Текст книги "Право Рима. Константин. Часть I"

Диоклетиан стал прохаживаться по залу, чтобы немного размять затёкшее тело. Отставной император продолжил свои воспоминания. Началом своего правления он всегда считал день смерти императора Кара в 283 году. Через десять лет он назначил цезарей. Если считать от этой даты, двадцать лет истекли в 303 году. Поэтому 303 год был годом виценалий, двадцатилетнего юбилея Диоклетиана. В Риме это событие праздновалось с большим размахом. Оно дало ему возможность встретиться со своим соправителем Максимианом Геркулием и поговорить о церкви. Максимиан всецело поддерживал политику Галерия. Это несколько удивило его и натолкнуло на невесёлые размышления об истинных причинах всего того, что затеял с христианами Галерий. Однако тогда он не стал вдаваться во все детали этих причин, и как показало время, зря, но чтобы в дальнейшем освободить титул западного августа для цезаря Констанция, он заставил Максимиана поклясться, что тот откажется от императорской власти одновременно с ним. Позиция Констанция в вопросе религии была известна всем, он проводил собственную политику молчаливой поддержки христианства. Епископы считали его своим другом, хотя никто, никогда не смог бы подтвердить это мнение какими-либо высказываниями цезаря.

Тот факт, что среди приверженцев христианской веры нашлось так много мужчин и женщин, готовых умереть за неё, для себя Диоклетиан объяснял достаточно просто. Христианство было самым интересным явлением текущего времени. Оно было одной из немногих тем, на которую, можно было рассуждать с абсолютной свободой и бесконечно долго. Вообще говоря, люди жаждут сильных чувств. Обычный средний римлянин, стремившийся к эмоциональной встряске, посещал стадион или театр, и тот же римлянин равнодушно следил за выхолощенными обрядами официального язычества, с их искусственным весельем, стандартными эмоциями и мишурным блеском. Христианство предлагало нечто другое и гораздо более интересное – подлинные, сильные чувства, кипящую страсть, ужасную опасность, настоящие мучения и героев, горящих на костре за свою веру. Религия, которая может предложить людям такие сенсационные развлечения, вероятнее всего обретёт массу последователей.

В соответствии с древней традицией, во время празднования виценалий открывались двери всех тюрем. Убийцы и грабители, выйдя на свободу, сразу начали славить Диоклетиана и Максимиана. Епископов, священников и других опасных преступников, принадлежащих христианству, прежде чем отпустить на свободу, подвергали допросу. Их освобождали только на определённых условиях. Сначала они должны были принести жертву в честь Августа. Местных правителей уведомили, что если потребуется применить «убеждение», чтобы христианин выполнил это требование, то он вправе это сделать. Это был так называемый – третий эдикт. Таким образом, борьба обострилась ещё сильнее. Более слабые духом были освобождены из тюрем, в то время как те, кто был готов страдать до конца, столкнулись со всевозможными видами шантажа и угроз, с помощью которых их вынуждали отказаться от своей веры. Иногда попытки местных властей проявить милосердие выливались в прискорбные эпизоды, когда протестующих христиан волокли в суд, объявляли принёсшими требуемую законом жертву и не всегда вежливо выдворяли из зала. Самых упорных отправляли назад в тюрьму, часто уже в плачевном состоянии, где они яростно молились до следующего раза. Диоклетиан понимал, что пока существовали такие люди, правительство не могло считать себя победившим. Всё, что делал Галерий, не давало необходимых результатов. С точки зрения управления государством Галерий был неэффективен и тогда напрашивался вывод, а стоит ли вообще назначать его августом. Но теперь, когда Галерий уже организовал масштабные гонения во всей империи, император Диоклетиан не смог бы объяснить, почему он не хочет назначать своего цезаря августом. Это, неожиданное умозаключение привело его в такое угнетённое состояние, что за тринадцать дней до официального окончания торжеств он внезапно покинул Рим и направился домой. Ещё не доехав до Равенны, он простудился и хотя его приближенные, как могли, старались облегчить для него путешествие, в Никодемию он прибыл полностью больным и разбитым. Диоклетиан не появлялся на публике до 1 марта, а когда вернулся, был очень слаб, и у всех создавалось впечатление, что император больше не вернётся к активной жизни.

17 сентября 304 года было официальной датой двадцатилетия его правления. Годовщина этого события должна была отмечаться в Халкедонии. Срок пришёл, но Диоклетиан не сложил с себя полномочий, и всем показалось, император вовсе не собирается этого делать. Вначале следующего года произошло событие, из-за которого он меньше, чем когда-либо, хотел выпустить бразды правления из своих рук. Этим событием было оглашение четвёртого эдикта, выпущенного Галерием, когда он ещё не оправился от болезни. Согласно этому эдикту, политика властей коренным образом пересматривалась и последователям христианства теперь грозила смертная казнь. Галерий, втянув его в водоворот гонений на христиан медленно, но верно добился неограниченной свободы действий и реальной власти. Диоклетиан почувствовал, что надвигается катастрофа. Это чувство окончательно выбило его из колеи, и теперь он сам захотел отречься от власти. Оставалась только одна надежда хоть как-то исправить положение. Он ещё раз заручился обещанием своего соправителя Максимиана Геркулия, что тот отречётся от власти вместе с ним, а вместо себя объявит августом Констанция Хлора.

В конце апреля 305 года Галерий прибыл в Никомедию. Он тоже заручился обещанием Максимиана уйти в отставку вместе с Диоклетианом и теперь явился к августу. После долгих и бесплодных разговоров Галерий угрозами вынудил Диоклетиана, больного и находившегося в политической изоляции, сложить с себя полномочия. Появление Галерия в Никомедии фактически означало переворот. Он не просто заставил Диоклетиана отречься от власти, но добился назначения своих протеже на освободившиеся посты цезарей.

После отставки старых императоров, Констанций и Галерий получали титулы августов. Согласно первоначальному плану, новыми цезарями должны были стать Максенций, сын Максимиана Геркулия, и Константин, сын Констанция Хлора. Галерий утверждал, что не сможет работать с Максенцием, а о Константине не хотел даже слышать. Он желал видеть рядом с собой людей, на которых бы он мог полностью полагаться в проведении своей политики. На удивлённый вопрос, кого он же предлагает назначить цезарями, он назвал одного из своих приближённых Севера Флавия и своего племянника Максимина Дазу. Галерий упорствовал, и он, Диоклетиан, в конце концов, согласился, заявив, что снимает с себя всякую ответственность. У него, собственно, и не было выбора, он знал, что его схема тетрархии не предусматривала никакого механизма, позволявшего разрешать споры о престолонаследии. Такое решение означало смертный приговор христианской церкви.

1 мая 305 года он отрёкся от власти. Церемония проводилась с соблюдением всех формальностей. Диоклетиан выступил перед собранием военных со своей последней речью. Сославшись на плохое здоровье и необходимость отдохнуть от забот, он заявил, что передаёт власть людям, которые лучше справятся с работой. Для его аудитории личности новых августов и цезарей не должны были быть неожиданностью. Все заранее знали, какие имена назовёт прежний правитель. Поэтому, когда он назвал имена Флавия Севера и Максимина Дазу, как новых цезарей, слушатели поначалу онемели от изумления. Некоторые предполагали, что Константин, который был близок к Диоклетиану, возможно, принял имя Максимин при назначении цезарем. Когда Галерий оттолкнул Константина и представил собравшимся абсолютно незнакомого им человека, все были поражены. Однако никаких протестов не последовало. Дискуссии не были в порядке вещей. Надо заметить, что этот шаг представлял больше опасности для Галерия, чем для Константина, поскольку неразумно ввергать в изумление массу людей, которые не могут высказать своего мнения, и как показали дальнейшие события, именно так всё и произошло.

Передав Максимину Дазе в свою императорскую багряницу, он сошёл с помоста, став снова Диоклом, и отправился сюда, в Салону, в свою родную Далмацию. Часто воздух родины благотворно сказывается на здоровье людей. Наслаждаясь мирной жизнью простого человека, ему суждено было пережить и Галерия, и Геркулия и даже Максенция.

Одновременно в Медиолане Максимиан Геркулий, также официально сообщив о своём уходе в отставку, удалился в своё поместье в Лукании на юге Италии, оставив нового цезаря Севера Флавия заниматься делами.

Было уже далеко за полночь, почувствовав, что его мысли уже начали кружить по одним и тем же событиям, Диоклетиан лёг спать, решив, что ответ Константину напишет следующим днём. Отставной император уснул крепким сном человека, который был уверен, что всё же, большая часть того, что он сделал в жизни, заслуживает уважения.

Слегка утомлённые любовью Марк и Скора лежали в постели. Скора, положив свою голову на грудь мужу, пыталась слушать, о чём он говорил, но сердцем она понимала только одно, её любимый мужчина вернулся к ней. Вместе с императором Константином он участвовал в сражениях. Там в Риме он встретил свою бывшую женщину, которая когда-то родила от него сына. Император Константин хотел оставить его возле себя, но Марк всё равно вернулся к ней. Это было самым главным, что она понимала. Опять что-то очень нежное стало разрастаться в её душе, эта нежность стала заполнять тело. Её становилось так много, что Скоре захотелось немедленно поделиться ею. Она стала крепче обнимать Марка и нежно целовать его грудь и шею. Она шептала Марку:

– Я люблю тебя и больше никогда и никуда не отпущу.

– И я люблю тебя, – отвечал ей Марк, обнимая её.

– Хочешь я рожу тебе сына?

– И дочку.

– Хорошо сына и дочку, – шептала Скора, – можем прямо сейчас это сделать.

– Так ведь два раза уже сделали, – отвечал ей с улыбкой Марк, – целуя жену куда-то в ушко.

– Надо закрепить успех, – наставала Скора, прижимаясь к мужу.

– Ты же знаешь, я всегда за, – ответил Марк, целуя её грудь…

Рано утром дверь в спальню приоткрыла Злата, собираясь как всегда первой юркнуть в постель к маме, но застыла в изумлении, увидев, что рядом с мамой спит папа, которого ещё вчера вечером не было. Следом за ней к двери подошли Лучезар и Аврелий. Злата, прикрыв дверь, приложила пальчик к губам и громко прошептала:

– Тихо, папа приехал.

– Папа приехал, – почти закричал Аврелий, но Лучезар его остановил.

Заглянув в щёлку открытой двери в спальню родителей он на правах старшего, произнёс:

– Пошли вниз, нельзя входить в спальню родителей без их разрешения.

– Почему, я всегда хожу к маме утром? – спросила Злата.

– Это когда папы нет, а когда он есть, то нельзя, – уверенно сказал Лучезар и топая босыми ногами, повёл сестру и брата вниз по лестнице.

Скора с улыбкой слушала эту возню детей возле двери, и когда они ушли, пристроившись на плече у Марка думала о том, что это и есть самое настоящее женское счастье просыпаться рядом с любимым мужчиной в своём доме, в котором слышен топот детских ножек, а впереди ещё целая жизнь и море любви.

Префект претория Тиберий Гай Луциус слушал своего собеседника и размышлял о том, как быстро меняется жизнь, а вместе с ней и его собственные приоритеты. Ещё несколько лет назад он мечтал о том, чтобы хоть как-то отомстить своему обидчику сенатору Нумерию Тулиусу и вот теперь, он сидит напротив и почти заискивает перед ним, желая хоть как-нибудь приблизиться к императору Константину. Сегодня для Тиберия совершенно не важны те мотивы, которыми он жил пять лет назад. Сейчас он занимает очень высокий государственный пост и по своему положению гораздо выше своего бывшего визави сенатора Нумерия, который находится практически в полной зависимости от него. Конечно, император Константин начал строительство своей системы управления государством не на пустом месте, а лишь продолжая реформы Диоклетиана, при этом значительно совершенствуя их. Его маневренные войска, как показала практика, были самые сильные в мире, но для того, чтобы поддерживать их боеспособность на самом высоком уровне, был необходим эффективный аппарат налоговой службы. Именно его и возглавлял префект претория Тиберий Гай Луциус.

– Тиберий ты меня не слушаешь! – услышал Тиберий возглас собеседника.

– Извини, задумался, – усмехнулся префект.

– С тобой всё в порядке, – ухмыляясь, многозначительно спросил сенатор.

Тиберий понял его намёк и с уже суровым лицом ответил:

– Я чту семью, а о том, что было раньше забудь, как забыл это я!

Нумерий увидел этот жёсткий взгляд своего собеседника, и у него в голове пронеслось: «Этот Константин святой что ли, если рядом с ним люди так изменяются», а вслух сказал:

– Это твоё сугубо личное дело, но я тебя спросил о Консистории.

– Император Константин стоит на строгом соблюдении римских законов и только сейчас начал формировать Консисторий на постоянной основе, как высший государственный совет.

– Кто в него войдёт?

– Кроме чиновников в него войдёт несколько сенаторов носящих титул сиятельного мужа (Virillustris), – усмехнулся Тиберий.

– Судя по твоей улыбке, ты в него уже вошёл, – спросил Нумерий.

– Да, я буду следить за тем, чтобы ты исправно платил налоги в казну государства на всей подвластной Константину территории.

Нумерий посмотрел в глаза своему собеседнику и не увидел в них ни одной капли сочувствия, по такому болезненному вопросу для каждого кто ведёт свои дела, как уплата налогов.

– Ты хотя бы поможешь мне войти в его Консисторий, учитывая мои заслуги перед Константином?

– А каких заслугах ты говоришь, думаешь, он не знает, кто дал деньги Максенцию, чтобы рассчитаться с преторианцами?

– Что же мне теперь делать? – упавшим голосом спросил Нумерий.

– Не знаю, придумай, что-нибудь, чтобы выделиться среди других Virillustris.

– Я понял тебя, я подумаю, – ответил сенатор и, опустив голову, направился к выходу.

– Желаю успеха, – улыбнулся префект претория.

Император Константин в своём кабинете в римском дворце читал письмо от Диоклетиана. Отставной император поблагодарил за приглашение на свадьбу, но по причине слабости здоровья приехать отказался. Так же он писал, что внимательно прочитал текст будущего эдикта и находит его весьма полезным для империи, но свою подпись под ним считает незаконной и потому бесполезной. В письме Диоклетиана больше всего Константина заинтересовали следующие слова:

«Правитель может только видеть глазами и слышать ушами своих приближенных; а они делают все возможное, чтобы обмануть его. Поэтому он привечает плохих людей и пренебрегает хорошими людьми – к выгоде тех, кто все это организует».

Константин отложил свиток в сторону и задумался. Ему вспомнилась беседа с Марком Флавием накануне его отъезда. Тогда он зашёл к другу в палатку не только попрощаться, но и со слабой надеждой все же оставить его возле себя. На что Марк ему ответил:

– Ты ведь знаешь, что мне некоторое время довелось поработать в государственных структурах и теперь меня тошнит от одной мысли работать там снова. Там, как правило, работают люди равнодушные, не очень компетентные в сути вопроса, но зато очень хорошо знающие придворный этикет и соображающие, как им получить с этой работы личную выгоду, – затем, немного подумав, добавил, – возможно, это случилось потому, что я некоторое время пожил совсем другой жизнью.

– Ты совершенно другой человек, именно поэтому я и предлагаю тебе стать председателем Консистория, – ответил ему Константин, – должность квестора священного дворца предназначена для тебя, она предполагает разработку законов империи и ответы на все петиции на моё имя.

На что, улыбнувшись, Марк ответил:

– Этот квестор будет твоим главным советником в вопросах римского права, и поэтому будет иметь очень большое влияние в Консистории.

– И что в этом плохого, если высший государственный совет будет работать только в рамках закона?

– Работу любого государственного учреждения в рамках законов можно только приветствовать, но всю жизнь человека законами не опишешь, поэтому иногда будут возникать юридические коллизии, и тогда судебные решения будут приниматься не по закону, а по логике морали.

– Как же должен тогда поступать квестор?

– Именно по логике морали, а для того чтобы квестора сильно не заносило, ограничь его судебное право.

– Другими словами квестор должен будет разрабатывать законы, но в работу судов не вмешиваться?

– Да именно так, и работать с петициями строго в рамках существующего законодательства, как в одну, так и в другую сторону.

– Хорошо, я понял тебя Марк, может быть, у тебя есть подходящая кандидатура на эту должность?

– Да есть, это претор Клавдий Валерий, он очень порядочный, честный человек, хорошо знающий римское судопроизводство, и он очень далёк от тщеславия.

Константин улыбнулся, вспомнив эти слова Марка, соотнеся их к словам Диоклетиана. В дальнейшей беседе Марк Флавий произнёс слова, к которым он, Константин, будет возвращаться ещё не раз. Марк сказал:

«Монархическая и республиканская формы правления являются не предметом нравственного выбора, а отражением человеческой психологии. Когда государство формируется, политические движения объединяются, а люди чувствуют и мыслят более-менее одинаково, возникает республиканская, форма правления, что характерно и для раннего императорского Рима. Но в своём развитии Римская империя приобрела огромные территории, с огромным количеством людей между которыми складываются новые взаимоотношения. Они всё больше отличаются друг от друга, и тогда появляется монархическая форма правления. В сходных ситуациях основанием для формирования того или иного типа правления является то, стремятся ли люди к дисциплине или предпочитают индивидуализм. Причина этого кроется в очень простом свойстве человеческого разума. Если мы имеем множество непохожих друг на друга людей, гораздо легче найти человека, которому они все смогут подчиняться, чем идею, в которую они все смогут верить. Общая вера подразумевает большую долю схожести. Чтобы утвердить общую веру, сначала надо добиться этой схожести там, где её никогда не было. Судьба распорядилась так, что именно ты, Константин, как раз тот человек, который способен объединить вокруг себя огромное государство, используя для этого свои личные качества, римское право и конечно христианство, как общую идею».

Константин улыбнулся, у человека в жизни не так уж много настоящих друзей, потому что лишь с ними можно разговаривать душой. Именно таким другом для него был Марк Флавий, поэтому на прощание он сказал ему:

– Знаешь, мне будет трудно без тебя, но всё же, где-то в самой глубине души, я рад, что ты отказался становиться моим квестором из-за своей любви к Скоре!

– Почему, я думал, что ты обидишься? – улыбнулся Марк.

– Отказавшись от этой должности, ты стал той частью моей души, где всегда будет храниться чистота, свойственная только настоящей любви и все свои поступки я буду сверять именно с этим уголком моей души.

– Я не думал, что любовь имеет в твоей жизни такое большое значение, – искренне удивился Марк.

– Страх не может долго объединять общество, люди либо начинают с ним бороться и побеждают его, либо просто привыкают к нему и тогда идея исчезает сама собой. Когда-то римляне боялись тех, кого называли варварами, но теперь они составляют основу моего войска, которое освободило их от тирана. Римляне боялись своих богов и задабривали их жертвоприношениями, но боги не сделали их жизнь легче. Жизнь человека очень коротка и он хочет прожить её не в страхе, а в любви. Христианство, как раз та общая идея, которая проповедует любовь к человеку, и к тому же, обещает бессмертие души. Мне кажется, что именно эта идея будет существовать века, а может быть и тысячелетия!

Константин опять улыбнулся и немного подумав, написал два письма, одно из них – ответ Диоклетиану, второе – претору Клавдию Валерию. Отправив письма, император зашёл в комнату своей жены. Фауста была занята примеркой нарядов к предстоящему свадебному торжеству. Две служанки, которые помогали ей при появлении Константина быстро вышли. Фауста, чмокнув его, продолжила примерять свои наряды. Константин сел на диван, смотрел на жену и размышлял о том можно ли ему считать Фаусту своим настоящим другом. Пожалуй, ей будут просто неинтересны все мои волнения по поводу государственного управления, но вот роль императрицы ей, по всей видимости, очень нравится, а для любви, она просто создана. Константин улыбнулся, глядя на стройное тело жены. Фауста заметила это и ещё больше обнажилась со словами:

– Что-то очень жарко стало!

– Ты не забыла, мы выезжаем завтра на рассвете, – произнёс Константин, подходя к жене.

Фауста уже давно выучила все повадки своего самца, поэтому для вида произнесла:

– Что, до вечера подождать не можешь?

– Не хочу, – прошептал Константин, целуя ей грудь.

– Но здесь даже нет кровати, – слабо сопротивлялась Фауста.

– А диван? – произнёс Константин, подхватывая жену на руки.

– Тебя то неделями не дождёшься, то набрасываешься как зверь, – шептала Фауста мужу на диване, но он от страсти уже ничего не слышал.

Претор Клавдий Валерий пришёл домой с удивлённо счастливым лицом. Лукреция накрывала стол для ужина, но увидев мужа, растерялась и спросила:

– Что случилось?

Клавдий молча подал ей свиток, устало сел за стол и через мгновение спросил:

– А где дети?

– Они уже спят, – ответила Лукреция и, дочитав письмо, села напротив, – что теперь будет?

– Пока не знаю, но император Константин не из тех, кому можно отказать, – произнёс Клавдий, взяв с тарелки кусок жареного мяса, – что-то я проголодался.

– Это Марк?

– Кто же ещё, – усмехнулся претор.

– Что ты намерен делать?

– Надо подумать, – уверенно сказал Клавдий.

Лукреция посмотрела на мужа и улыбнувшись произнесла:

– Милый, ты справишься, Марк ведь не просто так тебя предложил!

– Лукреция, ты даже не представляешь, как изменится наша жизнь!

– Ничего самого главного в нашей жизни не изменится, я, как и прежде, буду любить тебя, и растить наших детей, – произнесла Лукреция, подойдя к мужу, обняла его и прижалась своей щекой к его щеке.

– Я буду очень редко бывать дома, – отвечал жене Клавдий.

– Тогда надо использовать каждую минуту для любви, – улыбнулась Лукреция, – позволь мне напомнить, я всё ещё не беременна.

– Что-то я устал сегодня, – сладко сощурив глаза, улыбнулся муж.

– Пойдём, я дам тебе сил, – игриво улыбнулась Лукреция и за руку повела Клавдия в спальню.

Август Лициний сидел напротив императора Константина и внимательно слушал его. Для беседы они расположились в тени портика императорского дворца в Медиолане. Вчера, после пышной свадебной церемонии с его сводной сестрой Констанцией, они стали полноправными родственниками. Лициний, как Константин был родом с окраин Римской империи, под командованием у обоих были весьма боеспособные армии, у Константина галльские легионы, у Лициния иллирийские. Лициний прекрасно понимал, что если бы он, в своё время выступил на стороне Максенция, то вряд ли бы они сейчас беседовали с Константином. Хотя, Максенций был узурпатором и его судьба была предрешена, но всё, наверно было бы по-другому. Тем не менее, Лициний симпатизировал Константину, как весьма успешному командующему, ну и теперь, как родственнику. Сейчас Константин убеждал его подписать совместное заявление, касающееся христианской церкви, которое впоследствии станет эдиктом. Лициний очень внимательно прочитал этот документ, он ничего не имел против христианской религии, но самое главное – иллирийская церковь изначально была бедной и малочисленной, и соответственно размер компенсаций, который ему предстояло выплатить согласно эдикту, был невелик. Константину предстояло нести на своих плечах куда более тяжёлое бремя, именно об этом он у него и спросил:

– Константин, ты представляешь себе размер компенсаций, который тебе придётся выплатить церкви, если мы подпишем эдикт?

– Да, но другого выхода нет, – улыбнулся Константин. Он понял намёк Лициния, что нагрузка на его казну будет гораздо меньше, чем у Константина.

– Может быть, именно поэтому Диоклетиан и не приехал на свадьбу, боясь, что ты заставишь его поставить свою подпись, а значит, обяжешь выплачивать все компенсации христианской церкви? – спросил Лициний.

– Он более других из ныне здравствующих императоров повинен в этом, но согласно эдикту компенсации обязаны выплачивать только действующие августы, – зло ответил Константин.

– Ты злишься, что он не приехал или потому что тебе придётся платить гораздо больше чем мне?

Константин внимательно посмотрел на Лициния. Этот бестактный вопрос он был вынужден прощать лишь по одной причине – перед ним сидел весьма успешный командующий армией, его иллирийские легионы славились своими победами, и он был достаточно искусный политик и пока, он был нужен ему.

– По моему есть человек, который должен переживать по этому поводу больше, чем я, – произнёс Константин, глядя Лицинию прямо в глаза.

– Ты говоришь о Максимине Даза, – усмехнулся Лициний.

– Да, в Египте и Сирии пострадало гораздо больше церквей, чем здесь, поэтому и размеры его компенсаций будут соответствующие.

– Ты думаешь, что он с этим смирится!

– Он будет обязан, подчинится, – теперь усмехнулся Константин.

– Максимин такой же август, как и мы с тобой.

– Будем считать, что ему повезло меньше чем нам!

Лицинию понравился ответ Константина, значит, пока от него можно было не ожидать, каких-либо неприятностей. Он поставил свою подпись под эдиктом и его текст был отправлен Максимину Дазе.

Свадебные торжества ещё не закончились, когда Лициний получил известие о том, что август Максимин Даза неожиданно пересёк пролив и вторгся в его владения, осадив Византий. Лициний сразу засобирался в Иллирию к своим легионам. На прощание у него состоялся короткий разговор с Константином.

– Максимин избавил меня от долгой компании в Азии, он сам пришёл ко мне, чтобы умереть, – произнёс Лициний улыбаясь.

– Полагаю это и есть его ответ на наш эдикт, – ответил Константин.

– Иногда в жизни всё получается гораздо проще, чем мы думаем!

– А иногда, всё гораздо сложнее, – произнёс Константин, внимательно глядя на собеседника.

Во время проведения свадебных торжеств Константин обратил внимание, что его сводная сестра Анастасия очень часто была в обществе патриция Вассиана. На его вопрос об этом сестра ответила, что возможно выйдет замуж за этого мужчину. Константин чувствовал на себе ответственность за счастье своих близких родственников, поэтому был рад, что Анастасия нашла себе достойного мужа. Но вчера начальник тайной стражи доложил ему о том, что в этой свадьбе весьма заинтересован август Лициний, который состоит в тайной переписке с Вассианом. И сейчас, глядя в глаза Лицинию, он думал о том, насколько могут быть несчастны женщины, которые искренно любя, выходят замуж за политиков и тем самым ставят под удар своё собственное счастье, ведь эта любовь может быть всего лишь разменной картой в большой политической игре. Все дальнейшие события подтвердили размышления Константина.

– Константин, я прошу отправить мою жену в Никомедию сразу после того, как получишь сообщение о моей победе над Максимином Даза, – произнёс, улыбаясь Лициний.

– Конечно, конечно, я не сомневаюсь в твоей скорой победе, – улыбнулся в ответ Константин, – и тогда настанет благоприятное время для рождения твоего наследника!

Лициний не так понял намёк Константина, поэтому ответил, ничего не тая:

– Цезаря всегда можно просто назначить!

Собственно именно такого ответа и ожидал Константин. Лициний попал в расставленную логическую ловушку. Зная о том, что у Константина есть два своих сына, Лициний, тем не менее, проговорился о своём желании назначить цезаря. Теперь оставалось лишь выяснить, кого он хотел бы назначить своим цезарем. Хотя вопрос кого, кажется, был Лицинием уже решён. На этом императоры простились.

Сразу после отъезда Лициния Константин сел писать ответ Диоклетиану. В нём он в несколько гневной форме высказал своё мнение о том, что Диоклетиан поставил свою подпись под всеми эдиктами о гонении христиан, чем причинил боль и страдание многим людям во всех уголках империи. Но в отличие от Галерия, который покаялся хотя бы перед смертью, он не стал каяться за всё содеянное зло, находясь в добром здравии, чем видимо заслужит порицание потомков. Правда, в конце письма Константин всё же смягчил свой тон, пообещав всячески содействовать в возвращении к нему его семьи. Дело в том, что император Галерий в своё время женился на Валерии, дочери Диоклетиана. Когда Галерий умер, их младший сын Кандидиан был ещё ребёнком. Максимин Даза сделал предложение вдове Галерия. Однако это предложение не вызвало восторга у Валерии, и Максимин выслал её на границу Сирийской пустыни, чтобы она могла на досуге поразмыслить над тем, какие блага принесёт ей свадьба с Максимином. С ней отправилась и её мать, жена Диоклетиана. Все уговоры и просьбы Диоклетиана отпустить его жену, дочь и внука не принесли желаемого результата, вполне возможно, что тот факт, что Максимин держал их как заложников, помешал Диоклетиану поставить свою подпись под эдиктом.

Отправив письмо, Константин задумался об августе Максимине Даза, который был настолько типичной для своего времени личностью, что Константин в письме Диоклетиану ставил его в один ряд с покойным Максенцием даже созвучием имён. Первый эдикт Галерия о веротерпимости Максимин Даза не подписал, хотя казни христиан в своих провинциях всё же прекратил. Дело в том, что борьба религий в Азии носила гораздо более острый характер и принимала с обеих сторон более крайние формы, чем борьба в Европе. В богатой и развитой Азии старые языческие культы уже давно превратились в доходное предприятие. Служители культа эксплуатировали веру людей в духов, божества, колдовство и одновременно богатели, эксплуатируя низшие человеческие инстинкты, что выглядело ещё более гнусно, поскольку происходило под прикрытием религии. Христиане решили проблему морали радикально. Они предали проклятию любую религию, за исключением своей, собственной и поэтому за ними закрепилась репутация фанатиков.

Епископы, регулярно получавшие письма от своих единоверцев нарисовали Константину весьма живописный и очень любопытный портрет человека, полностью находившегося во власти своей собственной веры в знамения и предзнаменования, не способного даже есть или дышать, пока он не получит ответ высших сил, следует ему это делать или нет. Однако его религия не налагала на него никаких ограничений в смысле увлечения вином и женщинами. Он мог в пьяном виде подписывать указы и отменять их, протрезвев. Его пиры славились по всей провинции, гостями его обычно были продажные, купавшиеся в роскоши чиновники, которых он использовал и защищал. Что касается женщин, то здесь он вёл себя, как ему заблагорассудится. И никто, кроме христиан, не осмеливался критиковать его. Размышления Константина прервал приход Криспа.