Текст книги "Русское танго"

– Ты скажи, – капитан сдёрнул галстук и расстегнул ворот форменной рубашки, – эти факты тобой где собраны? Я имею в виду: Россия вымирающая, грузины, жиды, ну и всё такое прочее. Может, ты антисемит, если на них бочку с горы катишь?

– Ещё чего, – обиделся я, – они умный народ, я ж говорю, нам у них многому поучиться бы надо, а ты – «антисемит». Да, если хочешь знать, у меня друзей среди них море, причём люди все хорошие, а отдельные корефаны пьют похлеще нас с тобой, одно удовольствие с ними бухать: и компания питейная, и поговорить за жизнь – всегда пожалуйста и на любую тему.

– Хорошо, – кивнул спутанной шевелюрой Валера, – скажи тогда про нового президента, которого Ельцин под занавес народу показал. Как его… Чёрт, фамилию забыл… А-а-а! Вспомнил! Он в туалетах бандитов мочил. Путин! Будет с него толк или как? Что, например, думаешь?

– Я не пророк и не телепат, – честно признался я, – а думаю, что раз на трон посадили, значит, что-то такое знает, чего нам знать не положено. Но кому-то обязательно на больную мозоль наступит, возможно, даже тем, кто его на трон подсаживал… Демократии-то как таковой в России не было и нет, а коррупция – всегда есть. Одна треть российского государственного бюджета разворовывается и сжирается правящими кругами, и при этом хер кого накажут! Мошенники испокон века друг за друга горой – круговая порука. Зато если пенсионер вовремя не заплатит коммунальные, потому что пенсию его где-то разворовали, так ему сразу и пеня, и херня, и всех собак на него навешают вплоть до выселения. Поживём – увидим, что этот Путин для народа сделает, по крайней мере, хочется верить, что не будет под американскую дудку плясать, как плясали в стиле кантри Горбачёв с Ельциным.

– Ещё один вопрос, – не унимался Козлов, – не знаешь, кто местный криминал в прямом смысле, ну по-ихнему чисто конкретно, баблом душит?

– Вчерашнему сутенёру на блатхате денег полный рот натолкали, аж подавился со смертельным исходом, говнюк, – развязно пояснил один из сержантов, – там жуть такая…

– Грамотно поработали, – остановил его капитан, – тоже люди подвязаны были, запутанный клубок. А ты, Анчуткин, поди нашевели кого-нибудь, чтоб на нашего урку похожи были, двух-трёх, больше не надо, а этого, – он кинул ключи на стол, – сюда давайте, пока майор не выскочил, как из манды на лыжах.

– За условно-досрочное освобождение! – провозгласил Санёк и потянулся к гитаре, но тут оборотистый Анчуткин втолкнул в помещение двух мужчин несвежего вида и замызганную молодую женщину с бутылкой пива в руках.

– Бабу на хрена притащил? – Валера поморщился, как от зубной боли. – От этих не знаешь, куда деваться.

– Бикса ба`новая, – хмыкнул Саня.

– Прицепилась за ним, – сержант указал пальцем на маленького горбатого мужичка, метр с кепкой, в огромных солдатских валенках и с недельной щетиной на впалых щеках.

– Такой мизгирь у майора за квартирного вора не проканает, – засомневался второй сержант, скептически оглядывая улов, – если, конечно, он трезвый будет.

– Пусть. – высказался я. – Каждому стакан водки надо налить и денег по сотне дам, чтобы неудобства компенсировать.

Услышав про деньги и водку, задержанные пришли в себя, а тот, что повыше ростом, тут же предложил позвать своих друзей-собутыльников. Козлов отказался и распорядился поместить задержанных в Димонову клетку.

На перроне почти никого не было, поэтому наша шумная разномастная компания сразу привлекла к себе внимание. По крайней мере, мне так показалось. Немногочисленные отъезжающие с провожающими таращились на нас, как на заморских обезьян.

– Ты, давай, в Москву приезжай, – пританцовывал Саня, умудряясь извлекать на морозе из старенькой гитары задорную «цыганочку», – я тебя с Макаревичем познакомлю, в мазёвом кабаке Старый Новый год отметим, весь вечер для вас петь буду.

– На хера ему твой Макаревич сдался! – Валера, грудь нараспашку, дирижировал начатой бутылкой водки, стараясь попасть в такт Саниной музыке. Потом обернулся ко мне: – Главное, нас не забывай! Думаешь, если я мент, то козёл? Знаю, все так думают, что менты козлы, а я не козёл, я – капитан Козлов! Спросишь, если чё, где тут капитан Козлов? Тебе любой моё место укажет. Как приедешь в следующий раз, сразу к нам в участок прямым курсом дуй, встретим не хуже, чем у людей, решим твои проблемы, как два пальца об асфальт!

Димон ходил кругами, всё ещё не совсем веря в своё чудесное освобождение, и канючил между стопариками:

– Егор, забери меня к себе в Афганистан, да хоть к чёрту на кулички, лишь бы от них подальше. Забери, а?

– Найди женщину, лет сорока пяти, – попыталась урезонить вора Ксения, – будешь за ней как за каменной стеной, а от Егора отвянь, ему с одной почкой и так муторно, а тут ещё тебя через раз отмазывать приходится.

– Он вор, а не археолог, – неожиданно заступился за Димона музыкант, – ну будет к ней, кастрюле этой, по ночам на раскопки лазить, а чего там интересного у старухи нарыть можно?

– Фу, какая пошлятина, – Настя демонстративно отвернулась от Сани и ухватила меня под загипсованную руку, – в следующий раз, как приедешь, на верблюде покатаемся.

Между тем уже объявили прибытие поезда, в котором «нумерация вагонов с головы состава», народ закопошился, подхватывая узлы и сумки, а Ксения обняла меня, локтем отодвинув Настю, и стала жадно целовать в губы. Её поцелуи были солоноватыми от слёз, тушь потекла и размазалась по лицу – девушка пьяно всхлипывала, словно хороня близкого и родного ей человека.

– До самого купе проводим, – скомандовал Козлов, морщась от её слёз, – там и на посошок всем присутствующим нальём.

Не успели мы подойти к вагону, как из-за угла вывернулся сержант Анчуткин с громкими нетрезвыми воплями:

– Товарищ капитан! Товарищ капитан!

– Ково тебе? – обернулся Валера и проворчал недовольно себе под нос: – С живым однополчанином не дадут нормально на посошке за отъезд посидеть.

– Майо… Приеха…, – запыхавшийся Анчуткин в спешке глотал окончания слов, а Козлова, выслушивающего неадекватный доклад, заметно штормило, – на… построи… и ва… ище…

– Не сказал, зачем? – капитан ухватился за поручень и даже занёс ногу на первую ступень.

– Говори… поздра… а са… лыка не вяже… пьяны… в дрова.

– Которые в клетке, их видел? – Валера не без помощи проводника достиг тамбура и теперь стоял в дверном проёме с пузырём в руке и весь как на ладони. – Нам главное за урку отчитаться, а праздники потом отмечать будем.

– Виде… виде… – закивал сержант, и к проглоченным окончаниям добавилась ещё и икота, – ы! Преми… ы! обеща… ы!

– Всё, иди, – отпустил докладчика Козлов, – скажи майору, что я поезд обследую, как провожу, сразу буду. Разливайте пока без меня.

Саня водрузил раскрытый мешок с клюквой на купейный столик и, грузно пятясь, завалился в угол нижней полки. Инга упала на него, юбка её неприлично задралась, и, хохоча истерично, она задрыгала длинными ногами. Димон с Валерой стояли в обнимку, бережно поддерживая друг друга.

– Ты, когда депутатом станешь, тоже будешь воровать? – профессионально интересовался капитан.

– У избирателей никогда не буду, – клялся вор, – только у государства, как все делают, чтобы претензий не было, и как Егор советовал.

А Настя с Ксенией закидывали на верхнюю полку мой багаж. Мне же досталась роль виновника торжества, поэтому я положил голову на ягоды и закрыл глаза, вернее, они сами слиплись от усталости, выпитой водки и всего прочего, что произошло со мной в течение нескольких последних суток.

Сквозь дрёму слышно было, как проводник уговаривал провожающих покинуть вагон, а Козлов грозил ему санкциями, если со мной по дороге, не дай бог, чего-нибудь случится. Димон вообще полез на проводника в драку, а Саня внушительно сказал: «Никого больше к нему не сели, а то я бью только два раза». Напоследок Ксении удалось растолкать меня, я поднял голову с присохшими к щеке клюквинами и улыбнулся глупо и широко:

– Я вас очень люблю, всех! И тебя, Валера, и тебя, Саня, и тебя, Димон! А о женщинах молчу, потому что обожаю вас, как не могу даже высказать, и обещаю в новом столетии приезжать к вам почаще, лишь бы здоровье моё никудышное не подкачало.

Потом снова чокались за дружбу и за любовь, за взаимное уважение и за то, чтобы я благополучно доехал до Казахстана. И уже перед самым отправлением, вместе с проводником, которому тоже налили полный стакан, мы подняли тост за миллениум и за Россию.

Больше я ничего не помню, кроме стука колёс, разматывающих клубок первых километров нового двухтысячного года и увозивших меня из эпохи кровавых иллюзий и жестоких разочарований в эпоху смутных надежд и горькой правды жизни, которую мне предстояло в двадцать первом веке испить до самого дна.

P. S. Автор спешит уведомить компетентные органы и других заинтересованных лиц, что данная повесть является обыкновенным художественным произведением, её герои вымышлены, а все совпадения с реальной жизнью не что иное, как чистая случайность.

Бабье лето

2007–2009 гг, г. Петропавловск

(«Нива» № 4, 2013 г.)

1

– НУ И ДУРА ты, Любка, – сказала в раздевалке закройщица Татьяна Борисовна, оглядывая вприщур ладную фигуру своей лучшей портнихи. – Досиделась в девках аж до тридцати трёх, а ума, если промеж нами, бабами, говоря, так и не набралась.

– Не Любка, а Любовь Анатольевна, – не дала себя в обиду девушка и, посмотрев на своё отражение в стеклянной двери, поправила кокетливо синий беретик, под который она во время работы прятала льняные рассыпчатые волосы.

– За любовь, конечно, ничего не скажу, но вот мужика тебе надо заводить в срочном порядке, – возразила закройщица.

– Да где ж их взять, мужиков, – вздохнула присутствующая при разговоре швея Алина. Она с детства сильно хромала, отчего выросла кривобокой и замкнутой.

Татьяна Борисовна зыркнула строго в красивые, с налётом лёгкой грусти, серые глаза Алины и начальственным тоном задала вопрос на засыпку:

– А служба знакомств?

После небольшой паузы сама же и ответила на него:

– Пожалуйста, плати копеечную сумму, и в пятницу через объявление в «Вечёрке» на тебя клюнут столько мужиков – отбою не будет.

Алина ничего не ответила, только снова вздохнула по-старушечьи и поковыляла к своей обмёточной машинке. Жёлтый клеёнчатый метр вился петлёй вокруг её тонкой белой шеи.

Люба, напротив, необычно задумалась и с таким задумчивым, отрешённым видом отпахала всю смену, автоматически безупречно выполняя потайные швы. Лишь иногда она приходила в себя и тогда, регулируя натяжение верхней нити, смотрела сквозь пыльные омуты незашторенных окон в жаркую бездну пылающей осени.

2

СТАРОЙ ДЕВЫ в чистом виде по большому счёту из Любы не получилось бы никогда, это в том смысле, что она имела хотя и крохотный, но всё же вполне сексуальный опыт общения с противоположным полом. Правда, случай произошёл давно, в годы учёбы на первом курсе городского училища, то есть в те самые времена, когда Люба была глупой до невозможности и на переменах в компании таких же, как она сама, щеглух бегала за угол курить дешёвые болгарские сигареты с оранжевым фильтром. Именно там, за углом, противоположный пол в образе долговязого студента из соседнего технаря возник неожиданно и выпросил нагло у девчонок закурить для себя и своего приятеля.

Теперь не просто курили, а вместе с мальчиками, отчего каждая из девушек старалась щегольнуть какой-нибудь обновкой, под видом производственной практики пошитой самостоятельно. Студенты в долгу не оставались и травили весёлые анекдоты на близкие и понятные темы.

– А вот из жизни портных, – давясь от смеха, объявлял долговязый. – Идёт, значит, операция, ну там типа аппендикс или чё-то нащёт желудка… Короче, врач командует: ножницы, иголку, нитку! И тут голосок. Слабый такой, ну типа сквозь наркоз: «Доктор, а нельзя ли с оборочками, а вокруг кружева, кружева, кружева…»

Ржали до коликов, заразительно, так, что другие группки, глотающие дым чуть поодаль, тоже прикалывались, а случайные прохожие поощрительно улыбались.

Однажды студенты пригласили девочек на какую-то вечеринку. Люба пришла с подружкой, хотя остальные сокурсницы почему-то отказались. Запомнилось мало: приоткрытый балкон, кремовый тюль до пола, а на деревянных перилах балкона девственной белизной светится только что выпавший снег. Доносящаяся из комнаты музыка поглощала большую часть слов, которыми сорил долговязый, но всё равно было понятно, что говорилось о большой и чистой любви.

У Любы кружилась голова, она думала – это от счастья, и прямо под звёздами гранёным стаканом отважно пила с долговязым розовый портвейн, заедая влажным снегом из его нахальных рук и плавая хмельными от поцелуев губами в самых настоящих мужских ладонях.

Потом танцевали с выключенным светом, и только мигающие через форточку светофоры – красный, жёлтый, зелёный – не позволяли надломленному алкоголем телу полностью раствориться в медовой темноте головокружительного грехопадения.

Всё остальное высвечивалось смутно и ассоциировалось с неприятным запахом (кого-то вырвало прямо на застеленный цветастым паласом пол), ощущением боли и мучительной жаждой, а утром в ванной она сгорала от стыда, смывая с бёдер засохшую до твёрдой корочки кровь.

Сейчас уже и не вспомнить, как звали того долговязого парня – он исчез с Любиного горизонта, как утренний туман, потому что, когда девушка в полдень подошла к нему на большой перемене и попыталась заговорить серьёзно, парень сделал вид, что не понимает, о чём, собственно, речь. И Люба, жестоко убивая в себе что-то очень важное для последующей жизни, до слёз жалея и одновременно катастрофически ненавидя себя, приказала своему сердцу забыть его имя навсегда.

С тех пор она не выкурила ни одной сигареты.

3

РАБОТНИЦЫ АТЕЛЬЕ за долгие годы изучили друг дружку вдоль и поперёк. Люба, например, пришла сюда на третий день после распределения и за шестнадцать лет из робкой неумелой девочки оформилась в красивую женщину, став при этом ещё и прекрасным мастером своего дела. Жила она с родителями в двухкомнатной хрущёвке и являла собой ту породу людей, которые в юности перерастают своих ровесников, зато, расцветая в зрелости, словно молодеют, и со стороны кажется, будто время после тридцати повернуло вспять и начало обратный отсчёт.

Больше двадцати пяти ей никто и не давал.

Во вторник её смена (такой вот график) отдыхала. Перед завтраком позвонила Ольга Жоркина, ближайшая подруга и, по совместительству, безупречная жилетка, в которую при случае можно поплакаться без каких-либо последствий. Хотя Жоркина года на три была моложе Любы, она успела выскочить замуж раз пять и потому считалась в своём кругу непререкаемым специалистом по бракоразводным ситуациям.

– Представляешь, он мне выставил сразу три претензии, – затараторила Ольга в трубку. – Ну ты же, Люб, меня знаешь – не на ту нарвался! А я ему так и сказала: «Отвали-подвинься, таких тушканчиков, как ты, можно в любом кабаке сачком ловить…»

– Ты о чём? – не поняла Люба.

– Да ладно, не бери в голову, это я о своём. У тебя-то какие новости?

– Знаешь, Оль, я всё-таки решила дать объявление насчёт познакомиться, – Люба замялась. – В нашу «Вечёрку».

– Наконец-то! – обрадовалась по телефону подруга. – И чё, уже есть сдвиги?

– Ишь ты, быстрая какая, – рассмеялась Люба, теребя мягкую шёрстку большого ленивого кота, примостившегося удобно на её круглых коленях. – Сдвиги будут в пятницу, когда газета выйдет, а сейчас у меня проблема – текстовочку сочинить.

– В общем, так, – решительно подхватилась Ольга. – Пиши под мою диктовку текст: «Очаровательная славянка, – пишешь? – тридцати трёх лет, с идеальной миниатюрной фигурой, сексапильная, – диктую ещё раз, по слогам – сек-са-пиль-на-я – успеваешь? – умеющая отлично шить и готовить, кролик по гороскопу, пока для встреч познакомится с высоким, материально обеспеченным блондином европейской национальности. При наличии реальной жилплощади и отсутствии алиментов со стороны бывшей супруги не исключено создание крепкой и дружной семьи с целью совместного проживания. Телефон в редакции». Ничего не пропустила? Тогда дуй размещать и имей в виду – я не прощаюсь, пока.

Онемевшая Люба несколько раз перечитала написанное, затем скомкала и бросила на пол. Кот поймал взглядом вывернутое жгутом объявление, мягко спрыгнул с коленей и лапой сначала осторожно тронул искалеченную бумажку, потом погнал её в дальний угол. А Люба подвинула к себе чистый лист в клеточку и ученическим почерком старательно изложила: «Кареглазая девушка, русская, 33/158/52, детей нет, замужем не была, скромная, без в/п, познакомится с русским мужчиной без особых проблем до 40–42 лет для создания семьи. Звонить на сотовый (номер телефона она выписала особенно крупными цифрами), с неприличными предложениями прошу не беспокоить».

Наспех одевшись и даже не попив чаю («После обеда – обои клеить. Не забыла?» – напомнила мать), Люба из прихожей пообещала матери вернуться через час и выскочила к стоянке такси, окрылённая и порозовевшая.

4

СРЕДУ И ЧЕТВЕРГ Люба полностью посвятила клиенткам. Ей нравилось наблюдать, как на глазах преображаются женщины, заходя в примерочную. Татьяна Борисовна далеко не каждой швее доверяла самостоятельно подкалывать булавками ещё не вполне готовые, но уже претендующие на качественный товар, родившиеся в их коллективе одежды. И Люба, определяя мелом длину стильных брюк или намечая контуром вытачки и талию на дорогом жакете, в глубине души гордилась оказанной ей честью. Она с удовольствием советовала заказчицам подчеркнуть индивидуальность или что-нибудь в этом роде, демонстрируя оригинальные выкройки из заграничных иллюстрированных журналов. А клиентки, в свою очередь, придирчиво обследуя, посредством сверкающих зеркал, умело скрываемые золотыми руками портных некоторые свои прелести, но чаще, конечно, конфузы внешних данных, не стеснялись обозначить проблему в том виде, как она есть.

– А не кажется ли вам, Любовь Анатольевна, – спрашивала горячим полушёпотом похожая на симпатичного кашалота заказчица, опасавшаяся, чтоб её, не дай бог, не услышал сидящий за тонкой стенкой в томительном ожидании, с пунцовым от непривычного напряга выражением лица, мясной оптовик, неизвестно каким манером оказавшийся в крепких любовных сетях, – вот тут у меня, когда вбок наклоняюсь, как бы отвисает, вот, видите, наползает на пояс и колышется холодцом.

– Ну что вы наговариваете зря, – белозубо и доверительно улыбалась швея, при этом миловидное лицо её словно начинало светиться изнутри. – Так любую женщину, если нас неестественно наклонить, можно заподозрить в какой-нибудь диспропорции. Мы вам здесь и здесь с напуском, тут у вас пойдёт крупным плиссе, а вот сюда, по краю, просится декоративный шовчик и, я извиняюсь, где же теперь ваш холодец?

– Я, Любовь Анатольевна, с точки зрения денег согласна на самые интересные декорации, лишь бы, – клиентка многозначительно показывала откровенно накрашенным взором в сторону задёрнутой портьеры, – ему приглянулось. Понимаете?

– Конечно понимаю, – успокаивала Люба привередливую заказчицу. – У нас в индпошиве с этим необычайно продвинуто.

Или, допустим, в примерочную залетала некая штучка с белокурой чёлкой, старательно зализанной массажной щёткой на прыщавый лоб. Пока Люба несла из цеха её воздушное шифоновое платье, юная леди, скинув джинсы и свитерок и сразу же покрывшись гусиной кожей, наивно пыталась согреть пальцы худеньких ног на синтетическом коврике. «Девочка на шаре», – отмечала Люба про себя.

5

ОДНАЖДЫ ОНА ездила в Москву и, гуляя, случайно забрела в музей изобразительных искусств на Волхонке. Сначала её привлекло роскошное крыльцо с колоннами в древнегреческом варианте, а когда Люба, пройдя по аллее, обсаженной стройными елями, вошла внутрь, то поразилась невиданной красоте парадной лестницы. Она долго бродила среди знаменитых картин. Женщина-экскурсовод что-то умно говорила про импрессионизм и постимпрессионизм (слова-то какие!), а Любе почему-то запомнились красочные идиллии Гогена и собственные переживания у холстов Пикассо – горькое чувство исчезающей гармонии между её душой и окружающим миром (по крайней мере, в тот период она ощущала своё внутреннее состояние приблизительно так), именно её личное чувство как будто выплеснулось на полотна гениального художника.

Теперь Москва стала заграницей и запросто, скажем, полюбоваться искусством, из Казахстана туда уже не съездишь.

6

– Я В ЭТОМ ШИФОНЕ, как подстреленная, – капризничала белобрысая. – Совсем не видать округлостей!

– Милочка, – опять улыбалась Люба. – Надо кушать побольше капусты, а пока для блезиру мы тебе сделаем натуральные округлости из поролона.

Сильнее всего удивляло Любу то обстоятельство, что даже у самой непривлекательной клиентки находился поклонник, готовый закрыть глаза на любые недостатки. Получалось, что ему без разницы – эстетична его избранница или нет. Важно, что он хотел всегда быть только с ней. Она мысленно ставила этих мужчин рядом с собой, и ей воображалось, как выглядело бы её присутствие в компании краснолицего мясника, безумно влюбившегося в дородную заказчицу, или угловатого мальчика, сходящего с ума от прыщавой и худосочной «принцессы» с вылезающими из-под взрослого платья голубенькими бретельками детского лифчика.

И Люба приходила к поразительному выводу, что по-настоящему мужчины любят совсем не красавиц (хотя на улице заглядываются именно на них), а наоборот, и что в женщинах, которых она обшивала, есть нечто такое, чего нет у неё, а чего конкретно – она понять не могла. Конечно, она не считала себя обделённой мужским вниманием, но всем без исключения мужикам (так, по крайней мере, Любе казалось), цеплявшимся, как репей, за её юбку, в тот момент нужна была лишь её молодая цветущая плоть. А Любу это бесило и раздражало; наверное, она боялась, что её используют, как вещь, и отбросят в сторону за ненадобностью.

Примерно лет семь или восемь тому назад ухажёры потихоньку отвязались от неё. Любе стало спокойнее жить на свете, и наряды для себя она подбирала скромные, позволяющие, когда нужно, оставаться в тени. Но, бывая в обществе, она ловила себя на том, что завидует беспечным замужним подружкам и тем ярким девушкам, которых сопровождал тоже вполне приличный кавалер. Тогда Люба говорила мысленно: «Ну и что, значит, у меня всё впереди». И ещё у неё невольно сжималось сердце при виде чудесных малышей, норовивших всеми доступными им способами заставить своих модных и невероятно счастливых мамаш не на шутку распсиховаться, чтобы в отчаянии шлёпнуть с безграничной любовью милое и родное существо по сладкому-пресладкому мягкому месту.

Из-за неудачного аборта на дому (мать заставила после «того» случая) официальная медицина приговорила её к бездетности.

7

СЛЕДУЮЩИЙ ВЫХОДНОЙ пришёлся как раз на пятницу. Утром, часов около десяти, Люба сбегала в булочную и по пути купила в газетном киоске на углу долгожданный и красочный номер «Вечёрки».

Нищая старуха с лицом, похожим на печёное яблоко, неожиданно возникла с краю тротуара: ветхая одежда, извиняющийся взгляд и говорящие сами за себя скрюченные пальцы кирпичного цвета, изо всех сил цепляющиеся за жалкие остатки высосанной социализмом жизни.

Люба брызнула на заскорузлую горсть бренчавшей в кошельке жёлтой мелочью.

Сгорая от нетерпения, девушка уже в подъезде разворошила страницы и с жадным любопытством стала проглатывать пахнущие типографией бутерброды свежих брачных новостей. Вот мужчины, согласные на переезд, – не то; одинокая вдова с чувством юмора – не то; «приглашаем девочку породы боксёр для первой вязки, предпочтение тигровому окрасу» – вообще не из этой оперы! Причём тут собачьи свадьбы?!; восемнадцатилетние авантюристки в поисках спонсоров – не то, не то, не то… Стоп! Вот оно! Знакомое до каждой запятой её собственное сочинение.

Люба, пока поднималась на свой четвёртый этаж, с упоением перечитывала эти несколько строчек о себе и даже, дурачась, попробовала их вполголоса спеть – получилось.

Первой отметилась Жоркина:

– Поздравляю! В твоей авторской редакции звучит даже лучше. Об остальном пока молчу, чтобы не сглазить – тьфу! тьфу! тьфу!

– Спасибо, Оль. Ты знаешь, я почему-то волнуюсь, как перед первым походом к гинекологу. Глупо?

– Нормально. Главное теперь – не упустить шанс. Выбирай самого-самого… Ну ты в курсе, чего я имею в виду.

– А вдруг начнут приставать?

– Ну и чё. Это у них обычное дело. Сразу, конечно, не поддавайся, но и целку из себя не строй – они этого тоже не любят.

Принимая душ, Люба заинтересованно изучила собственную фигуру в огромном овальном зеркале (после ремонта ванная комната как будто увеличилась в размерах и на фоне прошлых нестабильных лет, когда люди сидели без тепла и света, преобразилась почти во французский будуар). Девушка привычными движениями провела сиреневым дамским станком с тремя лезвиями под мышками, аккуратно подправила так называемую зону бикини, упругой струёй горячей воды смыла взбитую, как сливки, смесь геля и сбритых волосков и, лишний раз посмотрев на себя из зазеркалья, осталась довольна – молодое розовое тело с редкими звёздочками светло-коричневых родинок на пикантных местах отражалось очень привлекательно.

Люба застеснялась своей наготы, смутилась и, утопая в ласковой махровой пестроте купального халата, вышла из ванной.

Отец на кухне заваривал в эмалированной кружке засушенный шиповник. Он уже знал, что дочь наконец-то решила покончить с затянувшимся девичеством, но сам способ его не устраивал, поэтому при каждом удобном случае, исключительно с воспитательной целью, им озвучивалось законное родительское недовольство:

– Вот, к примеру, недавно по телику передача шла. Тоже искали женихов, а очухались в каком-то верблюжатнике у арабов.

Мать, возившаяся с кастрюлями, заметила ворчливо:

– А ты не каркай вороном, она, слава тебе господи, пока к арабам и близко не собирается.

Отец не унимался:

– Наши алкаши не хуже могут голову отчекрыжить.

Люба, приводя в порядок коротко остриженные ногти (при её профессии длинные не полагались), не выдержала и возмутилась из спальни:

– Ну и что мне теперь – на дискотеку идти? Так ведь привлекут за совращение малолетних.

– Ладно уж, – подвела итог семейной дискуссии мать, – выбирать не приходится. – И чуть погодя добавила нарочито громко: – Так ты хотя бы в машину с кем попало не садись, мало ли… Арабы – они и в Африке арабы.

8

БЛИЖЕ К ОБЕДУ пришла эсэмэска: «Пиризвани на гаратской тилифон. Я по обявленийю, а то у миня идиницы паканчалися». Далее высветилось шестизначное число. Люба тут же его набрала.

– Алё, – весело откликнулся с другого конца абонент. – Тебе ково?

Люба растерялась.

– Извините, конечно, но мне тут на мобильник скинули эсэмэс…

– И чё? – поинтересовался разухабистый голос.

– Это по поводу объявления, брачного.

– А-а-а, так бы сразу и сказала. Я нигде ничево не объявлял.

Люба смутилась окончательно:

– Но я же на вас не сама по себе попала.

– Дак дурное дело не хитрое, – изгалялся абонент. – Газеты пишут – в замуж хочешь? Если чё, я севодня могу жиницца хоть всю ночь – где стукнемся?

– Чего? – не поняла Люба.

– Стрелканёмся где? Врубилась?

Теперь Любу коробил сам тон разговора. Она сказала как можно серьёзнее:

– Молодой человек, перестаньте кривляться и назовите своё имя.

Телефонная трубка рассмеялась в ответ:

– Тамагоча я. Так эта, будем жиницца или как?

– Хам, – выпалила Люба рассерженно. – Сначала научись нормально разговаривать, а потом – писать без ошибок. Тоже мне, «идиницы паканчалися»! Урод! – И Люба, отключаясь, вдавила до упора красную клавишу.

Отец сумел расслышать из зала некоторые слова (для чего убавил громкость цветного телевизора «Самсунг», который Люба взяла в кредит) и тут же не замедлил язвительно и громко прокомментировать:

– По-научному их называют «маньяк». Ищут необустроенных баб и с целью ликвидации выходят с ними на внебрачную связь.

– Не слушай его, доча, – заступилась мать. – Он ведь тоже переживает.

Люба с малиновыми от испытанного унижения щеками подошла к цветнику на подоконнике. Во дворе буйствовала осень. Природа словно пировала напоследок, выплеснув под солнечные струи всю палитру мыслимых и немыслимых красок. В ритме аргентинского танго, кружась, покачивались на воздушных волнах паутинки и, вглядываясь в акварельную синеву неба, девушка успокоилась; она даже усмехнулась невольно, вспомнив дурацкую эсэмэску.

Ей захотелось открыть пластиковые рамы и впорхнуть на праздник увядания бабочкой с разноцветными крыльями…

9

БОДРАЯ МЕЛОДИЯ мобильника вернула Любу в суровую действительность. Она с опаской взяла серебристую книжечку с музыкальной начинкой и, подержав несколько мгновений в потной ладошке, большим пальцем откинула крышку с мерцающим дисплеем, после чего нажала зелёную кнопку ответа:

– Да, слушаю вас.

– Кот, – негромко произнёс мягкий мужской голос.

– Чей кот? – переспросила Люба в недоумении.

– Да не кот, а кот плюс цапля. Понимаете?

– Нет, – честно призналась Люба. – Вы намекаете, что вы – кот, а я – цапля?

– Причём тут цапля! – интонация мужчины выражала явную досаду. – Это фамилия у меня такая: кот плюс цапля – получится что?

– Вот именно – что? – переспросила Люба упавшим голосом, страдая от собственной бестолковости.

Мужчина обиделся:

– Кот плюс цапля – получится Котц-ц-ц! Букву «ц» в окончании слышите?

– Теперь – да! – обрадовалась Люба. – Я всё поняла. Вы – Котц.

– Очень верно схвачено, – вдохновился абонент. – Котц – это моя природная фамилия.

– Вы по объявлению? – помня предыдущий опыт, девушка решила взять инициативу в свои руки.

– Абсолютно так, – подтвердил Котц. – Видите ли, ваши данные мне подходят по всем параметрам и я, отбросив ложную скромность, решил установить с вами контакт.

– Что ж, контактируйте, – согласилась Люба и прикрыла поплотней межкомнатную дверь.

– С огромным удовольствием, но по телефону не совсем удобно. Может быть, нам как-то тет-а-тет посидеть? Обоюдно могли бы многое о себе узнать. Выпить, например, по чуть-чуть, символически.

– Конечно. В том смысле, что через час буду ждать вас в кафе-мороженое «Салем».

Откуда именно пришло в голову, что в кафе-мороженое? Люба и сама не могла объяснить. Так, выскочило на автопилоте. Хотя как раз сюда она приходила отмечать свои маленькие значимые моменты, тот же очередной отпуск или, скажем, повышение зарплаты. А то и просто заглядывала, чтобы поднять настроение.

Опять же – «через час». Ляпнула не подумав, и теперь придётся всё делать бегом. И самое главное: девушка не понимала, как она сможет опознать Котца среди прочих посетителей, но, войдя запыхавшись в шумный зал, насыщенный ароматами бисквитов и горячего кофе, Люба сразу же обратила внимание на одинокого мужчину за дальним столиком. Его неухоженный вид (недельная щетина на впалых щеках, землистого цвета лицо) наводил на грустные мысли. А чего стоил один только замызганный лоснящийся галстук!