Текст книги "Право Рима. Константин. Часть I"

Сейчас же, оценив размеры стены Аврелиана, построенную вокруг всего Рима и размеры самого города, Константин размышлял о том, что у него не было достаточно войск для штурма Рима. Стену высотой восемь метров и толщиной более трёх метров из бетона, наскоком не возьмёшь, да ещё мощные башни через каждые тридцать метров с бойницами, нет, определённо ему в этом деле кто-то помог, или просто везение. Римляне продолжали ликовать вдоль всего пути к амфитеатру Флавия (Колизей), а именно туда направлялась процессия. Слева остались чудесные сады Помпея, справа Марсово поле, с крыш высоких домов жители бросали лепестки роз белого и красного цвета, которые на лёгком ветру разлетались на пути движения процессии, было очень красиво и волнительно. Взору Константина открылся первый из семи знаменитых римских холмов, под защитой стены Сервия Туллия. Это был Капитолий с древним храмом триады богов Юпитера, Минервы и Юноны. Между тем процессия уже добралась до Форума, расположенного в долине между холмом Палатином и Велиа с южной стороны, холмом Капитолием на западе, Эсквилином и склонами Квиринала и Виминала. Это был центр города и центр его политической, деловой и религиозной жизни. Именно здесь находился «золотой» мильный камень, так называемый «пуп города», который указывал на центр не только Рима, но и всего римского мира.

Константин оглянулся и кроме счастливого лица Фаусты увидел молящий взгляд Криспа. Император кивнул сыну и жестом подозвал Колояра, который вместе со своими стражниками ехал по бокам колонны. Через несколько минут, не останавливая движения процессии, Колояр доставил сына императора в колесницу Константина. Крисп, в амуниции простого легионера, с тихой гордостью стоял рядом с отцом. Между тем взору Константина предстал величественный амфитеатр Флавия, расположенный в ложбине между Эсквилинским, Палатинским и Целиевским холмами. Это был самый большой в мире амфитеатр, рассчитанный на пятьдесят тысяч зрителей. Высота его стен была около пятидесяти метров, длина наружного эллипса более пятисот метров. Он был построен династией императоров Флавиев на месте «Золотого дома» тирана Нерона. Колесница Константина въехала внутрь этого грандиозного сооружения. Амфитеатр был заполнен до отказа, зрители приветствовали своего императора криками: «Слава Константину!», «Да здравствует император!», «Слава Риму!» и громкими аплодисментами. Сделав полный круг, Константин остановил колесницу возле лестницы, которая вела в императорскую ложу. Возле неё стояло шесть сенаторов в своих белых с широкой пурпурной полосой тогах. Константин вышел к ним из своей колесницы вместе с сыном. Самый старший из них, седой благообразный старик обратился к нему:

– Народ Рима приветствует своего освободителя и преподносит тебе этот венок! – с этими словами, он водрузил на голову Константина лавровый венок. Трибуны разразились бурными овациями и возгласами: «Слава императору Константину, спасителю Рима!». Приняв подарок, Константин повернулся и громко прокричал:

– Я всегда буду служить Риму и его великому народу!

После этих слов трибуны захлестнула новая волна приветственных возгласов и оваций. Под их гром Константин с сыном поднялся в ложу, затем к ним присоединились и остальные члены его семьи. Между тем по арене в парадном строю проходили его легионы. Зрители овацией приветствовали своих освободителей, и почти никто не обратил внимания на рисунок, который был нанесён на их щиты, решив, что таким образом Константин хотел отделить своих воинов от армии Максенция, ведь там, у Красных скал римские легионы сражались друг с другом. Только христиане знали истинное значение этого рисунка, но их было ещё очень мало. Сделав круг почёта, воины отправились в свой лагерь. С императором осталась только его дворцовая стража.

Постепенно овации стихли, и на арену вышел глашатай, который объявил начало боёв гладиаторов с хищниками. Крисп восторженно наблюдавший за всем этим, обернулся и сказал:

– Отец, когда-нибудь и в мою честь в Риме будет триумф!

– Я не сомневаюсь, но это не самое главное в военной службе, – улыбнулся Константин.

– Но ведь приятно, когда твои военные заслуги оценивают, таким образом, и едва ли кто-нибудь добровольно откажется от участия в триумфе, – настаивал восхищённый Крисп.

– Я знаю такого человека, – задумчиво произнёс Константин.

– И что он отказался от триумфа?

– Он отказался от этого триумфа и от блестящей военной карьеры!

– Но почему, разве есть что-то более достойное, чем служить своему народу и государству?

Константин не знал, что сейчас ответить своему сыну, поэтому просто улыбнулся и кивнул на арену, где уже начался поединок между бестиарием и двумя огромными львами.

За их разговором внимательно следила Фауста. Крисп сидел между ней и мужем, а младший сын Константин у неё на руках. Сам факт того, что муж взял Криспа к себе в колесницу и затем посадил его меду ними, насторожил её. С учётом того, что Константин этой ночью так и не пришёл в её спальню, в ней зашевелился маленький червячок обычной ревности. Нет, не к женщине, к Криспу, похоже, что старший сын мужа вырос и становился между ними. Фауста вспомнила, как Константин, тогда в Тревире во время заговора преторианцев, бросился к Криспу и взял его на руки, как самое дорогое в своей жизни и маленький червячок в её душе превратился уже в большого червяка. Она погладила по головке сидящего у неё на коленях маленького Константина, но он был настолько увлечён происходящим на арене, что не обратил на мать никакого внимания. Фауста тоже стала смотреть это зрелище и уже буквально через несколько мгновений, она упокоилась. Её сознание будоражила сама атмосфера торжества. Бесчисленные взгляды римлян на неё, их улыбки и само действо в самом центре Рима, это было то, о чём она так долго мечтала. Вот он Рим, у её ног, она жена римского императора, взгляды всех женщин с завистью устремлены на неё. От всего этого душа Фаусты трепетала. Она посмотрела на мужа и тихо спросила:

– Ты вчера не пришёл ко мне, почему?

– Было много работы, и я уснул прямо за столом, – усмехнулся Константин.

– Сегодня мы будем ночевать уже в своём дворце, обрадуйте меня своим визитом мой император, – улыбнулась Фауста.

– Всенепременно, моя августа!

От этих слов у Фаусты слегка закружилась голова, и она простила своего мужа.

В это же время Марк Флавий вместе сотней своих воинов пересекал Адриатическое море на военной триреме, направляясь в Далмацию. Ярко светило солнце, море синело до самого горизонта, был полный штиль. Марк прилёг на спущенный парус и, улыбаясь своим приятным мыслям, достал свиток со стихами Катулла из библиотеки, которую сохранила Лукреция. Он прочитал один из них, посвящённый возлюбленной поэта Клодии, которую он называл Лесбия:

 
Будем, Лесбия, жить, пока живы
И любить, пока любит душа;
Старых сплетников ропот брюзгливый
Пусть не стоит для нас ни гроша.
Солнце сядет чредой неизменной
И вернётся, как было, точь-в-точь;
Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный
Ждёт одна непробудная ночь.
Дай лобзаний мне тысячу сразу
И к ним сотню и тысячу вновь,
Сто ещё, и к другому заказу
Вновь настолько же губки готовь.
И как тысяч накопится много
Счёт собьём, чтоб забыть нам итог,
Чтоб завистник не вычислил строго
Всех лобзаний и сглазить не смог.
Хочешь, Лесбия, знать ты, наверно
Сколько нужно лобзаний твоих,
Чтобы я не просил их безмерно
И, с излишком довольный, притих?
Как песок неисчётны крупицы
Сплошь усеявшие Ливии край
По соседству Киренской границы
Где на сильфий всегда урожай,
Меж святилищем в знойной пустыне
Где Юпитер судьбу говорит,
И меж зданием, равным святыне
Древний Батт, под которым зарыт,
Или сколько в безмолвии ночи
Ярких звёзд по дороге своей
Устремляют бессмертные очи
На любовные тайны людей,
Столько жаждет Катулл ненасытный
Обменять поцелуев с тобой,
Чтобы счесть их не мог любопытный
И смутить наговорами – злой.
 

Дочитав, Марк опять улыбнулся, он возвращался домой, к своей семье. На душе у него было светло и спокойно. Из воды выпрыгивали какие-то рыбёшки и под мерный скрип вёсел, Марк задремал. Ему снилась Скора. Она была обнажена, он целовал ей грудь, жена страстно обнимала его, и уже начала прижиматься к нему всем своим жарким, соблазнительным телом, как вдруг остановилась и строго спросила: «Марк ты меня обманул, ты же обещал, что не будешь воевать, что это будет просто прогулка в Рим, а на самом деле там была война!». Марк пытался ей что-то объяснить, но Скора, вдруг стала исчезать. Марк испугался, проснулся и вскочил. Сидящие на палубе воины странно посмотрели на него и заулыбались. Марк, видимо под впечатлением сна, попросил их:

– Воины, не говорите моей жене, что я был на войне, она меня убьёт!

– Хорошо Марк, мы скажем, что ты всё это время развлекался с красотками! – с ехидной улыбкой произнёс один из воинов.

– И тогда, – подхватил с хитрой улыбкой второй, явно дожидаясь внимания всех остальных, – она просто оторвёт тебе всё это, – кивнул он на его штаны. Марка всё понял и смутился своим оттопыренным штанам, а над просторами Адриатического моря раздался громкий мужской хохот.

Вечером, после праздничного ужина, Константин пришёл в спальню жены. Фауста уже ждала его, сидя за столиком с фруктами. Константин, показывая свои намерения, сел с ней рядом. Полупрозрачная туника подчёркивала аппетитные формы его жены. Эротично поедая виноград Фауста, закатив глазки, произнесла:

– Мне кажется, что я готова родить тебе очередного наследника.

– Так в чём же дело?

– Дело в том, мой император, что эту работу ты должен выполнить сам, лично! – произнесла Фауста с чёртиками в глазах.

– Я за этим и пришёл, – улыбнулся Константин.

– Зачем, за этим?

– Ну, чтобы лично, – несколько смущённо ответил Константин.

– О боги, ты уже забыл, как это называется, – засмеялась Фауста, – ты пришёл любить меня, так люби!

Константин сгрёб её в охапку и отнёс в постель…

Немного отдышавшись от страсти, Фауста спросила:

– А что там говорил насчёт августы?

– Ты для меня уже давно августа! – улыбаясь, произнёс Константин.

– Я говорю об официальном титуле.

– Знаешь, официально августом, это моё личное мнение, я стану только завтра в Сенате!

– Тебя же признал августом Диоклетиан, Галерий и мой отец!

– Только один из них ныне здравствует и то, отрёкшись от власти, – задумчиво произнёс Константин.

Фауста, вздохнув, положила свою голову на грудь мужу. Немного подумав, она дала волю своим рукам.

– Дорогая ты ещё не насытилась?

– Мы так редко встречаемся, думаю, нам стоит закрепить успех, – засмеялась Фауста.

– Я не против, – произнёс Константин, обнимая жену.

На следующий день, ровно в полдень Константин прибыл в Курию Юлия на заседание Сената. Старейший из сенаторов предоставил слово первому из сенаторов – императору. Константин оглядел присутствующих, здесь был собраны представители высшего света римского общества, его аристократические сливки. Константин приготовился к своему первому выступлению в Сенате. Он вспомнил, как хотел, чтобы сейчас, здесь выступил Марк Флавий, но не всегда все желания, даже императора исполняются.

Константин начал говорить. Его речь была короткой и яркой. Император очень коротко остановился на своих прошлых достижениях. Более подробно он изложил свои взгляды и принципы, которые вдохновляют его на все деяния ради процветания Римской империи. В частности он указал на то, что не согласен с решением императора Диоклетиана, низвести Римский Сенат до уровня городского совета. Константин выразил уважение августейшему органу власти и высказал намерение сохранить его, как высший совет империи, как это было с самого начала. Далее император показал свои знания трудов Аристотеля, который считал, что существует три идеальные формы правления: монархия, аристократия и полития. Каждая, из которых, может вырождаться в неправильные формы: тиранию, олигархию и демократию. В частности Константин отметил: «Что от тирании, как власти в интересах одного человека Рим, наконец, избавился. Демократия хороша для управления городами-государствами. Для огромной империи такая форма правления неприемлема по определению, и если кто-то, когда-либо будет вам говорить о ней, как о самой справедливой форме управления для народа – это и будет олигархия, власть в интересах небольшой группы людей. Именно поэтому, Сенат, как аристократический орган управления и должен стать заслоном на пути олигархии, и тем самым служить Римской империи, как монархии, в интересах народа!».

После этих слов императора префект претория Тиберий Гай Луциус, которому Константин поручил сформировать государственный совет, понял, что сенатор Нумерий никогда в него не попадёт. Тот, как и все сенаторы, очень внимательно слушал выступление Константина. Тиберий внимательно оглядел зал. По лицам сенаторов было видно, что речь императора произвела на них весьма положительное впечатление. Под громкие аплодисменты Константин закончил своё выступление.

Хотя такое выступление ни в коей мере не удовлетворило бы сенаторов более ранних времён, Сенат, уже изведавший пренебрежение Диоклетиана и Галерия, тиранию Максенция, с благодарностью откликнулся на подобное обращение. Обрадовавшись, что с ними собираются советоваться, и что их будут уважать, польщённые сенаторы обратили вновь обретённую власть на поддержку своего благодетеля. Сенаторы оказали Константину почести, которыми они издревле имели право награждать избранных, они приняли решение, что Константина следует считать Первым среди трёх оставшихся августов, управлявших империей. Это было несколько неожиданно для Константина, но в данной ситуации весьма необходимо.

Через два дня под громкие овации и возгласы: «Слава императору Константину – освободителю Рима!», Константин прибыл вместе с членами семьи на гигантский ипподром Циркус Максимус, который располагался недалеко от императорского дворца в долине между холмами Палатин и Авентин. Циркус имел сидячие места для ста пятидесяти тысяч зрителей. Это Юлий Цезарь перестроил старый ипподром, увеличив до 600 метров его длину и 225 метров в ширину. Сам легендарный император к гонкам на колесницах был равнодушен, и появлялся на скачках только для того, чтобы показать себя народу, прихватив с собой что-нибудь почитать. В отличие от Юлия Цезаря Константину гонки на колесницах нравились, и даже больше чем бои гладиаторов, но сейчас он прибыл на ипподром с главной целью – показать себя и свою семью простому народу. Для бедноты места в Циркусе были бесплатными, обеспеченные люди покупали обустроенные кресла под навесом, в тени, оттуда лучше была видна гонка. Многие из них делали ставки на исход заездов.

Ещё при Нероне, который был страстным любителем этих гонок, сформировались крупнейшие гоночные клубы. Клубы занимались производством гоночных лошадей и выставляли на гонки свои команды. Самыми важными были четыре команды: «Красные», «Синие», «Зелёные» и «Белые». При этом: «Красные» посвящали себя Марсу, «Белые» – Зефиру, «Зелёные» – Матери Земле, или весне, а «Синие» – морю и небесам, или осени. Каждая команда могла выставить в заезде до трёх колесниц. Гонщики одной команды действовали в заезде сообща против колесниц враждебных команд, например, «подрезая» их к барьеру и провоцируя крушение. Такой приём разрешался правилами, на радость зрителям. Колесницы запрягались четвёркой лошадей или парой, но более важными считались, конечно, гонки на четвёрках. Римские гонщики, в отличие от греческих, надевали шлемы и другое защитное оснащение. Для лучшего контроля над лошадьми, они также обычно наматывали поводья себе на руки, а греки держали поводья в руках. Из-за этого римские возницы оказывались в трудном положении при крушении колесницы, они не могли быстро освободиться от поводьев, и лошади волокли их по дорожке, поэтому у них были при себе ножи для перерезания поводьев.

Во время гонки колесницы обгоняли и «подрезали» соперников, пытаясь вынудить их врезаться в разделительный барьер (spina). На барьере были установлены, бронзовые «яйца», которые сбрасывались в жёлоб с водой, идущий по верху барьера, обозначая количество оставшихся кругов. Барьер со временем становился все более помпезным, его украшали статуями и обелисками, так что зрители часто не могли разглядеть происходящее на противоположной стороне гоночной дорожки, считалось, что это только подстёгивает напряжение и интерес к гонке. По концам барьера стояли поворотные столбы (meta), здесь случались захватывающие столкновения и крушения колесниц. Если возница или лошади получали увечья, то такая авария называлась кораблекрушение (naufragium). Ежедневно устраивались десятки заездов по семь кругов каждый.

Константин вместе со всеми очень живо реагировал на все события гонок, ставил на разные команды, радовался, когда возницы его команды выигрывали, и сокрушался, когда они проигрывали. Фауста здесь на скачках входила в роль первой дамы империи, общаясь с другими женщинами высшего света Рима. Атмосфера общения была весьма непринуждённая. Крисп был в окружении своих близких родственников со стороны отца и со стороны матери. Все они уже знали, кто станет в ближайшее время цезарем и наследником Константина. Об этом теперь знал и весь Рим. Эта была одна из задач, которую решал Константин на этих скачках. Второй же задачей для Константина была возможность отдохнуть и отвлечься, потому что вот уже третьи сутки он работал до поздней ночи. Через два месяца в Медиолане должна была состояться свадьба между его сводной сестрой Констанцией и Лицинием. Константин собирался на этой встрече с восточным августом подписать эдикт, который предусматривал возвращение христианам и христианским общинам всей собственности, которая была у них отнята во время гонений. Эдикт также предусматривал компенсацию из казны тем, кто вступил во владение собственностью, ранее принадлежавшей христианам, и был вынужден вернуть эту собственность прежним владельцам. Константин считал, что под этим документом должен поставить подпись ещё один август, поэтому сегодня утром он отправил текст эдикта в Иллирию в родовое поместье императора Диоклетиана.

Глава V

Диоклетиан прочитал письмо от императора Константина сидя возле камина в своём поместье в Салоне (современный Сплит в Боснии). Положив свиток на столик, он задумался. К письму была приложена копия постановления двух августов, самого Константина и Лициния, об уравнивании всех религий в правах. По римским законам, после того, как под ним поставят подпись оба августа, документ будет направлен для исполнения всем главам провинциальных администраций империи и станет эдиктом, то есть законом. В письме Константин просил его на правах ныне здравствующего старейшего римского императора тоже подписать этот документ и приехать в Медиолан на его оглашение и свадьбу августа Лициния. Диоклетиан ещё раз перечитал текст будущего эдикта. На первый взгляд, он был продолжением Никомедийского эдикта императора Галерия, но уже в первой части документа между строчек можно было прочитать, коль все религии равны в правах, то значит, традиционное римское язычество теряло роль государственной религии Римской империи.

Диоклетиан налил себе немного разбавленного красного вина, отпил несколько глотков и стал перечитывать вторую часть документа. Там было написано:

«… Кроме сего, относительно христиан мы постановляем (латин.), чтобы те места в которых прежде они обычно имели собрания, о которых в предыдущем указе к твоей чести было сделано известное (греч. – иное) постановление, если они окажутся купленными в предыдущее время какими-либо лицами, или у казны, или у кого другого, – эти лица немедленно и без колебаний возвратили бы христианам безденежно и без требования какой либо платы; равно и получившие эти места в дар пусть возможно скорее отдадут (их) христианам. При этом и те, которые купили эти места, и те, которые получили в дар, если будут искать чего либо от нашего благоволения (лат. – пусть просят соответствующего вознаграждения, – греческ. – пусть обратятся к местному эпарху), дабы и они по нашей милости не остались без удовлетворения. Все это должно быть передано, при твоём содействии, обществу христиан немедленно, без всякого отлагательства. И так как известно, что христиане имели во владении не только места, где они обычно собирались, но и другие, составлявшие собственность не отдельных лиц, но общества их (лат. – т.е. церквей; греч. – т.е. христиан) все это в силу закона, который мы выше определили, ты прикажешь отдать христианам, т.е. обществу и собраниям их, без какого либо колебания и прекословия, с соблюдением именно выше указанного правила, чтобы те, которые бесплатно возвратят их, надеялись получить вознаграждение от нашей доброты.

Во всем этом ты обязан оказать выше названному обществу христиан все возможное содействие, чтобы повеление наше выполнено было в самом скором времени, дабы и в этом выразилось попечение нашей милости об общественном спокойствии и тогда, в виду этого, как было выше замечено, Божественное к нам благоволение, в столь великой мере уже испытанное нами, пребудет всегда, содействуя нашим успехам и общему благополучию. А чтобы этот милостивый закон наш мог сделаться всем известным, написанное здесь ты должен в своём публичном объявлении выставить всюду и довести до общего сведения, дабы этот закон нашей милости ни для кого не оставался в неизвестности»22
  Текст взят с сайта Википедии.


[Закрыть].

Диоклетиан задумался и стал вспоминать о событиях, которые происходили в его жизни более десяти лет назад. Он никогда не был ярым приверженцем какой-либо религии вообще. У него для этого просто не было времени. Слишком много сил он тратил на проведение реформ, государственное управление и военные компании. Официальная религия Римской империи его абсолютно устраивала, он даже выбрал себе Юпитера в покровители, а своему соправителю августу Максимиану – Геркулеса. Следуя рескрипту императора Галлиена, он давал возможность христианам верить в своего Бога без всяких ограничений. Среди его чиновников и военноначальников было много христиан, все они достойно работали и служили на благо Римской империи. Но видимо к девятнадцатому году правления он всё же устал. После проведения официального триумфа в честь всех его побед в Риме, он удалился в Никомедию.

Император улыбнулся, остановившись на приятных воспоминаниях. По Триумфальной дороге Рима, по которой в своё время проезжали Сципион, Цезарь, Август и Аврелиан, теперь ехали Диоклетиан – сын чиновника и Максимиан Геркулий – сын крестьянина. На службу он поступил простым солдатом, но достаточно быстро двигался по карьерной лестнице. Поскольку его подразделение должно было перемещаться по разным уголкам империи, он хорошо изучил, как живут люди в разных концах римского государства и какие это люди. Однажды в Галлии он встретился с друидкой, которая предсказала ему, что он станет императором после того, как убьёт вепря (на латыни «aper»). Впоследствии его легион во главе с императором Каром пошёл в поход на Персию. Император внезапно умер по дороге, а находившегося с ним сына Нумериана подло умертвил его тесть – начальник преторианцев Аррий Апер. Солдаты при участии Диокла расправились с Апером, после чего легионы дружно провозгласил новым императором именно Диокла. Так сбылось пророчество колдуньи, и он стал императором Диоклетианом.

Список побед, за которые их чествовали, был впечатляющ. В нем не упоминалось об африканских войнах, но перечислялись победы над британцами, германцами, сарматами, армянами, персами и другими народами. Диоклетиану и его соратникам пришлось фактически вновь завоевать империю. Они столкнулись с противниками, которые были лучше вооружены и организованы, чем полуварвары бритты, побеждённые Клавдием, они воевали с гораздо более мощной Германией, чем та, которую знал Друз, да и Персия была гораздо сильнее и сплочённее, нежели парфяне, разбившие Красса при Карре и нередко преграждавшие путь римским армиям. Да, успехи были достойны восхищения. Даже Александрия, которую Диоклетиан взял штурмом, но за которую ему не воздали почести, была в его времена гораздо более сильным городом, чем тогда, когда Цезарь встретил там свою Клеопатру. Проведённые им реформы вызывали изумление. Никто до сих пор не сумел так преодолеть различия в уровнях развития и местных особенностей провинций, введя их в рамки единой системы всей империи.

Диоклетиан вздохнул, была ещё одна причина, по которой он удалился в свою столицу. Будучи императором, он никогда не стремился к богатству, и помпезный Рим посмеялся над скудностью торжеств во время его триумфа. Он отпил ещё немного вина и продолжил воспоминания. В ту зиму к нему в Никомедию приехал его цезарь Галерий. Этот цезарь был хорошим командующим и одержал немало ярких побед, но к административной работе в масштабах империи был совершенно не приспособлен. По характеру Галерий был вспыльчивым и грубым, поэтому он начал сомневаться в целесообразности передачи ему полномочий августа, тем более, что на фоне успехов другого цезаря Констанция Хлора, который к этому времени успешно правил в Британии и Галлии собственные достижения Галерия в этой направлении были весьма скромны. Видимо Галерий догадался об этом и попытался отвлечь его внимание. Галерий, который никогда не был склонен к философии и теологии, неожиданно обратил свой взор на взаимоотношения христианства и государства. Он начал разговор с того, что до сих пор вопросы, которые приходилось решать в связи с преобразованием империи, были относительно несложными. Речь шла о таких очевидных мерах, как защита от внешнего вторжения, наведение порядка, внедрение новых методов управления и новой системы сбора налогов. Правильность выбранного пути подтвердилась на деле. Споров по поводу этих принципов или идей не возникало, но ещё не все враги порядка и государства повержены, например христианская церковь. Доводы Галерия звучали очень убедительно. Никто не мог спорить с тем, что церковь представляла собой некую власть, которая не имела ни законных прав, ни законных обязанностей. Теоретически – или, по крайней мере, в принципе – церковь даже не имела права на существование. Она была незаконным образованием, стоило только посмотреть на основные церковные идеи, чтобы это стало ясно. Она действовала как некое объединение, хотя формально таковой не была. Она владела деньгами и другим имуществом, она обладала мощью и влиянием, это было чужеродное образование, так сказать, империя в империи, противостоящая законной государственной власти, внушающая законопослушным гражданам нормы поведения и морали, не одобренные государством. Церковь провозглашала свои законы, не соответствующие законам империи. Это было некое бунтарское образование, а значит заговор и измена.

Диоклетиан вздохнул, отпил ещё немного вина и продолжил свои воспоминания. Доводы Галерия не произвели на него должного впечатления, и он продолжал настаивать на том, что лучше всего оставить христианскую церковь в покое и не вмешиваться в её дела. В его окружении были люди, исповедовавшие христианскую веру, и он не имел к ним никаких претензий. Но Галерий видимо очень хорошо подготовился к беседе со своим августом, потому что привёл в адрес церкви обвинение, против которого он не смог ничего возразить. Монарх, наделённый божественной властью, был краеугольным камнем всех преобразований Диоклетиана в империи. Христианская церковь была единственной силой, которая в принципе отказывалась признать божественность монарха, и открыто отвергала это. Галерий делает вывод – христианская церковь выступает против той системы, создание которой он, старший август Римской империи Диоклетиан успешно завершал, и при этом церковь была очень могущественной организацией, чьи щупальца расползлись по всей империи. По влиятельности и сплочённости она уступала разве что армии. Тогда, на это, он не смог найти возражений и устав от бесконечных бесед с Галерием неохотно согласился вынести вопрос на обсуждение Консистория. Сейчас уже понятно, что Галерий был к этому готов, и на высшем государственном совете было принято нужное ему решение. Так вопреки своему собственному мнению, он был вынужден выступить против силы, о происхождении и природе которой имел смутное представление.

Галерий хотел, чтобы было предпринято нечто, что возбудило бы общественное мнение, спутало бы карты, бросило репутации многих людей в один плавильный котёл, он требовал, чтобы всех христиан, которые не отказались от своей веры сжигали заживо. Однако он, Диоклетиан, вмешался в этот процесс, упорядочив всю процедуру и подведя под неё законодательную базу. Его стараниями целью государства стало не уничтожение христиан, а недопущение вербовки новых приверженцев их веры. В феврале 303 года, в день праздника Терминалий, когда земледельцы чествовали посредством древнего ритуала бога межевых знаков, была разорена церковь в Никомедии и сожжены все хранившиеся там священные тексты. На следующий день христианская вера была объявлена вне закона. Решение об этом было публично зачитано в присутствии обоих императоров и вывешено на видном месте. Основными целями этого закона была собственность христиан и высшие священники. Эдикт предписывал уничтожение священных писаний, литургических книг и храмов по всей империи. Христианам запрещалось собираться на молитву. Они были лишены права обращаться в суд и отвечать на действия, предпринимаемые против них по суду. Христиане сенаторы, всадники и декурионы лишались своих рангов, а императорские вольноотпущенники вновь обращались в рабство. Это решение сразу же сорвал один из присутствующих офицеров, христианин по имени Георгий, его потом замучили до смерти, но он не отказался от своей веры (мы сейчас знаем его, как святого Георгия Победоносца – прим. автора).

В течение двух недель во дворце императора в Никомедии два раза вспыхивал пожар. Во время второго пожара огонь охватил и спальню Диоклетиана. Естественно, стали допрашивать слуг, они были христианами, и по новому законодательству могли быть подвергнуты пыткам. Однако признания от них так и не добились. Не помогли ни кнут, ни огонь. Был арестован епископ Никомедии Афиней, а вместе с ним и многочисленные прихожане его церкви. Однако ничего нового не выяснилось. Некоторых арестованных обезглавили, других сожгли, в тюрьмах томилось множество подозреваемых, а Галерий в спешке покинул город, заявив, что среди христиан он не чувствует себя в безопасности. Теперь-то он, Диоклетиан, понимал, что, скорее всего, поджёг дворца, был делом рук самого Галерия, но тогда он смог его убедить, что хоть и подавляющее большинство христиан покорились закону, однако часть верующих вступила с правительством в яростную и непримиримую схватку. Поэтому летом того же года появился второй эдикт, предписывающий арестовывать всех христианских священников. Скоро тюрьмы оказались переполнены. Доносы, аресты, пытки и казни стали неотъемлемой частью повседневной жизни. Во многом эти меры принесли свои плоды, однако покорность тысяч обычных людей с лихвой искупалась упорством немногих мучеников. Среди них были люди, готовые, в порыве христианского рвения, принять мученическую смерть, но ни на йоту не отступить от своей веры. Это те, кто рассчитывал спасти, таким образом, свою загубленную душу, и те, кто предпочитал мученичество обычной рутине, все они были готовы страдать – и вовсе не молча. Гибель святых сопровождалась яростными протестами и потоками страстной риторики.