Текст книги "Русское танго"

Его тошнило.

Запах, пропитавший ванную комнату, заставил журналистов зажать носы и поспешно прикрыть дверь.

– Ни хрена себе кабанчик, – сказал Горский и состроил выразительную гримасу, – разве что воняет, как поросёнок, а так никогда бы не подумал, что они тоже ха́лкают похлеще нас.

– Такие же люди, – согласился Гирш, – его теперь надо в порядок по-срочному приводить, иначе эта сука, я имею в виду Дубо́вую, нам с тобой харакири сделает.

Через минуту Эдик уже стоял в ванной над трясущимся телом итальянца с бутылкой водки в одной руке и со стаканом в другой. За его спиной маячил фотокор, зажавший в кулаке, словно свечу, крупный солёный огурец жёлтого цвета.

Эджидио повернул голову, и газетчики с ужасом увидели, что левый глаз у капиталиста заплыл, превратившись в синюшную щель.

– Конкретный фингал, – растерянно пробормотал Гирш, – не хуже, чем у тебя.

– У меня всё чётко, – возразил Эдик, – то есть совпадают причина и следствие, а у этого с чего бы такие вещдоки?

– Вот и спроси у него, чё почём, – посоветовал приятель, – ты же у нас переводчик!

Горский ткнул указательным пальцем в свой синяк, затем в заплывший глаз итальянца и сказал, заплетаясь в словах:

– Откуда дровишки, майн либе фроинд?

Эджидио состроил страдальческую гримасу, силясь догадаться, о чём идёт речь. Эдик снова указал на его глаз и очертил пальцем дугу в сторону туалетного зеркала над умывальником:

– Чи-чи га-га маде́ра Пи́кусс!

– Чё ты ему сказал? – полюбопытствовал Гирш.

– Что его рожа щас, как портрет работы Пабло Пикассо, – пояснил репортёр, – видишь, кажись, врубился!

Зарубежный гость, всё с той же гримасой на помятом лице, медленно стал подниматься с колен и, хватаясь за всё подряд, наконец, увидел своё отражение, отшатнулся в испуге, оглянулся беспомощно на русских друзей и опять вытянул шею к зеркалу.

– Ты наливай, пока он себя обследует, – посоветовал фотокор, – пусть замахнёт по запарке, а там то да сё… В крайнем случае подаришь ему свои очки.

Эдик плеснул в стакан и протянул страдающему итальянцу. Однако тот в ужасе отшатнулся и снова завис над унитазом.

– У него теперь на стакан отрицательный условный рефлекс, – пояснил Гирш, – как у собаки Павлова.

– И чё теперь? – скривил губы Горский.

– А ничё. Рефлекс, как говорится, вымораживать будем, в смысле из стакана́ сами выпьем, – с этими словами Гирш взял из рук обескураженного приятеля стопку и, шумно выдохнув, опустошил её в три глотка, крякнул и, откусив верхушку огурца, пояснил не переставая жевать: – А клиенту нашему надо предложить нетрадиционный вариант, чтобы у него рвотный инстинкт не доминировал.

– Не понял, – мотнул головой Горский.

– Ну вот, например, берём половинку мыльницы, – с этими словами фотокор вывалил сиреневый обмылок прямо на стеклянную полочку, – ополаскиваем и набулькиваем туда шнапс.

Он протянул руку с мыльницей в сторону репортёра. Тот машинально плеснул в пластмассовую коробочку водки.

Итальянец с недоумением наблюдал за манипуляциями журналистов.

– Теперь буха́й! – приказал Гирш Эдику. – Так сказать, ломай шаблоны!

– Прямо из мыльницы? – на всякий случай уточнил Эдик.

– А откуда же ещё! – возмутился Гирш, но тут же подбодрил товарища: – Давай-давай, не менжуйся, видишь, на тебя вся Европа смотрит!

Горский шумно выдохнул, затем, держа мыльницу в растопыренных пальцах, словно пиалу с чаем, поднёс её ко рту, зажмурился и, вытянув губы трубочкой, всосал ими содержимое.

Эджидио машинально сглотнул слюну, при этом кадык его дёрнулся туда-сюда. Он не понимал, зачем русские пьют водку в такую рань, да ещё и не из стакана, а из туалетной принадлежности? Его мутило, но всё, что было у него в желудке, уже давно смыто унитазом. Крупные капли пота стекали струйками со лба по щекам и в глаза. Он вытер лицо рукавом и простонал жалобно:

– Dov’è mia moglie? (Где моя жена?)

– Гутен морген! – ответил Горский.

– Тебе тоже нальём, – по-своему успокоил гостя Гирш, – сейчас будешь у нас как огурчик! – для убедительности он потряс зажатым в кулаке огурцом.

Горский протянул мыльницу ничего не соображавшему итальянцу:

– Тринкен зи, маэстро, а если что не абгемахт, так унитазус, – Эдик для убедительности ткнул пальцем в фарфоровую раковину, – как говорится, всегда у нас на запасном пути!

– Вот-вот, – поддакнул фотокор, – главное первую прогнать, а там и к столу можно безо всякого риска.

Умирающий от похмельного синдрома итальянец попытался взять мыльницу таким же манером, как это сделал Горский, но руки его так тряслись, что содержимое тут же оказалось на его шарфе, обмотанном вокруг шеи, а мыльница выскользнула прямо в унитаз.

– Вот козёл, – проворчал Гирш, доставая пластмассовую тару, и добавил, ополаскивая её под краном: – Буржуй недоделанный!

– Ничё, – успокоил коллегу Горский, – попробуем со второго захода.

Эдик знаками показал иностранцу, чтобы тот раскрыл рот и зажмурил глаза. Измученный Эджидио повиновался, и в это время Горский, перехвативший инициативу, ловко вылил в открытый рот водку всё из той же мыльницы. Гость ошалело выпучил неповреждённый глаз и стал по-рыбьи хватать воздух. В это время Гирш удачно подсунул ему солёный огурец, итальянец захрустел торопливо, затем вытер со лба пот и пробормотал смущённо:

– Grazie amici! Ma, dopo tutto, dov’è mia modlie? (Спасибо, друзья! Но, всё-таки, где же моя супруга?)

– Ага! – радостно воскликнул Гирш. – Сразу ожил!

– Что и требовалось доказать, – удовлетворённо констатировал Горский и подтолкнул Эджидио к выходу из ванной:

– Теперь давай по-человечески, за столом, ин ви́но ве́ритас, амиго! Я даже подарю тебе свои очки.

В самый разгар утреннего застолья в комнату заскочила Дубовая.

– Ни хрена себе! – заполошно воскликнула она нервным козлетоном. – Наконец-то всплыл, чёрт нерусский! Вы чё, совсем обопрели с перепоя?! Мы тут, значит, собрались всю деревню на уши ставить, а они уже с утра этого засранца водкой заливают! Вы его где нашли?

– Он в ванной спал, – тоном раскаявшегося грешника признался Гирш, – Эдик обнаружил.

– Это всё из-за его бабы, – развязно пояснил Горский, – он вчера как раз от неё к нам и сбежал, но мы-то ведь тоже не железные. Пока то да сё, посидели, конечно, выпили по чуть-чуть… Ну задремали с мороза… Как он оказался в ванной – ваще не в курсе, – развёл руками репортёр, показывая растопыренные ладони.

– А почему иностранец в тёмных очках? – покосилась на Эджидио кураторша.

– Так они это, – поспешил встрять фотокор, – поменялись личным реквизитом.

С этими словами он так потянул за концы итальянского шарфа, обмотанного вокруг шеи Горского, что тот выпучил мутные глаза и оскалил желтоватые нечищенные зубы.

– Ты полегче там на поворотах, – наконец прохрипел Горский, ослабляя красивую заграничную удавку и рукавом вытирая выступившие слёзы, – мне же ещё, блин, репортаж в номер сдать надо и за командировку отчитаться.

По причине не на шутку разгулявшейся непогоды, которая по всем признакам обещала нагонять жути целые сутки напролёт (синоптики подтвердили), решено было выпутываться из гостеприимного совхоза на тракторной волокуше.

Директор лично обошёл вокруг огромных саней, сцепленных с дизельным тягачом на гусеничном ходу. Более того, как рачительный хозяин, он не поленился забраться на волокушу и заглянуть внутрь большой армейской палатки, в которой должны были с максимальным комфортом разместиться гости.

– Буржуечку будете подтапливать и доедете не хуже, чем у себя дома возле камина, – удовлетворённо констатировал руководитель. – Не зря же мы вам чурочек берёзовых накололи.

В головах саней, рядом с брезентовым пологом палатки, были предусмотрительно сложены несколько мешков с дровами. В палатке же, в самом центре, жарко потрескивала круглая железная печка, труба которой уходила в специальное отверстие на вершине конуса; по краям лежали соломенные тюки, накрытые пёстрыми домоткаными половиками.

Итальянец и его супруга разместились на почётном месте – напротив входа в палатку. По правую руку от Эджидио уселся Горский; слева, рядом с пожилой итальянкой, закутанной в серую шаль из козьего пуха, расположилась Дубовая. У самого входа суетился Гирш:

– Как минимум, часов шесть-семь будем пиликать по целине, – он с умилением окинул взглядом ящик водки и пару корзин с провизией, – так что закусывать по-любому придётся.

– В данном случае, – поддержала его Дубовая заговорщицким баритоном, – считаю вполне оправданным и уместным распитие спиртных напитков в рабочее время, тем более что наш самолёт всё равно уже давно улетел в Алма-Ату без нас.

Повеселевший фотокор тут же выудил из ящика запотелую бутылку и зубами сорвал пробку.

В это время взревел мотор, и сани плавно заскользили по снежным заносам.

– На посошок! – прокричал Гирш в ответ на недоуменные взгляды иностранцев.

– Финита ля комедия! – перевёл Горский, подставляя алюминиевую кружку, которыми совхоз укомплектовал палатку.

Эджидио, увидев протянутую ему порцию, энергично замотал головой и скорчил гримасу. Гирш растолковал это по-своему и присовокупил к выпивке уже опробованный солёный огурец. Уловка подействовала.

Его супруга обречённо и молча выпила налитую ей водку и стала аппетитно жевать вчерашний расстегай.

Постепенно атмосфера становилось всё более романтической, а после третьего тоста за наступающий Новый год путешественники совсем расслабились и заговорили вразнобой сразу на двух языках.

При этом все были уверены, что они отлично понимают друг друга.

До официального распада СССР оставался ровно год.

Поцелуй весенней радуги

Учитель русского языка и литературы Александр Сергеевич Ростопчин уже третий год жил вдовцом и за это время изменился почти до неузнаваемости: взгляд стал пустым, резко обозначились нездоровые мешки под припухшими веками; сизые небритые щёки обвисли; на лбу, переносице и возле потрескавшихся губ появились глубокие морщины, отчего сухие губы пошли книзу, придавая всему лицу жалкое и страдальческое выражение. Внешний вид также постепенно утратил былые вкус и лоск и теперь, запущенный и неряшливый, «идеально» соответствовал остальному облику.

Кроме прочего, Ростопчин стал попивать и, хотя изо всех сил старался скрыть от коллектива эту неприятность, его пагубное пристрастие заметили все.

– Жалко литератора, – вздыхала в учительской худосочная математичка, которую за глаза и ученики, и коллеги звали Биссектрисой, – утонет в рюмке, и некому будет, кроме нас, конечно, венок приличный подписать.

– Так давайте ему на день рождения ноутбук подарим! – по-детски подняла руку молоденькая, первый год после института, учительница биологии. – Пятьдесят пять – почти круглая дата, можно сказать, что юбилей, а он там странички создаст, с кем-нибудь общаться будет через интернет, вот потихоньку и забудется трагедия.

Она имела в виду ту самую автоаварию, в которой погибли жена Ростопчина и его тридцатилетний сын, сидевший за рулём старенького фольксвагена.

– Как раз и другой повод есть, – подхватила идею директрисса Мария Карловна, работавшая по совместительству преподавателем истории, – двадцать третье февраля на носу, сложимся коллективом, остальное профком добавит, вот вам и подарок! Мужчин-то у нас всего три штуки, так что вытянем без проблем.

Ростопчин сначала застеснялся принимать электронное чудо и даже руками замахал.

– Ну что вы на самом-то деле, – смущённо отворачивался он от Марии Карловны, чтобы не дышать в её доброе улыбающееся лицо всякой чертовщиной, – да и нескромно это, в конце-то концов.

– При чём тут ваша скромность, – радостно щебетала биологичка, вращаясь вокруг Ростопчина с букетом гладиолусов, – если у вас сегодня как бы двойной праздник!

– Берите, Александр Сергеевич, – сухо приказала Биссектриса, – надо уважать родной коллектив, который делает вам такие современные и нужные подарки.

Остальные педагоги дружно зааплодировали, и кто-то уже хлопнул шампанским в крашеный подсинённой водоэмульсионкой потолок.

Первым делом Ростопчин начал осваивать ноутбук на предмет «Википедии». И тут перед ним открылись такие неведомые доселе возможности, что он с головой ушёл в изучение неизвестных ранее фактов из жизни Толстого, Пушкина, Достоевского и других, родных ему по духу, классиков. Потом постепенно перебрался от «Википедии» к общению в «Одноклассниках», оттуда перекинулся в «Мой Мир», прошёлся из любопытства по сомнительным сайтам, отметился на «Фотостране» и, таким образом, мировая информационная паутина вскоре стала его образом жизни, неотъемлемой частью холостяцкого бытия.

Сначала он выставил везде лишь одну фотографию, ту, на которой его жена, сын и он сам, счастливо смеясь, позировали возле только что приобретённой в кредит красной подержанной иномарки. Ростопчин подолгу рассматривал дорогой сердцу снимок, восстанавливая в памяти незабываемые мгновения, когда жизнь казалась нескончаемым праздником.

В такие моменты Александр Сергеевич скрупулёзно вспоминал каждую деталь: как они по объявлениям все вместе выбирали злополучный автомобиль, как совершали пробные поездки по окружной дороге и, наконец, как оформляли покупку у нотариуса, после чего их и сфотографировал по просьбе жены какой-то случайный прохожий.

Потом Александр Сергеевич разместил на своих страничках и другие фото, и на всех были запечатлены он, его жена и сын. Совсем незнакомые люди, которые, однако, становились виртуальными друзьями Ростопчина, тоже рассматривали эти фотографии и ставили им оценку «5». Александр Сергеевич каждому такому событию радовался как ребёнок и заводил себе всё новых и новых друзей.

Однажды на его почту пришло сообщение с предложением дружбы от неизвестной женщины, у которой вместо фотографии красовался рисунок ночного неба с романтичной жёлтой луной, городом проживания указан Скрытенбург и которая подписалась несколько странно – Весенняя Радуга.

Ростопчин принял её предложение, и между ними завязалась оживлённая переписка.

«Какой у вас замечательный сын, – восхищалась Весенняя Радуга, – такой весь мужественный и обаятельный, на красивую жену вашу очень похожий. Наверное, вы – самый счастливый человек».

«Да, совершенно верно, – отвечал Александр Сергеевич, – я, действительно, был самым счастливым на свете, только теперь это всё в прошлом, потому что одиночество и счастье несовместимы».

«Как такое понимать? – недоумевала его визави, подкрепляя своё недоумение соответствующим смайликом. – Неужели теперь между вами всё кончено?»

«К сожалению, именно так, – быстро стучал по клавишам Ростопчин, – но это если в обычном понимании, физически, что ли, а на самом деле моя семья будет жить в моём истерзанном сердце до конца моих дней».

В таком примерно духе выдерживались и остальные письма, пока Весенняя Радуга однажды не попросила Ростопчина зачем-то скинуть ей на почту логин его сына.

«А вот тут помочь ничем не могу, – немного погодя, написал ей в ответ вдовец, – поскольку теперь у меня ни единственного любимого сына, ни любимой жены. Погибли они в аварии три года тому назад, и с тех самых пор нет мне душевного покоя».

После таких откровений Весенняя Радуга прислала смущённое извинение и искреннее соболезнование и на некоторое время пропала из поля зрения Ростопчина. Да и ему, собственно, как раз некогда стало бродить по интернету – в школьном государстве наступала горячая пора выпускных экзаменов, и словесник с головой погрузился в эти ответственные события.

Вернулся он на свои странички лишь в июне, когда ночи стали тёплыми и короткими, а дни солнечными и почти бесконечными. Открыл компьютер и обнаружил массу непрочитанных им сообщений. Стал разбирать почту и неожиданно, аж сердце ёкнуло, наткнулся на знакомый стиль со смайликами, выражающими озабоченность и печаль. Ему даже как-то неудобно стало, что совсем посторонние люди – женщина! – всё это время думали о нём, беспокоились – что с ним случилось? Письма писали. А он, растяпа этакая, ни разу не удосужился заглянуть в личную почту.

«Спасибо за Ваши переживания, – тут же отстучал Александр Сергеевич, – я тронут и приношу свои извинения за мою, так сказать, безответственность, больше ничего такого не повторится, обещаю Вам от всей души».

Далее он объяснил причину молчания, рассказал о текущих событиях, о предстоящем выпускном вечере и, чтобы окончательно разрядить обстановку, привёл несколько смешных случаев из школьного фольклора. На что Весенняя Радуга ответила, что рада за него, спросила, с кем и в чём пойдёт на выпускной и попросила выставить несколько свежих фотографий.

Ростопчин сначала просто сидел за столом, закинув руки за голову, потом встал, походил по диагонали и, наконец, оказался в ванной у дымчатого зеркала над белым фарфоровым умывальником. Из глубины стеклянного овала, как из омута, на него смотрел непривлекательный тип с всклокоченными седыми волосами, колючим кадыком, торчащим так, словно фигу ему показывая, и в мятой ковбойской рубахе с засаленным воротником. Таким образом вглядывались они друг в друга, наверное, целую минуту, а может, и две – Ростопчин время не засекал, а только соображал усиленно, каким манером выжать из этого угрюмого типа приличный снимок.

– Да не парься ты по пустякам, – хохотнул физрук, которому неухоженный филолог позвонил, чтобы получить дельный совет, – настоящий мужчина именно так и должен выглядеть, чуть приличней обезьяны – могуч, вонюч и волосат…

Дальше Ростопчин слушать не стал, выключил телефон и решил обратиться за помощью к биологичке, потому что, в отличие от прочих педагогов женского рода, кофточки на ней сидели не просто опрятно, а даже с некоторой претензией на модный вкус и к тому же пахли волнующе и загадочно незнакомыми словеснику духами.

Та подхватилась, не задумываясь, и с энтузиазмом, присущим юным особам, энергично потащила коллегу к своим подругам для обязательных консультаций, от них – в торговый дом, оттуда в какой-то салон, из салона опять к подругам, где его крутили и так и эдак, заставляли боком сидеть на стуле, делать задумчивый вид возле полки с книгами и вальяжно полулежать в кресле.

«Вы шикарный мужчина! – уже на следующий день оценила метаморфозу Весенняя Радуга. – Я бы с таким тоже пошла на бал. – И приписала кокетливо после небольшой паузы: – Только вот не зовёт никто».

«Зачем лишние слова? Приходите! – встрепенулся Александр Сергеевич. – Я Вас официально приглашаю и, смею заверить, Вам обязательно понравится».

«Не сомневаюсь, – письменно вздохнула Весенняя Радуга и подкрепила своё состояние соответствующим смайликом, – но, к сожалению, живу в другой местности, а это сотни километров, так и так не успеваю».

«Значит, мы никогда не увидимся? – приуныл педагог. – Уж очень хотелось бы пообщаться в реальном времени, такое ощущение, что вроде бы мы не чужие теперь».

«А вот это поправимо, – неожиданно заявила она, – я через дней пять, как раз у вас отпуск начнётся, приеду в Боровое на недельку. Если никаких планов у вас больше в запасе нету, то мы можем встретиться».

«Но по каким достоинствам я узнаю Вас? – забеспокоился Ростопчин, этим самым подтверждая своё безусловное согласие. – По расцветке, что ли?»

«Я сама вас найду, – пришёл ответ, – скиньте сотовый, чтобы созвониться».

До Щучинска Александр Сергеевич добрался поездом, затем переполненным автобусом, весь мокрый от духоты, по горному серпантину, когда на виражах захватывает дух, а сердце словно обрывается и живёт само по себе, прибыл в курортные места.

Вывалившись из пышущего жаром салона, он некоторое время постоял, хватая ртом, как выброшенная на берег рыба, драгоценный свежий воздух, напоённый хвойным ароматом, потом ожил и, следуя эсэмэсинструкции, накануне полученной от Весенней Радуги, проследовал в сторону рубленых из ошкуренной сосны домиков.

– Ваш во‑о-он тот, с краю, – встретил его у железных, крашеных суриком ворот темноволосый парень, которому он представился, опять же согласно инструкции, как школьный инспектор, – пойдёмте, покажу фазенду.

Несмотря на кажущуюся простоту снаружи, внутри «фазенды» всё говорило о солидности и дороговизне. Жёлтые смолистые стены источали неповторимый запах живых деревьев; а персидский ковёр на паркетном полу, просторный дубовый шкаф, стильный холодильник, огромный чёрный экран плазменного телевизора, деревянная двуспальная кровать и душевая кабинка в туалетной комнате с подсветкой и музыкой заставили Ростопчина глубоко вздохнуть и мысленно подсчитать в уме стоимость такой умопомрачительной роскоши.

– Всё уплочено, – будто читая его мысли, сказал темноволосый, – по интернету, электронным способом согласно счёта.

– Счёту, – поправил парня филолог.

– Чево? – не понял тот.

– «Согласно счёту» надо говорить и писать, – задумчиво пробормотал Александр Сергеевич и с подозрением покосился на своего гида, – а кто оплатил?

– По электронке без разницы, кто, – ответил парень, – лишь бы филки к нам упали.

Оставив сумку с вещами в тереме, как он окрестил апартаменты курортного отеля, Ростопчин отправился на пляж, так как от Весенней Радуги пришло сообщение, что она приедет поздно вечером.

«Предположим, что эта женщина – старая дева, – размышлял отпускник, лёжа ничком на огромном плоском валуне, горячем, как сковорода (чтобы не обжечься, он предусмотрительно постелил махровое полотенце), – тогда откуда такие финансовые вольности? Богатое наследство? Чушь! Мы же не в мыльной опере сюжет развиваем, а вполне взрослые и адекватные личности. Бизнесменша? В принципе, не исключено, только непонятно, зачем ей он, Ростопчин, простой школьный учитель?»

Волны озера лениво плескались у берега, со стороны песчаной косы доносились звонкие детские голоса и переливчатый девичий смех, и белый диск горячего солнца разбивался о водную поверхность бесчисленным множеством ослепительных бликов, на которые без тёмных очков смотреть было совершенно невозможно.

«Впрочем, – сделал неожиданный вывод Ростопчин, – скорее всего она – вдовица. Да, да! Её бывший муж, наверняка, был очень состоятельным человеком, потом скончался скоропостижно, а жена, немолодая уже, скажем, лет под пятьдесят или даже с плюсом, страдает от одиночества и ищет кого-нибудь, кто мог бы её утешить».

Теперь всё стало понятным, и Александр Сергеевич почувствовал облегчение, потому что устал изводить собственное сердце разными версиями. А тут железная логика, благодаря которой уже можно выработать и тактику, и стратегию, то есть подумать о том, как себя вести при встрече с Весенней Радугой.

«Комплекция у вдовы для её возраста, конечно, не модельная, – вернулся к своим мыслям отпускник, – ну и что? В разумных пределах полнота женщину не портит… А вдруг у неё ноги бутылками? – Ростопчин заёрзал и перевернулся на спину. – Впрочем, сейчас все поголовно в брюках щеголяют, зато характер у неё прекрасный, сразу видно, что это отзывчивая и добрая женщина, да и, хочется верить, следит она за собой, хотя и в возрасте, и, если не диабетчица, на вид ей, думаю, больше сорока пяти не дашь. Вполне бальзаковская героиня, так что насчёт отношений пока всё в тумане, а вот подружиться вживую – без проблем!»

В отель Александр Сергеевич вернулся, когда с гор потянуло вечерней прохладой. За день спина подгорела и теперь давала о себе знать. Пришлось ему сбегать в магазин за сметаной и попросить горничную обмазать пищевым продуктом труднодоступные места на его теле, после чего он завернулся в мягкий банный халат и уселся в кресло перед телевизором.

Как ни настраивал себя Ростопчин, готовясь к встрече с загадочной женщиной, а всё-таки стук в дверь застал его врасплох. Он вскочил, сбросил с обгорелых плеч халат, потом накинул его снова, сделал шаг к двери, затем отступил и, наконец, опять оказался в кресле, где кашлянул в кулак и громко произнёс:

– Войдите, не заперто!

– А вот и я! – на пороге стояло юное создание в обтягивающей пёстренькой маечке и синих шортиках; густые каштановые волосы были забраны сзади в пышный конский хвост, а левое плечико тянула книзу большая спортивная сумка приятного голубого цвета. – Не ждали? – огромные тёмно-карие глаза задорно и озорно блестели, и от белозубой улыбки на щеках образовались симпатичные ямочки.

– Но позвольте, – пришёл в себя педагог, – мы с твоей мамой так не договаривались.

– С какой мамой? – искренне удивилась девушка и построила домиком чёрные выщипанные бровки.

– С Весенней Радугой, – промямлил сбитый с толку Ростопчин, – ну которая в соцсетях… Вдовица… Как я, примерно…

– Что, прямо так вот и сказала? – звонко расхохоталась ночная гостья. – В смысле, что вдова.

– М-м-м, не совсем так, – растерялся филолог, – это я сам догадался, то есть логично предположил, а иначе у меня других разумных объяснений нет.

– Фу, как вы, мужчины, любите всё усложнять! – девушка подошла к шкафу и распахнула створки. – Подайте мою сумку, мне надо вещи разложить, а вы пока чайник вскипятите. В общем, встречайте, Александр Сергеич, Весеннюю Радугу!

Пока девушка мылась в душе, Ростопчин вышел на улицу и уселся на крыльце. Звёзды сияли, словно россыпи драгоценных камней, над припаркованным рядом с крыльцом дорогим белым джипом, на котором приехала девушка, и над его головой; ноздри щекотал аппетитный дымок из мангала, стоящего в глубине двора под фонарём; где-то рядом играла танцевальная музыка, а он всё сидел и сидел, не зная, как надо поступать в таких непредвиденных случаях.

«А не выпить ли? – откуда-то исподтишка закралась в голову шальная идея. – Кафе в двух шагах, мигом обернусь».

Он заёрзал от такого предвкушения и уже собрался сходить втихаря туда и обратно, но в это самое время из теремка послышался девичий голосок:

– Александр Сергеич! Вы что предпочитаете – виски или коньяк?

Застигнутый врасплох, Ростопчин, весь в непонятках, а так бывает, когда такие интересные вопросы задают удивительные девушки, ляпнул первое, что вертелось на языке:

– Так… водочку, вообще-то, но могу и… А! – он решительно рубанул воздух рукой. – С Вами всё что угодно!

За столом Александр Сергеевич старался вести себя прилично, то есть помногу не пил и усердно закусывал, тем более что парень, заселявший его сюда, принёс на подносе салаты трёх видов и целую гору аппетитно пахнущего, жаренного на углях мяса, сбрызнутого уксусом и украшенного кольцами красного репчатого лука. Весенняя Радуга изредка постреливала в него тёплыми влажными зрачками и загадочно улыбалась, отчего он впадал в смятение и путался в мыслях. И почему-то, если честно, боялся лишний раз даже посмотреть в её сторону.

– Вы, Александр Сергеич, не подумайте, что я на вас вешаюсь, – лукаво прищурилась девушка, – просто у меня сейчас бзик такой – познакомиться с вами поближе.

– А-а-а-а-а, – он почувствовал, как губы сами собой растягиваются в глупую некрасивую улыбку, – всё ясно.

Но на самом деле никакой ясности и в помине не было, поэтому глупая улыбка не осталась в одиночестве, к ней присоединились широко раскрытые глаза с отразившимся в них ничем неприкрытым, а потому очень искренним, удивлением.

– И вообще я так-то замужем, – она кокетливо опустила густые ресницы, – но мне кажется, что иногда ничего страшного позволять себе сногсшибательные поступки, от которых можно в обморок упасть…

Ростопчин, соглашаясь, кивнул и потянулся к рюмке.

– Да погодите, успеете, – девушка положила свою ладошку на его запястье, – хочу с вашей помощью разобраться в себе и поплакаться вам в жилетку. Или вы против?

Любопытная луна, не стыдясь, заглядывала в открытое настежь окно, а сумасшедшая летняя ночь манила прохладой и звала к себе музыкой и смехом, доносящимися из многочисленных кафе, открытые площадки которых на протяжении сезона никогда не пустовали до самого утра.

– Даже не знаю, что сказать, – растерялся он, – признаться, у меня такое в первый раз.

– У меня тоже, – рассмеялась девушка. – Всё когда-нибудь случается в первый раз. А давайте-ка прогуляемся к озеру, искупаемся, свежим воздухом подышим. Вам нравится купаться ночью? При луне?

– Очень! – утвердительно и поспешно кивнул Ростопчин, хотя ни разу в жизни подобных водных процедур не принимал. – Особенно в компании с такой красивой девушкой, как Вы.

– О-о-о-о, – пропела Весенняя Радуга, – да вы, Александр Сергеич, прямо ловелас!

От нагретой за день озёрной воды тянуло запахом свежести. Зыбкая мерцающая дорожка ночного светила пролегла через чёрное зеркало, озарив загадочным светом живописный скалистый остров, который время, ветер и вода превратили в причудливую голову сфинкса. Где-то в вышине шумели могучие вековые сосны, сквозь их мохнатые лапы по всему периметру маленькими жёлтыми планетками светились круглые электрические фонари.

– Как романтично, – восхищённо прошептала девушка, крепко ухватившись за локоть Ростопчина и прижимаясь к нему горячим боком, – и страшно немного… Не темноты страшно, а неизвестности, которая прячется в этой темноте. Вы когда-нибудь изменяли своей жене?

– Видите ли, – начал было отвечать Ростопчин, но девушка тут же перебила его:

– Впрочем, нет! Молчите! Я не хочу и не буду слушать всякую фигню, – она заметно опьянела, отчего ещё сильнее хватала Ростопчина за локоть и висела на нём, дробя каблучками асфальтовую тропинку. – Ой, а можно я босоножки сброшу?

Она присела на тёплый гранитный валун и вытянула красивые стройные ноги:

– Помогите, Александр Сергеич! Эти застёжки такие противные! Ну никак не хотят сами расстёгиваться.

Как сокровище, хрупкое и бесценное, принял филолог в неуклюжие ладони свои изящную девичью ступню с модными напедикюренными ноготками и стал дёргать негнущимися одеревеневшими пальцами белый кожаный ремешок. Но тот и не думал поддаваться. Тогда Ростопчин наклонился и попытался расстегнуть серебристую застёжку зубами. Девушке стало щекотно, и она, вздрогнув невольно, пьяно захихикала. А Ростопчин вдруг поймал себя на том, что, сам не понимая как, вовсе не над злополучной пряжкой корпит, а целует страстно шелковистую кожу уже чуть выше колена и, не останавливаясь и задыхаясь от перевозбуждения, всё выше и выше, вплоть до самых шортиков…

– Туда нельзя! – девушка ладошкой упёрлась в его высокий благородный лоб и мягко, но настойчиво оттолкнула. – Какой вы проказник!

Александр Сергеевич смутился и, отодвинувшись, как-то сник. Его спутница между тем достала из пляжной сумки бумажную салфетку, расстелила её на валуне и выложила на ней бутерброды, водрузив сбоку початую бутылку шотландского виски. Ростопчин жадно приложился к горлышку и только после этого разлил алкоголь в пластиковые стаканчики.

– Я, Александр Сергеич, когда узнала, что мне муж изменил, – Весенняя Радуга взяла стопку и прикоснулась ею к стопке Ростопчина, – сначала в шоке была.