Текст книги "Ландыши растут не только на Земле. Свет далекой звезды: история четвертая"

А это грозное оружие было – причем у каждого противника. И обращались они с ним, – как тоже понял капитан – очень уверенно. Авархан уже готов был тронуть с места коня, что бы возглавить грозную лаву, которая одна могла смести врагов, не дать им еще раз взвести арбалеты, когда позади раздался встревоженный крик. Капитан оглянулся и сердце его свело холодной судорогой – он увидел, как далеко в степи поднимает пыль пара скакунов. Всадник был один, на передней лошади; и Авархан знал, как зовут человека, который не страшился выступить против целой полусотни.

– Ну что ж, – процедил он сквозь зубы, – теперь или мы, или вы!

Это он обратился за сотню шагов к арбалетчикам, неподвижно поджидавших врагов на конях. А еще – к тому самому старичку, который вопреки опасности вышел вперед и стоял сейчас, находясь в центре вогнутой линии, образованной всадниками. Авархан бросил коня вперед, не слыша за спиной грохота копыт. Почему-то воины не последовали за ним! Капитан еще больше поразился бы сейчас, если бы рискнул оглянуться. Никто из подчиненных, еще недавно готовых отдать жизнь за своего командира, даже не шевельнул поводьями. Простые мурганцы очевидно решили, что им не пробиться к океану через полконтинента. Что даже если им повезет здесь и сейчас – это только увеличит тот счет, который в конце концов предъявят им жители разоренных городов. Но самой главной причиной – и об этом Авархан даже не подумал – был его собственный рассказ о прошлых «подвигах» капитана. Вся армия знала, что он сумел обмануть преследователей, которых послали сразу несколько государей. Но какой ценой?! Оставив, бросив на произвол судьбы по частям весь свой отряд.

Теперь другой отряд безучастно наблюдал, как Авархан, которого они перестали считать командиром, скачет навстречу собственной смерти. Что он мог сделать против пятнадцати острых болтов, готовых вылететь ему навстречу, и острых сабель, пока еще не покинувших ножен? Разве что прихватить с собой в места, откуда нет возврата, старичка, который бесстрашно вышел навстречу всаднику.

Авархан даже не стал тянуться саблей в замахе. Тщедушную фигурку безрассудного старика конь должен был затоптать без вся кого вмешательства с его стороны. Вот тень скакуна от низкого уже солнца достигла ног старика, и тот вдруг… исчез из поля зрения капитана. А потом какая-то сила буквально смахнула его с коня. Опытный моряк не свернул шею; даже саблю не выпустил из рук, перекатываясь по жесткой траве в сторону. А старик как ни в чем не бывало стоял перед ним. И было в его спокойствии что-то ужасное настолько, что он моргнул. Именно в этот момент старик махнул ногой. Несмотря на холодные уже утренники он был в каком-то нелепом, но совсем не согревающем наряде, представлявшим из себя несколько тряпок желтого цвета, как-то хитро соединенных между собой. Эта одежда совершенно не мешала ему махать ногами. Открывший глаза капитан успел увидеть лишь, как голая пятка небрежно наткнулась на острое лезвие, и несокрушимый клинок из харалуга рассыпается на куски. А потом та же пятка, не опускаясь на землю, ткнула его в лоб, и в голове что-то взорвалось. Но маленький старичок не дал Авархану упасть на землю. Друга нога, уже острым носком впилась ему в межреберье, и уже здесь все заполнило острой, нестерпимой болью. А старик не остановился – он избивал капитана ногами, потом руками, и лишь благодаря этим ударам мурганец еще стоял на ногах. Точнее – передвигал ими, с каждым шагом приближаясь к шеренге всадников.

Капитан уже чувствовал затылком дыхание одной из лошадей, когда старик ненадолго остановился. Два врага стояли друг против друга – один крупный, успевший набрать прежний вес, едва стоящий сейчас на ногах и старик с глазами, в которых совсем не было ярости или злости. Была лишь смертельная тоска, которую он наконец выплеснул со словами: «За Зохру!», – и последним, смертельным и одновременно милосердным ударом. Милосердным, потому что с теми внутренними повреждениями, которые Авархан ощущал сейчас как единый нестерпимый источник боли, люди долго не живут. Удар маленького, но по крепости не уступавшего стали кулака, бросил мурганца под ноги шарахнувшегося в сторону скакуна. На землю Авархан упал уже мертвым.

А старик – это был мастер Дамир – поднял голову, чтобы встретиться грустными глазами с таким же печальным взглядом охотника.

– Оружие! – повелительно – так, как в подлунном мире мог повелевать лишь Свет – прозвучала команда, и так не покинувшие ножен клинки полетели на землю.

Но еще раньше там оказался охотник, прижавший к своей груди Дамира.

– Нет ее, Свет, – пустил слезу, которую никто не увидел, старый мастер, – нет больше моей Зохры, и никогда не будет.

– Зато есть ее внучка, – прозвенел вдруг в наступившей тишине девичий голос, живо напомнивший охотнику первую встречу с племенем парсов, – ты думаешь меня освобождать, или нет, Свет?!

Охотник невольно улыбнулся, отстраняя от себя мастера. И интонация, и сам голос был удивительно похож на тот, которым подгоняла когда-то своих ленивых подданных Халида. Уже широко улыбаясь, он – что бы поддразнить немного дерзкую девчонку – перерезал сначала ремни, туго стягивающие за спиной запястья Нажудина, а потом освободил и Замиру. И чуть не упал, когда она прямо с коня прыгнула в его объятия, перехватив ему дыхание жарким поцелуем.

– И ведь не скажешь, – успел подумать охотник, тоже сводя за ее спиной кольцо рук, – что это первый поцелуй в ее жизни!

А потом раздался громкий хохот, которым приветствовали охотника Багун с Фарадом, и их товарищи. Бывшие рагистанские стражники, а теперь – по прихоти судьбы – односельчане Света, так приветствовали охотника. Замира тут же отпрянула от него, сверкнув темными глазами, и бросилась теперь к Дамиру. Вся последующая суматоха – с пленными, с капитаном Аварханом, которого зарыли в степи, как животное, предварительно лишив из-за пазухи двух тугих кошелей с золотом – Свет как-то не отложил в своей памяти. Он первым направил наконец Орлика в тесную расщелину. С каждым шагом охотник наполнялся грустью, подобной той, что плеснула в него из глаз мастера Дамира.

Ночевать пришлось тут же, в холодном ущелье. Свет долго не мог заснуть, но потом все же задремал, уже без всякого удивления почувствовав рядом жаркое тело Замиры. Несмотря на жар, парсиянка дрожала, но ласковые, и такие безвинные сейчас поглаживания ладони охотника заставили ее очень быстро успокоиться, а потом мерно засопеть. Проснулась девушка одна, заботливо укрытая сразу двумя плащами. Так что сейчас никто не засмеялся. Впрочем, всем было не до смеха. Багун с Фарадом ломали голову – что им делать с пятью десятками пленников. И хотя Свет уверил друзей, что никаких хлопот с бывшими врагами не будет, пожилой дуган все-таки подозрительно поглядывал на откос, где устроились мурганцы. К тому же эту полусотню, как и собственных стражников, надо было кормить, а припасов взяли только из расчета на своих. Поэтому у поворота в сторону долины, много десятилетий бывшей убежищем провидицы, Свет простился с односельчанами. Он пообещал навестить их, ответив на вопрос Багуна: «Когда?», – удивительной фразой, которую принес из другого мира:

– Как только, так сразу!

От этого поворота все молчали. Лишь кони негромко фырчали в ожидании сочной травы, которую им обещал Нажудин. Дамир тоже был здесь; он ехал на лошади, ничем не напоминая того грозного бойца, который вчера голыми руками одолел капитана Авархана. На смирном коне сейчас сидел глубокий старик. В его глазах Свет уже не видел той грусти, которая поразила его вчера. Он ничего не читал в них – словно мастер ушел в себя, отгородился от подлунного мира своим горем. Прежде он немного оживал, когда слышал звонкий голос Замиры. Но сейчас девушка тоже молчала. Так же молча караван въехал в долину. Она была неестественно живой и красочной – словно хозяйка и не уходила никуда. У охотника защемила сердце; ему показалось, что вот сейчас тетушка Зохра выйдет из домика с блюдом, полным пирожков…

Нажудин, обогнавший остальных, повернул коня сразу туда, где, как оказалось, яма прямоугольной формы опять была полна земляным маслом. А вот к ней первым подошел Дамир. Он спрыгнул с коня, на мгновение вернув себе упругость молодого тела, а потом все-таки зашаркал ногами, словно страшась подойти к месту, где нашла последнее упокоение его первая и единственная любовь. Там он и просидел до вечера, не отреагировав никак даже на божественный запах пирожков, которые – как раньше полагал Свет – могла так печь только две его тетушки – Зохра, и Любаша…

Неизвестно, где раздобыла Замира все для любимого охотником лакомства, главного – того, что так жаждал найти тут Свет, ни он, ни парсиянка, ни подключившийся к поискам Нажудин не нашли. Свет громко нахваливал пироги, а сам грустно прикидывал, как же ему теперь обойтись без тех прядей – волос Весны и шерсти Волка – на которых он так рассчитывал. Между тем Нажудин первым закончил поздний обед и пошел к неподвижно замершему в позе умиротворения мастеру. Его громкий возглас заставил вскочить на ноги охотника, а потом и парсиянку.

Старому мастеру Дамиру не нужны были уже ни пирожки, ничто другое в подлунном мире. Потому что он уже соединился с Зохрой – не только душой, но и телом. Ни Свет, ни парсы, не знали – какими были обычаи того народа, где не нашел себе места молодой Дамир. Зато они прекрасно понимали, что он – даже сейчас – стремится воссоединиться с провидицей. И Свет решил не откладывать этого, последнего, свидания. Они с Нажудином бережно подхватили почти невесомое тело мастера и опустили его в природную ванну так, что тщедушный Дамир оказался в земляном масле по шею. Свет не смог долго смотреть на эту картину; он не стал ждать, когда старый парс (будто самый молодой тут?!) сбегает за огнивом.

Он направил палец на край ямы, и с невольной гримасой произнес несколько слов, прозвучавших в темнеющем воздухе подобно карканью. В горючую жидкость полетела огненная стрела, и она тут же занялась жарким высоким пламенем. Головы Дамира теперь практически не было видно, и Свет не смог бы сказать даже себе – показалось ему, или нет, что старый мастер в последний раз благодарно кивнул ему.

Когда легкая нефть – это слово на русском охотник произнес про себя – полностью прогорела, в яме не было ничего; даже щепотки праха. Охотник невольно покачал головой; тут явно не обошлось без высших сил. А Нажудин пробормотал:

– Завтра же засыплю яму землей и посажу тут цветы.

– Ага, – язвительно добавила его племянница, – а потом выдолбишь новую яму.

– Зачем? – воскликнул Нажудин, – мы сразу же отправимся отсюда.

– Куда?! – практически одновременно воскликнули Свет с Замирой.

– Искать племя, – сурово поглядел на племянницу старый парс, – а то ты скоро и язык парсийский забудешь.

– Правильно, – покладисто согласилась Замира, первой кланяясь пожарищу и поворачиваясь в сторону домика, – вот ты и найдешь! А потом приведешь племя сюда, к своей Предводительнице!

– К тебе что ли? – хмыкнул парс, догоняя ее и шлепая по тугому заду, – что-то я тут никакой Предводительницы не вижу.

– Пока не видишь! – хитро сверкнула в сторону мужчин обернувшаяся парсиянка, – пока…

И Нажудин громко захохотал, словно забыв, что только несколько минут назад сам совершал похоронный обряд.

– Вот в этом вы все, парсы, – невольно улыбнулся Свет, догоняя Нажудина, – не можете ни грустить долго, ни радоваться тихо.

Что-то он начал подозревать; что-то, что никак не мог вспомнить в поэмах Фардоса о Предводительницах. Нажудин не дал ему вспомнить, громко заявив:

– Даже если ты Предводительница, почему здесь? Почему не в вольных степях, где наш народ может брести туда, куда его толкает в спину ветер?

– Потому что я еще и прорицательница, – грустно призналась Замира, – это мне сама тетушка сказала. Пока она была жива, дара моего никто не мог видеть. А теперь здесь хозяйка – я!

Она с вызовом глянула на Света, который опять принялся перелистывать в памяти большое наследие парсийского поэта. Наконец он нашел. Всего две строчки, но какие!

– И стать тебе главой народа своего

На ложе величайшего его героя…

Что-то отразилось в лице охотника, потому что Нажудин иронично и, как показалось Свету, одобрительно хмыкнул. А Свет заторопился в дом, чтобы еще раз убедиться, что никаких следов Весны и Волка там не осталось. Потом настало время ужина, такого же вкусного, напомнившего охотнику далекие годы, когда он прибегал босоногим мальчишкой домой с улицы и наслаждался стряпней тетки Любаши. Старый парс рядом тоже шумно хвалил кулинарные таланты Замиры.

– Жаль только, – вздохнул он, – недолго осталось тебе радовать нас, Замира…

Девушка никак не отреагировала, лишь едва заметно кивнула. А Свет решил, что его сегодня уже ничем не смогут удивить, и спросил:

– Почему? Ведь тебе нравится это дело, – повернулся он к парсиянке.

– Нравится, – согласилась Замира, – только Предводительнице не пристало возиться с горшками да кастрюлями.

– И что, – в притворном испуге всплеснул руками охотник, – теперь нас будет кормить Нажудин?

Все дружно рассмеялись, прогоняя ту напряженность, которая незримой дымкой окружала стол и людей, сидящих за ним. Нажудин еще раз поблагодарил повариху и заспешил на улицу, к баньке, которая уже готова была принять уставших, пропитанных потом и грязью от долгого путешествия обитателей волшебной долины. Эту баню, конечно, никак нельзя было сравнить с русской; той, где он парился с названным братом Сашкой и его друзьями. Хотя бы по той причине, что колотить друг другом вениками здесь не было принято.

– Ну и что? – весело подумал Свет, засунув голову в маленькую каморку, жару в которой было ничуть не меньше, чем в земной парилке, – значит, будет новая традиция. Должен же я был привезти сюда что-то с Земли!

И охотник прикрыл дверь, не давая чуть дымному пару вырываться наружу, и поспешил к зарослям, чтобы уже через нисколько минут вернуться – уже с вениками из березовых веток. А в бане, где не было никакого полка, и где уже потел, соскребая с себя пот Нажудин, он заставил старого парса лечь на чисто выскобленную деревянную скамью. Парс не успел в блаженстве вытянуться, как на его спину обрушился град ударов замоченными в крутом кипятке веников – сначала совсем слабых, ласкающих, а потом столь сильных, что Нажудин не выдержал, и закричал. Закричал в восторге, потому что с каждым взмахом охотника из натруженного, измученного долгой скачкой и ожиданием смерти тела исходила усталость. А вместо нее вливалась ни с чем несравнимая легкость. Парс чувствовал – вот еще немного, и он взлетит вместе с жаркими облаками пара, которые гонял вениками к потолку Свет.

Но сладкая экзекуция вдруг закончилась, и охотник скомандовал:

– Поворачивайся!

Старик соскочил со скамьи шустрее иных молодых, и лег на скамью уже спиной, ничем не прикрывая своего стыда и, как оказалось, совсем ничего не опасаясь.

– Бей, – попросил, или велел он, свесив руки почти до пола, – не жалей. Мне уже все равно. Это тебе нужно беречь на сегодняшнюю ночь…

Дверь едва скрипнула, и старик тут же подскочил, прикрывая срам. Охотник захохотал, не сразу ответив на вопрос девушки.

– Ты чего кричишь, дядя. Тебя тут бьют, что ли?

Нажудин ответил быстрее охотника:

– Бьют, дочка, еще как бьют. Погоди, я скоро выйду, и тебя побьют!

За дверь словно колокольчик зазвенел – так задорно рассмеялась парсиянка. А старый парс захохотал внутри так, что едва не скатился на пол. Ну и Свет, уже не возражавший, чтобы события несли его сегодня, словно на речная волна лодку, подхватил этот смех.

Нажудин неумело, но очень усердно отхлестал охотниками вениками, смыл с себя остатки пота и исчез. Он еще немного погремел в предбаннике, забрасывая в жадную топку сухие дрова, а потом наступила пауза – вполне достаточная, чтобы он тоже успел ополоснуться…

От тела девушки, несмотря на недели, что она провела в плену, пахло посему-то горькими травами и свежеоткачанным медом. Казалось – закрой глаза, и окажешься в жаркий день на горном пастбище, покрытом миллионами цветов. После теплого дождя, конечно, потому что воздух в бане был насыщен влагой настолько, что она не успевала оседать крупными каплями на более холодных стенах.

– Но разве можно закрывать глаза, когда перед тобой стоит… лежит такое чудо?

Замира – в первые минуты само целомудрие – действительно впитала в себя первое, самое желанное тепло и легла на скамью, прикрыв глаза. Она чуть шевельнула рукой, словно приказывая:

– Давай, начинай!

Охотник чуть не засмеялся, с вопросом: «С чего начинать-то?». Однако вовремя спохватился – лицо у девушки сейчас было настолько торжественным, что портить его неуместным смехом, да даже греховными мыслями, было совсем неуместно. И он поднял свежие веники. Погнал теплую волну жара вдоль спины Замиры, потом едва коснулся самым краешком, только несколькими листочками, того места, к которому ему хотелось прильнуть губами. С губ парсиянки, сейчас лежавшей на скамье лицом вниз, сорвался чуть слышний стон. А Свет постарался как можно лучше вспомнить уроки опытного банщика, русского лесника Николаича…

К концу сладкой «экзекуции» девушка стонала в полный голос. Свет рухнул рядом со скамьей на колени. Веников в руках уже не было. Его ладони, которые могли ломать железо и дробить камни, были сейчас удивительно нежными. Охотник провел пальцами от шеи до того места, от которого начинались стройные ножки; чуть задержался, и повел уже двумя ладонями дальше, до крошечных пальчиков. А потом его руки уже сами делали то, что следовало. Но рук не хватало, и к двум восхитительным персикам прильнули его губы. Замира теперь уже закричала. Она развернулась немыслимым образом и скользнула в объятия Света.

Не было сейчас в подлунном мире перины мягче этих мокрых досок; и не придумали еще в этом, и во всех других мирах слов, которые обжигали и заставляли замирать сердце охотника, как те, что шептала сейчас юная парсиянка. И охотник краем сознания – еще не провалившись до конца в бушующий океан страсти – успел подумать, что именно так может появиться на свет настоящая Предводительница…

Глава 7. Уроки демократии

Би Рослан разрывался между государственными делами, которых оказалось на удивление много и той прямоугольной коробочкой, что оставил ему посланец далекого мира. Человеком он был осторожным, поэтом секрета компа никому не раскрывал. А сам до поздней ночи погружался в удивительный мир знаний. Он чувствовал… Нет! – он знал, что эта коробочка может перевернуть весь подлунный мир. Сделать его много лучше, или… много страшнее. Потому хитрые устройства, чертежами которых пестрели многие страницы удивительного прибора, физические законы, которые позволяли людям не только мчаться быстрее ветра, но даже летать выше птиц, он оставил на потом. Лишь иногда он рассматривал эти картинки как иллюстрации к волшебным сказкам. Его, как историка, больше интересовало общественное устройство, то лучшее, что придумали люди иного мира в отношениях друг с другом.

И его немного занесло, когда он наткнулся на слово «демократия». Он увидел – в рекламных роликах – насколько эта демократия делает мир чище и свободнее, а людей счастливее. О том, что эту свободу и счастье нужно выстрадать, он смутно догадывался. Но отмахнулся от этого. Решил, что сможет принести и свободу, и счастье одной лишь силой своей абсолютной власти. Как-то он забыл, что власть эта, по сути, была не его; что вручили ее Би Рослану на время.

Первым – и единственным, что поддержало абсолютное большинство жителей Шахрихана, было упразднение тайной стражи. Кроме самих стражников, естественно. Их попросту выбросили на улицу – и откровенных садистов, и людей, честно делающих свое дело. Да, таких в тайной страже тоже хватало. Бывшие стражники стали первым отрядом, недовольным новой властью. Они на удивление быстро организовались. Нашелся и вождь – Болтывой. Этот человек был прежде невидимой тенью при грозном начальнике – Журивое. Потом начальник стал шахиншахом, а Болтывой так и остался тенью. Очень опасной и очень нужной тенью. Увы – новому правителю Рагистана он не был нужен.

Болтывой был уже в том возрасте, когда пора было подводить жизненные итоги. Он и попробовал сделать это, оказавшись не у дел. И понял – ему нечего будет предъявить небу, покидая подлунный мир. Семьи у него не было; богатства нажить не стремился… Он просто работал – дни и ночи, пока в один прекрасный день не оказался в маленьком домике, который ему даже не принадлежал. Без работы, без денег и без будущего. Зато с огромным опытом тайной службы.

Через три дня в его окошко постучались. Болтывой по привычке выглянул в потайное отверстие, которое соорудил собственными руками. Он увидел в тени под окошком две фигуры, кутавшиеся в длинные темные плащи. Терять бывшему стражнику было нечего. Он даже усмехнулся, отпирая дверь:

– Кого бояться-то – тайной стражи теперь нет!

Это было загадкой для него. Распустив карательную службу, новый правитель не создал ничего ей в замену. Да – оставалась дворцовая стража, пограничная. Была армия; небольшая, но опытная. Были командиры, присягнувшие новой власти и готовые встать против внешнего врага.

– А против внутреннего? – Болтывой не однажды задавал такой вопрос правителю, ведя эти дни беседы с ним – естественно в собственном воображении.

И не получал ответа. На улицу он все почти не выходил, питаясь скудными запасами. Так что у ночных гостей, которых пустил в дом без всякой боязни, надеялся разжиться и последними новостями. Новостей было много. И прежде всего – сами гости. Болтывой знал обоих. Он вообще очень многих в Шахрихане знал. А этих двоих, таких непохожих и внешне, и манерой поведения, знать был просто обязан.

Старшим по возрасту, и по тому положению, что прежде занимал в государстве, был Шухрат, один из высших сановников двора. Длинный, худой как палка, он и сейчас – в полутьме, едва созданной единственным светильником – старался держать подбородок высоко задранным, а губы плотно сжатыми. Так этот дальний родич шахиншаха Нусрата выражал свое отношение к окружающему миру. Еще он – и это Болтывой тоже знал – прятал где-то в загородном подворье наследника обоих рагистанских правителей. Тут бывший прежде тенью, ставший никем, усмехнулся. Он знал и тайну рождения наследника, которому недавно исполнилось десять зим.

Второй был ростом едва по грудь подельнику, если можно было так назвать высокородного сановника.

– А почему нет, – подумал Болтывой, бросая быстрый взгляд на круглую фигуру второго гостя, – разве не общее дело привело их сюда?

Би Самир тоже был личностью неординарной и весьма известной в городе. Его считали самым богатым купцом Рагистана, и бывший стражник был согласен с этим утверждением. Только богатства эти сильно растаяли за время небывалого катаклизма. Теперь Би Самир, человек с круглой честной физиономией, с которой никогда не сходил румянец, и душой хитрого пройдохи, какого еще не видел подлунный мир, конечно же очень желал вернуть свои богатства. А лучше – многократно преумножить. Вот этого Болтывой никогда не мог понять. Зачем копить золото, которое не сможешь проесть, пропить; попросту прокутить с продажными девками и не менее продажными собутыльниками – просто потому что его невообразимо много. И еще дрожать и чахнуть над своей казной в ожидании того мгновенья, когда в дверь постучат – да хотя бы тот же Болтывой.

Но сейчас Би Самир чахнувшим никак не выглядел, и именно он постучал в окно Болтывоя, а не наоборот. Его глаза в свете лампы блестели неестественно ярко, почти лихорадочно, когда он умащивал свой толстый зад на табурете у стола. Шухрат на второй табурет, что учтиво подвинул ему хозяин, даже не посмотрел. Он глянул лишь на своего «подельника», словно доверяя ему начать разговор. А разговор, как уже понял Болтывой, предстоял о новой власти, о переменах, которую она несла, и о том, что предстоит сделать истинным патриотам Рагистана, чтобы власть в государстве стала настоящей, сильной. Чтобы у руля стояли опытные мужи, а не историки, знающие жизнь из книг и летописей. Однако Болтывой подозревал, более того – был уверен – что высокие слова, которые начал говорить толстяк, тяжело отдуваясь на стуле, и тут же подхватил аристократ, не более, чем ширма для истинных целей заговорщиков.

– Ну и что? – думал Болтывой, почти не вслушиваясь в цветистые фразы Би Самира, – что тебя больше интересует твоя мошна, а этого напыщенного индюка – трон. Ни на что иное – вроде моего табурета – он и смотреть не хочет, не то что садиться. Главное не это. Главное – они приведут меня обратно в Дом тайной стражи; дадут заняться настоящим делом, а не этим…

Бывший стражник с отвращением посмотрел в угол, где на другой, меньший размерами стол, он успел перенести остатки скромного ужина.

К утру и план заговора, и распределение ролей в нем были готовы. Болтывою, естественно, досталась слежка за двором и подкуп нужных людей в нем. Денег – и на подкуп, и на многое другое хватало. Би Самар оказался весьма щедрым человеком – когда это было нужно. Когда вложения должны были принести неплохой барыш. Здесь доход ожидался просто невероятный.

Шухрат, на деньги из того же источника, собирал, а скорее покупал единомышленников. Последних сначала было немного – все помнили о истинном хозяине Рагистана, и о его обещании вернуться. Но человек, которого оставили править от его имени, сам подтолкнул знать, а потом и воинскую верхушку к заговорщикам. Он – вот глупец! – провозгласил совсем скорое равноправие. Во всем! Хотя каждый здравомыслящий человек понимал – Небо создает людей разными. Ходили даже слухи, что он собирался приравнять рабов к свободным горожанам. Предварительно дав им вольную. В кружке, который теперь часто собирался в скромном домике Болтывоя, эта весть поначалу вызвала громкий смех и язвительные шутки. А потом заставила задуматься. Армия невольников, которая целыми днями скребла, чистила, готовила… и много еще чего делала, была фактором, который заговорщики никак не учитывали. Освободи их правитель…

– Будет смута, – в отличие от остальных Би Самир сразу понял, что тут можно поймать удачу; он сейчас довольно потирал ладони, – и в ней занять дворец, а потом весь город не составит никакого труда.

– Не составит, – кивнул Болтывой, – если не учитывать стражу. Стражники стоят за Би Рослана; все как один. И невольников у простых воинов нет – им бунтовать незачем.

Это было самой большой головной болью заговорщиков. Стражу подкупить так и не удалось. И тут Небо словно услышала мольбы Шухрата и Би Самира. Болтывой никого ни о чем не просил – его устраивала и такая, полная опасностей и неожиданностей жизнь. Но и он вздохнул с облегчением, когда по столице пронесся слух о неведомом враге; о войне; о войске, которое собирают соседи. Странным было это ликование – к границам государства подступил враг, уже разоривший на своем пути множество городов и деревень, а эти люди, бившие себя в грудь при словах «Родной Рагистан», радовались как дети. Видимо они считали, что с урожденным владыкой, который вел свои войска от берегов Великого океана, договориться будет легче, чем со своим таким странным правителем. Утром тысяча стражников – практически все, кто был свободен от караулов и охраны дворца – покинули город. И той же ночью задние ворота дворца бесшумно распахнулись, впуская внутрь полтора десятка фигур. Заговорщики были одеты в черное; они держали в руках тускло поблескивающие клинки.

Впереди шел, пугливо оглядываясь, придворный. Он читал себя дальним родственником Шухрата, и надеялся получить во дворце высокий пост – у самого трона. Сам Шухрат пока еще не решил, будет ли приближать к себе столь ничтожную личность. Но об этом, естественно, пока не говорил. Прислужник, к удивлению, повернул совсем не в тот коридор, что вел в опочивальню, точнее целый комплекс богато украшенных комнат, в которых отдыхали от праведных трудов все последние шахиншахи.

– Постой, соба.., – прошипел Шухрат, хватая за плечо прислужника, – куда ты нас ведешь? Спальные покои совсем в другой стороне.

– Это так, – едва не вскрикнул придворный, – только нынешний правитель спит рядом с нами. Говорит, что не может спать на кровати размерами с половину футбольного поля.

– Футбольного! – чуть не плюнул на мягкий ковер человек, мысленно уже примеривший корону шахиншахов, – завтра же верну ристалищу его истинное предназначение. Арена давно забыла, что такое кровь!

Из тьмы бокового коридора выступил зевающий стражник. Он не успел отреагировать на эти темные фигуры, на слова Шухрата, которые тот произнес слишком громко. Кровь, которую знатный заговорщик обещал арене, пролилась на толстый ковер…

Би Рослан спал совсем немного. Ему хватало четырех часов, чтобы отдохнуть, и с раннего утра опять окунаться в водоворот проблем, которых кажется с каждым днем становилось все больше. Что интересно – всему этому он мог дать теперь научное название, Даже разложить по полочкам – при помощи волшебного ящичка, который он уже привычно называл компом. Но все равно – начинался новый день, и дел оказывалось еще больше. Почтенный историк уже и не рад был, что согласился взвалить на свои плечи такую ответственность. Одна страсть теперь сжигала его – поскорее закончить бесконечные дела, и опять прильнуть к маленькому волшебному экрану.

Вот и теперь он завистливо вздохнул, перечитывая в который раз историю древнего мира Земли. Би Рослан чувствовал – еще немного, и он нащупает ту нить, что связывала два обитаемых мира. А еще он вспомнил недавнее путешествие по землям, которые вручил ему для правления Свет. О том, как на самой границе Рагистана он гостил у Анатолия, у землянина. И видел там зримое подтверждение такой нити – даже восемь ниточек, воплощенных в детях землянина и трех соотечественницах старого историка. Он еще раз улыбнулся, и тут же нахмурил лоб, прогоняя улыбку. За дверью вдруг послышался какой-то шум, лязг металла и короткий вскрик.

Вскакивая на ноги, Би Рослан машинально нажал на кнопку, выключая комп, и взял его в руки, шагнув в сторону двери. Этот шаг был единственным. В распахнувшиеся от сильного удара двери ворвалось сразу несколько человек. Первый же из них – высокий, с хищным выражением лица, которое правитель успел рассмотреть в слабом пламени светильника – одним ударом смахнул Би Рослана на пол, на ковер и застыл словно хищник над добычей. Он медленно воздел к высокому потолку саблю, и историк закрыл глаза, прижав к груди комп. По иронии судьбы он вцепился в этот крошечный кусок пластика из чужого мира, словно именно он воплощал сейчас все, с чем Би Рослан сейчас прощался навсегда.