Текст книги "Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас!"

Когда есть «Чем», есть «Кого», но нет «Где» – это называется комедия.

Когда есть «Чем», есть «Где», но нет «Кого» – это называется драма.

Когда есть «Кого», есть «Где», но нет «Чем», – это называется трагедия.

– Придется тебе сегодня читать трагедию, – еще раз вздохнул Святитель, – в тварной жизни минусов гораздо больше, чем плюсов. И один из самых печальных вот этот.

Он похлопал себя по месту, которое так тщательно поправляла Афродита у Ноя, храпящего во всю мощь молодых легких.

– Ну, что ж, – Ракиль даже засмеялась, явно показывая изумленному отшельнику, что хорошего в их нынешнем существовании тоже немало, – тогда доставай еще один мех…

Утро следующего дня показало, что больше истины было в словах Святителя. Все трое были зелеными, стонали в унисон и решительно воспротивились пустить в дом кого-нибудь, а тем более выйти наружу самим – под пристальные взгляды односельчан.

– Хотя, – протянул Аид, разглядывая опухшие физиономии собутыльников, – как раз такими и надо выходить – показать, как трудна и опасна битва с вселенским злом.

Он выглянул в окошко на улицу, где толпа не расходилась, несмотря на начавшийся мелкий дождик. И тут же предложил радикальное средство лечение:

Погода не просыхает…

Ну, и мы не будем!

Вечером на крыльцо, к собравшейся уже в полном составе деревне вышел мудрый и строгий, каким его привыкли видеть, Святитель. Он обвел застывших людей взглядом, полным скорби и готовности нести на своих плечах беды и терзания целого народа, и возвестил, протянув руки к первой звезде, появившейся на небосклоне:

– Увы, нет силы, способной уничтожить зло, что пустило корни в нашей земле, и наших душах. Ни вода, ни огонь не способны помочь нам! Зарытое глубоко в землю оно, – отшельник махнул рукой на отпрянувших обратно в дверь Ноя с Ракилью, что прятались за его широкой спиной, – прорастет еще более пышно. Порезанное на куски и утопленное в кормящем нас море (Афродита в доме чуть испуганно и возмущенно пискнула) зло вернется к нам рыбами и другими дарами…

Толпа потрясенно молчала. Стоящий впереди всех старейшина как-то сдулся; выглядел теперь стройнее и выше ростом. Но вонять от этого меньше не стал. Аид махнул теперь на него, словно отгоняя зловоние. Его голос, казалось, заполнил теперь не только деревню и души ее жителей; он загремел над окрестностями; быть может, достиг и звезды, которая поспешила спрятаться за облачком.

– Но путь к спасению есть! – пролился на головы слушателей бальзам, – мы построим корабль… большую лодку! И посадим в нее всех, кого коснулась тень зла. Их (он опять махнул, не оборачиваясь, на Ноя, высунувшегося наружу, как только прозвучало волшебное слово «корабль») и каждую тварь, на которую они покажут пальцем…

Корабль, неуклюжий, смешной, но очень вместительный, строили полгода. Для племени в целом это было ничто – миг в истории. А для Ноя, который носился по первой в мире верфи, и по окрестным деревням, где реквизировал все, что только мог, и прежде всего строительный материал, они растянулись на полтысячи лет. Он так и сказал, прощаясь с собравшимися соплеменниками, а главным образом с братом, который наотрез отказался покидать остров:

– Я чувствую себя так, словно прожил пятьсот лет, – и уже тише, только для Аида, – но с каждым взмахом весел буду сбрасывать не меньше, чем целое десятилетие. А уж когда мы поднимем на моем «Ковчеге» парус…

Первое на Земле парусное судно покинуло остров, унося в неведомое Посейдона с Афродитой, бережно поддерживающей внушительный живот; юных сверстников Ноя – Хама, Сима и Иафета; еще с десяток молодых отчаянных односельчан. Ну, еще и тех самых тварей – домашних животных – про которых говорил Святитель. Их, конечно же, благодаря предприимчивой Ракиль, было не пара, а гораздо больше, но об этом люди быстро забыли. Зато островитяне надолго запомнили, что в тот день, когда «вселенское зло» покинуло их дом, солнце скрылось за тучами, и пошел дождь, который все не кончался и не кончался. Он шел и в тот день, когда умер Святитель. Аид так и не вернулся в свою пещеру. Он поселился в доме, где полгода прожил с братом и племянницей, и где назначил в деревне нового старейшину – помоложе, и не такого вонючего. Даже научил его гнать самогон. А в качестве последнего дара, уже готовясь испустить последний вздох, наделил его удивительной фразой, которую новый деревенский вождь сделал девизом жизни; и своей, и многих соплеменников:

Не ждите, что кто-то сделает вас счастливыми. Бухайте сами!

Эпизод второй: Открытие Америки

Если у вас яйцо в утке, то это еще не значит, что вы Кощей бессмертный. Возможно, вы просто неудачно упали с больничной койки.

Христофор действительно упал с узкой койки – единственной на корабле, которая опиралась на пол каюты четырьмя ножками, а не была подвешена к потолку. Только что Колумбу, а точнее Посейдону в обличье известного морехода-авантюриста, снился сон – как он стащил у братца, у Зевса-громовержца, Книгу и лихорадочно листает ее, пытаясь впитать в себя как можно больше мудрости, именуемой анекдотами. Надо же было случиться, что чей-то пронзительный крик оборвал этот сон на том самом месте, когда властитель Мирового океана недоумевал – кто такой этот загадочный Кощей бессмертный, и почему его яйцо должно быть в утке?…

– Земля! – еще более громкий и радостный вопль заставил его сорваться с места (с пола), и с низкого старта рвануть наружу из крошечной каюты, пропахшей мужским потом и бесконечным неутоленным желанием (тоже мужским).

Утреннее море сегодня не штормило. Все вокруг было залито ярко-красным радостным светом от солнца, чей краешек только показался над горизонтом. А в противоположной от него стороне – чуть левее курса каракки – действительно чернела черточка суши, которую уже вполне можно было разглядеть с палубы. А из «вороньего гнезда», где впередсмотрящий приплясывал, не боясь вывалиться вниз – на ту самую палубу, или мимо нее – в соленые воды океана, конечно же, были уже видны все подробности. Одна из них – птицы, не морские чайки с альбатросами, которые появились уже пару дней назад, а какие-то материковые, с широкими и короткими крыльями, не позволяющими им летать далеко и долго, сейчас нарушали благостность торжественного утра своим кряканьем. А одна – пролетевшая ближе и ниже остальных, еще и белым, дурно пахнувшим комком дерьма, который шлепнулся на доски в опасной близости от голой ноги Христофора.

– Блин! – вспомнил он еще одно словечко, часто встречающееся в Книге, оглядев самого себя – полураздетого, заспанного и взлохмаченного, – какой торжественный момент в таком виде?!

Он огляделся теперь вокруг. Видок у моряков, его подчиненных, еще пару дней назад готовых вцепиться в глотку своего адмирала и начальника экспедиции, посланной их Величествами, королями Испании Фердинандом Арагонским и Изабеллой Кастильской на поиски короткого пути в Индию, был ничем не лучше, чем у него самого. Волшебное слово «Земля» сорвало с постелей («Подвесных!», – усмехнулся Христофор) всю команду «Санта-Марии». Колумб вернулся в каюту, чтобы привести себя в божеский вид, а заодно глотнуть из бутылки, специально припасенной для такого случая.

– Может, чаю?

– Я не пью чай.

– Тогда кофе?

– И кофе я не пью.

– Виски с колой?

– Я не пью колу…

Из озвученного списка Посейдон в своих бесчисленных скитаниях пробовал разве что чай. Все остальное он мог бы пожелать, будь у него сейчас в руках вместо запыленной бутылки сосуд из олимпийской трапезной.

– Ну,… или Грааль Геракла, Лешки Сизоворонкина, – помечтал Посейдон, глотнув еще раз и сморщившись от чуть подкисшего вина, – но это из области неосуществимой мечты, так же, как и обретение любимой женщины, точнее богини – Гестии – которую я безуспешно ищу вот уже столько лет, столетий и… жизней.

Он никогда не признавался себе, что именно эта жажда – увидеть еще раз, прижать к широкой груди, а потом и… В-общем, и сейчас, и раньше – в прежних ипостасях; таких разных, но неизменно связанных с морскими просторами – его гнала вперед, на поиски новых, неведомых земель именно любовь к единственной, потерянной на века, богине. Христофор и наряжался-то сейчас с такой элегантностью; брился и причесывался с особым тщанием, потому что эта надежда вспыхнула в груди с новой силой.

Моряки на палубе вытаращили глаза в изумлении, когда Колумб-Посейдон появился перед ними в обличье истинного морского владыки. А потом и сами они – по одному, крадясь вдоль бортов, исчезли в кубрике; с повеселевшими и задумчивыми лицами. А ведь совсем недавно, еще вчера, они кучковались с мрачными физиономиями – небритые и голодные, измученные долгим плаванием, отсутствием всяких перспектив, еды, а главное (так думал Христофор) – женщин. По крайней мере, сам он по этой причине очень страдал; думы о Гестии не были тому помехой. Вот такое извращенное понятие о любви и верности было у олимпийских богов.

– Мужики, как живете-можете?

– Живем хорошо, можем плохо…

– Так выходит плохо?

– Выходит хорошо, входит плохо.

– Тоже наряжаются, – догадался Колумб, – только вряд ли у них есть в заначке такой костюм.

Он бережным ласкающим жестом огладил – нет, не самого себя, а пышный адмиральский наряд. Теперь, с этого дня, он имел полное право называть себя так. Ведь земля – первая из таинственных и, несомненно, очень богатых будущих провинций королевства была перед ним. А значит, первый пункт его соглашения с испанскими королями, прежде всего с блистательной Изабеллой, был выполнен. А значит – теперь к нему надлежало обращаться не иначе, как Адмирал Моря-Океана. Это был, конечно, не так грозно и величественно, как прежнее Владыка морей и океанов Посейдона, но… к новому званию совсем скоро должен будет присоединиться еще один – вице-король всех вновь открытых земель.

– Как только первый талант золота попадет в казну королевства, – усмехнулся он, – ну, или дукат, если быть точным.

За спиной кто-то деликатно покашлял. Христофор резко повернулся на каблуках. Хуан де ла Коса – хозяин и капитан каракки «Санта-Мария» прежде никогда не был таким стеснительным. Он ходил по палубе, важный, коротконогий и толстопузый, переваливаясь с боку на бок, подчеркивая тем самым свой богатейший опыт хождения по морям, а главное – всем своим видом показывая, кто является на борту истинным хозяином. Теперь же…

– Дон Кристобаль…

– Дон адмирал! – сурово поправил его Колумб.

– Дон адмирал, – послушно повторил капитан, – какие будут приказы по высадке на берег. Пошлем вперед «Нинью»?

«Нинья» была самым малым судном в эскадре из трех кораблей; капитан Пинсон командовал там всего полутора десятками моряков. Всего же под рукой Колумба (теперь точно под его рукой – пусть только кто посмеет оспорить!) было ровно сто искателей удачи. И первый из них – сам Христофор Колумб. Он хищно усмехнулся, чуть нагнувшись к собеседнику, который был ниже него на полторы головы. Этот оскал словно говорил:

– Ты что, не сообразил еще, кто должен первым ступить на неведомую землю?!!

Впрочем, в характере Колумба-Посейдона авантюрный склад весьма успешно сочетался с осторожностью. Он едва не засмеялся – вспомнил, как в порыве отчаяния едва не предложил самого себя королеве Кастильской. Всего себя, безраздельно – за одну-единственную экспедицию на запад, к берегам богатой и таинственной Индии. В тот момент красивое и такое одухотворенное лицо Изабеллы было настолько близким ему, что он едва не воскликнул в волнении:

– Гестия, любовь моя, это ведь ты?!

Увы, в следующее мгновение он поймал взгляд, которым Изабелла Кастильская одарила своего мужа, Фердинанда Аргонского. Он вспомнил эту драматичную, уже вошедшую в легенды историю любви этих двух людей, о десяти детях, которых подарила католическая королева не менее благочестивому королю…

Чем отличаются женщины в возрасте 8, 18, 28, 38, 48 и 58 лет?

8 – укладываешь ее в постель и рассказываешь ей сказки.

18 – рассказываешь ей сказки, чтобы уложить ее в постель.

28 – чтобы уложить ее в постель, уже не надо рассказывать сказок.

38 – она рассказывает тебе сказки, чтобы уложить тебя в постель.

48 – сочиняешь ей сказки, чтобы не ложиться с ней в постель.

58 – не вылезаешь из постели целыми днями, чтобы не выслушивать, как она сочиняет тебе сказки.

Изабелле Кастильской, как и самому Христофору, кстати, было сорок два года. Вероятно, она еще «рассказывала сказки» Фердинанду, своему благоверному, который был на год моложе. Естественно, что Колумбу от нее никаких сказок ждать не приходилось. Он вздохнул, и сам приступил к сказкам – перевел разговор именно на благочестие.

– Моя королева, – припал он к ногам Изабеллы, – кроме всего прочего, новый путь из Испании в страны Востока позволит нам подобраться к благословенной Палестине с неожиданной для врагов христианства стороны. Возвращение Гроба Господня в лоно Церкви станет возможным и неизбежным.

За спиной иронично, а потом как-то задумчиво хмыкнул один из духовников королевы – Томас де Торквемада. С этим человеком Колумб-Посейдон старался не встречаться взглядом. Очень уж глаза у этого внешне совсем не злого человека были похожи на морозные очи младшего братца. Посейдон в первую встречу с Торквемадой даже хотел спросить, отбросив всякое почтение к духовному лицу:

– Ты ли это, Аид?!

Впрочем, он и тогда отличался благоразумием; по одному ему известным мелочам Посейдон убедился, что в окружении католических королей ни одного олимпийского бога нет; повздыхал немного в огорчении, а потом заполнился радостью – когда королева Изабелла дала величайшее позволение на организацию экспедиции.

И вот теперь можно было сказать – экспедиция удалась. Он не чувствовал пока в руках тяжести золота и драгоценных камней, не видел перед собой ни одного нового подданного испанской короны (ну, или рабов – как получится), а… а нет!

– Вон они – дикари. Пляшут; наверное, от радости.

– Вы так считаете, дон адмирал? – капитан рассмеялся уже уверенней.

Христофор присоединился к его смеху; но радовался он собственным мыслям. Впрочем, эти мысли тут же перетекли в другую плоскость, общую для всех моряков. «Санта-Мария», а за ней и другие два корабля, вошли в удобную бухту, и сейчас, освободившись от парусов, медленно накатывали по инерции к берегу, где уже собралась внушительная толпа дикарей. И среди них радовали взгляды – и самого Колумба, и всех остальных моряков – девичьи фигурки. Христофор, а прежде него Посейдон вынужден был признать, что на родине, в благословленной, и столь же благочестивой Испании, он вряд ли смог бы увидеть в одном месте столько стройных красавиц; красавиц, несмотря на какой-то необычный красноватый цвет кожи. Это было хорошо заметно, поскольку дикарки были одеты весьма своеобразно – сообразно местному, очень жаркому климату. Низы, сильнее всего будоражущие сейчас мысли возбужденных испанцев, были прикрыты какими-то тряпочками самых разных расцветок; верхи, совершенно обнаженные, аппетитно торчали вперед.

Теперь не только Христофор, но и любой другой моряк был бы счастлив первым оказаться на берегу. Даже тот матрос, что первым увидел землю, и до сих пор сидевший в своей бочке, ближе всех остальных к господу богу, явно готов был спрыгнуть вниз – прямо в объятия красавиц-аборигенок.

– Ой, девушка, вы такая красивая… почему же я с вами до сих пор не знаком?

– Ну-у-у… счастливый ты человек, значит…

– Ну, уж нет! – рассердился Колумб, а вместе с ним Посейдон, – этого права – не объятий, а права первым шагнуть на открытую землю, я никому не уступлю. А красавицы… их на всех хватит – только успевай знакомиться!

И действительно – уже из лодки, которую шестерка гребцов внешне весьма легко гнала к берегу (рядом сидело столько же вооруженных аркебузиров) Христофор сбился со счета, пытаясь в первую очередь пересчитать именно красоток. Потом, остановившись на четвертом десятке, он решил оценить грозный вид и угрозу, что несли лица представителей сильной половины краснокожего человечества. Никакой угрозы не было. Лица красноватого оттенка, зачем-то исчерканные какими-то волнистыми линиями белого цвета, лучились добродушием и ожиданием какого-то – нетерпеливо, по-детски – ожидаемого чуда. Они даже приплясывали, ожидая гостей. И Колумб тоже улыбался, совершенно не думая сейчас о том, какое беспросветное будущее ждет этих дикарей; причем не такое далекое будущее. Мужчин тоже было много. А еще – таких же обнаженных, и совсем не радующих его взгляд стариков и старух. Последние тоже не были отмечены скромностью; больше того – у некоторых не был прикрыт даже «низ». Как у глубокой старухи, шагнувшей к нему первой. Посейдон был заполнен сейчас эйфорией; не будь здесь сотен свидетелей, следящих за каждым его жестом, он бы сейчас рухнул на четвереньки, припал губами к белоснежному песку. Пока же он был вынужден довольствоваться сомнительным удовольствием лицезреть остановившуюся перед ним старуху. Ее лицо было чудовищно изборождено морщинами; груди, отвисшие едва ли не до пупка, были почти полностью скрыты гирляндой бус из каких-то ракушек. В трюмах «Санта-Марии» таких побрякушек, куда более мастерски выполненных, было несколько сундуков, и Христофор с сожалением подумал, что забыл захватить подарки, что…

Он заглянул в глаза старухи, и все мысли вылетели из головы, кроме одной – эта старейшая представительница краснокожего народа хранила какую-то тайну; великую и ужасную. А еще – имеющую прямое отношение к нему, Христофору Колумбу, а может быть, и к Посейдону. Потому что индианка (или как тут они себя называют?) открыла на удивление зубастый рот и обрушила на голову несчастного генуэзца вполне понятые им слова. Несчастного – потому что слова эти были на испанском языке, а значит – кто-то раньше его уже побывал здесь! А вместе с Христофором замер в изумлении Посейдон. Испанские слова сложились в анекдот, который он когда-то мельком видел в Книге.

Сидят старики, вспоминают молодость. Дед говорит:

– Когда я был молод, мне нравилась одна девушка – Галя Королева. Кто знает, где она, что с ней?…

– Ты что, старый, сдурел? Это же я!

Пораженный испанец машинально спросил:

– Тебя зовут Галя Королева?

Старуха так же изумлено посмотрела на него – словно это для нее, а не для Колумба испанский язык был родным – и медленно ответила, тщательно выговаривая каждое слово:

– Нет, я не Королева. Меня зовут Звездочкой, блистающей в предутренней ночи.

– Во, как! – изумился испанец, – можно я буду звать тебя просто Звездочкой? Это не будет с моей стороны слишком… интимно?

Старуха заперхала смехом; даже подмигнула правым глазом.

– Можно, – разрешила она, – именно так зовет меня Вождь, замораживающий взглядом. Остальных можешь не стесняться – на языке пришлых говорит только вождь, да четверо его Ор. Ну, и я, конечно.

– Оры! – вскричал теперь потрясенный Посейдон, – веди меня скорее к ним, и к вождю, который… что он там делает взглядом?

– Замораживает, – мелко захихикала индианка, поворачиваясь к нему спиной и задом, не прикрытым ничем.

– Он от бабушки ушел, он от дедушки ушел…

– Колобок?

– Нет – секс.

Колумб, словно завороженный, дернулся было вслед за ней, но спохватился – начальству не подобало исчезать, не оставив распоряжений на время своего отсутствия.

В офисе.

– Куда это все наше начальство пошло?

– Тихо ты, не спугни! Оно, кажется, прочло мои мысли…

– Капитан де Ла Коса, – скомандовал адмирал, – остаетесь за меня; старшим по офису. Налаживайте контакт с местными; тем более, что они (тут Колумб усмехнулся), кажется, не против.

– По офису?! – безмерно удивился капитан «Санта-Марии».

Но адмиралу было совсем не до его изумления; он бросился вслед за старушкой, шустро семенившей в сторону горы, нависшей над бухтой.

Аборигены, между тем, действительно что-то громко и восторженно завопили и бросились назад, к хижинам, откуда навстречу им уже тек встречный ручеек, потом река, и, наконец, целый поток туземцев, что несли гостям связки каких-то неведомых фруктов. Адмирал был сыт сейчас ожиданием встречи с кем-то из олимпийских богов; с Орами, по крайней мере – точно. А может… сердце Владыки вод сладко заныло:

– Может, там и Гестия ждет меня?!

Звездочка, меж тем, уже оторвалась от адмирала, и тому пришлось поднапрячься, перейти на бег, чтобы шустрая старушка не скрылась в зарослях. Учитывая, что про физподготовку пожилой Колумб в этом долгом плавании даже не вспоминал, рядом с аборигенкой, застывшей перед грозно темневшим входом в пещеру он остановился весьма запыхавшимся. Даже придержал осторожно Звездочку за обнаженное плечо, чтобы предстать перед неведомым Вождем, и Орами, которые могли быть обычными индианками – ведь бывают же в жизни еще более невероятные совпадения – предстать спокойным, даже величавым адмиралом, представителем великих католических королей.

Он огляделся вокруг; меж высокими скалами здесь располагалась чудесная долина, словно созданная для любви и неги. Незнакомые Христофору растения сейчас цвели так роскошно и дурманящее, что он вдруг уверился – чудо, которое он ожидал столетиями, явится ему именно здесь. И адмирал, наконец, шагнул вперед, в темный зев пещеры, встретившей его неожиданным холодом. Казалось – он из лета сразу шагнул в зиму, или в позднюю осень. Тело сразу бросило в дрожь, и Христофор сам не мог понять, от чего больше – от стужи вокруг, или нетерпения внутри.

Идти было недалеко. Три десятков шагов по коридору, в котором по обе стороны ответвлялись узкие проходы, и вот он стоит в большом зале, явно созданном природой. Руками человеческими были созданы лишь предметы, привнесенные сюда. Прежде всего огромный ковер, толстый и теплый даже на вид. Посейдону безумно хотелось сейчас присоединиться к компании, вольготно разлегшейся на этом покрывале. Могучего мужика, кутавшегося в меха, он одарил лишь мимолетным взглядом; оставил знакомство на потом. Сейчас он не мог оторваться от волнующей картины, заставившей его заполниться возбуждением, и еще больше – изумлением. Потому что четыре краснокожие красавицы (не обманула старуха!) разлеглись на ковре практически обнаженными. Прозрачные одеяния не скрывали их прелестей, как и то, что им ни капельки не было холодно. Больше того – они явно были разгорячены; хохотали, как безумные; в то время, как мужик (вождь, как догадался Христофор) хитро посмеивался.

– А вот еще один анекдот, – сказал он вдруг по-испански, заставив Колумба-Посейдона вздрогнуть.

Молодой юноша решил постичь мудрость и для этого стал отшельником. Он поселился в пещере высоко в горах, каждый день медитировал, и вот через сорок лет ему открылась истина. Звучала она так:

«Идиот, молодость дается, чтобы за бабами бегать, а не истину искать».

Девушки опять залились хохотом, а вождь подмигнул испанцу, а может, Звездочке, сопевшей за его спиной.

– Кого ты привела ко мне, старая? – проворчал он, заполнив пещеру гулом и новым ударом мороза.

Только теперь индианки зябко поежились, а Колумб, наконец, почувствовал, что от ковра тянет ощутимым теплом.

– Меня она привела сюда, – воскликнул он невольно, – меня, брат!

Он уже не сомневался, что перед ним вскочил на ноги Аид.

– Брат?! – недоверчиво вскричал он в ответ.

– Да, я Посейдон, и попробуй только сказать, что ты не был когда-то повелителем Царства мертвых.

Позади негромко охнула Звездочка, но испанец уже не обращал внимания ни на что – ведь ему навстречу шел, широко распахнув объятия, родной брат, Аид Кронид! А позади его коренастой фигуры, с которой соскользнули меха, радостно завизжали индианки. Теперь у Владыки вод не было никаких сомнений – это были Оры, все четыре. Посейдон видел их изумленные и восторженные лица, в то время, когда брат обнимал его так, что трещали ребра. Впрочем, Колумб тоже старался; так, что вождь первым отступил, а потом – явно не удовлетворенный тьмой в пещере, едва разгоняемой какими-то лучинами – потащил Посейдона наружу, к теплым лучам солнца, и к свету. Звездочка исчезла еще раньше. Понятливой оказалась старушка, и очень расторопной. Два брата еще не закончили рассматривать друг друга под слепящим солнцем, и забрасывать вопросами: «Откуда?», «Как?», «Когда?», а на поляне уже был накрыт пиршественный стол. Уж на что была богата на фрукты и овощи солнечная Испания, она не шла ни в какое сравнение с райскими плодами, которые несли сюда юноши и девушки, на этот раз не испорченные краской на лицах. Но Христофор не приглядывался к ним; он нетерпеливо ждал, когда из пещеры выйдут четыре прекрасные индианки, в облике которых здесь присутствовали божественные Оры.

Наконец Аид, насильно сунувший ему в руку сосуд с каким-то напитком, засмеялся:

– Что, отвык от того, как девушки часами прихорашиваются, чтобы пустить пыль в глаза понравившемуся парню?

– Это мне, то ли?! – поразился Христофор.

– Тебе-тебе, – подмигнул ему брат, – девочки давно скучают; наелись местной жизни до отвала. Этот рай на земле вот где стоит – и у них, и у меня.

Он стукнул по горлу ладонью, в которой была зажата какая-то коробочка. Этот жест в свое время привнес на Олимп Лешка Сизоворонкин. Так же, как и другой – Аид поднял на уровень глаз свой бокал и хитро улыбнулся, резко сведя его с тем, что уже дразнил своим содержимым Посейдона:

– Ну, за знакомство! Как, кстати, тебя теперь зовут?

– Христофор, – приосанился Посейдон, – Христофор Колумб, Адмирал Моря-Океана.

– Кто бы сомневался, дон адмирал, – расхохотался братец, после того, как опрокинул в горло одержимое своего бокала, кстати, где-то я твое имя слышал… наверное, в Книге?

– Помнишь? – Колумб тоже улыбнулся – и от приятного, чуть кислого вина, и от воспоминаний о прошлом, например, такое:

Человека можно убедить в чем угодно, если кормить его пореже.

Или поить – почаще…

– Поить почаще – это, пожалуйста. И голодом морить тут тебя никто не будет. И даже анекдот новый расскажут, с подъ… ковыркой, как любил говорить наш друг Алексей Сизоворонкин. Слушай:

Любовь – это когда ты и трезвая, и пьяная звонишь одному и тому же мужчине.

– Про любимые выражения Алексея я тебе сам могу рассказать, – Колумб допил, наконец, вино, и тут же с благодарностью принял новую порцию, – как и про любовь, кстати. Только почему про нее надо звонить? Да и какой настоятель пустит тебя с такими греховными мыслями к колоколу. Церковные колокола звонят лишь о благочестии, ну… или об очередном аутодафе, назначенном повелением Торквемады. Слышал про такого?

Аид, осушивший уже вторую чару вина, на мгновение задумался, и покачал головой: «Впервые слышу». А Христофор только теперь задал вопрос, мучивший его с первого шага, что он сделал на этой благословенной земле:

– А почему, кстати, испанский язык? Почему не русский, английский… да хоть арабский?

– Арабский знаю, – кивнул с довольной улыбкой Аид, – ох и повоевал я с ними в свое время; а потом и вместе с ними. Время было такое, братец.

– Такое время? И как звали тебя в том времени, когда испанский язык, судя по всему, был для тебя родным.

– Родным, – не стал отказываться повелитель Царства мертвых, – а звали меня тогда Родриго Диас де Вивар…

Он замолчал, уставившись в лицо брата, но оно не дрогнуло в узнавании. Тогда Вождь вздохнул, тем самым холодом, на которое указывало его новое имя, и поправился – назвал имя, по которому его знал когда-то весь просвещенный католический мир.

– Эль Сид Компеадор Кастильский – так чаще всего меня называли.

– Эль Сид! – ахнул Колумб, – тот самый Эль Сид с легендарным мечом Тисона, отнятым в честном поединке у мавританского короля Букара; с великой любовью к донье Химене. Да каждый испанец знает наизусть «Песню о моем Сиде»; о подвигах этого героя… О твоих подвигах?!!

– Ну, подвиги – это слишком громко сказано, – притворно потупил голову Аид, – сказал же – время было такое. Подвиги совершали многие; главное было попасть в песню. Как, говоришь, она называется?

– «Песнь о моем Сиде», – повторил Посейдон, – я тебе потом расскажу эту великую поэму…

– Интересно будет послушать, – неожиданно тонким голосом хихикнул Аид, – о чем там наврали потомки. Небось, и анекдоты про меня ходят?

– Так что насчет колокольного звона, – вернул разговор к менее щекотливой теме Колумб, – где это они звонят о любви?

– А вот здесь! – Аид победно сунул прямо под нос брату черную коробочку, и ткнул пальцем в одну из кнопок на ней.

– Да, милый, – коробочка через несколько мгновений отозвалась женским голосом, – мы уже идем.

– Кажется, это Ора Осени, – сообщил оторопевшему Христофору брат, – сколько жизней живу с ними, а никак не научусь их различать.

Перед глазами теперь уже совсем потрясенного мореплавателя поочередно пробежали ужасные картинки: доброжелательное внешне лицо Торквемады; колокольный звон на колокольне центрального собора Кастильи, собирающий толпы людей к костру: наконец, сам костер, пылающий так мощно, что сквозь него едва различимы фигуры двух людей, точнее верховных богов – Аида и Посейдона.

– Дьявол, – прошептал он, – сам дьявол ведет сейчас твоей рукой брат, и гореть тебе, и мне вместе с тобой, если эту коробочку увидит кто-то из агентов святой Инквизиции! А таких на моих кораблях немало.

– Дьявол, искуситель, – не стал отказываться Аид, – и имя ему Алексей Сизоворонкин.

Вождь, замораживающий взглядом (впрочем, сейчас в его глазах было больше тепла и доброй насмешки, направленных к брату), рассказал удивительную историю встречи с Лешкой-Гераклом; о его чудесных подарках – и самому Аиду, и каждой из четырех Ор – благодаря которым пятеро бывших олимпийцев уже которую жизнь подряд проводят вместе.

– Все просто, – закончил он, наконец, – встречаю свое совершеннолетие, и нахожу утром в своей руке подарок – вот это чудо, которое сам Лешка назвал мобильником. Потом четыре звонка – и вот уже я мчусь к Орам. Ну, или они спешат ко мне – вот как сейчас! Проголодались, наверное – во всех смыслах этого слова (он подмигнул брату):

Очень голодный – это когда в парах чужого перегара улавливаешь запах закуски…

Из пещеры действительно вышли одна за другой четыре богини времен года; Колумб, вовремя успевший сделать последний глоток из бокала, и потому не поперхнувшийся, открыл рот в восторженном изумлении. Они были поистине божественно прекрасны, так что кто-то его ртом помимо сознания прошептал:

– Не верю! Ну, не верю я, что ты предложил этих богинь Лешке, а он отказался! Врешь!

– Я сам был в шоке! – так же мелко, как прежде, захихикал Аид, – но у меня есть объяснение, извиняющее нашего любвеобильного полубога.

– Какое? – машинально спросил Посейдон, не отводя взгляда от Ор, не спешащих присоединиться к ним.

– Простое, и вполне извиняющее его – скорее всего, он попал в мою мастерскую из постели какой-нибудь красотки. И туда же спешил вернуться. Даже не дал насладиться картинкой, как ты тащишь в постель свою Гестию…