Текст книги "Русское танго"

32

УБРАНСТВО ЗАГОРОДНОГО ДОМА поразило Любу роскошью и запущенностью: на дорогих коврах живописно цвели окурки и апельсиновая кожура, с дубовой мебели давно не вытиралась пыль, одежда валялась где попало.

Пока Витёк разжигал камин, а Тырин гоношился у стола, девушка успела подмести пол и помыть посуду. Оказывается, одиночество преследовало её всю жизнь: дома, на работе, во время прогулок и даже гуляний в компании друзей и подруг. Но теперь она не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Напротив, смысл жизни, так открылось Любе, состоит именно в том, чтобы подмести пол и создать уют не для себя, а для человека, который неожиданно стал понятным и близким. В какой-то момент неуклюжий и смешной Кузьмич обернулся, подобно сказочному Иван-царевичу, завидным кавалером, рубахой-парнем, готовым ради Любы даже на такие подвиги, как собственноручное изготовление салата из огурцов и слегка пережаренной яичницы с беконом.

– Я пойду покемарю, босс, – вклинился в Любины мысли Мотыль. – Если чё, ищи в гараже.

Босс не возражал:

– Утром чтоб как штык! – после чего Тырин съязвил специально для Любы: – А то я тебе махом третью ногу приделаю.

Люба в это время звонила домой:

– Мам, ты не волнуйся, кажется, у меня всё в порядке, поэтому задержусь чуть-чуть. Папа спит?

– Не совсем, – голос матери встревоженно прерывался. – Тебе утром на работу, а уже за полночь.

– Всё нормально, – заверила дочь и добавила, снизив тон, – верблюжатник мне не грозит.

Мать на другом конце выразительно промолчала и положила трубку.

Любин взгляд упал на миниатюрный цифровой фотоаппарат, небрежно оставленный кем-то на краю антикварного трюмо.

– Кузьмич, – по-свойски обратилась она к хозяину дома, – сфотографируйте нас с Витьком у камина.

Витёк тут же запротестовал:

– Я вообще не фотогигиеничен. Меня, когда в розыск подавали, два года не могли найти. Лучше я вас щёлкну на пару с боссом.

Тырин с вилкой в левой руке бодро подскочил и слегка приобнял девушку:

– Давай, Мотыль, устрой фотосессию.

Витёк, шумно сопя, осторожно взял в руки блестящую штуковину, повертел её так и сяк и беспомощно уставился на Кузьмича:

– Я чё-то не вкурил, босс, куда нажимать.

– Там сверху кнопочка продолговатая, – объяснил Кузьмич, – жми на неё. В полный рост захватывай.

– В полный не влезает, – пререкался Мотыль.

– А ты стоймя бери, фотик стоймя делай.

От напряжения Мотыль даже взмок. Наконец, общими усилиями сфотографировались.

– Теперь ужин при свечах, – сказал Кузьмич.

Стали искать свечи, нашли какие-то церковные – тонкие и жёлтые.

– Поминальные, – определил Мотыль. – Когда моего подельника менты завалили, мы с братвой ему такие же брали.

– Типун тебе на язык, – рассердился хозяин дома. – И вообще, почему ты всё ещё здесь?! – при этом на Витька упал такой грозный взгляд, что тот невольно попятился и натурально растворился в проёме резной, выполненной под лак, сосновой двери.

33

ЗА УЖИНОМ в необычной для непривычного слуха атмосфере джазовых мелодий – в доме звучало соло гитары на фоне пианино («Это Чарли выделывает свои штуки», – заметил Тырин, Люба в ответ кивнула, мол, я так и предполагала) – девушка попыталась выяснить для себя некоторые подробности.

– Я, конечно, не понимаю про валютный демпинг, поэтому хочу спросить: это коммерция или производство?

Хозяин, наливая себе рюмочку, ответил уклончиво:

– Производство для меня пройденный этап. Я ещё со времён Горбачёва и Ельцина зарёкся им заниматься.

– Почему? – удивилась Люба.

– Потому что не хочу связываться с государством, – сказал Тырин и выпил коньяк.

Люба тоже отпила глоток грузинского дорогого вина.

– Я тогда предприятием руководил, – продолжил Кузьмич. – Само собой, при общем развале, оно было убыточным, но, когда государство сказало: «Работайте теперь на себя», мы поднапряглись и по итогам года вышли на прибыль, небольшую, скажем, тысяч на двести. Хотя, по тем временам, в пересчёте на советские рубли, цифра была интересной.

– И что же случилось? – девушка была заинтригована.

Кузьмич, почувствовав неподдельное любопытство со стороны своей гостьи, взбодрился и продолжил:

– А вот что. Мы посчитали, что, за минусом налога, нам остаётся сто тридцать тысяч. И это хорошо, пойдёт для первого раза. Но финотдел содрал с нас такой налог, что мы остались должны в казну аж семьдесят три тысячи.

– Как это? – искренне удивилась Люба.

– Так, – приосанился Тырин, довольный произведённым впечатлением. – Страна дураков. Финотдел приплюсовал нашу прибыль к нашим же убыткам и уже с этой суммы вычел налог. Короче, не хочу, чтобы на мои деньги улицы переименовывали и памятники сносили, потому стараюсь налоги не платить совсем, ну там оффшоры и тому подобное.

Люба поддержала разговор:

– Я лично верю вам даже на триста процентов. Нас тоже норовят обобрать – то пожарные, то санэпидстанция, то ещё непонятно какие проверяющие, а про налоговую вообще молчу, и всем кушать хочется, – но бухгалтер, слава Богу, сильный, не даёт в обиду.

– Ну что ты всё на «вы» да на «вы», – укоризненно сказал Кузьмич и предложил: – Потанцуем?

И опять Любе стало хорошо. Тоненькие свечки догорали, но, когда они с Тыриным проходили в танце мимо, их язычки тоже пытались танцевать. Постепенно комната погружалась во мрак, и девушка невольно всё сильней и сильней прижималась к новому знакомому.

Кузьмич бережно и нежно гладил твёрдой ладонью по её волосам и осторожно целовал горячие Любины губы.

34

УТРОМ МОТЫЛЬ привёз Любу прямо к Дому быта. Когда она выходила из красивой большой машины, ей пригрезилось, что в каждое окно её рассматривают по несколько пар глаз. На самом же деле только Алина да одна из заказчиц случайно заметили, как выскочил на цырлах Витёк из-за руля и услужливо распахнул перед ней заднюю дверцу. Но и этого оказалось достаточно.

– Неужели нашла кого-то? – игриво спросила Татьяна Борисовна и добавила уже серьёзно: – На свадьбу не забудь пригласить.

Женщины вообще склонны заинтересовываться личной жизнью подруг, соседок и коллег по работе. Уже через час все без исключения знали про Любин роман.

– Поздравляю, – восторженно кричала в телефон Ольга. – Я, прикинь, пробила по своим каналам, оказалось, мужичок очень крутой, но с характером. Любит отварной картофель и селёдку в уксусе. До тебя у него была какая-то курва, а законная жена ласты склеила незадолго перед тем; настроен на американскую жизнь, если позовёт, соглашайся, я к вам в гости приеду.

Любе никогда не нравилось ругаться вслух, хотя в исключительных случаях и могла выразиться, но и тут мат из её уст получался каким-то застенчивым. А вот Ольгино словечко девушку даже заинтриговало, тем более что вышеупомянутую «курву» она видела на фотографии в спальне, когда утром приводила себя в порядок.

– Кто это? – спросила Люба ревниво.

– Так, любовница от первого брака, – отмахнулся Кузьмич и, поцеловав Любин пушистый затылок, убрал портрет чужой женщины в комод.

Люба почему-то успокоилась и уже почти забыла неприятный эпизод, но однажды вечером, когда они с Кузьмичём жарили на электроплите котлеты по-киевски, вдруг зазвонил телефон.

– Пойди узнай, в чём дело, – сказал Тырин, переворачивая на чугунной сковороде шипящие в раскалённом масле полуфабрикаты.

Люба поспешила в холл.

– И где эта морда пузатая? – услышала она незнакомый женский голос и, само собой, ничего не поняла.

– Кто на проводе? – крикнул, не отходя от плиты, Кузьмич.

– Какую-то морду спрашивают, – ответила девушка и добавила растерянно: – Пузатую.

– Это я, – появился на пороге Тырин и, вытерев о фартук руки, принял от Любы трубку: – Тырин у аппарата.

Голос закручивался в крик, поэтому Люба практически слышала всё:

– Значит, я теперь не при делах?

– Ну чего ты никак не уймёшься? Денег тебе дали, начинай новую жизнь.

– Этих денег даже маслом на хлеб не намажешь, а ты мечтаешь, чтоб я с них обед приготовила!

– Сколько же ты хочешь?

– Хочу: чем больше, тем лучше.

– А я уже давно ничего от тебя не хочу, тем более что люблю другую.

– И откуда эта сучка залётная взялась?!

– Неважно.

– Ни фига себе – неважно! Я ему детей настроилась родить, а эта устрица сутулая теперь спит с тобой припеваючи без отрыва от производства.

– Давай без оскорблений.

– Хрен тебе в мочу без оскорблений, я тоже не прочь в Америке пожить…

Тырин раздражённо сунул трубку в гнездо и резко выдернул штепсель. Поглядев на оцепеневшую Любу, неожиданно рассмеялся:

– Не бери в голову, она – моё пьяное недоразумение, так сказать, фрагмент истории.

35

ВСЮ НЕДЕЛЮ Люба жила как во сне. Дома она появилась лишь один раз – приехала взять кое-что из белья, косметики и предметов гигиены. Отец ради такого случая оторвался от телевизора и вышел в кухню, где Люба вдвоём с матерью шептались по-своему и пили полезный травяной чай.

– Тут вчера фрукт в мундире приезжал, тебя спрашивал и вообще… Я так понял, что нашим внутренним органам ты теперь небезразлична, – впервые за много лет глава семьи посмотрел на дочь с нескрываемым интересом. – Звание майор, а фамилия какая-то неприличная – то ли Ё…, то ли Е…

– Гребанутый, – подсказала Люба.

– Вот именно, – подчеркнул отец. – Гребанутый и есть.

По настоянию Кузьмича Люба заменила сим-карту, и теперь ей могли звонить лишь самые близкие люди. Майор Гребанутый был не из их числа.

– Не хочу никого видеть, – сказала девушка и, прихватив пакет с вещами, уехала с Мотылём на дачу к Тырину.

Заказчицы наперебой старались показать Любе свою нескрываемую радость за её удачно складывавшуюся судьбу и даже прощали ей незначительные огрехи:

– Тут вроде левый рукавчик я не знаю, насколько шире правого. Ну-ка, со стороны гляньте. А так? А со спины?

Люба добросовестно рассматривала изделие и так, и со спины, но ничего крамольного не находила, однако, чтобы успокоить клиентку, как бы соглашалась:

– Если вы непременно настаиваете, рукавчик ваш никуда не денется, обеспечим полную идентификацию.

Довольная заказчица вела себя заговорщицки и, вытянув губы трубочкой, подковыривала швею:

– Разве ж я не понимаю. Такое событие в плане любви кого хочешь из колеи выбьет. У меня на этот счёт тоже с нервами было нехорошо.

Между тем, бабье лето пошло на убыль. По ночам случались заморозки, ветки деревьев почти полностью обнажились. Небо иногда затягивалось томительной сыростью, и осень начинала плакать мелким грустным дождиком.

В один из таких дней, а точнее – в пятницу вечером, Кузьмич выключил телевизор, повернулся к Любе и неуклюже чмокнул её в висок:

– Отъехать мне надо недельки на две-три, факс пришёл из Манхеттена, срочно вызывают по делам.

У Любы почему-то сжалось сердце, будто кто стиснул его раскалёнными клещами.

– А как же я? – спросила она полушёпотом.

– Нет проблем, – ответил Тырин, – останешься на хозяйстве, а Витёк с машиной в твоём полном распоряжении.

– Когда? – выдохнула девушка.

– Завтра в Омск, оттуда во Франкфурт самолётом, ну и… так далее.

– Я буду ждать, – сказала Люба и, обняв Кузьмича за шею, уткнулась ему лицом в грудь, скрывая горечь разлуки. Но мужчину не обманешь. Он почувствовал, как становится мокрой его рубашка, и стал беспомощно озираться вокруг.

– Перестань, слышишь, перестань, – монотонно твердил Тырин, совершенно не в состоянии что-либо предпринять по данному поводу. Выручил кстати появившийся Мотыль:

– Босс, Жанболат маякнул, просил закинуть, что с билетами всё в ажуре, пакуйте, грит, чемоданы и завтра, если чё, после обеда с вещами на выход.

– О’кей, – принял доклад шеф. – А с утра мы устроим барбекю на природе, так что тебе, Мотыль, задание – обеспечить костёр и мясо.

– Шашлык, что ли, замутить? – уточнил Витёк и, проявив инициативу, согласовал с шефом ещё один важный момент:

– А гитару брать?

– Обязательно, – кивнул Тырин и прижал к себе доверчиво прильнувшую Любу.

36

В СУББОТУ С РАССВЕТОМ распогодилось: серые тучи сбились в отару и ушли за лесополосу искать другое джайляу, на синее-пресинее небо, словно старательно отмытое ради такого случая, выкатилось ослепительное солнце и согрело мокрую опавшую листву – в ноздри ударил сладковатый запах тлена, и ожившие паучки вновь принялись летать по тёплому воздуху на тоненьких серебряных нитях.

Выехали двумя машинами. Вдоль омской трассы тянулись порыжелые поля под колючей стернёй вперемешку с непричёсанными и голыми берёзовыми рощицами. Кое-где попадались чёрные клинья паров, на которых разбитыми окнами стеклянно блестели огромные лужи. Проезжая мимо одной из них, передний внедорожник свернул налево и по лесной дороге устремился в берёзовую рапсодию.

Мотыль аккуратно последовал за ним, и через несколько минут кортеж оказался на живописной поляне с торчащим посередине в виде индейского вигвама стогом сена и чудом уцелевшим с ещё союзных времён полувыцветшим плакатом на опушке. Кусок фанеры крупными и кривыми буквами убеждал приезжих, что «Вода и леса – наша общая краса!».

– Ну, дальше ехать времени нет, а тут более-менее, – одобрил Кузьмич и, подойдя к стогу, выдернул из него клок, который стал с удовольствием нюхать. Витёк, руководя помощниками, уже разводил костёр.

– А что, отложить Америку никак нельзя? – робко спросила Люба, опираясь на сильное мужское плечо.

– Никак, – замотал головой Тырин. – По моим данным, бен Ладен хочет подарить Бушу под занавес небольшой экономический кризис, так сказать, своеобразный теракт, но не исключено, что аукнется в разных точках нашего глобуса. Короче, надо денюжки свои аккуратно сосчитать и на время в кубышку замкнуть. Вернусь, как закопаю кубышку поглубже, чтоб целее была.

А Витёк добросовестно настраивал гитару, звеня аккордами на разные лады. Его обступили ребята из первой машины:

– Давай, Мотыль!

– Про зону сбацай!

– Делай, Витёк!

От костра распространялся вкусный запах жареного мяса, сдобренный дымком недогоревших поленьев. На складных походных столах, не хуже, чем в приличном ресторане, блестела сервировка.

– «Вологодский конвой», – сипло объявил Мотыль и, поставив левую ногу на пень, тронул струны.

Инструмент тут же откликнулся задушевным перебором:

 
А я бы водочки сейчас немного выпил,
Чтоб к небесам воспрянула душа,
Но в даль таёжную везёт меня «столыпин»,
И на мешках кемарят кореша.
 

Неожиданно для Любы у Витька оказался красивый, чуть с хрипотцой, голос:

 
Вологодский конвой —
Беспредел по вагону.
Мы этапом на зону
Едем, словно домой.
Вологодский конвой,
Вологодский конвой.
 

Неизвестной ранее и потому захватывающей дух романтикой повеяло вдруг от костра, от песни, от самого Витька и от окружающих его парней.

з

Почему-то Любе захотелось плакать. Она украдкой, чтоб никто не видел, заморгала неестественно часто.

 
Остались в прошлом дни беспечные и шмары,
Не все из нас воротятся назад.
Колёсный стук вовсю раскачивает нары,
И снится нам глухой солдатский мат.
 

Припев парни подхватили хором:

 
Вологодский конвой —
Беспредел по вагону.
Мы этапом на зону
Едем, словно домой.
Вологодский конвой,
Вологодский конвой…[4]4
  Стихи автор.а


[Закрыть]
 

Ещё не совсем отзвучала песня, как поспело барбекю. Витёк прекратил самодеятельность и на правах главного повара, сняв с огня складные решёточки, проложенные шипящими кусками свинины, распределил ароматную закуску по столам. Откуда-то появилось красное вино в настоящих глиняных кувшинах, выстроились в ряд складные чарочки – обед получился царским. Витёк рванулся что-то говорить, для чего поднял над головой стаканчик с томатным соком:

– Сегодня мы, скрепя сердцем и стиснув зубы в кулак, провожаем Вениамина Кузьмича за бугор. Но с нами остаётся, так сказать, близкая подруга, которую босс обозначил в рамках своей будущей супруги. Я правильно уловил? – обернулся Витёк к Тырину. Тот, не колеблясь, кивнул коротко подстриженной головой, дескать, валяй дальше.

– Поэтому, слово произвести тост даём женской половине прекрасного человечества, – с воодушевлением закончил Мотыль и преданно посмотрел Любе в глаза.

– За любовь, – тихо сказала девушка и пригубила вино.

37

ПОКА ЕЛИ-ПИЛИ, Кузьмич задумчиво извлекал из гитары холёными пальцами незамысловатые мелодии.

– Покажи класс, шеф, – уважительно попросил Витёк.

– Я про сопли в сахаре не пою, а про зону не знаю, – уклонился от просьбы Кузьмич.

– А о чём твои песни? – заинтересовалась Люба.

– О разном. Вот, к примеру, осенняя, а называется «Бабье лето».

Тырин, сидя на походном креслице, запел приятным тенором:

 
Это небо в обрамленье лёгком ветра
Подарило нам для счастья
бабье лето.
И качаются, как будто паутины,
Журавлиных стай
прощальные пунктиры.
Словно проседь,
у деревьев жёлтых ленты.
Это осень.
Это осень.
Бабье лето.
В тишине, скользя по воздуху,
немея,
Листья падают на землю неумело.
Листья падают,
паденью удивляясь,
И мне кажется —
я с ними разбиваюсь.
Не могу никак без грусти видеть это —
Постучалось в моё сердце
бабье лето.
Потому что в вышине,
густой и синей,
Тает облако,
что промельк лебединый.
Потому что в тихом-тихом
звоне света
Даже к девушкам приходит
бабье лето.
И врывается печально-беспричинно
Бабье лето
и к седеющим мужчинам.
Горькой зрелости
отчётливее мета —
Поселилось в каждом сердце
бабье лето.
Как хочу я,
чтоб всё время пламенело
И обманывать ты, сердце,
не умело.
Мною вечно пусть любимая любима,
Чтобы наше бабье лето
долгим было…[5]5
  Стихи В. Гундарева.


[Закрыть]
 

На ресницах у Любы дрожали росинки слёз, а в них голубело лазурное небо.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – прошептала она и, отвернувшись от остальной публики, пронзительно, по-женски, заплакала.

38

ПЕРВОЕ ВРЕМЯ Люба вообще не могла прийти в себя. И хотя Кузьмич регулярно звонил ей, спрашивал, как дела, что-то советовал по хозяйству, докладывал о своих передвижениях, она физически ощущала вокруг холодную пустоту. Кроме того, бабье лето умирало прямо на глазах, и на заре тяжело было просыпаться и видеть в окно свинцовую хмарь неожиданно враждебного и злого небесного океана.

Да и со здоровьем творилось что-то неладное: частые полуобморочные состояния отразились на лице – оно стало бледным и некрасивым, особенно по утрам. Люба даже перестала подходить к зеркалу, лишь бы не видеть отёкших век. А в пятницу вечером, когда из открытой форточки неожиданно пахнуло чем-то прелым, её вообще стошнило, после чего самочувствие ухудшилось совсем.

В субботу, находясь в угнетённом состоянии, девушка не выдержала и набрала номер подруги. Та, не задумываясь, сразу же поставила диагноз:

– Это депресняк!

– И что теперь? – напугалась Люба.

– Ничего, бывает и хуже, – утешила Ольга, – я, например, когда со своим разбежалась (она не уточнила, с каким по счёту, но Любе это было неважно), тоже, как жужелица, маршировала всю ночь по комнате, а назавтра к вечеру взяла и расслабилась. Как рукой сняло.

Кончилось тем, что Жоркина уговорила-таки Любу выбраться из дома и «снять стресс». Мотыль повёз девушку в «Салем». По дороге он осторожно пытался выведать последние новости:

– Как там Америка? – его напускное безразличие только усилило волнение, и Люба пожаловалась:

– Второй день почему-то не звонит. Может, случилось что?

– Деньги счёт любят, – неопределённо ответил Витёк и резко затормозил, – кушайте не в кипиш, если чё – я на подхвате.

39

В ярком импортном свитере и в красных сапогах на шпильках Ольга выглядела нарядной, и настроение у Любы несколько улучшилось. Ей неожиданно захотелось съесть много вишнёвого йогурта, и ещё почему-то пришло на ум пить гранатовый сок, а ведь прежде никогда о нём и не думала.

– Чё с тобой? – поинтересовалась подруга, глядя, как Люба жадно уплетает диетический продукт.

– Понятия не имею, на нервной почве, наверное. Переживаю за Вениамина Кузьмича, давление скачет и вообще…

– Нам надо сходить в тир и выпустить пар, – неожиданно заявила Жоркина, наливая коньяк в маленькую рюмочку. – Я, когда вся на эмоциях, всегда в тир хожу. Тебе нравится стрелять в тире?

– Да, – кивнула Люба, – только я там ни разу не была.

– Зайдём, – пообещала Ольга и вопросительно уставилась на Любу, задержав при этом руку с графинчиком над пустой рюмкой. – Будешь?

– Что ты, – испугалась девушка, – меня уже мутит, непонятно как.

– Тогда за тебя, – сказала Ольга, пригубила алкоголь и, положив на язык квадратик горького шоколада, озабоченно продолжила:

– И с чего вдруг тебя на йогурт прибило?

– Не знаю, – почему-то плаксиво ответила Люба, после чего зажала рот ладонью и опрометью кинулась в туалет, где её снова вывернуло наизнанку.

Жоркина стояла рядом и сочувственно курила. Свою красную сумку она повесила на плечо вместе с модной Любиной. Когда Люба наклонилась над умывальником, чтобы ополоснуться, Ольга помогла ей придержать волосы, затем подала бумажное полотенце, сорвав с рулона сразу несколько слоёв.

Несмотря на то, что Люба побелела как мел, Ольга не унывала:

– Токсикоз, конечно, штука неприятная, но современная медицина творит чудеса.

– Ты о чём? – не поняла Люба.

– Да всё о том же, – подруга набрала в пригоршню воды и отпила глоток, – в первом триместре такое частенько бывает, а УЗИ покажет, кого твой Кузьмич забубенил – мальчика или девочку?

У Любы перехватило дыхание, закружилась голова, и она в глубоком обмороке стала скользить по кафельной стене на пол.

Жоркина едва успела подхватить её под мышки.

40

УЖЕ НЕДЕЛЯ, как Люба взяла больничный и приходила в себя с помощью Ольги и Мотыля, который разбивался в доску, лишь бы угодить подругам – Жоркина на время поселилась в особняке Тырина, решив ни на минуту не оставлять Любу одну. С утра до вечера они крутили джазовую коллекцию, ели фрукты и ждали вестей из Америки. Но оттуда – чёрт возьми! – ни слуху ни духу. По вечерам всей толпой жадно просматривали программу теленовостей, однако про Кузьмича даже намёка не было.

Раз в день, после обеда, Витёк уезжал в женскую консультацию и привозил обаятельную патронажную сестру Асель. Так звали медичку, которая неутомимо нянчилась с Любой, словно с маленьким ребёнком. Она терпеливо разъясняла молодой женщине значение правильного питания и соблюдения режима, давала ценные рекомендации по подготовке к будущему материнству. На вопрос Любы, почему врачи ошиблись, приговорив её к бездетности, Асель мудро отвечала: «Детей дают не врачи, а Бог».

На улицу выходить совсем не хотелось: собачий холод и пронизывающий ветер обтрепали ветви деревьев, тополя и клёны стали похожи на уродливые скелеты, а чёрные космы мокрых берёз навевали мысли о каких-то безумных старухах, с горящими глазами воздевающих костлявые руки к тусклому диску солнца в жуткой и непонятной мольбе. Но, несмотря ни на что, Асель заставляла Любу бродить полчаса, укрываясь капюшоном и зонтиком, в аллеях обнажённого сада.

Хорошо, что дорожки были заботливо посыпаны речным песком с галькой, иначе бы не миновать девушке простуды из-за промокших ног.

Телефон Кузьмича по-прежнему не реагировал на отчаянные позывные, отправлявшиеся Любой в течение дня через каждые пять – десять минут. Неясные предчувствия угнетали и сводили на нет усилия окружающих вывести беременную из состояния апатии. А тут ещё спозаранок начались непонятные для Любы движения: Витёк старательно отводил взгляд в сторону и словно избегал общения; Ольга оказалась зарёванной, и даже толстый слой пудры ничего не смог с этим поделать; горничная, которую Жоркина специально наняла для наведения в доме порядка, ходила на цыпочках бесшумно, как тень.

Ожидали Жанболата, и, едва уселись завтракать, тот не замедлил явиться, подъехав к воротам на шикарном авто в сопровождении немногочисленной, но серьёзной свиты.

У Любы замерло сердечко, когда Жанболат подошёл к ней и поставил на стол коричневый кожаный портфель, тот самый, в котором Тырин возил важные документы и ключи от сейфа.

– Здесь, Любовь Анатольевна, активы и весь бизнес. По бумагам, – Жанболат протянул Любе доверенность на её имя и что-то в листках, написанное рукой Тырина, – Вы теперь единственная наследница и хозяйка.

– А где же сам Вениамин Кузьмич? – прошептала Люба непослушными губами.

– Босс из окна небоскрёба выплыл, – мрачно сказал Витёк. – Скоро узнаем, кто помог, тогда не просто бивни из репы вышибем, а вместе с мозгами.

Жанболат укоризненно посмотрел на Витька:

– Чего жути нагоняешь, ты же не Интерпол.

Не до конца понимая, что происходит, Люба пыталась взять себя в руки:

– Как это выплыл? Там что, наводнение или цунами?

– Конкуренты, – бесстрастно произнёс Жанболат, – поэтому мы решили установить круглосуточную охрану, а вот он, – Жанболат кивнул в сторону пожилого мужчины, одетого со вкусом и дорого, – поможет Вам, Любовь Анатольевна, побыстрее войти в курс дела.

Жанболат открыл портфель, вынул оттуда бархатную коробочку и подал её Любе в раскрытой ладони:

– Это Вам на память о нём.

Люба машинально приняла подарок, так же машинально открыла крышку, и в глазах вспыхнули изумрудные искры золотого перстня, который носил на безымянном пальце Кузьмич.

Зажав кулачком драгоценную вещь, Люба медленно подошла к арочному окну и отодвинула штору.

Сначала сквозь слёзы она не рассмотрела ничего, но когда перестала плакать, увидела ослепительно белое покрывало, будто саваном укрывшее деревья и измученную предзимьем землю.

Снег продолжал сыпаться сверху огромными хлопьями, и Люба подумала: «Вот и закончилось бабье лето», а вслух сказала, бережно опираясь животом на пластиковый подоконник:

– В июле всё будет по-другому.