Текст книги "Русское танго"

– Люблю праздники, – невпопад заявила Ксения, – особенно Новый год! Гуляешь всю ночь до утра, потом отсыпаешься, ходишь по гостям, на следующий день опять просыпаешься, а вставать-то никуда и не надо! Вот в таких случаях и думаешь: «Ну что бы это значило?»

– Это значило, что ты спала стоя, – захохотал Димон. – Новый год все любят, не ты одна. Традиция такая!

– Ну, в России любой праздник скорее ритуал, чем традиция, – с умным видом заметил я и стал разливать на всех.

– А я бы каждому россиянину уже при рождении орден вручал, – Саня с торжественным видом поднял свой стакан. – Хочу за Россию выпить!

– А почему орден? – полюбопытствовала Ксения.

– Потому, что всю оставшуюся жизнь нам приходится жить в этой стране!

– Не всем, – возразила девушка, – кому с нацией повезло, уже давно где-нибудь в Тель-Авиве живут себе и поживают среди говорящих попугаев.

– А некоторые, кто шнобелем не вышел, типа в Афганистан сквозанули, – пьяно хихикнул Димон, многозначительно поглядывая в мою сторону. – Но кто не смог, у того проблемы – аж чуть с конца не капает.

– Любовь ушла, а сифилис остался? – спросил я у вора, склоняя голову на круглые колени Ксении. Невыносимо хотелось спать, и глаза закрывались сами собой.

Сказывались новогодние праздники, наполненные до отказа громкими событиями и невероятными приключениями.

– Тебе, Димон, тогда в одуванчик хилять надо, а не здесь окурки клевать, – пробурчал Саня, с аппетитом уплетая бутерброды.

Девушка положила свою тёплую руку на мой лоб, и сквозь дрёму я услышал, как она смеётся, вздрагивая мягким животом, потом стала успокаивать Димона:

– Не переживай, Димон. В двадцать первом веке на фоне СПИДа сифилис будет вполне приличным легкомысленным заболеванием, как триппер, например, или грипп.

Под громкий и дружный хохот у меня в мозгах всё поплыло, почудилось, что я проваливаюсь куда-то в пустоту, которая, подобно омуту, затягивала меня всё глубже и глубже. Истома приятной волной прошлась по всему телу, и я безмятежно уснул, обняв такие родные и чудные бёдра чьей-то чужой жены.

Мне приснилось, что я, весь мокрый, лежу на берегу бурной речки, загораю, а Оксанка сидит рядом и тормошит меня за плечо, и зовёт куда-то. Я потянулся невольно к ней и… проснулся – меня будила Ксения.

– Егор, просыпайся, Димона менты арестовали.

– Твою мать! – разозлился я. – Не дали такой сон досмотреть!

Оказалось, что к нашей компании прибавилась Инга. Она сидела на коленях музыканта, одной рукой обнимала его за шею, а на указательный пальчик другой накручивала, как на бигуди, Санину бороду. Увидев, что я проснулся, Инга тут же начала ябедничать:

– Он как бы сам виноват! Гонимый какой-то, одолел всех своими пошлостями, а потом и говорит: «У меня абажур дымится, пойду как бы проветрюсь», минут через пять я и выглянула, а его уже как бы менты вяжут. Он головой крутит, как селезень, и как бы мне кричит, чтобы я тебе всё рассказала. А вещи твои как бы в полной сохранности, вроде ничего и не забыла, даже зубную щётку из ванной прибрала.

– Отмазывать недоделанного надо, – задумчиво произнёс музыкант, – мне со справкой смысла нет в участок топать, так что, Егор, бери канки килограмм, клюквы отсыпь в целлофан – и вперёд, на амбразуру!

– У нас поезд через три часа, – заволновалась Ксения, – а тут менты с клюквой и в амбразуре! Ты откуда, скажут, вылез со своим килограммом! У них водяру и так некуда девать, вместо воды оприходывают, скажут, ну-ка, присядь, Егор, в обезьянник до выяснения твоей личности…

– Не скажут, – твёрдо возразил я, – у меня документы в порядке и бабки есть. А насчёт выпивки – то её никогда много не бывает. Саня правильно мыслит, на халяву и уксус сладкий, тем более повод есть – новогодие с ними отметить.

Три мента сидели вокруг письменного стола, на котором бумаги были небрежно сдвинуты к стене этакой бесформенной кучей, красноречиво указывающей на продолжающийся праздник, а посередине красовалась вскрытая консервная банка с кильками в томате, шматок сала, крупно порезанный неравными частями, батон с отломанным краем и нольсемилитровая бутыль, на две трети опустошённая. Последнюю, увидев меня, капитан неуклюже попытался спрятать за кресло.

– Тебе чего, дядька? – спросил молодой сержант с коротко стриженой головой. – На поезд, что ли, опоздал?

– Я уже куда только не опоздал, – махнул я загипсованной рукой и, пройдя к столу, брякнул об него пластиковый пакет, – а вас вот зашёл с Новым годом поздравить.

– Мы при исполнении, – заплетающимся языком попытался отделаться от меня другой сержант, тоже молодой, в шапке, сдвинутой на затылок, – потому что не знаем, смотря чего ты принёс.

Оглядевшись, я увидел приоткрытую дверь в соседнюю комнату, а за дверью железную клетку, по которой, как загнанный лис, метался Димон. Заметив меня, он вцепился в арматуру и повис на прутьях. В его нетрезвых глазах отражались одновременно и безысходность, и надежда. Я, поочерёдно выставляя содержимое на стол, достал из пакета водку и гостинцы и бесцеремонно расположился на свободном стуле.

– Клюквы у вас по-любому нету, – сказал я, пытаясь одной рукой развязать узелок на пакете с ягодой, – а это первейшая ёлочная закуска.

– Слушай, Дед Мороз, – обратился ко мне стриженый, – ты какой Новый год до сих пор отмечаешь – старый или новый?

– Старый Новый год – это контрольный удар по печени, – рассудительно парировал я, – его мы ещё успеем встретить, потом китайский, мусульманский… Но сейчас-то у нас вроде как миллениум, хотя и до него ещё своим ходом дойти надо. Помоги, видишь, моя рука совсем сломана, ни к чёрту не годится.

– Кто сломал? – вяло поинтересовался мент в шапке набекрень.

– Да… – я неопределённо покрутил в воздухе гипсом-пистолетом и уклончиво ответил: – Очнулся – гипс. Праздники, сам понимаешь, где не хочешь, там обязательно и поскользнёшься на гололёде.

– Ну, допустим, водка неплохая, – подал голос молчавший до этого капитан. Он внимательно, как вещдок, рассматривал одну из принесённых мной бутылок, удерживая её указательными пальцами: одним за донышко, другим за позолоченную пробку, – и причём с мембраной, такую не подделаешь и на стол не грех поставить, видно, что не карболка, а то, бывает, пьёшь, и оказывается, анализы какие-то вместо водки.

После чего бутылка заняла почётное место в центре экспозиции, а вторую уже активно распечатывал стриженый сержант.

– Понятное дело – хорошая, – поддакнул я капитану, – мне плохую с одной почкой употреблять нельзя, медицина ругается. А насчёт мембраны, так это уловка старая, понимаешь, шарик, который в клапане, сам по себе не продашь. Ну кому он нужен? А в комплекте с полной бутылкой, нам, пьющим, деваться некуда, и за шарик платим, лишь бы текло правильно.

– Ишь ты, какой аналитик дедуктивный, – поднял на меня глаза капитан. – Где почку-то потерял?

– Осколочное, – я взял стакан и приподнялся со стула, – давайте, мужики, чтобы, значит, член стоял и деньги были! В общем, за новое тысячелетие!

– В каком году посекло? – капитан отодвинул водку в сторону и стал с неподдельным интересом пристально смотреть на меня.

– Ну, скажем, в семьдесят девятом, – я не люблю, когда ко мне пристают, поэтому залпом обжёг своё горло алкоголем и принялся сосредоточенно жевать бутерброд.

– Ты ещё скажи, что во время «Шторма», когда наши дворец Амина брали, – капитан опять взял стакан, решительно выпил и, морщась, но с явным удовольствием, приступил к смакованию принесённых мной ягод.

Эта, тогда глубоко засекреченная операция, позднее стала блестящим примером для спецслужб всего мира, которые в мельчайших подробностях стремились изучить советский опыт по смене неугодных режимов. А началась она вечером 27 декабря, то есть за несколько дней до того, как Витька подорвался на душманской мине. Поэтому я отрицательно помотал головой и ответил, слегка заплетаясь в словах и окончаниях.

– Про «Шторм» я, конечно, слышал, но взлетели мы чуть позже, в составе одной из воинских частей Ограниченного контингента 40‑й армии Туркестанского военного округа, во время ввода войск.

– А я в восемьдесят втором, весной, участвовал в Панджшерской операции, – теперь мент улыбался мне так, будто мы с ним вместе ходили в разведку.

– Это когда на свой страх и риск осуществили массовую высадку десанта? – с видом знатока переспросил я. – Ущелье пяти львов?

– Ну! – обрадовался капитан моей осведомлённости. – Только в первые три дня нас там накопилось свыше четырёх тысяч личного состава ВДВ. Практически на всю длину Панджшерского ущелья, а это, извини, всё-таки сто двадцать кэмэ, – он скромно опустил глаза, но с ноткой гордости добавил после эффектной паузы: – Естественно, надрали духам жопы и взяли Панджшер, а куда им было деваться? Одних вертушек налетело, как стрекоз, не считая другой бронетехники.

– Наших много легло? – от моего вопроса бывший десантник откинул назад голову, как от удара в лоб, а глаза повлажнели и превратились в два тёмных и глубоких омута.

– Не хочу об этом, – он отвернулся, и кадык его дёрнулся непроизвольно, глотая тяжёлые мысли, – сам знаешь, кто за речкой побывал, об этом вспоминать не любит, тяжело на душе становится, потому что многие могли бы вернуться с той войны… Провожаешь друга до самолёта, а он лежит на носилках серо-жёлтый, и ты видишь, что его фактически уже нет. Всё, нет его! А он спрашивает: «Скажи, я буду жить?» А ты ему: «Конечно!» А что ещё в этот момент говорить? Врёшь и не краснеешь, хотя знаешь, что это его последний рейс, не довезут друга до госпиталя.

Оба сержанта ошеломлённо смотрели на нас как на пришельцев с другой планеты, которые вдруг стали общаться на своём небесном языке. Похоже, они и не подозревали, что их начальник такой героический человек.

– Чего же мы тогда сидим, как туе***ни какие-то, – я торжествующе посмотрел на обескураженных подчинённых капитана и приказал им дружеским и нарочито беспечным тоном, – наливайте-ка, ребята, за Афган!

31

В России рюмка водки не только сближает абсолютно незнакомых людей, она делает из них собутыльников, а это больше, чем орден тамплиеров. Собутыльник становится дороже брата родного, за него ты готов и в огонь, и в воду, и в знак уважения поднимаешь очередной стакан, посвящённый вновь обретённому другу, клянёшься в личной преданности и с пьяной слезой в уголках замутнённых выпивкой глаз выслушиваешь ответные, бесценные для нетрезвого сердца, дифирамбы.

– И почему ты, Егор, в Казахстане обитаешь, – сокрушался капитан. Оказалось, что фамилия его Козлов, а звать Валерой. – Сейчас не ехал бы никуда, и после смены рванули бы мы с тобой в тёплую баньку с тёлками сисястыми. У меня всегда после пьянки гондурас на стрёме. Парилка с тёлками и с пивом – непередаваемый кайф!

– Я из России эмигрировал, когда Басаев премьера на виду у всего мира нагнул, – отчасти это было правдой, в то время мне казалось, что страна, не сумевшая защитить своих беременных женщин, которыми, как щитом, прикрывались в Будёновске распоясавшиеся террористы, уже никогда не встанет с колен. – У них, в Казахстане, всё проще и с демократией никаких тебе заморочек. И потом я ведь не поменял гражданство, паспорт у меня русский, а там – просто вид на жительство. А ещё голуби казахстанские до сих пор на чердаках воркуют, и, представь, их прекрасно слышно, и от этого на душе как-то спокойнее. Они воркуют, а ты слушаешь и внушаешь себе: «Значит, всё в порядке, жизнь продолжается».

– А на меня-то как удачно вышел! – Валера округлил глаза, показывая этим самым высшую степень восхищения. – Пили, пили, каждый сам, как мог, а тут раз, оказывается, оба с Родионовым знакомы. Давай, за генерала!

– Давай! – я с готовностью поддержал Козлова. – Уважаю настоящих мужиков.

– Если чё надо будет, – Валера самолично стал разбанковывать водку по стаканам, – не стесняйся, подходи. Спросишь, где тут капитан Козлов? Тебе любой подскажет. Возникнет проблема – порешаем!

– Уже возникла, – воспользовался я предложением капитана, – только что твои менты одного мальчишку по ошибке к себе приняли. Как бы его назад вернуть?

Валера поставил бутылку на стол и стал чесать свой затылок. Образовалось некоторое замешательство, в результате которого один из сержантов подал голос:

– Нам за него товарищ майор вставит по самое не хочу, я же сразу, как срисовал вора, майору отзвонился, уточнил, так сказать, детали оперативной разработки.

– Мы-то предполагали, что он где-нибудь в адресе сидит, – подключился второй сержант, – а оказалось, ходит, сука, по вокзалу внаглую и примеривается, чего бы стибрить.

– Ошибки тут никакой нету и быть не может, – капитан выпил и, не переставая жевать, попытался убедить меня в обоснованности задержания Димона, – на него, считай, у каждого мента ориентировка в кармане. Вон, глянь, даже у меня на столе под стеклом компьютерный фоторобот фиксой щерится. Видишь, какая морда лица наглая? Особо опасен!

– Как выпустим, – поддакнул другой сержант, – так сразу под молотки и пойдём. Майор шутить не будет, не тот случай, он вам не мангуст в ботах.

– Парнишка-то никого не замочил, – гнул я свою линию, – подумаешь, хату обнёс по пьянке. Пусть проводит меня по-человечески, а там опять ловите его, как хотите.

– «Хату обнёс», – передразнил меня Козлов, – да ты, Егор, наверное, не в курсе, чья это хата! За него такие бабки назначены, что майор нас всех вместе с тобой с потрохами скушает и не поморщится даже.

– Тем более, что мы тоже в теме, – поддержал своего начальника стриженый сержант, – а лавэ, оно никогда не лишнее, я уже почти год на новый мерс коплю, вот как раз к лету он и выстрелит.

– Вы чё, ребята, – опешил я, – с вашим майором парень не то что до суда, до КПЗ не доедет! Если за него конкретные филки готовы на блюде выложить, значит, всё, капец Димону, считай, живой труп. А вы: бабки, лавэ… Выходит, купили вас, как легавых собак на ярмарке!

– Полегче на поворотах, – скособочил рот капитан, – мы долг выполнили, поймали преступника, ну вознаграждение, конечно, нам пообещали… Так не только нам, всем, кто поймает, а нам просто повезло. Ты ведь тоже не на нищенскую зарплату живёшь, согласись, прикид и повадки не те.

– Я хотя и не ангел, – хмель потихоньку начал выветриваться из моей головы, и мысли с лихорадочной скоростью искали способ спасти Димона, – но чужими жизнями, слава Богу, за деньги не распоряжаюсь и совестью не торгую. Он, если на то пошло, молодой совсем, глупый, а вы его в могилу… Убьют же русского парня, причём зверски. Как жить после этого будем? А? Друг другу в глаза бесстыжие смотреть?

– Молодой, да уже конченый, – попытался оправдаться мент в шапке, – такие далеко могут пойти, если вовремя не закрыть. Вор должен сидеть в тюрьме, как говорил покойный Жеглов, чего мы и сделали, а где крякнет – не наше дело.

– О чём и речь, – я разошёлся не на шутку, и теперь меня было не остановить, – против тюрьмы и не спорит никто, но вы же его на тот свет собрались этапировать. А ведь Димон именно далеко пойдёт, вот увидите, ещё и депутатом станет, будет вам кокарды на шапках закручивать по стойке смирно, а вы ему станете честь отдавать за будь здоров. У него в наличии все природные задатки народного избранника и биография подходящая. Ему, может, в Думе самое место, а вы его в костёр! Мало ли в России воруют! Так что же их-то не ловите, которые с мандатами? У вас под носом в том же Карагайском районе чуть ли не в каждом дворе пилорама день и ночь лес крыжит, лет через десять, максимум пятнадцать, на тыщи вёрст от реликтовых елей одни пеньки останутся, всё в Китай уйдёт, а те, кто пилят, так и будут ходить по своему пустому двору с голой задницей, потому что и их тоже вместе с остальной Россией давно продали.

Капитан Козлов, видимо, не ожидал от меня такой прыти, он заметно смутился, стал нервно выбивать пальцами по столешнице барабанную дробь.

– В большинстве единичных случаев органы пресекают браконьерскую вырубку, – капитан упорно не желал признавать мою правоту, – рейды проводим, с конфискацией и штрафами, профилактические мероприятия, опять же, осуществляются… Какого хера ты грузишь нас ворованным лесом! Мы вообще линейный отдел и куда ни глянь – везде воруют! Газ, нефть, фабрики, заводы, акции, ***якции – всё налево ушло! И чё теперь? Обосраться и не жить?

– Ну почему не жить. Живи, – разрешил я, – только, если Димон вдруг ночью придёт к тебе с того света и скажет напрямик, что ты шишка геморройная, а не русский офицер, думаю, сам после этого жить не захочешь.

Валера обхватил голову руками и ссутулился над столом, оба сержанта тоже будто сели не в свою тарелку, они притихли, ожидая, что предпримет капитан, и лишь я как ни в чём не бывало принялся разливать водку, стараясь, чтобы вышло всем поровну.

– А ты не фашист случайно? – Козлов поднял голову и потянулся за своим стаканом. – Выставляешь нас чёрт-те кем, а какого-то вора чуть ли не карбонарием сделал. Он вор, русский, нерусский – вор и всё! А я – мент! Самый обыкновенный, наднациональный. И не надо давить на мои патриотические чувства – закон для всех одинаковый, и я должен, слышишь? Должен стоять на его защите, иначе бардак и апокалипсис независимо от того, у кого хаты бомбят – у русских, евреев, узбеков или чукчей.

Мы выпили как-то разом, синхронно, и на некоторое время ушли каждый в своё молчание, обдумывая и переваривая в себе внутреннюю политику страны.

– Так хата, всё-таки, кому принадлежит? – я прищурился, ожидая ответа, а Валера нервно заёрзал и нехотя пробурчал:

– Ну Волосатому, и чё? Под ним знаешь какие саморезы ходят…

– Вот! – я торжествующе поднял кверху загипсованную руку-пистолет. – А ты мне про законы уши трёшь! Слышал что-нибудь о плане «Грааль»?

Менты, словно по команде, переглянулись между собой, в недоумении топорща погоны на плечах и всем своим видом показывая полнейшую неосведомлённость.

– Это целая стратегия из так называемых «гарвардского» и «хьюстонского» проектов и директивы Совета национальной безопасности США под номером двадцать дробь один от восемнадцатого августа тысяча девятьсот сорок восьмого года, – выпалил я, сделал паузу и убедился, что мои оппоненты в буквальном смысле ловят на лету каждое моё слово.

Вдохновлённый таким вниманием аудитории, я погнал дальше, не давая опомниться тем, от кого сейчас зависела судьба Димона.

– План «Грааль» предусматривает сокращение населения России в десять раз, то есть до всего лишь пятнадцати миллионов человек. Одна шестая часть планеты, а жителей – пятнадцать миллионов! Прикидываете?

Выразительное молчание было ответом на мой риторический вопрос. Воспользовавшись небольшой передышкой, капитан быстренько разделил остатки принесённой мной водки и вытащил из-под стола свою, ту самую «ноль семь», которую он в спешке прибрал, когда я ввалился в их дежурку.

– Об этом Маргарет Тэтчер, «железная леди», публично заявляла ещё лет двадцать тому назад, убеждая мировое сообщество в экономической оправданности проживания на территории России пятнадцати миллионов вместо ста пятидесяти, – я выпил, шумно потянул в себя носом воздух, и менты автоматически проделали то же самое, после чего уставились на меня как на нечто диковинное и экзотическое. – Как результат, смертность сегодня у нас в три раза выше рождаемости, русские вымирают, а их место занимают кто попало, все, кому не лень! В Москве, например, русских уже меньше, чем остальных, а ресурсы страны разворовываются, потому что находятся в руках небольшой кучки ублюдков, типа Волосатого, которые норовят хапнуть побольше и смыться за границу, а ведь эти деньги обязаны крутиться в России и развивать российскую науку и русскую культуру. И вы хотите ещё одного русака своими руками придушить? Тут каждый человек на вес золота, а вы на бабки ведётесь. Сколько вам пообещали? Я сниму в банкомате любую сумму, счёт обнулю, только отпустите Димона.

– Хоть бы стопарь налили, – Димон, оказывается, всё слышал и теперь, приобретя в моём лице бойкого адвоката, осмелел и стал нагло требовать выпить и закусить, – даже смертникам полагаются их последние желания, а я ещё и не осуждённый даже.

– Ты приговорённый, – демонстративно крикнул я ему и вытащил из-за пазухи плоский шкалик, после чего в утвердительной форме спросил Козлова: – Ну чё, Валера, зашлём туда фунфырик, чтобы он впустую уши не грел?

Он машинально кивнул в знак согласия, тут же сержант в шапке сорвался с места, выхватил у меня спиртное, сгрёб со стола пару бутербродов, не забыв стакан, и через минуту довольный Димон уже провозглашал из клетки тост:

– Чё, ребята, давайте за нашу свободную державу, чтоб в ней никому обидно не было, а наоборот – всем всего хватало не хуже, чем в долбаной Америке!

– Я одного не пойму, зачем Союз-то развалили, – высказал недоумение стриженый сержант, – теперь нас точно, как котят, возьмут голыми руками за шиворот и затолкают в потребительскую корзину.

– Не возьмут, – заскрипел зубами капитан, – пока ещё у них кишка тонка. Вон в Чечне две разведроты как раз под миллениум в Хаттабовскую засаду влипли, их уже высшее командование продажное списало и похоронило, а танкист один, полковник Буданов, в нарушение приказа выдвинулся в ущелье и спас почти сто шестьдесят ребят, не потеряв при этом ни одного танка. Буданову, естественно, в новостях теперь выговор сочинят, зато парни живыми домой приедут.

– Это высшее командование напнуть бы во главе с бывшим верховным алкашом в самое пекло, – поддакнул я Валере. – Одними только бомбардировками десятки тысяч мирных жителей – тоже, если чё, граждан России – на тот свет, суки, почём зря отправили.

– Так и сколько ещё наших пацанов положили, – пьяно возмутился мент в шапке, – моего племяша как забрили на срочную, так и с концами. Сгинул где-то в Грозном, а у этих, – он глазами скользнул по потолку и уставился на меня стекленеющим взглядом, – в кого ни плюнь – обязательно, б***, какое-нибудь иностранное гражданство.

– А Союз действительно зря на куски порезали, – упрямо мотнул головой капитан, – плохо ли, хорошо ли, а жили ведь как-то, и все нас при этом боялись.

– Ну был Союз, – я опять решил подвести ментов к мысли, что Димона, как яркого представителя русской нации, придётся отпустить, – и чё толку? С момента его основания мы, русские, никогда ничего не решали, везде, где власть, в меньшинстве были. В том же тридцать шестом, например, из пятисот тридцати девяти лиц верховного управления страной русских было чуть больше пяти процентов, всего тридцать один человек.

– А в большинстве кто? – спросил стриженый.

– Понятное дело, – ответил ему сержант в шапке, продолжая смотреть на меня, – у кого задержанный квартиру обчистил. Хитровы***е они все. Чё, дядька, или я не прав?

– Правил нами грузин, – поддержал я понятливого сержанта, – а вокруг него каких только прихлебателей не было. Всех мастей из разных волостей. Или так можно сказать – каждой твари по паре.

– И это при том, что Россия юридически стала преемницей страны Советов, – подал голос капитан. Лицо его сделалось мрачным, скулы обострились, желваки ходили туда-сюда без остановки. – А мы, получается, как были рабами, так и остались.

– Вот-вот, – я не давал капитану опомниться, стремясь во что бы то ни стало вызволить Димона из нависшей над ним беды, – нация лузеров. Сейчас у всех, кроме русских, свои автономии, столицы, конституции, президенты… А у нас? Ну кто мы такие на фоне остальных? Правильно Жириновский говорит: живём в своей стране, как в коридоре коммунальной квартиры: все, кому не в падлу, по этому коридору шастают, но спать идут каждый в свою комнату и чуть что, когда ремонт, например, или платить надо за свет-газ-воду, вопят, что они тут не при делах, а платить должен хозяин, то есть мы с вами, которые в коридоре обитаем. Есть о чём раскинуть мозгами? Посмотри на диаспоры. Те за своего биться будут до последнего, не то что мы – гнобим друг друга почём зря. А когда Димон депутатом станет, вспомнишь меня и спасибо скажешь, что не где-то в Афгане, на чужой земле, непонятно перед кем долг интернациональный исполнил, а у себя дома спас от неминуемой смерти русского парня, от которого, в том числе, и общая рождаемость тоже зависит.

– Там всё намного проще было, – раздумчиво сказал капитан, – при случае и технику списывали на минные поля, чтобы потом её душманам продать… Ну отпустим его, а завтра другие повяжут. Ему так и так хана обозначилась, если не уедет отсюда. Он твой родственник, что ли?

– Обыкновенный прохожий, – разочаровал я Козлова, – случайно в такси познакомились и за одним столом миллениум встретили. Я застрял у вас в командировке, не пить же в одного, сам на сам.

– Она сам на сам и не полезет, зараза, – согласился Валера, – компаньон по-любому нужен, даже в пивбаре, а тут – миллениум… Ну и разбежались бы поутру, зачем он сюда-то, сволочь, припёрся?

– Так мы толпой приехали, – пьяно удивился я его непонятливости, – я ж накануне этих событий в «Старом Городе» зависал. Ну знакомства новые завелись… Выпили, потанцевали.

– Теперь понятно, почему у тебя рука в гипсе, – криво усмехнулся Козлов, – а наши опера по травм-пунктам запросили – нигде не отмечено.

– Я у гинеколога наблюдаюсь, – с вызовом ответил я и в упор посмотрел на капитана. – Может, меня тоже с ним в клетку закроешь?

32

Дверь скрипнула, затем впустила Ксению, Ингу, и на заднем плане замаячила борода Сани. На его правом плече наподобие первобытной дубины грифом вниз торчала гитара. Все трое были прилично поддаты, вследствие чего повели себя смело и напористо.

– Нам хотя бы Егора отдайте, – заявила с порога Ксения, – у него скоро поезд, а вы тут попойку устроили!

– Мы с Егором сами как бы выпить хочем, – поддержала подругу Инга, – и ваще он клёвый мужик, не то что некоторые.

– В смысле пообщаться, – Саня вскинул бороду кверху, – за жизнь побазарить, песни попеть, – и погрозил ментам гитарой.

Ошарашенный линейный отдел синхронно крутил головами то на меня, то на друзей, припёршихся мне на выручку, то, словно ловя отражение в зеркале, оглядывал себя, поправляя при этом либо шапку, либо воротник, либо встрёпанную причёску.

– Да у них, товарищ капитан, целая мафия, – первым пришёл в себя сержант в шапке.

– Если щас товарищ майор явится, нам всем тут обрезание будет, – отозвался второй, стриженый. А Козлов как можно строже и трезвее обратился ко мне:

– Кто такие в служебном помещении?

– Так я ж только что объяснил, – удивился я его непонятливости, – знакомства новые, а это Саня из «Машины времени», в Москву едет.

– Могу спеть, – тут же откликнулся музыкант, – гитара со мной.

– Видим, – успокоил его капитан, – такой миллениум со мной первый раз в жизни, а я чего только не испытал.

– А мы как бы принесли с собой, – почему-то обрадовалась Инга.

– На всякий непредвиденный, – пьяно поддакнула Ксения.

– Делов-то, – подвёл черту Саня, – подумаешь, пару килограммов прихватили.

– У нас как раз всё и закончилось, – подбодрил я группу поддержки, – давай-ка, Саня, подыграй мне на афганский мотив, хочу молодость вспомнить.

– Погодите, – попытался запротестовать Валера, – здесь участок, а не оперный балет, а ну как и вправду майор нагрянет…

Но его протест уже никто не слышал, потому что под аккомпанемент Саниной гитары я, душевно витая в алкогольных парах над вершинами афганских гор, что в какой-то мере компенсировало отсутствие у меня слуха и голоса, пел фальцетом о трагических судьбах воинов-интернационалистов:

 
Страна охвачена пожаром,
И тени духов по золе.
Наш взвод лежит под Кандагаром
В горячей выжженной земле.
Наш взвод лежит под Кандагаром
В горячей выжженной земле…[3]3
  Стихи автора.


[Закрыть]
 

– Спасибо, Егор, – расчувствовался Валера, смахивая скупую пьяную слезу в то время, как Саня отложил гитару и потянулся бородой в сторону стола, – после такой песни не грех и помянуть ваш взвод.

– Спасибо не булькает, – ответил за меня музыкант и, прищурившись, стал наполнять стаканы, стараясь разлить максимально поровну.

– А нашу ментовскую можете сыграть? – полюбопытствовал после поминального ритуала сержант в шапке. – Ну эту, как её: «Если кто-то кое-где у нас порой…»

– Получить захочет крупный геморрой, – тут же среагировал я, а Саня, подмигнув, закончил басом:

– Он его получит!

– Короче, – подытожил капитан, – Макаревич отдыхает, хотя ты, Саня, что-то больше похож на типа «я из лесу вышел, был сильный мороз», а не типа гитарист знаменитый из «Машины времени».

– Я же говорю – мафия, – поддакнул сержант, – и это ещё при том, что ихние дамы пока что, слава богу, ничего такого не пляшут. Приедет майор – и всем нам каюк!

– Не желательно бы, – Валера решительно принялся самолично лить водку по часовой стрелке, слева направо, – уж больно хорошо сидим.

– Особенно я, – подал голос из клетки Димон, – б***, на толчок бы сводили в честь наступления новой эры, ажно в ушах закипает.

Но не успел капитан раскрыть рот, чтобы отдать соответствующий приказ, как входная дверь распахнулась настежь, и внимание присутствующих переключилось туда.

– А я думаю, куда все подевались! – своим неожиданным появлением Настя поразила даже меня, не говоря уже о капитане Козлове. Тот лишь обречённо махнул рукой и спросил, так, на всякий случай:

– Это что ещё за публика?

– Сами вы публика, – обиделась Настя, – я Егора проводить обещала, заглядываю в VIP-зал, вижу – вещи на месте, а людей нету. Барменша мне и говорит: «Они все в ментовской комнате замаскировались и миллениум отмечают». Ну я сразу сюда. Между прочим, издалека слышно, как вы тут песни под гитару орёте.

– Это Настя из зоопарка, – успокоил я Валеру, – только сегодня познакомились.

– Вижу, – вздохнул капитан, – и надеюсь, что теперь-то уже весь цирк в сборе. Или ещё какой-нибудь сюрприз явится?

– Хорошенький сюрпризик, – ревниво сморщила носик Ксения. – Егор, я не поняла, при чём тут эта коза и какой-то там зверинец?

– Зоопарк тут как бы ваще ни при чём, – встряла Инга, – у ней лошадь есть, Удачей зовут, Егор сюда на ней-то как бы и приехал, на лошади в смысле, пока Димон с какими-то ссыкушками в шалмане его денежки просаживал…

– А что с нашим арестантом делать будем? – я перебил девушку и настойчиво гнул свою линию. – У меня и в самом деле поезд на подходе, как-то бы определиться уже.

– Ну ты, друг, загрузил нас по полной программе, – вздохнул Валера. – О судьбе граждан правительство должно заботиться, а не линейный отдел. Наше дело: поймал – посадил, откупился – выпустил. Вот и порядок наведён, и мы не в пролёте.

– Да наше правительство народ нормально накормить не может, а чтобы с каким-то Димоном по справедливости поступить?.. Миллионами мрут как мухи, и законы вроде пишутся, а Россия вымирает, – опять вытащил я свой козырь, – хотя в священной книге тех же евреев, Талмуд называется, цитата одна есть, очень правильная: «Кто спасёт одну жизнь, тот спасёт весь мир». Видишь, есть чему поучиться и нам, русским дуракам!