Текст книги "Серая Мышка. Второй том о приключениях подполковника Натальи Крупиной"

Глава 44. Конец октября 2000 года. Майами
Наталья Крупина и сильные мира сего

За столом сидело семь человек. Если бы кто задумал, а главное, смог подсчитать их общий капитал – все, чем владели эти такие разные люди в практически всех частях света – он бы немало озадачился. Потому что после всех подсчетов выходило – у остальных семи с лишком миллиардов человек, что составляли на эту минуту человечество, денег и других материальных ценностей было меньше, чем у этой семерки. И этот разрыв продолжал увеличиваться – до сегодняшнего дня.

– Хотя, – чуть потянулся Билли (так его здесь называли), – что значит для нас пятьдесят миллиардов долларов? За день вернем, если не раньше. Дело не в деньгах, дело в принципе. Я перестану уважать себя, если соглашусь сейчас на этот шантаж.

– Я тоже, – откликнулся рядом Джонни, то ли услышавший, то ли угадавший последние слова Билли, – кстати, этот шантаж сами японцы называют сокайя, что для нас – тех, кого шантажируют – означает «страх позора».

– Я такого страха не боюсь, – это проворчал Соломон, самый старший здесь, – а вот то, что этим мудрилам понравится, и они начнут доить корову, пока она не сдохнет от истощения, предвижу.

– Коровы, я так понимаю, это мы, – теперь уже вслух заговорил Билли, – а что такое «мудрилы»?

– Не обращай внимания, – слабо махнул в его сторону Соломон, – это у меня осталось с тех времен, когда я боялся всего – Сталина, ЧК, соседей; даже собственную жену.

У этого старого еврея, родившегося и выросшего в Одессе, уже давно не было жены. Детей он тоже видел лишь по большим праздником, один из которых, ханука, должен был наступить совсем скоро. Но прежний страх, казалось навсегда покинувший усталую еврейскую душу, в последнее время вернулся. И связан он был, как не странно, с точкой на карте его новой родины – Соединенных Штатов Америки.

– Так что там с Йеллоустоуном? – проворчал он опять, блеснув новенькими искусственными зубами.

Джонни – он в этой семерке отвечал за разведку, информацию, и много еще за что, подтянул кресло, в котором только что сидел, полуразвалившись, поближе к столу. А затем развернул на столешнице папку из натуральной кожи. Внутри оказалось всего несколько листков, испещренных каракулями. Когда-то, в далеком детстве, когда его куда более уважительнее, чем в этом кругу, называли Джоном-третьим, его так и не смогли научить вырисовывать аккуратные буковки с нужными наклоном и интервалами. Теперь же к его услугам была целая армия стенографисток и секретарей. Но эти записи, что сейчас явились на свет из папки крокодиловой кожи, он предпочел сделать собственной рукой.

– Итак, – начал он, взяв в руки первый листок, – шантажист, имя которого мы прекрасно знаем – это глава клана якудза Кин – угрожает уничтожить Америку посредством пробуждения супервулкана Йеллоустоун, о котором вы, конечно же, все слышали. Коротко напомню. Это впадина диаметром семьдесят километров. И всего в десятке километрах под землей целый океан лавы.

– Десять километров это немало, – тут же влез с замечанием Билли.

– Обычно этот слой больше тридцати километров, – возрази Джонни, но это не главное. Главное – в том самом океане. Обычный вулкан, да хотя бы тот же исландский, названия которого я выговаривать не собираюсь, может угрожать лишь тем, кто живет у его подножия. Ну, еще помешать воздушному сообщению.

– А как же Везувий? – опять показал свою осведомленность Билли.

– Помпея, – махнул в его сторону Джонни, – маленький городишко в древности. Сколько там было жертв? Ну еще небольшая деревушка… Геркуланум, кажется. А вот если проснется в полную силу Йеллоустоун…

– Мало не покажется? – теперь проскрипел Соломон.

– Не то слово. По прогнозам, Айдахо, Монтана, Вайоминг и Айова погибнут сразу – тут счет пойдет на минуты; в крайнем случае, на часы. Потом накроет остальную Америку. А что не сгорит и не задохнется – смоет волной цунами. Точнее волнами – их будет не одна и не две, после того, как проснутся вулканы на дне Тихого океана. Самые крупные из волн доплеснут до середины материка. А уровень радиации на всей территории Штатов приблизится к чернобыльскому.

– Еще и радиация. А сама Япония – она что, останется в стороне? – свой первый вопрос задал Генри.

Этот банкир был старше Соломона, но внешне выглядел вполне крепким бодрячком.

– Не останется, – покачал головой Джонни, – пепел, что поднимется в атмосферу, накроет весь земной шарик. Эффект так называемой ядерной зимы.

– Надолго?

– От трех до пяти лет. Массово будут гибнуть растения и животные. В первый год может погибнуть и треть населения. Потом – не лучше. После зимы наступит мощный парниковый эффект. С вашей астмой, Соломон, не самый лучший климат.

Соломон действительно откашлялся, а потом все же улыбнулся:

– Это вы, Джонни, намекаете, что я должен заплатить больше, чем остальные?

– Бросьте, Соломон, – Билли тоже подвинул кресло поближе к столу, – дело не в долях. Я готов сам заплатить всю сумму, если бы был уверен, что этим все кончится. А гарантию сейчас никто не даст.

– Почему же? – рядом с подскочившим на стуле Билли вдруг оказалась женщина с кукольным личиком, одетая в традиционную одежду японских гейш, – гарантию могут дать.

Она говорила на правильном английском языке, и странно было слышать их в устах безжизненной куклы.

– Кто? – машинально спросил Билли, уже готовый нажать на кнопку, спрятанную под столешницей – ту, что вызывала охрану.

Именно он отвечал за безопасность, поскольку сегодня семерка была у него в гостях. Ранчо, которое было ровесницей войны за независимость, было буквально напичкано охранниками в несколько уровней, включаю нависший над этой точкой земного шара спутник. Более охраняемого места на планете попросту не было; даже ядерные арсеналы и президенты крупнейших стран могли позавидовать этому ранчо. Под этими древними строениями прятался бункер, способный выдержать прямое попадание ядерной бомбы на сотню килотонн. Если бы рядом с семеркой оказались какие-нибудь ниндзя, хозяин поместья, может быть, испугался – но не так, как сейчас. Потому что никак не мог понять – как могла прошмыгнуть мимо нескольких кордонов, вооруженных самыми современными средствами контроля женщина в таком нелепом наряде. Не в мышку же она превратилась?!

Билли, нажимая на кнопку, остро пожалел, что не организовал встречу в бункере, глубоко под землей. Оглянувшись на иронично улыбающуюся незнакомку, он вдруг с ужасом понял, что охрана не примчится, и что – еще ужаснее – от этой женщины ни его самого, ни гостей не спас бы и бункер.

– Я, – кукольное лицо дрогнуло, и Серая Мышка ласково улыбнулась, – я могу дать такую гарантию.

– И деньги вернутся к нам? – тут же подскочил на месте прижимистый Соломон, словно безоговорочно поверивший женщине.

– Нет, – покачала головой Наталья, – гарантировать могу только то, что шантаж больше не повторится; сокайя больше за пределы Японии не вырвется.

– Это сколько же время она нас подслушивала? – задался совсем не важным теперь вопросом Джонни.

А рядом встал со своего места еще один Джон. Его так и называли – не потому, что он был более уважаемым в узком кругу мультимиллиардеров; просто этого мужчину, внешностью и фигурой сходному с медведем гризли, называть уменьшительно-ласкательным именем было как-то… не совсем правильно. Он и говорил, подобно дикому зверю, изрыгая из груди рваные, громоподобные фразы. Это не мешало ему тонко и точно просчитывать ситуации на фондовых рынках, которыми он крутил как хотел. Но именно сейчас он ошибся, неправильно оценив опасность хрупкой на вид незнакомки. Джон отстранил Билли рукой, толщина которой превышала обычную мужскую раза в четыре, если не больше, и опустил другую на плечо Натальи. Точнее попробовал положить. Плеча там уже не было. Сама Крупина, понимая, что резких движений сейчас делать никак нельзя (всю охрану нейтрализовать было невозможно, да и не нужно), эту самую руку легонько «огладила» и опустила вниз. А потом и саму медведеподобную тушу определила на место, то есть в кресло.

– Ну и что изменилось? – довольно оглядела она круглый стол переговоров, – только что ты, дорогой, временно выбыл из числа переговорщиков.

Джон действительно сидел сейчас, словно кол проглотил, да еще обмазанный чем-то таким, что боялся открыть рот – как бы изнутри, из глотки не полыхнуло пламенем.

– Итак, – продолжила Крупина, одним взглядом заставив Билли поспешно занять свое место за столом, – деньги вы заплатите. Как только убедитесь, что я не блефую. Пусть это будет подарком к празднику.

– Какой праздник сегодня, третьего ноября? – осторожно удивился Билли.

– Ну, например день рождения, – улыбнулась про себя Мышка; вслух же она повторила – жестко и непререкаемо, – заплатите! Когда, как и кому – обговорим чуть позже. Что касается гарантий… От меня уже требовали такие. Конгрессмен Левин – знали такого?

– Конгрессмен Левин умер год назад от приступа инфаркта миокарда, в лифте Конгресса США, – четко, как на уроке ответил Соломон, на которого, собственно, конгрессмен и работал.

– Ага, вот от такого, – женщина оказалась вдруг за его спиной и несильно хлопнула по хребту бывшего одесского, а ныне американского еврея.

Лицо Соломона стало стремительно синеть, а в груди словно разорвалась бомба, зацепившая своими осколками все внутренние органы, и прежде всего сердце. Последнее билось о ребра, с каждым разом все медленнее и медленнее, пока, наконец… Пока та же самая ладошка – женская, но такая жесткая – не принялась поглаживать по спине, по месту, куда недавно хлопнула. И с каждым ее движением в тело старика вливалась жизнь. Теперь Соломон, только что беззвучно открывавший рот, словно рыба, выброшенная из воды, также безмолвно молил: «Не останавливайся, гладь – до тех пор, пока не вернется легкость в теле и, как говорили

когда-то в Одессе, бес в ребро; желательно без седины в висках».

Но ладонь хлопнула еще раз, слишком быстро – теперь уже не так сильно, как в первый раз – и Соломон с огорчением понял, что ощущал небывалую легкость и душевный подъем лишь тогда, когда чувствовал прикосновение женской руки.

– Что, дедушка, Одессу вспомнил? – прошептал сладкий голос прямо на ухо, и теперь старый еврей испугался так, как не боялся никогда в жизни.

Потому что с каждым годом, приближаясь к тому порогу, переступив через который вернуться уже нельзя, он приникал к истокам мудрости своего народа – той ее части, которую простые обыватели называют мистикой. Именно героиня древних сказаний иудеев стояла сейчас за его спиной – бесконечно мудрая и однозначно безжалостная. И он был готов повиноваться ей без всяких вопросов.

– Вот так-то, – ухмыльнулась едва заметно Мышка, – о том, что я сюда не с дуба свалилась, а подготовилась, изучила все, что можно было о вас узнать, тебе сейчас думать не надо. Точнее не до того сейчас будет – и тебе, и всем остальным.

Она снова вернулась с русского с неповторимым одесским говором к сухому и пресному английскому языку:

– А теперь, господа хорошие, можете включить свои телефоны.

Соломон вскинулся первым:

– Здесь ни один телефон не будет работать, госпожа…

– Рини, мисс Рини, – подсказала Мышка.

– Мисс Рини, – послушно повторил еврей, – такой системы глушения всех видов сигналов нет больше нигде в…

Он громко икнул, увидев, как осветился экран телефона, на котором было четко видны квадратики, означающие полную готовность аппарата связать своего хозяина с абонентами. Но набирать номеров никому не пришлось. С разницей в несколько секунд на разные лады пропели несколько телефонов. По ставшим растерянными, а потом и откровенно испуганными лицам Наталья сейчас читала одно большое грозное слово «Йеллоустоун»! А уже потом каждый мог додумывать или дослушивать свое – о дрожащей на площади семьдесят квадратных километров земле, о панике в ближайших городах; о стадах бизонов, которые первыми бросились от проклятого места.

– Это первое, и последнее предупреждение, – вернула их к идиллической действительности Наталья, – второго Америка не переживет.

На так и не прозвучавший вопрос об остальных частях света она лишь нахмурила брови и многозначительно заметила:

– Об остальных не беспокойтесь; о них уже подумали.

Соломон закивал первым; так часто и усердно, что не сразу остановился, когда кто-то тронул его за плечо. Это был Джонни, растерянно оглядывающийся вокруг. Из-за большого здания, где должен был состояться традиционный для таких встреч обед, бежали вооруженные охранники. Но никакой женщины рядом не было.

– Может это был сон? – озвучил общую надежду Билли.

Соломон лишь скептически хмыкнул, показав пальцем на Джона, все так же сидевшего недвижной статуей за столом, а потом на телефон в руке, откуда кто-то бешено стрекотал на иврите. Он откровенно признался себе, что совершенно не жалеет о произошедшем; что будь его воля, он и сам бы заплатил эти чертовы пятьдесят миллиардов, лишь бы еще раз ощутить прикосновение женской руки на своей спине. Вслух он про миллиарды, конечно же, не сказал – иначе какой бы он был еврей?!

Наталья, несмотря на тщание забегавшей охраны, проследила за тем, как хозяин с гостями скрылись за дверьми старинного знания, которое внутри было напичкано всем, что только могла предложить современная цивилизация для уюта в доме. Она с трудом отогнала от себя мысль о том, что могла сейчас одним разом обезглавить спрут, который держал за горло весь мир. Сама Мышка уже была внутри, так что вопрос – как она будет преодолевать густеющую на глазах живую вооруженную цепь – она оставила на потом.

– Да, – иронично проводила она начальника охраны, который расставлял секьюрити чуть ли не через каждый метр, – а потом разбираться с хаосом, в который этот самый мир обрушится. К тому же этот еврейский старикан, кажется, не безнадежен. Думаю, мы с ним сработаемся… в будущем.

Примерно в той же последовательности текли мысли – вслух и про себя – в гостиной ранчо, за богато накрытым столом. Только Джон не думал ни о чем, кроме собственного тела, к которому медленно возвращалась чувствительность. Билли, главный аналитик и хозяин дома, первым высказал мелькнувшую у каждого мысль. На экране заработавшего телевизора как раз показывали картинки, что они уже внутренне пережили – и панику, и бизонов, и вырывающиеся из-под земли тугие столбы дыма.

– А ведь это, – Билли ткнул вилкой в телевизор, – могло быть для нас совершенно безразличным. Эта мисс… Рини вполне могла закрыть наш клуб – за отсутствием членов.

– Это как? – притворился тугодумом Джонни.

– А ты спроси у Соломона, или у Джона – они тебе расскажут. Ну и что будем делать, господа?

– Как что? – вопрос Мышки, которая скромно стояла у двери, никем пока не замеченная, – платить, как и договаривались.

– Прямо сейчас? – это опять не выдержал Джонни.

– Здесь и сейчас, – Наталья уселась на свободный стул, и огляделась.

Как она и ожидала, никто из присутствующих категорического отказа на лице не изобразил. Более того, лицо одного из них, Соломона, буквально светилось от готовности вскочить и принести свою долю миллиардов.

– На блюдечке с голубой каемочкой, – улыбнулась Мышка краешками нарисованных губ, – да и остальные вполне готовы. И даже больше того.

«Больше» означало, что вслед за миллиардами, то есть за теми сигналами в эфире, которые теперь перемещали деньги с одного счета на другой быстрее, чем сохли чернила на бумажных счетах всего несколько лет назад, ринутся семь свор ищеек.

– Или восемь, – не стала жадничать Крупина, вспомнив про клан якудза.

Поэтому она и поторопила всех, парой фраз показав – банковские операции можно провернуть прямо отсюда.

– Тем более, – обвела всех ироничным взглядом «гейша», – что все к этому уже готово. Не так ли?

Эти слова были чистой воды предположением; но предположением, основанном на глубоком изучении именно этих людей; опасных, зубастых акул современного общества, которые готовы любого разорвать в клочья, но при этом всегда готовят пути отхода; возможность и готовность подчиниться более зубастому. Сейчас более страшные клыки показала Серая Мышка и семерка, безмолвно подчинившись, приняла у нее листки с координатами.

– Не буду мешать вам, господа.

Гейша застыла за столом, превратившись в фарфоровую статуэтку, но никто из тех, кто сидел сейчас в зале и помыслить не мог, что хоть один дюйм пространства здесь не контролируется ею. В зале появлялись и исчезали люди; это были не охранники, а клерки, для которых цифры со многими нулями, с которыми они сейчас работали, были просто цифрами и ничем иным. Ровно через пятнадцать минут резко прозвучал сигнал телефона. Мелодия была незнакома никому из семерки; лишь на Соломона повеяло чем-то знакомым, одесским. Гейша выслушала сообщение, бросила в трубку лишь одно английское слово: «Хорошо», – и обвела всех взглядом, который показал семерке – деньги дошли до нужного адреса и больше они их не увидят. А Мышка не стала объяснять им, что сигнала отсюда ждала команда, ничем не уступающая американским клеркам; что, прокрутившись бесчисленное множество раз в банках по всему миру, они вернулись туда же, где и работали на прежних хозяев раньше. Только с этого мгновения они работали на другого хозяина; точнее хозяйку. У каждого из семерки появился новый компаньон.

– Что ж, – бесстрастный тон японки опять поверг шесть человек в трепет, а Соломона в необъяснимый экстаз, – вы свою часть сделки выполнили. Я тоже. До свидания.

Никто не рискнул попробовать пошутить насчет того, что такие свидания слишком сильно бьют по карману, и никто его больше не желает. Уже у двери Наталья повернулась, и едва удержалась от желания отпустить церемониальный поклон, которому ее научила настоящая гейша. Вместо этого она чуть заметно улыбнулась и сказала, оставив семерку в недоумении:

– Прошу верить мне, господа. Больше ударов, подобных сегодняшнему, не повторится – кто бы и что не говорил.

Глава 45. Ноябрь 2000 года Япония – США
Асука, чрезвычайный и полномочный представитель клана

На какое-то время Асука выпала из реальности. Больше года она не отходила от русского, от Николаича-сан, ни на шаг. Даже постель ему грела; в последнее время не только по обязанности. И вот теперь он лежал в клинике; точнее в просторной и светлой палате, которую спешно соорудили прямо в усадьбе, освободив часть лаборатории. Теперь задачей японки было не дать окончательно погаснуть тому огоньку, что едва тлел в груди мастера. И она, мастер боя, прошедшая по пути будо так далеко, как даже не снилось многим мужчинам, тоже вставшим на этот путь, сейчас вдруг почувствовала, что разревется – громко, навзрыд, по-бабьи.

– Так, наверное, уже давно рыдала бы его жена, – вдруг подумала Асука.

Она с изумлением поняла, что ревнует этого чужака, старого и нескладного, к его собственной жене, к обычной русской старухе, в которой – если судить по фотографиям – и смотреть было не на что. Ревнует, потому что Николаич-сан, несмотря на все ухищрения японки, так ни разу и не оттаял в постели. Он – и это больше всего бесило Асуку и раньше, и теперь – ни разу не воспринял ее как женщину. Заполнить себя обидой она не успела. Будылин под легким одеялом негромко застонал и заворочался. Асука тут же подскочила к высокому ложу, в надежде, что русский откроет глаза.

Увы – этот стон остался единственным подтверждением того, что жизнь еще не покинула тело. Но этот порыв к кровати, уставленной медицинскими приборами и штативами со стеклянными пузырьками, от которых к больному тянулись прозрачные трубки, не остался незамеченным. Монтаро, стоявший живой глыбой за дверьми всегда, когда японка находилась внутри палаты, не заворчал, не зашевелился на своем месте. Но Асука почувствовала по изменившейся, сгустившейся так, что стало трудно дышать атмосфере – в комнате кто-то появился. И этот кто-то, имевший власть над толстячком убийцей и умеющий передвигаться бесшумно так, что даже она ничего не услышала, мог быть только…

– Кин! – едва не вскричала она, удержавшись лишь в последнее мгновение.

Она низко склонилась перед главой клана, успев, однако отметить на его всегда бесстрастном лице тень неудовольствия. И причиной этой тени была она! Асука не боялась самого тяжелого наказания, а глава Тамагути был очень суров, особенно к близким. Японка считала себя таковой, и теперь, не разгибая спины, прикусила губу от искреннего отчаяния.

– И все из-за этого русского! – билась теперь в голове единственная мысль.

Тишину в палате сейчас нарушала лишь мелкая мошка, пытавшаяся пробиться сквозь толстое стекло наружу. И Асука с благодарностью перевела мысль на это крошечное насекомое, потому что вдруг поняла – Кин каким-то невероятным образом понимает, что даже сейчас, в присутствии старшего дракона клана, она мыслями рядом с русским мастером. Но голос его не был ни суровым, ни (это Асука раньше даже помыслить не могла) обиженным.

– Ступай за мной, – ровный голос Кина разом смыл все такие противоречивые чувства, что бились в женской груди и никак не могли прийти к взаимопониманию.

Асука поспешила за главой, который, несмотря на внешнюю неторопливость, передвигался удивительно быстро. Расстояние до центрального дома было внушительным; японке пришлось чуть ли не бежать за Кином, а затем, задержавшись на мгновение, перешагнуть через порог, раньше для нее запретный. Теперь ее переполняли восторг, любопытство и предчувствие чего-то необычного, отчего по спине побежали неприятные холодные мурашки. Слуг ни в коридоре, ни в обширной зале, ни в комнате, куда ввел ее Кин, не было видно. Их вообще редко кто видел, а слышать… По крайней мере, сама Асука ни разу не слышала голоса этих незримых теней. Но они были – судя по тому, что в доме, где все кричало о глубокой древности, было идеально чисто.

Скользя взглядом по обстановке, которую за свою посчитали бы подданные первых императоров, она с глубоким стыдом поняла, что не хотела бы жить в этом доме. Даже в спальне, где они с Кином в конце концов оказались. Глава клана даже не показал рукой на низкое широкое ложе; он пошел к нему, не поворачиваясь к женщине и не задерживаясь ни на мгновение. Он и разделся на ходу. Вместо него с мужской спины японке подмигнул дракон. Взгляд этого символа был практически живым, и очень злым – словно чудовище не желало ни с кем делить тело, на котором нашло приют.

А Асука, которую поначалу охватил неземной восторг от того, что ей сейчас предстояло, вдруг замешкалась, так что уже и сам хозяин дракона нахмурил брови. Она поспешила сорвать с себя одежды, совершенно автоматически аккуратно складывая их рядом с простыми рубашкой и штанами главы, через которые он переступил, просто выпустив из рук. И вот уже такие желанные, такие восхитительно крепкие руки притянули женщину к мощной груди, а потом Кин, нетерпеливо отмахнувшись от попытки Асуки проявить нежность, жестко вошел в нее. И она, к собственному ужасу и стыду, невольно начала сравнивать две совсем несравнимые величины – главу крупнейшего клана и полуграмотного русского мастера. Напряженные мышцы мужского тела сейчас показались ей чужими, так что она едва не оттолкнула от себя Кина. Таинство, о котором она могла разве что мечтать, сейчас она встречала с закрытыми глазами. А потом, совсем скоро, почти с благодарностью услышала новый приказ: «Иди!».

Подхватив с пола стопку одежды, она почти выскользнула из спальни, оглянувшись лишь на краткий миг. Лицо Кина ее поразило. В нем не было ни грана блаженства, хотя бы простой удовлетворенности. Глава словно что-то подсчитывал в уме; он даже шевелил губами. Их взгляды встретились, и Кин, наверное, понял какое-то разочарование, чуть ли не обиду в этом женском взгляде. Он махнул рукой, останавливая ее, а потом одним длинным красивым движением оказался рядом, ничуть не смущенный ни ее, ни собственной наготой. Подбородок Асуки оказался в жесткой мужской ладони, которая больно вывернула его вместе со всем лицом, подставляя под свет, пробивающийся из полуоткрытой двери. Что-то он для себя решил, потому что одобрительно кивнул, и отпустил занывший подбородок, кивнув головой еще раз: «Иди!».

На следующий день, точнее вечер, Асука узнала, что ей оказана великая честь – быть устами, глазами и ушами Кина в тот момент, когда синдикат американцев будет своими руками совершать обряд юбитуми; отсекать от жирного тела палец стоимостью в пятьдесят миллиардов долларов. Сознание японки опять раздвоилось. Большая часть ее души пела и радовалась – в то время, как тело припало в припадке благодарности к ногам старшего дракона. Дело происходило в храме, в кругу самых близких посвященных, и на лицах, освещенных огнями факелов, она могла прочесть отголоски зависти ее удачливости. Но она не смотрела по сторонам. Она смотрела в лицо Кина, сейчас запрокинутое к куполу и опять сравнивала – этот божественно прекрасный лик старшего дракона с простецким лицом русского мастера, который сегодняшним утром впервые открыл глаза.

Ей вдруг нестерпимо захотелось быть там, в больничной палате. Захотелось вдохнуть пропитанный лекарствами воздух, а не этот густой, настоянный на дурманящих травах факельный чад. Пытка «нежданной радостью» закончилась, и она все-таки попала в палату, чтобы увидеть, как Николаич-сан спит; посапывает уже совсем без трубочек, что раньше прятались под одеялом. Он вдруг улыбнулся и прошептал какое-то слово.

– Наверное, имя, – поняла Асука, вспомнив фотографии из бумажной папочки, – и это имя, конечно же, не мое.

В заокеанскую поездку Асуку сопровождали как знатную даму – сразу шесть человек, главным среди которых был Монтаро. Он, как оказалось, какое-то время прожил в Соединенных Штатах; даже закончил там колледж. Но об этих годах вспоминать почему-то не захотел, ограничившись неприличным жестом руки. Как поняла японка, эти годы любви к американцам Монтаро не добавили. Сама Асука вела себя, как пристало женщине знатного рода. Она и на самом деле продвинулась сейчас по иерархии древнего клана так высоко, что вполне воспринималась сопровождающими как особа, в чьих жилах течет благородная кровь древнего самурайского рода.

– А как иначе, – читала Асука в их взглядах и почтительных поклонах, – разве приблизил бы ее к себе сам всемогущий глава клана Тамагути?!

Американские города Асуку не поразили. Да, небоскребы были повыше, и автомобилей на городских улицах – широченных и ровных – было побольше, чем в Токио, а тем более в родном городишке японки. Но того налета самобытности, которую стране Восходящего солнца придавали любовно лелеемые памятники древности, а больше того сами традиции, над которыми японцы тряслись не меньше, здесь не было.

– Ну, правильно, – усмехнулась японка, выйдя поздно вечером на балкон роскошного номера в отеле, который располагался на сороковом этаже высотного здания, – какие традиции можно ожидать от народа, которому всего двести лет? Его и народом-то еще нельзя назвать – так, сброд авантюристов со всего мира, густо замешанный на бывших рабах, мексиканских беженцах и…

Тут в дверь номера деликатно постучали – это с разрешения Монтаро привезли ужин.

К месту сбора лиц, которых Асуке и надлежало «подоить» от лица всего клана, они выехали на двух автомобилях. Автомобили тоже были американскими, а значит огромными и прожорливыми – так что пришлось дважды останавливаться на заправках. Может, поэтому они прибыли в конечный пункт, опоздав минут на двадцать против оговоренного времени. Оговоренного с американцами. Сам Кин в своих последних инструкциях (кратких, как всегда, но очень емких) как раз советовал немного опоздать – чтобы американцы сильнее наполнились страхом и неизбежностью катастрофы. Конечно, если откажутся платить.

Уже на подъезде к ранчо, которое занимало площадь средней японской префектуры, Асуку догнал звонок с родины. Это Такео сообщил, что русский мастер как всегда не подкачал и супервулкан повел себя именно так, как они ожидали. Но Асука и сама уже поняла это. Потому что почти физически почувствовала, как с той стороны, где располагался Йеллоустоунский национальный парк, вдруг дохнуло предчувствием близкой беды. И она подумала вдруг, что честь, оказанная ей главой клана, конечно же, весьма и весьма поднимает ее в собственных глазах и глазах охраны, но…

С этим «но» она и слушала пререкания Монтаро с начальником вооруженной армады людей, внезапно возникших на пути следования автомобилей. Два «Шевроле тахо» очень грамотно взяли в коробочку и прижали к обочине черные же джипы. Самой Асуке разрешили остаться в салоне, а всех японцев-мужчин вывели и построили рядом. Двое военных без оружия весьма грамотно обыскивали их, остальные – десятка полтора – наблюдали за этой процедурой с автоматическими винтовками в руках. Ну а командир этой группы (это было видно по той снисходительной улыбке, с которой он наблюдал за действиями своих парней) остановился у переднего автомобиля и поглядывал на Асуку, одетую сейчас в традиционный наряд высокородной японской женщины. Ее чуть подбеленное лицо было наполовину скрыто раскрытым веером, и неотъемлемая деталь наряда была сейчас ее единственным оружием. Страшным, надо сказать, оружием – в умелых руках. А конкретно эта «безделушка» была не только боевым веером; внутри ее была искусно вмонтирована микроскопическая видеокамера. Так что «глазом» главы клана Асука была не только иносказательно.

Охранники во главе с Монтаро так и остались стоять недалеко от первых ворот, что вели к сердцу поместья одного из воротил американского фондового рынка. К ним со всей возможной галантностью начальник охраны американской пригласил лишь японку. Этот сбой в великолепно отлаженной системе был на первый взгляд совершенно невозможен; однако он произошел. Никто не сообщил опытному вояке, что таинственная гостья, которую ожидали собравшиеся на ранчо вершители человеческих судеб, уже посетила их. Правда не та, что планировалась. А эта, плановая, уже шла по длинному подземному коридору, когда весть о ее прибытии достигла зала, где семерка до сих пор отходила от стремительного вояжа Серой Мышки.

Команды завернуть новую гостью не поступило и процессия, в которой сейчас вместе с Асукой осталось шестеро местных охранников, продолжила путь. Японка не оглядывалась, и в спины пары здоровяков, что сейчас показывали путь, особо не всматривалась. Она уже раньше, только оказавшись внутри подземного бункера, оценила свои шансы на победу – доведись ей схватиться с этой шестеркой. Никаких предпосылок для такого развития событий не было, но вбитые годами в подкорку навыки требовали – каждое мгновение будь готова к бою. А здесь, в подземном гнезде врага, тем более. И, надо сказать, свои шансы она оценивала достаточно высоко. Если, конечно, веер вступит в дело неожиданно для противника. Она все-таки скользнула глазами по охранникам впереди; по накачанным крепким шеям, по которым нужно будет лишь чиркнуть краешком закаленной стали, из которой были выполнены кружева на самом кончике женского украшения. Ее взгляд медленно, вполне органично переместился кверху, к черному глазку видеокамеры, одной их тех, что фиксировали каждое ее движение.