпелы. С заходом солнца в узких окнах засветились огни, послышались звуки музыки и пения, смех, в окнах метались тени. В ворота поместий вносили носилки.

Бродяга широко раскрытыми глазами смотрел на жизнь таинственного города и беспрестанно вертелся на онагре, осматриваясь по сторонам.

Его привлекали обширные пальмовые рощи, скорее даже леса с густым пологом закрывающим небо. Его интересовали цветущие тамариски со свечками белых и розовых цветов, до которых он пытался дотянуться со спины своего четвероногого товарища. Он прислушивался к словам песен, вылетающих из окон, и удивлялся, что понимает их, и более всего удивлялся, что и здесь, в ушедшей тьме тысячелетий, люди пели о том же самом, что и в далеком будущем, и это его чрезвычайно обрадовало – значит, нет большой разницы, когда жить. Люди-то те же самые. Почему? Да, поют они о том же самом, о чем будут петь и через много тысячелетий – о любви к женщине, или о любви к мужчине, о любви к родине, о труде повседневном, а так же о сражениях и о героях. Да, ничего не изменилось! Все, все то же самое! Он слышал эти песни там, через четыре тысячи лет. Как же это здорово, что мы люди, так мало изменились. Как хорошо, что человеку будущего понятны чувства человека прошлого. Но если нам понятны чувства человека четырехтысячелетней давности, то, может мы и сейчас будем в состояние понять друг друга?