Текст книги "Шанс? Параллельный переход"

Оксана укатила в село, а Богдан ушел куда-то вглубь, где он обитал, при этом легко выудив меня наверх, на авансцену событий, оставил сидящим на пеньке с пустой головой и букетом эмоций. От него в мой адрес шли волны тепла, благодарности за то, что я есть, что ему спокойно со мной, – мальчик утешал меня, взрослого дядю, который в очередной раз пожалел, что ввязался во все это. «А если я угроблю нас, Богдан, ты не пожалеешь об этом?» – спросил скорее себя, чем его, не надеясь на ответ. «Нет». Лаконичный и непривычно сухой ответ холодной изморозью прояснил затуманенную голову, приморозив клубки эмоций. Взяв рогатину, отрешился от всего, что мешало думать, отправился в сторону, указанную Оксаной, рыская глазами, пытаясь найти как следы на поверхности грунта, так и знаки воспоминаний в голове. Отметив по ходу движения, как ловко движется Богдан по лесу, даже лучше меня, практически беззвучно, нога замирает над землей, носок ищет твердую опору, попутно раздвигая все, что лежит сверху и может выдать сухим треском.

Вдруг мой взгляд зацепился за непривычный для леса предмет, выглядывающий из опавших листьев. Это была стрела с поврежденным оперением, трехгранным узким наконечником, сантиметров девяносто длиной. Разглядывая находку, медленно, зигзагами двинулся дальше, внимательно рассматривая поверхность земли в надежде увидеть следы. «А стрела свежая, дерево светлое, не потемнело, наконечник блестит, салом натертый, даже смазка на нем еще чувствуется, о ветки оперенье побило, да на излете в листья зарылась – вот и не нашли ее, а может, времени искать не было. Стрела боевая, бронебойная, такой стрелой по зверю не стреляют. Летела она вчера, скорее всего, Богдану в спину, да в ветках заблудилась. Недаром малец так напугался. А вот и следы. А примерим-ка мы к ним, Богдан, твою, а теперь нашу с тобой обувку – небось вчера в той же был. Отпечатки совпали, ты вчера тут бежал, вон расстояние между следами больше метра, на спокойный шаг не похоже».

Как прорвало, накатили воспоминания Богдана – яркие, настоящие картинки вчерашних событий. Вон из того оврага, что виднеется впереди, метрах в ста пятидесяти, показывается чем-то знакомая фигура казака, ведущего в поводу двух коней, а из-за того дерева, метрах в пятидесяти отсюда, вдруг появляется страшное чудовище с железным лицом. Лицо страшно блестит и искажается горящими провалами глаз, чудовище направляет в твою сторону железную руку, ты бросаешься в сторону и бежишь, слыша позади топот и хриплое дыхание железного человека. Ты бежишь и кричишь: «Тикай, Оксано!» – видишь, как она разворачивает воз, и тут он настигает тебя; падая, ты чувствуешь, что умираешь, и все застилает черная пелена.

Сложнее всего было, прокручивая эти картины снова и снова, отделить реальные факты от наслоений буйной фантазии. В конце концов возникла следующая приблизительная картина вчерашних событий. Что-то заинтересовало Богдана – может, вороны кружили над оврагом, может, еще что, и он направился посмотреть, что там происходит. Кто-то смутно знакомый вышел из оврага, и воин, стоявший на страже, поняв, что выжидать нет смысла и дальше Богдан не пойдет, вышел из-за дерева и попытался достать мальчишку из лука. Он был в полном татарском доспехе, забрало шлема было в виде железной маски. Блики солнца на маске и доспехе нарисовали в сознании Богдана страшное чудовище с горящими глазами. Никто за ним не бежал: сознание в панике часто принимает свое дыхание и свой топот за чужие звуки.

Облазив все вокруг и осмотрев все следы, можно было только сделать вывод, что в овраге было восемь подкованных коней и, скорее всего, три человека – четвертый сторожил сверху, сначала был возле оврага, затем двинулся в сторону Богдана. Что они делали, зачем спускались в овраг, было неясно. Затем они вышли из оврага, трое поехали в одну сторону, четвертый – в другую. Часть из них наверняка была чужаками, а значит, мы обязаны об этом сообщить. Увидев нашу лошадь и Оксану, которая въезжала в лес, развернул ее и отправил за Илларом, велев передать ему, что чужие в лесу. Раз он местный атаман, то пусть ищет, кто меня подстрелить хотел и зачем. Пока Оксана ездила вызывать атамана, было время поразмыслить. Во всей этой истории непонятного было много, но самой непонятной была стрела, пущенная Богдану в спину. Не угрожал он никому, ткнулся случайно, куда не положено, ну и что? Ничего он увидеть не успел. Намного проще было просто напугать и отогнать пацана, раз уж так случилось.

Что он сможет рассказать? Что бродил по лесу да наткнулся на казака в татарском доспехе? Эка невидаль, тут все так ходят. Взять, к примеру, мою одежду. На голове – потертый заячий татарский треух, сверху – ватный халат, на ногах татарские сапоги с загнутыми носками, сверху обшитые заячьими шкурами. Наверняка кто-то из казаков добычей рассчитался с батей за работу. А кого им еще грабить, если, кроме татар, рядом никого? Одна из версий, почему в нашей истории татары без войны, ради мифической дружбы и взаимопомощи разрешили Литовскому княжеству присоединить земли Правобережья, вплоть до Черного моря, заключается в том, что их интересов там уже не было много лет. С одной стороны – казаки, с другой – валахи разоряли практически беззащитные отдельные кочевья, которые откочевали восточнее Днепра, оставив все Правобережье от моря до Киева практически безлюдным.

Второе, что не понятно в этой истории: зачем он к ним подкрадывался? По следам ясно было видно, что сперва он стоял возле самого оврага, а затем начал, прячась за деревьями, двигаться в сторону Богдана с Оксаной. Грабить было нечего: казаку в полном татарском доспехе наша кобыла с возом не нужна. У него шлем дороже стоит. Хотя стоп: кроме кобылы там была еще Оксана. А красивая девушка – во все времена товар дорогой. Помню, читал, что промышляли отдельные личности торговлей молодыми девушками. Хоть наказывали за это жестоко, да, видно, очень выгодное дело. Недаром дожило до наших дней. Если допустить, что целью нападения была Оксана, все несуразности выстраиваются в цельную картину. Увидев, как мы с Оксаной въехали в лес и остановились, Железная Маска решил воспользоваться ситуацией и без разрешения начальства умыкнуть молодую девушку. Он оставил свой пост, который располагался намного ближе к оврагу, и двинулся в нашу сторону. Заинтересованный чем-то Богдан идет ему навстречу. Тут из оврага показался один из участников переговоров, и Железная Маска, понимая, что Богдан сейчас повернет обратно, решается на рискованный выстрел в лесу, с расстояния в пятьдесят метров. Попасть из лука в лесу на таком расстоянии можно, но только если цель стоит или движется по прямой. Если она мечется из стороны в сторону, огибая препятствия и перепрыгивая через коряги, то попасть тоже можно. Случайно. Боевая стрела одолевает пятьдесят метров больше чем за полсекунды. За полсекунды человек может сойти с линии стрельбы на метр и дальше. Поэтому Железная Маска, не попав, сделал вид, что ничего не было, дальнейшие попытки умыкнуть Оксану оставил, никому о выстреле и о своем глупом замысле, скорее всего, не рассказал. И еще одно. Из девушек самый ценный товар – это молодые красивые девственницы, и Оксана к этой категории подходит. Но с расстояния в сто пятьдесят – двести метров этого не разглядишь. И второе. Железная Маска знал, что мы – дети инородцев, а не казаки, иначе никогда бы не рискнул, как бы ему жадность глаза ни застила. А значит, он или свой, или сосед, бывавший здесь не раз. Да и то, что они встречались в этом овраге, означает, что один из них местный…

Ситуация – дерьмо. Иллару смысла нет носом землю рыть против своего казака ради абстрактной справедливости. Доказательств никаких: байки пацана, которого всерьез никто не принимает. Оставишь все, как есть, – значит, завтра получишь стрелу в спину, а твою сестру продадут татарам. И единственный способ восстановить справедливость – это взять правосудие в свои руки. Благо в нынешние времена это была обычная практика. Поединок, дуэль – многие века это был легальный и, более того, высший по отношению к любому суду арбитр. Так и назывался: Божий суд. И у казаков это практиковалось, причем как пеший, так и конный поединок на саблях.

Холодная злость, овладевшая мной, никуда не уходила. Отступать было нельзя: отступишь раз, отступишь второй – и ты уже раб. Стоило ли так мучиться, чтоб жить дальше рабом? Вопрос риторический. Жаль, что кулачный бой в этом случае не пойдет. Кулачным боем нас не удивить, любили мы это дело в молодости и знали, – пусть двадцать пять лет прошло после последнего боя на ринге, мастерства не пропьешь.

С саблями плохо. Фехтованием не занимался, да и фехтовать спортивной саблей и боевой, которая в десять раз тяжелее, – две большие разницы. Единственное, что умею, – это двумя палками работать. Занимался во время повального увлечения боевыми искусствами у одного мастера. Но этот был мастером не китайских школ, а боевого филиппинского искусства арнис. В отличие от многих других, мастер действительно кое-что умел и был фанатом своего дела. Много рассказывал забавного про арнис: как он возник, чем отличается от других боевых искусств. Арнис – единственный вид единоборств, где обучение начинается с работы с оружием: сначала техника владения палками и ножом, и лишь впоследствии происходит переход к работе руками и ногами. Я успел овладеть только основами боя двумя палками – так называемым далаван бастоном. Мне он легко давался: мастер говорил, потому что я – переученный левша. Едва понял, что, если две палки в руках, мне не страшны безоружные бойцы, мой интерес к дальнейшему совершенствованию в арнис постепенно погас. Мастер переехал в другой город, но любовь к работе с палками успел привить. Говорят, у переученных левшей существует подсознательная тяга к полноценной реализации левой руки. Видимо, поэтому всю оставшуюся жизнь я не выпускал палок из рук, пытаясь хоть несколько раз в неделю включать в ежедневную зарядку основные связки. Арнис, и в частности далаван бастон, зачаровывал своей логичностью. Там не было красивых и эффектных движений, немыслимых комбинаций – все было просто и эффективно, как в боксе. Один из основных принципов арнис, «вырвать зуб змеи», гласит, что первоочередной задачей является атака вооруженной руки противника. Первыми целями для атаки становятся кисти, запястья и локти нападающего. Обучение направлено на предугадывание атак, сближение с противником, опережение при контратаках.

С двумя палками против сабли можно выходить. Мастер, помнится, уверял, что даже слабый боец парным оружием способен победить сильного бойца, вооруженного одним клинком. Осталось только проверить это на практике.

Вырубив себе две подходящие дубовые палки, я посвятил все оставшееся до приезда Иллара время тренировке основных блоков и движений, а также детальному изучению возможностей нашего с Богданом тела. Примерно через полчаса интенсивной тренировки можно было подвести первые итоги. Все было даже лучше, чем можно надеяться. Богдан был высоким, гибким и физически хорошо развитым парнем. Но самое главное – его тело было быстрым и от природы одаренным на восприятие движения. Все новые движения тело Богдана ловило на лету, тут же воспроизводя практически без ошибок. Видимо, большая часть моей двигательной памяти сохранилась и вошла в новую сущность. Помахав еще полчаса палками и увидев приближающийся воз с Оксаной, а за ним двух вооруженных всадников, отставил палки в сторону и приготовился к предстоящему разговору.

* * *

Иллар был высоким, крепким, как дуб, мужиком лет сорока, с длинными черными усами, в которых густо серебрилась ранняя седина. Властное, отмеченное интеллектом лицо располагало к себе как открытостью, так и силой характера, которой были наполнены все черты. Черные глаза смотрели на меня иронично, но приветливо.

– Ну, показывай, следопыт, что тебе сегодня привиделось, – весело промолвил он, соскакивая с коня. За ним спешился юноша, который его сопровождал.

Сняв шапку и поклонившись ему, сказал:

– Добрый день тебе, атаман, и всем твоим казакам.

– И тебе добрый день, честный парубок. Рассказывай, зачем звал.

– Вчера тут меня хотели убить, а сестру мою умыкнуть, – сразу перешел к сути дела и повел их показывать все, что нашел, попутно рассказывая свою версию событий. Чем больше говорил и показывал, тем больше мрачнел Иллар, бросая на меня непонимающие взгляды.

Когда мы закончили все осматривать и остановились на том месте, где следы разделялись, он хмуро заявил:

– Все говорят, что ты дурнык, а ты тут нам такой псалом пропел – дьяк позавидует.

– Был дурнык, да весь вышел, – коротко ответил, твердо глядя ему в глаза.

Поиграв со мной в гляделки и поняв, что отводить глаз никто не собирается, он спросил:

– Что делать думаешь?

– Пойти надо по этому следу, что в низ реки ведет, – это кто-то из наших казаков, знакомый он мне, да вспомнить не могу. Как увижу, сразу признаю, – не смущаясь явно провокационного вопроса, заявил нахально, прозрачно намекая, что просто так этого не оставлю.

– Ну пошли, – хмуро бросил он. – Давид, скачи в село, собери всех казаков возле церкви.

– Может, Оксану отправим, а Давид с нами пойдет? Лишние глаза в таком деле не помешают, – робко предложил, за что удостоился благодарного взгляда от Давида, до этого смотревшего на меня как на пустое место.

Иллар, ничего не ответив, пошел по следу, ведя коня в поводу, всем видом показывая, что его такие мелочи не волнуют. Давид застыл, не зная, что ему делать.

– Так я побегу скажу Оксане? – задал вопрос удаляющейся спине. Как говорится, начал масть – продолжай, а то окажусь дурнем перед Давидом.

– Беги, да под ноги смотри, а то у нас яйца другие, не откатаем, – обронил Иллар, не оборачиваясь.

Мне, уже уклоняясь от ветвей, летящих в глаза, оставалось удивляться, как легко он согласился заняться этим. Мужик он, безусловно, достойный – сразу видно, но та легкость, с которой он согласился, была подозрительной. Отправив Оксану выполнять очередное общественное задание и загрузив в воз свою рогатину, которая теперь мешала крутить в руках палки, сам побежал напрямик, приблизительно представляя, куда могут вести следы. Где-то в километре ниже по течению был удобный брод, где легко можно было переправиться через речку, не слезая с коня и не замочив ног.

– Заскакивай на коня, – великодушно предложил Давид, и ему не пришлось повторять: засунув свои палки сзади за кушак так, чтобы они торчали над плечами на манер парных клинков, выполнив прыжок с упором руками о круп коня, затормозил, врезавшись в широкую спину Давида.

– Не прижимайся так, ты не девка, – улыбаясь, оттолкнул меня плечами Давид.

– Слухаюсь! – четко ответил, хватаясь за луку седла.

– Чисто щенята малые, – буркнул Иллар, переезжая брод.

Дальше следы пошли по лугу вдоль реки, и, недолго проехав, мы повернули вслед за ними к одной из казацких хат.

– Так я и знал, что без Оттара тут не обошлось, – зло проговорил Иллар, направляя коня к хате.

Отворив калитку со стороны огорода, мы въехали во двор. На порог хаты выбежала молодая женщина с деревянным ковшиком в руках.

– Добрый день, Иллар, добрый день, казаки, попробуйте молочка свежего, – с поклоном протянула Иллару ковшик.

Мы слезли с коней. Иллар взял ковшик, отпил и протянул Давиду, а тот, соответственно, мне. Выпив остатки и перевернув ковшик, демонстрируя, что в нем ничего нет, с поклоном вернул его хозяйке.

– И тебе добрый день, Настя, а что, вернулся вже Оттар? А то мы ехали вдоль реки – давай, думаем, повернем к Оттару, – ласково спросил Иллар, осматриваясь вокруг.

– И ще вчера к вечеру вернулся, оружия доброго добыл, – затарахтела Настя, хвастаясь своим мужем. – Велел припасу на неделю готовить, обратно в поход собирается. Не сидит дома мой добытчик.

– А чего ж не выходит, не показывает, аль спит с устатку? – продолжал тем же тоном Иллар.

– Так к церкви пошел – Иван заходил, сказал, ты всех собираешь, – недоуменно глядя на нас, ответила Настя.

– Ну, так и мы поедем, а то заждались, поди, казаки, – весело сказал Иллар, вскакивая в седло.

Настя бросилась открывать ворота, и мы дружно поехали к церкви. Там уже гудело полтора десятка казаков, опоясанных саблями, дальше собралось десятка два взрослых мужиков без оружия. Спешившись, Давид пошел к казакам, а я остался возле лошадей.

– Добрый день, казаки, – сняв шапку и поклонившись, начал Иллар.

– И тебе добрый день, батьку, – поклонились ему казаки.

– Собрал я вас, казаки, потому, что обвиняет парубок Богдан казака Оттара в тяжком грехе. Я с Давидом следы тропил – был там Оттар, ведут следы двух коней к Оттаровой хате, и кони те у Оттара в стойле стоят. Поэтому спрашиваю, Оттар, тебя я и спрашивает наше товарищество: с кем был ты вчера у Волчьего оврага и что ты видел?

Оттар оказался молодым казаком лет двадцати пяти, смуглым и черноволосым. Больше всего он напоминал молодого хищного волка: поджарый, двигающийся со звериной грацией. Сходство усиливали зеленовато-желтые злые глаза. «Сильный боец…» Мысль была окрашена каким-то внутренним сожалением, что такой сильный и по-своему красивый человек оказался врагом. Скоро на этой площади один из нас умрет: другого выхода не было.

– Был я там с казаком Загулею, Ахметом и Товстым из села атамана Непыйводы, видел, как этот щенок по лесу бежал и орал, как недорезанный. А в чем этот дурнык меня обвиняет? – Справившись с первоначальной растерянностью, Оттар в конце уже перешел на откровенно наглый тон.

– Кто из них носит полный татарский доспех с железной маской? – невозмутимо продолжил допрос Иллар.

– Ахмет. Ты скажи толком, атаман, в чем я виноват, я не хлопчик тут тебе, – вспылил Оттар.

«Заводной ты хлопец, будем иметь в виду. А не пора ли нам вступить в разговор?» – мелькнула мысль.

– Это его стрела? – тыкнул Иллар Оттару под нос найденную стрелу.

– Может, и его, мне почем знать, я что, его стрелы собираю? – Допрос явно заходил в тупик, никаких доказательств у нас не было.

Собравшись с духом, я вышел, снял шапку и, поклонившись, обратился к собранию:

– А дозвольте и мне, казаки, слово молвить.

– Говори, – ответил за всех Иллар, недовольно глядя на меня, и больше тридцати пар глаз устремились на меня.

– Обвиняю казака Оттара, что продал он свою душу за червонцы. Что ворует он наших сестер и продает нехристям в рабство. – Если хочешь драки, давить надо на эмоции, а не на факты. – Что видел меня вчера, как видит сегодня, видел, как пускал его подельщик Ахмет в меня стрелу, чтобы меня побить, а сестру мою Оксану умыкнуть и татарам продать. Обвиняю казака Оттара, что не человек он более, а смердючая крыса, что поедает своих детей. – У меня было наготовлено намного больше сравнений и эпитетов, но они не понадобились.

– Да я порублю тебя сейчас на куски, недоносок, – вспылил Оттар, хватаясь за саблю. Это было то, что можно принять за вызов на поединок.

– Принимаю твой вызов, Оттар. Мы будем биться в круге, до смерти, саблями в обеих руках. И да рассудит нас Бог. Атаман, объяви поединок.

Глядя в глаза Иллара, я хотел вложить в свой взгляд так много, ибо от его решения зависело, как повернется не только моя жизнь, но и многое другое. Он смотрел на меня холодным, испытующим взором, раздумывая, что сказать и как сказать. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость – так обычно смотрят на человека, которому вынесен приговор.

– Сейчас в круг на честный бой выйдут Оттар и Богдан. Пусть Бог поможет определить правду.

Все вокруг зашумело голосами, события развивались так стремительно, их было так много для одного дня, они были так значительны, что требовали немедленной реакции зрителей. Но мне нужно было готовиться к выходу в круг. Подойдя к церковной ограде, быстро разделся по пояс, подтянул веревку на штанах, затем, попрыгав в сапогах, решил их снять и, потуже подмотав портянки, вышел в центр полукруга с двумя заточенными дубовыми палками в руках. Народ смотрел на меня кто с удивлением, кто с иронией, уже начали раздаваться смешки. Понимая, что в глазах многих и впрямь выгляжу сейчас смешно, решил срочно форсировать события и не отдавать инициативы.

– Выходи, Оттар, не прячься, перед смертью не надышишься, – обратился я к противнику, который с изумлением смотрел за моими приготовлениями.

– Так это твои сабли, щенок, гречкосей? – начал Оттар, не собираясь выходить в круг, зло поглядывая на Иллара, понимая, что, убей он меня сейчас, просто покроет себя позором.

– О такого, как ты, жалко саблю марать, я просто забью тебя палками, как пса шелудивого. А не выйдешь в круг – буду гнать тебя палками из села, как собаку бешеную.

Этой тирады оказалось достаточно. Решив, что мое убийство в порыве гнева будет обществом воспринято положительно, взревев, как раненый секач, он выхватил саблю и бросился на меня. Между нами было всего несколько шагов, которые он мгновенно преодолел и нанес рубящий удар правой рукой наискось в мое левое плечо. Вернее будет сказать, попытался нанести. Я стоял вполоборота к нему с выдвинутой вперед левой ногой, и мы начали движение практически одновременно. Пока сабля в замахе начала движение к моему плечу, мое тело шагнуло вперед и в сторону, на правую ногу, разворачиваясь навстречу клинку. Уходя от сабли, ударил обеими руками: левой палкой, по короткому пути, отбивая саблю противника, правой палкой – по длинному, навстречу кисти его правой руки, сжимающей рукоять. Сабля столкнулась с левой палкой, вначале скользнув по ней навстречу моим пальцам, затем, встретив один из выступающих толстых сучков, которые были предусмотрительно оставлены в качестве гарды рукояти и ловушки для клинка, врезалась в древесину, выворачивая палку из моей руки. К счастью, удар правой палки вовремя сломал удерживающее саблю запястье, и все закончилось вывернутой из левой руки палкой и застрявшей в ней саблей, которые упали к моим ногам. К сожалению, времени ни на одно лишнее движение не оставалось, и, стремительно отступив, сделав два коротких шага назад, я остановился, развернутый к противнику правой стороной. Поскольку Оттар, не отвлекаясь на боль и лежащую на земле саблю, продолжал стремительно сближаться, видимо рассчитывая задушить меня в объятиях, моя правая рука нанесла прямой укол в надвигающуюся и ничем не защищенную шею. Наточенная палка с противным хрустом неохотно входила в шею, выворачивая кисть и продавливая меня назад, пока не заставила бросить ее и отскочить в сторону. «Тореадор недоделанный», – мелькнуло в голове, и я сделал вдох. Все это длилось не больше двух ударов сердца, на одном выдохе. От впрыска адреналина в кровь помутилось в голове и подступила рвота. Оттар как-то неловко завалился вперед и на бок, с торчащей из горла палкой. «Видно, удар достал до шейных позвонков – даже не дергается, хорошо, что добивать не пришлось», – отстраненно звучали в голове какие-то лишние мысли. Вокруг стояла полная тишина, только ветер шевелил опалыми листьями, все замерли, не шевелясь.

– Твоя была правда, Богдан, все видели: Бог был на твоей стороне. Увезите его домой, – указал на Оттара атаман. – И к отцу Василию пошлите.

Иллар смотрел на меня с каким-то веселым удивлением, но было видно, что результат, пусть неожиданный и даже невероятный, его вполне устраивает. Все вокруг зашумели, задвигались, мои глаза автоматически фиксировали происходящее, выражения лиц, обрывки фраз. Но оставался еще один невыясненный момент.

– А как быть с теми тремя казаками, атаман? – задал волнующий меня вопрос. Нельзя было это дело бросать на полдороге, но без поддержки общества его было не осилить.

– А что, казаки? Завтра и поедем, – громко обратился Иллар к живо обсуждающим последние события казакам. – Негоже так оставлять, когда наших хлопцев в лесу бьют, а девок воруют.

– Негоже, батьку, – дружно поддержала его часть казаков, где преобладали люди степенные. – Завтра и поедем.

Отдельно от остальных стояла группа из трех молодых казаков, бывших раньше рядом с Оттаром. Они растерянно молчали, в их глазах легко читалось недоумение и неверие в реальность произошедшего. А ведь он был их лидер – лидер молодой группировки против старых казаков, которые якобы предпочитают спокойную жизнь вместо казацких подвигов. Рассказывал им байки, а сам на место Иллара метил. Нет, скорее всего, просто хотел отделиться и сколотить свою ватагу. Недаром говорит старая поговорка: «Где два казака, там три атамана». В наше время мы ее знали в варианте «Где два украинца, там три президента». Иллар видел все это, но мало что мог сделать. Молодежь на ум, опыт, расчетливость не купишь. Давид его молод еще, чтобы лидером молодых казаков быть, да и харизмы батиной нет. Вот и пытался Иллар раскрутить это дело – просто посеять сомнения в их души, чтобы по-другому взглянули они на Оттара. И многое, видно, у него было заготовлено, да я со своим вызовом на бой влез. Посчитав, что, если Оттар зарубит беззащитного сельского дурачка, борца за правду, это будет лучше любых разборок, он назначил поединок.

«Весь мир – театр, а люди в нем – актеры». И каждому из нас кажется, что он играет главную роль. Теперь понятно, для чего Иллар в это ввязался. Видать, сразу знал, куда приедем. Надо бы тихонько уйти одеваться.

С уходом была связана одна проблема, решения которой не находилось, – нужно было забрать свое оружие. Пусть это были палки, но ими велся бой: оставить их было немыслимо. Забрать – означало извлечь одну из них из шеи мертвого. Подойти просто так и выдернуть палку из трупа, который для одних был другом, для других – односельчанином, можно, если ты упаковал свои вещи и собрался навсегда уехать, и то можно камнем в спину получить. Если ты намереваешься здесь дальше жить и хочешь стать близким человеком этим людям, этого делать нельзя. Но и не сделать нельзя тоже.

– Казаки… – Слова понеслись потоком, как у актера, забывшего роль и пытающегося заболтать зрителей. – Видит Бог, не искал я ссоры с Оттаром. И не моя вина, что встретились мы с ним в смертельном бою. Он сам выбрал свою судьбу. Не я воткнул ему меч в шею… – Взявшись за конец палки, резко дернул ее. «Если застрянет и не выйдет – это будет конец». Запоздалая мысль пронеслась, когда палка нехотя покинула плоть. Из раны медленно полилась еще не остывшая кровь. – Святой Илья водил сегодня моей рукой! Пусть Господь наш милосердный судит его грехи, а я – прощаю.

Торжественно закончив речь, подобрал вторую палку с застрявшей в ней саблей, пошел к своей одежде.

Это выступление убедило не всех. Более того – видимо, добавило последних капель в чашу сдерживаемых чувств, и они прорвались бурным потоком. Это можно было понять: прощать человека после того, как пробил ему горло, – тут было явное лицемерие, как ни блуди словами вокруг да около. Один из троицы, невысокий светловолосый казак с синими глазами и нежным молодым лицом, не знавшим бритвы, выплеснул обуревавшие его чувства:

– Это не был Божий суд, казаки, этот недоносок подло убил Оттара. У него было два клинка, а Оттар вышел с одной саблей. Не ангел, а черт водил его рукой. Он убил его безоружного, не дал саблю поднять. Да Оттар таких, как ты, щенков-гречкосеев десяток бы порубил и не заметил.

От выплеснутых чувств у него покатились слезы и задрожал голос, он хотел еще что-то сказать, но, поняв, что сейчас заплачет, до скрипа сжал зубы и смахнул слезы рукавом своего старенького кожуха. «Почему таких хороших, наивных ребят так часто тянет к натурам сильным, но порочным? Противоположности притягиваются друг к другу», – подумалось с грустью. Любой ответ на эмоциональную, нелогичную речь всегда будет выглядеть как попытка оправдаться, поэтому следовало молчать, тем более что Иллар признал поединок состоявшимся.

– Все мы знаем, Демьян, что вы были с Оттаром как братья, и понимаем твои чувства. Но не дело казаку на круге речь держать, не подумав. Слово – не воробей. Вот тебе мой наказ как атамана, которого ты на круге избрал. Сейчас ты увезешь Оттара к Насте и останешься с нею: ей тяжелей, чем тебе, поможешь, чем надо. Завтра с нами не едешь. Ты, Остап и Сулим здесь останетесь – чай, не на войну едем, да и тут глаз нужен. И будешь ты, Демьян, думу думать и рта не открывать. А как будем мы по Оттару сороковины править, выйдешь ты, Демьян, на круг и снова скажешь, что ты про поединок думаешь, а мы все послушаем.

Иллар говорил спокойно и веско. В его тоне звучало то участие, то проскальзывали обертоны, от которых морозило. Прослушав это короткое выступление, осталось только поразиться тому, как много смыслов удалось воплотить Иллару в таком коротком слове. С одной стороны, троицу разделили, самого буйного якобы наказали, тех, кто не вякает, поощрили. Но это с одной стороны, а с другой – по реакции Демьяна видно, что Оттар был для него кумиром. А в кумире нравится все. В том числе и его жена. И пусть жена кумира для тебя не совсем земная женщина, но ты хочешь быть с ней рядом, слушать ее голос, наблюдать ее черты. А тут ты обязан быть с ней: атаман приказал, особенно в такой трудный час, – а дальше кто знает, вдов на Руси во все времена было больше, чем вдовцов. За сорок дней поселится в сердце Демьяна надежда, что пусть не сейчас, пусть через год, через два склонится сердце Насти на его сторону – и победит Демьянова надежда Демьянову гордыню. Выйдет Демьян и скажет очевидное: «Ошибся я, атаман, честным был бой», – а все подивятся, что не пугал, не стращал атаман, ничего не делал, а пересилил казак гордость, что дороже жизни, сам признал неправоту свою.

Иллар закончил говорить, и оцепенение, которое охватило всех нас, сменилось облегченной суетой людей, для которых наконец все стало ясно, и столь для них яростно непривычный бег событий вновь сменился на неторопливую поступь. Надевая сапоги на уже успевшие замерзнуть ноги, одновременно разглядывал саблю, остановленную сучком и умудрившуюся до половины врезаться в твердое, как железо, дерево, думал: «А были мы с тобой, Богданчик, на волосок от смерти из-за двух очевидных ошибок. Первая – очень грубая. Один из основных, базовых принципов арнис – максимально сокращать плечо удара противника – был откровенно похерен. Вместо того чтобы глубже войти в его удар и принять его от нижней половины клинка, где момент импульса не столь велик, все было сделано с точностью до наоборот. Спасло то, что выпад был слишком откровенным и от меня никто не ожидал сопротивления, смотрели как на клоуна. Поэтому удалось провести практически одновременный удар по лезвию и по руке. Вторая ошибка еще грубее: укол в шею, в который я откровенно провалился. Второй раз слепое везение – попал в основание кадыка, палке деваться некуда, как только в шею войти. Придись удар чуть выше – скользнула бы палочка как миленькая по кадыку и прошла бы по касательной, порвала бы кожу да в лучшем случае пару мышц. А Оттар обнял бы меня за шею своей левой рукой, прижал бы нежно к своей подмышке – и все, тут не соревнования, ручкой не похлопаешь, мол, сдаюсь, был неправ. А ведь как больно отучал мастер от таких ошибок. Чуть провалился в атаке – беги, прикладывай лед: либо к дурной голове, либо к нерасторопным рукам, либо к тому и другому, чтобы им обидно не было».