Текст книги "Русское танго"

Рассказы

Случай на Джайляу

С рождением сына жизнь Аблая круто переменилась. Мало сказать, что он был на седьмом небе от счастья. Это само собой. Но главное: Аблай осознал себя настоящим взрослым мужчиной, ответственным теперь не только за себя, но и за свою маленькую семью.

Жена у новоявленного отца была русской, её звали Валентиной, а сына Аблай назвал Бахтияром, что означает «счастливый и желанный». Молодые родители и правда души в нём не чаяли, хотя родственники с обеих сторон, несмотря на конец двадцатого века, мягко говоря, не одобряли их брачный союз.

Аблаю, чтобы как-то обеспечить себя, жену и сына, приходилось выгребать одному, потому что никто из родни помощи не предлагал. Самому же что-то просить не позволяли гордость и самолюбие, доставшиеся ему от прапрадеда-кочевника, входившего в близкое окружение Абылай-хана, в честь которого его и нарекли Аблаем.

Кормились с рынка, и никакой работы не чурался парень: погрузить-выгрузить, кому-то что-то помочь донести, иногда даже заменить продавца – без проблем! А расходов у молодой семьи было много, начиная от памперсов с пелёнками и кончая платой за съёмное жильё.

Однажды Аблай помогал разгружать в холодильник свежее баранье мясо и познакомился с хозяином отары, который обратил внимание на серьёзность и физическую силу грузчика.

– Мне на джайляу чабан позарез нужен, – сказал хозяин, отсчитывая деньги за разгрузку, – ты подходишь по всем пунктам.

– У меня ребёнок маленький, – ответил Аблай, пряча зарплату в нагрудный карман джинсовой рубашки, – сын, между прочим, в конце лета три года будет, и… жена русская.

– Какие проблемы, – улыбнулся работодатель, – я вам такую казахскую юрту обеспечу, будете с русской женой до самой осени в Тургайской степи как в раю жить!

– Базар жок! – сказал Аблай, пожал скотоводу руку, а вечером поделился полученным предложением с Валей. У той сразу же загорелись золотистые скифские глаза:

– Целое лето на свежем воздухе! Да ещё и в настоящей юрте! Представляешь, только мы и степь вокруг – ну чем не кочевники? И Бахтияру это на пользу пойдёт, и деньжат соберём для первого взноса по ипотеке. Соглашайся, Аблай, такой случай выпадает не каждому, кажется, судьба нам подбрасывает шанс.

Юрта и вправду была хороша: ромбики кереге – деревянные решётки, составляющие основу пологих стен, – напоминали древний орнамент; пожелтевшие от времени ошкуренные ивовые жерди – уюк – образовывали купол юрты, завершавшийся правильным круглым ободом, своеобразным потолочным окном, предназначенным для выхода дыма от очага.

– Это шанырак, – улыбаясь, пояснил Валентине хозяин отары, – он даже на нашем гербе изображён. Жаль, что тюльпаны уже отцвели, а то приехали бы прямо в сказку.

Стены самобытного степного жилища были в основном утеплены дешёвыми тускиизами – простыми войлочными гобеленами, вышитыми цветными хлопчатобумажными нитями. Лишь напротив входа, за очагом, на почётном месте висели два видавших виды персидских ковра. В западной части юрты, справа от очага, стояла железная двуспальная кровать, застеленная стареньким пледом. Восточную сторону, так называемую женскую половину, украшала кровать поменьше. Пол также был застлан вытертыми от долгого употребления войлочными сырмаками – постилочными паласами или попросту кошмой.

Слева от персидских ковров, на одном из которых висела старенькая двустволка, стояло покосившееся трюмо с чуть треснутым в верхнем правом углу зерка-лом, а справа большой зелёный сундук, окованный по краям. На нём пирамидкой жержастык – жёсткие квадратные подушки, какие предлагают обычным гостям незнатного происхождения. Возле сундука рассохшийся складной буфет с нехитрым набором посуды и других кухонных принадлежностей, рядом жестяной умывальник. Внизу, под коврами, расположился низенький круглый стол – дастархан. А напротив буфета, у противоположной стены юрты, тускло отсвечивал цинком небольшой ларь.

– Ружьё-то хоть стреляет? – поинтересовался Аблай.

– Само собой, не палка же! Оружие тебе на всякий случай, волки там или мало ли чего. Тут вот запас продуктов, – хозяин отары приподнял откидную крышку ларя, – ну крупы, чай, сахар, патроны… Мука, понятное дело. Как минимум, на месяца полтора. Мясо для бешбармака – любой барашек на выбор, – он засмеялся, – хоть каждый день кушайте!

– А воду где брать? – спросила довольная Валя. – Надеюсь, не привозная?

– Своя, конечно, – посерьёзнел работодатель, – отару поить будете на выпасах, там вода с гор не высыхает почти до середины лета, а как высохнет, откочуете на другое пастбище. Ну а для себя есть скважина, шагов двадцать от юрты.

Пока Валентина с Бахтияром обживали новое жилище, Аблай и хозяин отары прошли к временному загону, оборудованному небольшим навесом для молодняка. Там чабан познакомился с тремя азиатскими овчарками – алабаями, которые сторожили отару от волков и других непрошенных гостей. Собаки по очереди подошли к мужчинам, обнюхали нового пастуха и улеглись на прежние места в тени навеса.

– Кошара рассчитана на чуть больше полтыщи голов, – пояснил наниматель, – сейчас в наличии меньше, четыре сотни с хвостиком, но во время окота придётся попахать. А так, – он указал пальцем в сторону от юрты, где на зелёной лужайке щипала траву стреноженная половецкая лошадка, – в седле будешь в основном утром и вечером. Во-о-он в той палатке, слева, овёс для неё в мешках, тоже надолго хватит, и газплита с двумя баллонами.

– Одному на почти полтыщи мало не покажется, – скептически заметил отарщик.

– Супруга же помогать будет, – возразил босс, – и собаки своё дело знают. А так ничего сложного: приглядывайте, чтобы овцы не разбредались, да один раз в день отогнать их на водопой. В июле стригали здесь будут. Прошлым годом с каждой головы в среднем по восемь – десять кило настригли. Это тебе тоже в зачёт пойдёт типа квартальной премии.

– Что за тренога? – спросил Аблай, указывая на призрачное сооружение из трёх длинных веток, торчавшее нелепой пирамидкой чуть поодаль от видавшей виды туристической палатки.

– Там старая скважина, – ответил бизнесмен мимоходом, направляясь к своей легковушке. – Вода ушла в прошлом году, законсервировали пока. Со стригалями приеду, жратвы привезу, ну и так, по мелочам кое-чего.

Первые несколько дней ушли на адаптацию. Трудно было привыкнуть к полному отсутствию цивилизации: вместо электричества керосиновая лампа; ни телевизора, ни остальных удобств. Хорошо ещё, что есть транзисторный радиоприёмник и старенькая газовая плита. На ней Валя стала готовить изумительно вкусные блюда из казахской кухни, но на русский манер.

Аблай тоже не сидел сложа руки. Каждое утро, едва рассвет окрашивал розовым цветом бесконечный горизонт, он верхом на лошади вместе с пастушьими собаками отгонял отару к месту пастьбы возле небольшого солёного озера, после чего объезжал окрестности и являлся в кочевье с притороченными к седлу двумя-тремя дрофами. Бахтияр выбегал навстречу, радостно крича: «Ата! Ата!» Следом из юрты выходила, светясь от счастья, Валентина. Она так и называла себя: бахытты айели – счастливая жена.

Чабан спешивался, целовал родных, отдавал охотничью добычу и вожжи сыну и в обнимку со своей половинкой шёл к домашнему очагу. Маленький Бахтияр, как настоящий кыпчак, гордо и важно вышагивал следом, ведя под уздцы смирную лошадку Гюльчатай.

После обеда, пока муж отдыхал и возился с Бахтиярчиком, Валентина, в первый же день освоившая верховую езду, выезжала на выпаса и присматривала за гуртом.

Половецкие лошади отличаются от арабских или европейских скакунов не только непропорционально большой головой и низкорослостью. Они более выносливы и неприхотливы, очень умны, покладисты и дружелюбны. Эти качества перешли к ним от монгольских лошадок за время службы в Золотой Орде Чингисхана, и Валентине очень повезло, что ей попалась именно такая кобыла.

Незаметно пролетела неделя.

А в тот злополучный день уже с утра что-то пошло не так.

В газовом баллоне, подключённом к плите, внезапно кончился газ. То есть он изначально был не полон, как уверял хозяин отары, а почти весь израсходован предыдущим чабаном. Валя, просыпавшаяся раньше всех, чтобы приготовить мужу завтрак, не сумела самостоятельно поменять баллоны и стала разжигать возле юрты небольшой костерок, на котором вскоре закипел походный чайник. Сухие ветки, как будто специально для такого случая, натаскал маленький помощник Бахтияр. Ему это было развлечение, своего рода игра: собирать возле редких чахлых кустарников сухостой и тащить его к юрте. Теперь же оказалось, что в игре на выживание мелочей не бывает – всё идёт в дело.

Но главная проблема оказалась в лошади – она наступила на хвост змеи, не заметив гадину в ковылях, и та, извиваясь, хватанула её за правую переднюю ногу. Аблай сначала не придал значения этому событию, но рана стала чесаться, нога постепенно распухла, в результате лошадь сначала припала правой стороной, а затем и совсем охромела. Аблай оставил её пастись возле овчарок и пошёл к жилищу пешком.

Сынишка, как обычно, ожидал отца, но в этот раз не было ни охотничьих трофеев, ни лошадки.

– Что случилось? – спросила взволнованная Валентина. – Где Гюльчатай?

– Змея укусила, – хмуро ответил Аблай, – не знаю, что теперь делать?

– Бог даст, обойдётся, – попыталась успокоить мужа молодая женщина, – я видела у нас в буфете аптечку, так что пока вы с Бахтиярчиком переку́сите, я добегу до пастбища и посмотрю, чем помочь нашей лошадке.

Картина, представшая перед глазами расстроенной Валентины, оказалась хуже, чем она ожидала. Кобыла лежала прямо на солнце, её брюхо то тяжело вздымалось, то опускалось, словно кузнечные меха, из полузакрытых глаз сочились слёзы, на которые уже слетались слепни. По всему было видно, что попавший в кровь змеиный яд делал своё дело.

Валентина тщательно осмотрела повреждённую ногу и обнаружила чуть выше путового сустава, на задней части пястной кости, в том месте, где проходят артерия и вена, место укуса, представлявшее из себя две небольшие ранки. Опухоль чудовищно разрослась, видимо, образовался тромб, в результате начался некроз конечности.

Девушка слышала от кого-то, что при змеиных укусах помогает местное обкалывание однопроцентным раствором марганцовки. Она резким движением расстегнула серую дерматиновую сумочку с выпуклым крестом и вывалила содержимое на траву: резиновый жгут, бинт в упаковке, пару блистеров каких-то таблеток, склянка с йодом, ещё одна, поменьше, с бриллиантовой зеленью…

Марганца, впрочем, как и шприца, в наличии не оказалось.

Валентина расплакалась и стала гладить лошадиную морду. Кобыла никак не реагировала, и девушка, немного успокоившись и собрав рассыпанные лекарства, понуро побрела обратно. Солнце перевалило за полдень, идти было нестерпимо жарко, в результате дорога отняла почти все силы.

Кочевье встретило её пугающей тишиной. Ещё не понимая, в чём дело, Валя насторожённо оглянулась; сердце вдруг сжалось от каких-то неясных предчувствий, а потом забилось учащённо и так громко, что будто бы молоточки застучали в висках. Она ускорила шаг и, запыхавшись, прямо-таки вбежала в юрту.

Аблай, уставший от жары, потрясений и невзгод, спал богатырским сном в мужской половине на их супружеском ложе. Постель Бахтияра оказалась не расправлена, а его самого нигде не было видно, и не слышался заливистый детский смех, обычно звеневший либо в жилище, либо вокруг.

Материнская интуиция подсказала, что в её дом пришла беда.

Валентина метнулась к мужу и стала его тормошить:

– Аблай! Просыпайся! Где Бахтияр?

– А! Что?! Куда? – супруг сначала ничего не мог понять спросонок.

– Где наш ребёнок?

– Так тут вот где-то, – Аблай оглянулся по сторонам, – только что был здесь, а я прилёг и задремал. Бахтия-я-я-р! Сынок! Ты куда спрятался?

Супруги, затаив дыхание, прислушались. Откуда-то доносился странный лай.

– Пойдём, глянем, с чего вдруг пёс всполошился, – сказал, подавляя внутреннее беспокойство, глава семьи и направился к выходу. Валентина поспешила за ним, в растерянности бормоча:

– Откуда этот пёс вообще тут нарисовался? Они же все на пастбище.

Однако никаких собак вокруг юрты и в помине не было. Лишь высоко в синем зное кружился одинокий беркут. Он-то и издавал жутковатые лающие звуки, словно намеренно привлекая к себе внимание.

Пока Аблай оглядывался по сторонам, Валентина пошла в ту сторону, над которой парила хищная птица. Её взгляд привлекла нелепая тренога из веток, лежавшая на боку. Женщина точно помнила, что она всегда возвышалась пирамидкой над заброшенной скважиной, однако теперь была кем-то опрокинута.

Она ускорила шаг, и вдруг ей показалось, что, будто во сне, слышится приглушённый детский плач. Материнское сердце рванулось наружу, да так, что перехватило дыхание! Остановившись на мгновение, женщина, словно рыба, выброшенная на берег, стала хватать ртом горячий воздух, и опять электрическим током ударило по нервам:

– Мама! Мамочка! – откуда-то из-под ног донёсся слабый голосок её сына.

Она могла бы отличить его от тысячи и даже от миллиона других детских голосков.

Мать опустила голову, прислушиваясь, и тут её взгляд упал на небольшое отверстие, обозначенное над землёй круглым контуром металлической трубы. Ржавые края бывшей скважины едва возвышались над поверхностью, но этого вполне хватало, чтобы накрывать трубу деревянной крышкой.

Крышка валялась рядом, а чуть поодаль – тренога.

Валентина бросилась к скважине, рухнула перед ней на колени и, наклонив голову так, что коса упала в тёмную бездну, вскрикнула в испуге:

– Бахтиярчик! Сыночек! Ты тут?

– Ма-а-а-ма! Мамочка! – донёсся из глубины слабый плачущий голосок.

В это время подоспел и глава семьи. Он сразу всё понял, поскольку диаметр отверстия исключал проникновение в него взрослого человека. Побелевшими от ужаса губами Аблай растерянно пробормотал:

– Как же так? Как он попал туда?

– Провалился, – почему-то шёпотом ответила Валя и подняла на мужа плачущие глаза, – сделай же что-нибудь, умоляю тебя. – И, обхватив ноги Аблая, обутые в старые вьетнамские кеды, она стала целовать их, причитая уже громко и по-бабьи: – Господи! Помоги! Сынок! Сыночек мой! Кровиночка моя! Придумай что-нибудь! Нельзя его там оставлять!

Аблай присел на корточки и стал гладить жену по растрёпанным волосам, пришёптывая:

– Успокойся, не пугай ребёнка лишний раз. Он ведь слышит нас. Наоборот его надо подбодрить, а ты голосишь на всю степь.

Между тем солнце, давно уже перевалившее за полуденный рубеж, медленно катилось к западу, напитываясь от остывающей планеты розовым жаром. Цикады провожали уходящий за горизонт день привычным концертом, и только слабые детские всхлипывания, доносящиеся из-под земли, нарушали степную идиллию.

Они били по нервам и сводили с ума.

– Ата, ата, – услышала мать родной голосок и тихонько тронула мужа за плечо.

– Тебя зовёт.

– Что, сынок? – встрепенулся Аблай, просунув голову в чёрную дыру.

– Ножку больно.

Отец отпрянул и обернулся к Валентине:

– Говорит, нога у него… Ну это самое…

– Слышала, – тоже шёпотом ответила мать, вытирая слёзы, – сломал, наверное.

Аблай опять нагнулся и как можно увереннее сказал:

– Надо немного потерпеть, сынок, ты ведь у меня мужчина, а я обязательно что-нибудь придумаю.

– Ата! Я пить хочу!

Родители малыша к такому обороту оказались совсем не готовы. Не сговариваясь, уставились друг на друга, а в глазах у обоих немой вопрос: «Как?»

Аблай первым опустил глаза и вздохнул:

– А никак. Мы его никак не сможем напоить. Эта чёртова скважина метров пятнадцать, а то и все двадцать пять будет, если не больше. Где мы такой шланг возьмём?

– А если поливать из ведёрка?

– Ты с ума сошла! – психанул Аблай. – Ему там и так сыро и холодно! Подземелье же!

– Вдруг и правда ножка сломана, – всхлипнула Валентина, – тогда затемпературит, и жар может обкидать его вплоть до обморока.

Аблай, лёжа на животе, перекатился несколько раз в сторону от скважины и, оказавшись на спине, громко заскрипел зубами.

– Нужно к людям идти, – опять всхлипнула супруга, – они помогут.

– На чём идти? – повернул к ней мокрое от слёз лицо муж. – На своих двоих?

– Ближайшее жильё всё равно где-нибудь есть, – не сдавалась мать, – что толку, если будем так вот сидеть возле этой проклятой дырки!

– Э-э-э-э! Ты сейчас глупости говоришь! Это степь же, а не районный центр! – опять занервничал Аблай. – Тут куда захочешь идти – везде жилья нету! Километров на триста вокруг! А может, и на все пятьсот!

Валентина, наконец осознав до конца весь ужас нелепого случая, закрылась ладонями, отвернулась и тихонько заскулила сначала по-щенячьи, но затем, отойдя от места трагедии шагов на десять, упала вниз лбом на жухлую траву и завыла по-волчьи во весь голос.

И такая древняя неизбывная тоска, такая нечеловеческая боль и такая безысходность выплеснулись в этом, приглушённом самой планетой, первобытном вое, какие выплёскивали наружу скифские и славянские женщины, терявшие в одночасье своих отцов и сыновей. И казалось в этот момент, что глухой волчий вой маленькой русской женщины слышит не только вся степь, но и весь мир.

И даже её маленький сынуля, наверное, услышал сквозь земную толщу, как плачет по нему его мать. Он перестал хныкать и прикрыл глаза, а через минуту уже спал глубоким детским сном, и во сне ему снились счастливые и весёлые папа и мама, с которыми он стал играть в прятки и спрятался так хорошо, что родители никак не могут его отыскать, а он притаился и слышит, как мама зовёт его: „Бахтиярчик! Ты где, сынок? Бахтиярчи-и-к…“

Всю ночь плакала под огромной жёлтой луной Валентина возле бездны, поглотившей её ребёнка. Она называла его самыми ласковыми именами, какие только могла придумать, мысленно обнимала и прижимала к себе его родную стриженую голову и даже разговаривала с ним и временами чувствовала неповторимый детский запах. Этот запах она бы ни с каким другим никогда не спутала, потому что запомнила его ещё в роддоме, когда к ней, измученной тяжёлыми родами, но такой счастливой, пожилая акушерка поднесла тщедушное тельце.

От новорождённого пахло Богом.

Аблай тоже до самого рассвета не находил себе места.

Сначала он бродил вокруг злополучной скважины. Рядом с ней, распластавшись ящерицей по остывающей земле, сдавленно всхлипывала его жена. Её причитания проникали в самую сущность и заставляли сердце мужчины биться учащённо и не в такт. И Аблай стал кружить вокруг юрты, всё более удаляясь от неё, и только когда, перед самой зарницей, услышал протяжные завывания шакала, которые тут же подхватили остальные его хищные сородичи, он оглянулся и увидел, что ушёл от кочевья далеко в степь.

Пока вышагивал обратно, совсем рассвело.

Багровое солнце выкатилось с востока на синий небосвод, и вот уже горизонт подёрнулся белёсой дымкой, а воздух стал быстро нагреваться, превращаясь в марево, отчего силуэт юрты потерял чёткость и едва заметно дрожал.

По мере приближения к жилищу росло в груди беспокойство. Оно заставляло замедлять ходьбу и лихорадочно думать, как быть дальше? Однако мысли путались, перескакивали с одной темы на другую. Им не за что было зацепиться, чтобы выстроилась правильная и понятная цепочка, которая указала бы спасительный выход.

И наконец Аблай совсем остановился и встал как вкопанный.

Крупные капли солёного пота стекали со смуглого лба на широкие, обветренные степными ветрами, скулы и даже просачивались в узкие азиатские глаза. Он машинально обтёрся рукавом и содрогнулся, осознав, что выхода из этого ада нет и помощи ждать неоткуда. А он, молодой и спортивный, абсолютно здоровый мужчина, в данном случае совершенно бессилен перед свершившимся фактом. От него ничего не зависит, а его маленький сынок обречён. И умирать Бахтиярчик будет прямо на глазах своих родителей, медленно и страшно будет умирать их ребёнок, а отец с матерью вынуждены будут сидеть и ждать смерти своего единственного дитя, молясь, чтобы конец наступил как можно быстрее.

– О, Аллах! – сказал Аблай и поднял плачущий взгляд к небесам. – Если ничем не можешь нам помочь, сделай хотя бы так, чтобы мы с Валей сошли с ума. Или убей нас первыми!

Но всё осталось по-прежнему.

Он не сошёл с ума и был живой и невредимый.

И от этого всего его бессилие обернулось для него страшной пыткой.

Медленно, едва передвигая непослушные ноги, побрёл он, будто на казнь, и когда приблизился к скважине, увидел, что жена его сидит у смертельной ловушки с лицом, исцарапанным до крови, сжимая в кулачках пряди своих волос.

Тело её затекло от неудобной позы, а некогда красивые, ухоженные и густые каштановые волосы, которыми так гордилась Валентина, теперь поредели и стали совсем седыми.

Появление супруга заставило женщину с трудом встать и молча пойти ему навстречу. Так же молча она обняла его, прижавшись к широкой мужской груди, и он обнял её худенькие плечи. И долго так вот стояли они, обнявшись, и молчали, и молчанием этим рассказали друг другу всё, о чём иногда невозможно объясниться словами.

Затем Валентина выскользнула из объятий и ушла в юрту. А он всё стоял, понуро опустив голову.

Так обречённые на смерть покорно ожидают своей участи.

Ему хотелось, чтобы ожидание затянулось до бесконечности, но время неумолимо отсчитывало последние минуты и не оставило ему ни малейшей лазейки.

Из юрты Валентина вышла с двустволкой в одной руке и патронташем в другой.

Аблай невольно попятился, но женщина, строго глядя в его раскосые глаза с расширенными чёрными зрачками, сказала тихо, но твёрдо:

– Ты мужчина. И кроме тебя никто не поможет нам, – потом подняла к небу воспалённый, почти безумный взгляд и прошептала еле слышно спёкшимися губами:

– Господи, прости и помилуй нас грешных.

Аблай взял оружие и привычно переломил. Стволы откинулись, Валентина протянула патронташ, и он зарядил ружьё двумя патронами с крупной картечью. Последовал характерный щелчок – двустволка была готова к бою.

– Иди, – сказала женщина.

– Не могу, – сквозь зубы ответил мужчина.

В это время из-под земли донеслось детское хныканье – это проснулся их ребёнок.

– Иди же! – истерично выкрикнула женщина. – Избавь нас от этого ужаса! – Из её прокушенной губы текла по подбородку алая кровь.

– Ата! Ата! – не переставая хныкать, позвал отца Бахтияр.

– Я тут, сынок, – сипло ответил Аблай, наклонившись к отверстию.

– К маме хочу, – раздался тоненький голосок.

– Что стоишь! – истерично взвизгнула Валентина. – Делай!

Она не смогла выкрикнуть «убей» или даже «стреляй». И потому разум услужливо подставил вместо страшных и кровавых слов самое нейтральное, но и оно прозвучало зловеще, как приговор.

Аблай сунул стволы в скважину и, зачем-то зажмурившись, спустил курки.

Выстрел, грохотнувший дуплетом, расколол не только бездонное небо, но и сердца мужчины и женщины, оставшихся наедине со страшным горем, с непоправимой бедой. И даже пылающее солнце вздрогнуло от ими содеянного и, неистово пылая нестерпимым жаром, обуглилось и перестало слепить их глаза, уже ослеплённые смертельными вспышками, выплюнувшими из воронёных стволов лютую смерть.

Оглохшие и ничего вокруг не видящие, стояли мужчина и женщина посередине великой степи, стояли друг против друга и не знали, как теперь жить дальше в этой расколотой чёрно-белой вселенной, только что забравшей у них самое дорогое и самое святое. Но, избавив своего ребёнка от нечеловеческих мучений, которые медленно и неумолимо высасывали его жизнь, они из любящих и счастливых родителей превратились в детоубийц, в двух чудовищ, пару секунд назад совершивших гнусное преступление.

Их сердца кровоточили, а в опустошённых душах росла и ширилась ненависть к себе и друг к другу. И Валентина, и Аблай как-то вдруг оба враз, одномоментно, поняли, что с этой ненавистью продолжать жить дальше они не смогут.

– Убей меня, – прошептала Валентина и, как и в прошлый раз, протянула мужу патронташ, зажатый побелевшим кулачком, – только умоляю – быстрей, Бахтиярчик ждёт меня там.

Женщина подняла воспалённый взор к небу, Аблай тоже машинально запрокинул бритую голову, но ничего не увидел в бесконечной синеве. Тогда он резко, один за другим, выдернул из патронташа два жакана, так же резко, стиснув зубы, зарядил стволы и вскинул ружьё.

Валентина стояла перед ним с широко распахнутыми глазами, в которых читалась отчаянная решимость и совсем не было страха.

Это укрепило его дух, и Аблай выстрелил жене прямо в грудь.

Пуля отбросила худенькое тело назад, и оно накрыло собой злополучную скважину.

Валентина лежала на ней спиной с широко разбросанными руками. Её кровь стекала прямо на убитого ею сына.

Аблай шагнул было в её сторону, но потом сел, торопливо разулся и, засунув стволы себе в рот, большим пальцем правой ноги нажал на курок…

Запах свежей крови распространяется по бескрайней степи со скоростью ветра. Чем сильнее его порывы, тем быстрее почуют волнующий кровавый вкус степные обитатели.

Лёгкий ветерок сначала слегка обдул мёртвые тела, словно совершил древний обряд омовения, затем закрутился в головокружительном вихре, рванулся ввысь и понёсся навстречу южным ветрам.

В это время пара степных орлов медленно парила высоко над землёй, высматривая добычу. Ветер никогда не был для них помехой во время охоты, но сейчас он принёс вместе с другими запахами и запах смерти. И тогда пернатые хищники, подчиняясь первобытному инстинкту, стали издавать хриплые неблагозвучные вопли. Их услышали другие орлы, и в результате к мёртвым телам Аблая и Валентины слетелась целая дюжина огромных птиц…

А когда в азиатских сумерках на потускневшем небосклоне вспыхнула первая звезда, всё было кончено.