Текст книги "Тайна Золотой Долины"

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ЛЕВКА ОСТАЕТСЯ ЗА СТАРШЕГО. БЕГ НА 80 КИЛОМЕТРОВ. ОЧЕНЬ ПЛОХО, КОГДА НЕ ВЕРЯТ. ОДИН НА ОДИН. ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ. ПОЧЕМУ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ВАСИЛЬКИ?

Левка был, конечно, чечако. Но теперь я доверял ему больше, чем Димке. Все-таки Димка здорово опростоволосился с этой Белкой. Он, видите ли, хотел похвастаться перед ней тем, как ловко дергает из воды уклеек. Она визжала и хлопала в ладоши над каждой рыбкой, а он, дурак, таял и все просмотрел – и Белотелова, и старика, и то, как они увязались следом за мной по ручью.

Поэтому я сделал вид, что Димки здесь вроде как и нет, а советовался и говорил с одним Левкой.

– Ты понимаешь теперь, Левка, что к чему? – спросил я, рассказав все, что подслушал у этих злыдней. – Мне надо срочно бежать в Острогорск, чтобы опередить Белотелова и сорвать их злодейский план. И я сейчас же побегу. А тебя, – я подчеркнул «тебя», чтобы Димка понял, как низко он пал, – тебя прошу не спускать глаз со старика… Вот винтовка, в ней еще три патрона, в крайнем случае, можешь пустить ее в ход.

– Знаешь, Молокоед… – начал, как ни в чем не бывало, Димка, но я даже не взглянул на него и подал руку Левке: – Прощай, старина! Надеюсь на тебя, как на самого себя.

Уже вечерело, когда я выбежал к Черным Скалам. Я не стал ждать попутную машину, так как боялся, что старик опять увязался за мной, и помчался что есть духу по тракту в Острогорск.

«Неужели не будет никакой машины? – думал я, вспомнив, что сегодня выходной день, и тут же решил: – Пусть далеко до Острогорска, но я должен все эти восемьдесят километров пробежать, чтобы успеть хотя бы до полуночи».

Я считал, сколько же мне надо пробегать в час, чтобы быть в городе к двенадцати ночи. Получалось по тринадцати с лишним километров. Многовато. Но надо!

Я припустил во весь дух, но скоро понял, что так задохнусь. Лучше бежать размеренно и дышать через нос каждые восемь шагов. Так, помню, учил бегать мастер спорта в «Пионерской зорьке».

Внезапно я услышал шуршание колес о гравий. Поднял руку, но шофер или не заметил меня, или торопился, проехал не останавливаясь. Я припустил изо всех сил, догнал полуторку и ухватился руками за край кузова. Кое-как вскарабкался в машину. Шофер гнал, как сумасшедший, бочки из-под горючего прыгали и катались, и я не знал, где мне от них спастись. Наконец догадался лечь на кабину, ухватился за разбитое окно. «Теперь гони, товарищ шофер. Меня отсюда никакой силой не оторвешь».

Но машина скоро въехала в Березовку, свернула с дороги в какой-то двор. Я спрыгнул и стал просить шофера довезти до Острогорска, врал ему, что у меня мать при смерти, что везу лекарство, которое одно только и спасет ее, обещал по приезде заплатить сколько угодно: шофер ни в какую.

– Свез бы, милок, раз у тебя такое печальное дело, – говорил он мне все одно и то же. – Даром бы свез. Сам недавно мать схоронил. Но имею важное государственное задание. Не могу.

Я вдруг догадался спросить:

– А сельсовет здесь есть?

Сельсовет оказался рядом, но там уже никого не было. Я все-таки начал стучать в дверь. Из соседнего дома вышла старушка-сторожиха, спросила, кто я такой, зачем стучусь ночью в правительственное учреждение и что мне нужно.

И снова пришлось врать насчет матери и лекарства, насчет того, что мне надо позвонить по телефону, чтобы как можно скорее мне выслали навстречу машину.

Старушка согласилась открыть сельсовет, разрешила позвонить.

Я вызвал нашу квартиру и сразу услышал мамин голос.

– Мама! Ты меня узнаешь? Это я, Вася. Ты меня пока не расспрашивай ни о чем, а дай мне сказать, потому что дело очень срочное. Так вот, слушай внимательно: пойди сейчас же в НКВД и скажи, чтобы немедленно арестовали Белотелова, который ходит к дяде Паше. И еще этого… дай вспомнить… Голенищева, он живет на Советской, дом номер один. Это очень опасные враги. Они связаны с немцами. Если их сегодня же, – понимаешь! – сегодня же не заберут, будет страшная вещь. Ты меня поняла?

А она заплакала и стала говорить о том, какой я нехороший, заставил ее столько страдать и что пора, наконец, оставить все эти бредни насчет врагов и шпионов.

Я заверил маму, что на этот раз – не бредни, все очень серьезно и речь идет о жизни многих людей.

Тут она рассмеялась сквозь слезы:

– Я так и знала. Ты опять спасаешь целый город… Дурной! Лучше скажи, откуда звонишь и когда тебя ждать домой?

– Буду часа через два или три. Но я тебя заклинаю, мама, поверь мне хоть раз в жизни: иди сейчас же в НКВД и скажи про Белотелова и Голенищева.

Она обещала, но умоляла приходить скорее, так как будет ждать меня всю ночь.

Старушка ругала меня за вранье, говорила, что нехорошо придумывать такое о родной матери.

Но я сказал ей:

– Это, бабушка, святая ложь. А такая ложь иной раз бывает дороже правды.

– Много ты понимаешь в святости, безбожник, – шумела женщина. – Небось и перекреститься не умеешь, а туда же – святая! Иди отсюда, безбожник окаянный!

Мне и без того надо было уходить. Все не верилось, что мама сходит в НКВД, и я опять побежал. За селом меня нагнала еще одна грузовая машина и сразу остановилась, как только я начал «сигналить».

Из машины выскочил человек, приветливо подал мне руку:

– А, рыбак, здравствуй! Много наловил? Что-то рыбы у тебя не вижу.

Это оказался дядя Миша, тот шофер[52]52
  Шоферов многие почему-то ругают, а зря! Чем плох дядя Миша? Да и тот, который вез меня до Березовки, тоже, видать, хороший, раз доверили ему важное государственное задание. – В. М.


[Закрыть], который вчера ночью удивился моему «геройству». Он охотно согласился «подбросить» меня до Острогорска, помог взобраться в кузов и дал газ.

В кузове был еще какой-то пассажир в плаще с капюшоном. Он стоял впереди, ухватившись руками за кабину, и все время вертел головой то вправо, то влево. Я сидел на борту и восхищался тем, как ловко и быстро ведет машину дядя Миша.

«Так я успею добраться до Острогорска за час! – радовался я. – И если попросить, то дядя Миша, пожалуй, не откажется подвести меня прямо в НКВД».

Пассажир, который был со мной в кузове, вдруг оглянулся, отбросил капюшон и стал приближаться вдоль борта ко мне. Я взглянул на него и сразу узнал Белотелова. Теперь я видел, что от него не отвертеться: пристукнет сейчас и выбросит из кузова, так что гадай потом милиция, отчего и почему на дороге неизвестный труп… Кричать бесполезно, на ходу дядя Миша ничего в кабине не услышит, да и не хотелось мне кричать перед этой очкастой змеей. Немцы наших коммунистов вон как пытают, а коммунисты и то не кричат. А я стану унижаться перед гадиной? Я сделал вид, будто меня сильно качнуло, и перескочил на другой борт, Белотелов пошел, покачиваясь от толчков, в мою сторону. Я перебежал в задний угол. Он опять стал двигаться ко мне. Тогда я увидел, что дело плохо, встал на борт и прыгнул в темноту.

Все вокруг меня зазвенело, в глазах пошли огненные круги, а тело стало тяжелое-тяжелое, и уже ни рукой, ни ногой я шевельнуть не мог. С трудом рассмотрел: грузовик далеко чернеет, но не шумит – остановился.

Хлопнула дверца машины, и послышался голос дяди Миши:

– Нашел?

– Нет, – откликнулся где-то близко от меня Белотелов.

«Значит, – подумал я, – Белотелов нарочно остановил машину, чтобы найти меня и в потемках добить».

Я хотел крикнуть дядю Мишу, но вместо крика у меня из горла вырвалось какое-то мычание.

– Не нашел?

– Как сквозь землю провалился!

Теперь Белотелов был где-то совсем близко, я слышал, как его сапоги чавкали в грязи, как он поскользнулся, упал и нехорошо выругался. И вдруг я увидел на еще светлом фоне вечернего неба его тяжелую, неуклюже взмахивающую длинными руками фигуру.

Откуда у меня и сила взялась: я стал на четвереньки и пополз с дороги.

Перебрался кое-как через кювет и лег, прижавшись лицом к холодной, скользкой земле.

Я слышал, шаги Белотелова стихли где-то против меня, и невольно приподнял голову. Мой враг стоял на дороге и прислушивался. Потом по левому кювету прошел в сторону машины, вернулся по правому и опять оказался около меня, чуть на руку мне не наступил. Но ноги его стала засасывать грязь, он выругался, вылез к кювету на твердую почву, скрипнув зубами, простонал:

– Растяпа! Никто бы не узнал – расшибся, и все.

– Поехали! – крикнул дядя Миша. – Наверно, опять где-нибудь рыбку ловит. Смелый парнишка – люблю таких. Рыбачок! – весело закричал он. – Ты где? Мы поехали.

Машина загудела и ушла. Кругом темень, ни души, а я ни встать, ни ползти не могу. Правая нога болит и болтается, как неживая. Голова тоже болит, и на лице не поймешь что – не то грязь, не то кровь…

И тут я снова вспомнил, что враг мчится сейчас к городу. Сжал зубы, со стоном опираясь на руки и левое колено, попробовал ползти. Руки вперед выброшу, ухвачусь ими за кусты или просто за землю и подтягиваю туловище. Как червяк.

При спуске в кювет руки у меня поскользнулись, я куда-то покатился, а что дальше было – не помню.

Очнулся уже не в кювете, а в чьем-то доме. Надо мной был низкий белый потолок, и кто-то лил мне в рот противную водку. Может, оттого и очнулся, что даже от запаха водки меня всегда тошнило.

Кто-то осторожно мокрой тряпкой вытер мне лицо.

– Э, да это начальник! – услышал я над собой знакомый голос. – Как тебя угораздило? То меня хотел в плен взять, теперь сам в мои руки попался.

Я открыл глаза и решил, что теперь-то уж погиб: надо мной склонилась рыжая голова фрица, которого мы упустили, когда пробирались в Золотую Долину.

Из-за плеча немца выглядывала пушистая, такая же, как у него, рыжая головка с огромными, в пятак величиной, васильками.

«Почему такие большие васильки?» – подумал я и опять, наверно, потерял сознание. Потому что, когда снова открыл глаза, увидел около себя только Белку.

– Это кто? – шепотом спросил я, кивнув в сторону фрица.

– Это? Мой папа. Он тебя знает. А ты, что, под машину попал? Больно, да?

Я молча кивнул и даже не обрадовался тому, что Соколов оказался все-таки советским человеком. Мысль, что Голенищев, может быть, уже вызывает самолеты, а Белотелов стоит наготове с ракетницей в городском саду» – эта страшная мысль словно подбросила меня, я сел:

– Товарищ Соколов! Товарищ Соколов, везите меня немедленно в город… Слышите, немедленно! Иначе скоро прилетят самолеты… Нельзя терять ни минуты!

– Бредит, бедный! – сказал женский голос. – Ты запряг, Ваня? Вези его скорее в больницу.

«Ну вот, – подумал я, – никто мне не верит! И мама не верит, и Соколов не верит, один Левка готов лезть за мной в огонь и воду». И так мне стало жалко себя, что я заплакал навзрыд. А это со мной очень редко бывает. Только в исключительных случаях.

– Папа, разреши, я с тобой поеду, – услышал я Белкин голос. – Он очень тяжелый, я за ним ухаживать буду.

От этих слов мне стало лучше, и я даже не стонал, когда меня переносили в повозку.

Но было все-таки очень больно, и я опять куда-то покатился, когда меня положили в повозку.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
НА ОПЕРАЦИОННОМ СТОЛЕ. УСПЕЮТ ИЛИ НЕТ? НАЛЕТ

Как меня везли на повозке, а потом переложили в машину, как несли на носилках в операционную палату, не помню.

Поэтому я очень испугался, когда увидел вокруг себя людей в белых халатах, белых масках, из-под которых виднелись только глаза.

Я сначала подумал, что это куклуксклановцы, такими их показывали как-то в кино. Но одному стали надевать на руки длинные резиновые перчатки, и я догадался, что это врачи и что они хотят мне что-то отрезать.

– Дяденька, подождите минуточку, – сказал я как можно спокойнее, так как слышал, будто хирургов только спокойствием и можно взять. Если начнешь кричать, они марлей рот закроют, и готово – уснул! Проснешься, а у тебя уже или руки, или ноги, или кишки какой-нибудь нет – отрезали! Но я не за ногу боялся. – Дяденька, вы можете уделить мне две минуты?

Врач, которому надевали перчатки, наверно, удивился моему спокойствию и даже повязку с лица попросил снять.

– Пожалуйста. Я к вашим услугам, молодой человек.

– Наклонитесь, мне надо вам что-то сообщить очень важное.

Я рассказал все, что знал про сегодняшний налет, про Белотелова и Голенищева, и о том, как выпрыгнул из машины и как Белотелов меня искал в темноте, чтобы убить. Я попросил, чтобы врач отложил пока операцию и вызвал кого-нибудь из НКВД в больницу. Он выпрямился, пощупал мой лоб, серьезно посмотрел на меня, подумал и сказал остальным врачам:

– Вы пока свободны.

А сам вышел из палаты, но через несколько минут вернулся:

– Сейчас приедут. Как ты себя чувствуешь? На-ка, вот выпей – это тебя подкрепит, – и дал мне в стакане лекарство.

Скоро пришли какие-то двое в белых халатах, но халаты были завязаны плохо, и около шеи виднелись чекистские петлички – то, что мне и надо!

– Здравствуй, малец, – весело поздоровался со мной один, наверно, капитан, потому что на петлице у него была шпала, – рассказывай.

– А вы кто? – спросил я на всякий случай. Мало ли, может, такие же враги, как Белотелов!

– Капитан госбезопасности Любомиров, – отрекомендовался тот, который со шпалой. – А это мой сотрудник.

– А, так это – вы? – улыбнулся я.

– Что? – удивился капитан. – Ты-то откуда меня знаешь?

– Как же мне вас не знать, если вы не хотели мне поверить…

– Позволь, позволь… – сказал Любомиров. – Да как твоя фамилия?

И только я назвал себя, как капитан сразу оживился, повеселел и протянул мне руку:

– Ах, вот ты какой, Молокоед! Ну, ну, давай рассказывай.

Я не стал им говорить все, а сообщил только про Белотелова и Голенищева и про то, что на город вот-вот полетят фашистские самолеты.

Было уже четверть двенадцатого, и я просил чекистов поторопиться. Они пожали мне руку, велели скорей выздоравливать и ушли.

– Ну, а теперь, герой, давай займемся тобой, – сказал врач.

– Можете заниматься, только ногу у меня не отрезайте – самому нужна.

Доктор развеселился (попадаются же иногда такие хорошие врачи! – В. М.), нажал электрическую кнопку, набежали снова те, в белых халатах, и все-таки закрыли мне рот марлей.

Проснулся я уже в другой палате, где, кроме меня, было еще человек семь больных.

– Сколько времени? – шепотом спросил я у няни.

– Без десяти час.

«Вот здорово! – подумал я. – Прошло каких-нибудь полчаса, а мне уже все сделали».

– Нянечка, а ногу отрезали?

Она тихонько засмеялась, откинула с меня одеяло, и я увидел свои ноги: одна, как бочка, и в марле, а другая забинтована до колена.

– Гипс наложили. Врач сказал: через две недели в футбол играть будешь. А теперь спи, – видишь, все спят.

Но мне было не до сна. Один вопрос не давал покоя – успели или нет чекисты поймать Белотелова и Голенищева?

Через час примерно послышался где-то далеко шум самолетов, все ближе и ближе. У меня сердце так и упало: не успели! Но тут и с другой стороны зашумели самолеты – наши истребители! Ястребки просвистели прямо над больницей, и не успел я приподняться на постели, как где-то совсем близко начался воздушный бой.

Я попросил няню погасить свет и открыть черные шторы, которыми делали в больнице затемнение, и увидел великолепное зрелище! То один, то другой самолет загорался и, как огромная ракета, падал вниз. Потом все стихло.

Няня задернула шторы, включила ночник.

– Няня, – поманил я ее к себе, – положите меня на коляску и довезите до телефона.

– Что ты, милый, какой неугомонный! – махала она руками. – Нельзя. Сейчас спать надо.

– Я же не маленький, понимаю. Но если – надо? Она не соглашалась. Тогда я рассердился и сказал, что, если она не отвезет меня сейчас же к телефону, я так начну кричать, что всех разбужу, и ей же от главного врача влетит. Она испугалась и привела ко мне дежурного врача. Тот выслушал меня, ни слова не говоря, и велел дать коляску. Меня повезли по коридору. Открылась дверь с табличкой «Главный врач», и коляску подкатили прямо к телефону.

– Тебе набрать номер или сам наберешь?

– Что я, больной, что ли, какой или умирающий? Конечно, сам!

Я набрал номер нашего домашнего телефона, и мама сразу взяла трубку, она не спала.

– Мам! Ты не знаешь, где это воздушный бой был?

– Да где ты опять пропал? Обещал быть, а не идешь.

Говорит так, будто я недавно из дома вышел, а по голосу чувствую – волнуется. Она у меня всегда такая – умеет себя в руках держать.

– Ты все-таки скажи, мам, где был воздушный бой?

– Где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.

– А-а, хорошо, что над Шайтанкой. А разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?

– У меня.

– Тогда дай ей трубку.

Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Чудачка, будто я могу!

– Мам! Ты все-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.

Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и скоро придет. Она, конечно, – миллион вопросов, но я пригласил ее прийти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у Прасковьи Ивановны трубку и испуганно спросила:

– Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой?

Я сейчас же прибегу.

– Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся – ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.

Доктор просил маму не беспокоиться:

– Мальчик упал с машины, ничего серьезного нет.

И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:

– Опять, негодяй, за машину цеплялся!

Я улыбнулся:

– Теперь, доктор, везите меня спать.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
БОЛЬШОЙ ПРИЕМНЫЙ ДЕНЬ. «БЫ» МЕШАЕТ. ДОПРОС БЕЛОТЕЛОВА. ГЕНРИХ ИЛИ ПАНТЮХА?

Хирург не велел меня будить, и я проснулся только к обеду.

Наверно, врачу сообщили об этом, и он пришел в палату еще более веселый, чем вчера.

– Привет герою Золотой Долины! – поздоровался хирург и протянул мне руку, как взрослому.

Он осмотрел меня, повыспрашивал, где, что и как болит, а потом, потрепав по плечу, сказал старшей сестре:

– А теперь покормите его покрепче. У него сегодня большой приемный день.

Я думал, он шутит, а вышло наоборот. Только пообедал, ко мне заявились сразу мама и Прасковья Ивановна.

Они мне назадавали столько вопросов, что под конец я не выдержал:

– Прошу излагать вопросы в письменной форме. Они посмеялись, но видно было, что им хочется многое узнать.

– Мама, а ты выполнила мою просьбу насчет НКВД?

– Выполнила, дорогой, выполнила. Не верила тебе, но все же пошла… Я еще раньше там была, когда эта девочка от тебя приходила. Но тогда я больше о Белотелове говорила… А тут – только начала рассказывать – этот их начальник сразу всех на ноги поставил… Вот уж не знала, что ты и впрямь шпиона поймаешь…

– Жужжал, жужжал – и нажужжал! Надо понимать, когда человеку можно верить, а когда – нельзя.

И ни словом не упрекнула меня мама за случившееся. «Вот, – думаю, – подвезло мне, что сразу в больницу угодил, – иначе попало бы по первое число. Димке и Левке хуже: им так просто не отвертеться».

Не успела уйти из палаты мама, смотрю, Белка заявилась. Халат на ней огромный, только пушистая рыжая голова из него торчит да синенькие глазенки светятся.

– Иди сюда, Рыжик! – обрадовался я.

– Зачем ты меня Рыжиком зовешь? – сердито принялась шептать она. – Меня так только в школе дразнят. Лучше зови меня Белкой.

– Ты на меня вчера обиделась?

– Конечно, обиделась, – в ее васильках сразу стала собираться водичка, и с них закапало. – Я все ждала, когда ты придешь, а ты сразу заорал: «Марш отсюда!» Я всю дорогу ревела.

– Ты меня извини, – я пожал ей руку, – но так было надо. Потом расскажу.

Вдруг входит в палату какой-то седой дядя в очках, оглядывает всех и идет прямо к моей кровати.

– Ну, здравствуй! – подал он руку Белке. – А это, наверно, знаменитый Молокоед?

Белка радостно пискнула в ответ, а он протянул руку мне:

– Здравствуй, последний из могикан! Говорят, гуроны опять стали на Военную Тропу?

«Что это, – думаю, – еще за чудак?» Но это сам академик Туляков пришел, чтобы разузнать от меня все относительно Золотой Долины.

– А вот там, в этой котловине, где вы нашли кристаллики, ты больше ничего не заметил? – спросил он.

Вместо ответа я позвал няню и попросил, чтобы она сходила к кастелянше, взяла у нее мои брюки и выгребла из карманов все, что там есть. Няня вернулась и принесла в подоле камешки, которые я предусмотрительно унес с собой.

– Вот что я там заметил. Там все скалы сплошь из этих камней.

Туляков схватил один камешек, второй, третий и даже в лице переменился:

– А ты не шутишь? Неужели сплошь?

– Сплошь. Честное пионерское, сплошь!

– Ну спасибо тебе, малыш! – он схватил меня за плечи и расцеловал. – Какое счастье, что я дожил до поры, когда появились на нашей земле такие ребята!

Я сначала не понял, чему он так сильно обрадовался. Но академик разъяснил, что мои камешки – не что иное, как медный блеск – самая богатая руда, в которой содержится восемьдесят процентов меди.

– Во-семь-де-сят! – раздельно, по складам, выкрикнул он. – А мы сейчас даже руду с пятью процентами меди считаем богатой. Ты понимаешь теперь, что это такое, индейская твоя голова?

Он еще раз обнял меня, поздравил, пожал руку Белке и обещал наведываться.

Не успела закрыться дверь, как дежурный врач объявил, что зовут к телефону Молокоедова. Меня уложили опять в коляску, я подмигнул Белке – знай, мол, наших! – и снова попал в кабинет главного врача. Телефонная трубка лежала на столе, мне ее подали, и со мной стал говорить капитан Любомиров.

– Вася! – сказал он так, будто мы были сто лет знакомы. – Ты Белотелова узнаешь?

– Конечно! Как же не узнать.

Он засмеялся и попросил передать трубку врачу. Врач ответил:

– Молодцом… Вполне можно… Разрешаю. Можете у меня в кабинете.

Нетрудно было догадаться, что капитан опрашивает, хорошо ли я себя чувствую, и можно ли со мной говорить, и где.

Меня опять привезли в палату, и Белка спросила:

– Это куда тебя возили?

– Пока военная тайна. Потом расскажу.

– Что ты со мной так разговариваешь? – обиделась она. – Все – «потом» да «потом», будто я маленькая.

Я хотел поправить бинт на ноге, но Белка сердито хлестнула меня по рукам и приказала:

– Лежи! Если не умеешь, так не берись.

Она ловко размотала бинт, высунув язычок, осторожно осмотрела рану и снова завязала.

– Теперь хорошо?

– Ага! Где это ты так ловко научилась делать перевязки?

– Правда, ловко? – обрадовалась Белка. – Я сейчас могу идти санинструктором на фронт. Только не берут. А так я уже на ГСО сдала и значок получила.

Она расстегнула халат, и у нее на кофточке рядом с пионерским значком я, действительно, увидел значок ГСО первой ступени.

Вот хорошо бы поехать с Белкой на фронт! Меня бы там все время ранили, а она все время выносила бы меня из боя и перевязывала раны.

– А ты хорошо учишься? – спросил я.

– Одни пятерки! – сказала она и принялась беспечно болтать ногами. – А ты?

Мне стало стыдно, что я двоечник, верный кандидат во второгодники, и я не посмел сказать правду Белке.

– Я бы тоже учился бы на пятерки…

– «Бы» мешает?

Этим «бы» Белка рассмешила больных, и вся палата стала хохотать. И хотя смеялись не надо мной, а над тем, как ловко Белка меня поддела, все мое геройство растаяло от этого «бы», как дым.

В первый раз я подумал о том, что будет, когда я выпишусь из больницы. Сейчас мне хорошо и весело, все считают меня героем. Но нога заживет, приду домой, а дальше что?

Все ребята перейдут в седьмой класс, а я как был двоечник, так двоечником и останусь, как сидел в шестом, так и буду сидеть в нем второй год. В классе нам с Димкой отведут самую последнюю парту, чтобы мы, два здоровенных дурака, не загораживали доску другим ученикам, которые меньше нас, но умнее. Картинка! Хорошо, если не исключат из школы! А ведь могут и исключить! Что тогда? Идти опять искать золото, которого нет? Или ловить еще какого-нибудь старикашку?

– Ты что стал кислый, как простокваша? – спросила Белка.

Не знаю, что бы я ответил ей, если бы не зашла к нам в палату дежурная сестра:

– Васю Молокоедова в кабинет главного врача!

– Ох, Молокоед, и мучают же тебя здесь! – посочувствовала Белка. – Даже поговорить не дадут.

В кабинете главного врача сидели стенографистка и капитан, а напротив… Белотелое. Очки он или потерял или нарочно спрятал и глядел на меня злыми, желтыми, как у кота, глазами.

– Узнаете друг друга? – спросил капитан. – Скажите, Белотелов, где вы последний раз виделись с Васей Молокоедовым?

Так Любомиров начал допрос этого мерзавца.

Тот сразу начал крутиться, говорить, что ездил присмотреть место для рыбной ловли и на обратном пути встретился со мной в кузове попутной машины и что я будто ехал с рыбалки.

Потом, сказал он, мальчик выпрыгнул из машины, и они с шофером долго меня искали, боялись, как бы я не расшибся.

– А вы не знаете, почему мальчик выпрыгнул?

– Откуда же мне знать? – пробурчал Белотелов. – Это вы у него спрашивайте.

– Скажи, Вася, почему ты выпрыгнул? – обратился ко мне капитан. – Что это вздумалось тебе ломать собственные ноги?

– Что вы скажете на это, Белотелов? – стал допытываться капитан, выслушав меня.

– Мальчишеские бредни! Этот парнишка, товарищ капитан, вообще большой фантазер. Я у них часто бываю по соседству, и вечно он носится с Джеком Лондоном, Брет-Гартом и Луи Буссенаром. Это и его соседи подтвердят. Да что уж чище – он целую экспедицию в Золотую Долину снарядил и решил там заняться добычей золота!

Я подмигнул капитану и спрашиваю:

– Между прочим, гражданин Белотелов, от кого вам стало известно про нашу экспедицию в Золотую Долину?

Белотелов понял, что попался:

– Слухи такие были…

Тут уж в него опять капитан вцепился:

– От кого слышали?

Он знал, что если соврет, ему сразу очную ставку сделают, и брякнул:

– Молокоедов мне сам сказал.

– Когда?

– Накануне своего бегства.

– И вы молчали об этом, хотя бывали у них и знали, что мать утопленником его считает? Почему вы молчали?

– Простите, я ошибся, – мычал Белотелов. – Он сказал мне об этом в машине.

– Ну, знаете, Белотелов, – смеялся капитан, – не надо так стенографистку подводить. Ведь она записала с ваших слов, что Молокоедов возвращался с рыбалки, а теперь вы говорите, что он там добычу золота вел. Что же, прикажете переправлять ваши ответы?

Засыпался Белотелов, а признаться не хочет.

– Вы спросите, товарищ капитан, как его зовут.

– Можете ответить, Белотелов?

– Меня зовут Пантелеймон Петрович. Да это и из паспорта видно.

– Значит, Пантюхой зовут? А почему отдельные граждане вас Генрихом величают?

Белотелов вскочил, сразу видно, что я его под ребро поддел, потом сел и, глядя мне в глаза, бросил:

– Мальчишка сочиняет…

Капитан успокоил его, дал выпить холодной воды и спросил, откуда мне известно насчет Генриха. Я рассказал, как стоял за елкой, и как этот Пантюха со стариком говорил, и как ему было поручено убить меня.

– Вот почему, господин Генрих, вы за мной в машине гонялись, а я выпрыгнул и лежу теперь здесь со сломанной ногой.

А он свое твердит:

– Бредни. Мальчишка не в меру начитался приключенческих романов!

Тогда опять Любомиров вмешался:

– Значит, вы, Белотелов, утверждаете, что вас зовут не Генрихом, а Пантелеймоном и что никакого знакомого старика у вас в Золотой Долине нет?

– Утверждаю! – поднял на него бесстыжие глаза Пантюха. – И, надеюсь, скоро вы сами поймете, что нельзя верить показаниям несовершеннолетнего мальчишки.

– Одну минутку, товарищ капитан, – попросил я. – Разрешите мне съездить к кастелянше?

Меня свозили к кастелянше, я достал из кармана пальто кашне и положил на стол перед Белотеловым.

– Вам неизвестно это кашне?

Белотелов вскочил и закричал:

– Товарищ капитан! Кто здесь следователь, вы или этот молокосос?

Капитан успокоил Белотелова, а потом с недоумением посмотрел на меня и пожал плечами: он не понимал, при чем тут кашне? Тогда я попросил, чтобы Белотелова пока вывели из кабинета, и рассказал, где и при каких обстоятельствах подобран этот шарф. И еще спросил капитана, зачем он возится с Белотеловым, когда ясно, что он – враг.

– Нельзя так, Вася. Все надо доказать. Чтобы Белотелов признал наши обвинения справедливыми.

Белотелова снова ввели.

– Вася задал вам, гражданин Белотелов, уместный вопрос – «это ваше кашне?».

Белотелов отрицал. По моей просьбе вызвали дядю Пашу, и он подтвердил, что такое кашне, действительно, носил Белотелов.

– Такое, но не это, – пытался увильнуть Белотелов.

Когда следователь попросил его показать свое «настоящее» кашне, он сказал, что не может этого сделать, так как оно потеряно.

– Ну вот, а я и нашел его!

– Где?! – заревел Белотелов.

– В Золотой Долине! Там, где ваша нога, гражданин Генрих, никогда не ступала, а только оставляла за собой следы новых галош.

Но даже и вещественное доказательство не могло сломить упрямство моего врага. Капитан прекратил допрос.

– Ты устал, Вася! Может, пока протокол перепечатывают, чайку попьешь? Знаешь, такого крепкого, с лимончиком?

– Крепкого чаю с лимончиком после войны попьем, товарищ капитан!

Но капитан вынул из кармана пачку настоящего грузинского чаю, лимон. Попросил сестру-хозяйку:

– Будьте любезны, заварите чайку покрепче, нам с Васей подкрепиться надо.

Такой хороший капитан, что просто – ну! Не то что майор в военкомате. Посадить бы этого капитана на место того майора, сколько бы нашего брата на фронт пошло!