Текст книги "Избранное. Том 1. Стихотворения"

«Тихо, звездно, голубо́…»

 
Тихо, звездно, голубо́…
Лишь вдали проскачет всадник.
Чью-то первую любовь
Укрывает палисадник.
 
 
Кто-то шепчет за спиной
И невнятно и нескладно.
И от радости чужой
Мне и сладко и досадно.
 
 
Все казалось, как вчера
Я любил от ночи к ночи.
А теперь моя сестра,
Может, милого морочит.
 
 
Что же, время протекло
И туманом отдымилось.
Но судьбы моей весло
Пополам не надломилось.
 
 
И, надеждою горя,
Я дождусь любви заветной.
Так вечерняя заря
Обнимается с рассветной.
 

«Доколе труса праздновать, доколе…»

 
Доколе труса праздновать, доколе
Искать сорочью истину в вине,
Коль я держусь, как лодка на приколе,
За берега любви твоей ко мне.
 
 
И если вдруг появится волненье,
И встречный шквал ослабит бечеву,
Я поплыву безвольно по теченью,
Вдоль берегов зеленых поплыву.
 
 
И заверчусь на воле бестолково,
Намокну там, где изморось и дождь…
Ты обо мне заплачешь тальниково
И по теплу на отмель отойдешь.
 
 
Ты будешь жить, погоде на противясь,
Являть собой веселости пример,
Когда у первой глинистой плотины
Меня изловит шалый браконьер.
 
 
И буду я на службе у разора,
Познаю все: и непогодь, и страх.
Потом он, уходя от рыбнадзора,
Меня утопит где-то в камышах.
 
 
И ты придешь упружисто по зною,
Хмельна от лета, мяты и травы,
И проплывешь, белеясь надо мною,
Задев ногой обрывок бечевы.
 

«Не от белого снега душа отбелилась…»

 
Не от белого снега душа отбелилась,
И оттаяли губы не с печного тепла:
Это ты оказала великую милость,
Что меня под высокую руку взяла.
 
 
И отныне я твой неприкаянный данник,
Только что же дарить мне в чертоги твои,
Если сердце мое обкусали, как пряник,
Суматошные жрицы расхожей любви?
 
 
Не однажды в судьбе я терпел пораженье,
И, наверное, мне до сих пор поделом,
Что не хочешь вручить мне ярлык на княженье
В милосердном, в отходчивом сердце своем.
 
 
Но поверь моему немудреному слову,
А не хриплым, завистным голосам воронья:
Если грянет беда, то по первому зову
Положу свою душу за душу твоя.
 
 
Ты не вправе сама предаваться расколу,
И на клятвы, что я, как молитвы, творю,
Ты рукою своею, опущенной долу,
Что даруешь мне – жизнь или гибель мою?
 

«Когда ты от меня бесстрашно и надменно…»

 
Когда ты от меня бесстрашно и надменно
Полынь горчащих слов уносишь на губах,
Ты не любви бежишь доверчивого плена,
Бежишь меня не в поисках забав.
 
 
Но ты бежишь того слепого подозренья,
Как облачная тень за краешек земли,
Что к нам в недобрый час вдруг явится прозренье:
Неужто мы любви не обрели?
 
 
Твоей печали я не истинный виновник:
Ведь там, где ты бежишь, влекомая судьбой,
Любимый мой цветок – степной белоголовник —
Качает вслед пуховой головой.
 
 
Когда захочешь мне вернуть свои тревоги
И чашу до конца любовную испить,
Осиновым листом застынешь на пороге —
Я помогу порог переступить.
 

«Я псам бездомным больше не родня…»

 
Я псам бездомным больше не родня,
Не чую больше изморось спиною,
Отныне есть жилище у меня,
И женщина веселая со мною.
 
 
Ей от меня не нужно ничего,
Не нужно знать, что я собою значу,
Она не прячет сердца своего,
Но я его на будущее прячу.
 
 
На черный день, наверно, берегу,
Как мудрый пес диковинную пищу,
Чтобы она в разъятую пургу
Нашла дорогу к моему жилищу.
 
 
И я молю все время об одном:
Пускай печаль глаза ей не туманит…
Когда мне силы дверь открыть не станет,
Не дай ей бог заплакать под окном!..
 

«Никакому в мире соловью…»

Вере

 
Никакому в мире соловью
Так не пелось с ночи до рассвета.
Знал бы бог, как я тебя люблю!
Только бога не было и нету.
 
 
И звучит по-старому струна,
И душа слагает виновато,
Что навек другому отдана
Ты и в этой жизни без возврата.
 
 
Потому – таи иль не таи —
Наш союз охаят и осудят,
И высоконравственные люди
Перемоют косточки твои.
 
 
Но у песни крылья не отнять,
Не осилить волею чужою…
Лишь бы ты у моего огня
Отогрелась зябкою душою,
 
 
Приоткрыла робкую свою
Соловьиной ласке и привету…
Что с того, что не было и нету
В мире бога?
Я тебя люблю!
 

Подражание цыганской песне

 
Не на мосту, не у перил
Прощались мы с тобой,
А в изголовье у могил,
Где вянет зверобой.
 
 
И там в закатной тишине,
Откуда нет дорог,
Ты подала на память мне
Лазоревый платок.
 
 
На том платке простая вязь
Без вызова векам, —
Что в здешнем мире разойдясь,
Соединимся там.
 
 
И ты была лицом – как снег,
Белее покрывал,
Что я не знал ни год, ни век,
В котором тосковал.
 
 
Как будто в древние года
Раздора и тревог
С посадской женкой навсегда
Прощался скоморох.
 
 
Прощался с милой у могил
Не на веселый лад,
А это значит – тоже был
Ни в чем не виноват.
 
 
А если был – не утаю —
В скитаньях мой удел,
Похитить молодость твою
Я первым не посмел.
 
 
Но письменами на платке
Клялась ты в первый раз…
А кто-то шел невдалеке
И плакал не про нас.
 

«Далече прометелила зима…»

 
Далече прометелила зима.
В груди тесно от нежности и воли.
И полнятся любовью закрома
Души моей, растерянной дотоле.
 
 
И ты, простив мне зимние грехи,
Забыла ныне жалобы и пени,
Приносишь в мою горницу стихи
Букетами нерыночной сирени.
 
 
Как хорошо в согласье и ладу
Цвести лицом для радостного друга.
Ведь знаешь ты – я больше не уйду,
Не опояшусь висельною вьюгой.
 
 
Пусть от природы я не скорохват,
Грустить тебе со мной не приведется..
Моей любви веселые колосья
У ног твоих на солнышке звенят.
 

Ода песне

 
Среди полей, весной обетованных,
Среди дождей в зарницах осиянных,
Среди снегов, роскошно самобраных,
И средь людей, простых и необманных,
Я вырос несмышленым купырем.
 
 
И если б солнце грудь не золотило,
И если б вьюга чуб не ворошила,
Ничто б меня навеки не смутило,
Но как-то песня к горлу подкатила,
И я у песни стал поводырем.
 
 
Давным-давно из мрачных подземелий,
Из курных изб и монастырских келий
В цветном венце из лилий и камелий
На белый свет для дружбы и веселий
Она явилась, вольная, в тиши.
 
 
И с той поры, смеша и скомороша,
Она летит, как светлая пороша,
Чтоб каждая волынка и гармошка
Откликнулись бесстрашно и сторожко
На чистый голос песенной души.
 
 
Пусть в этом мире люди есть другие,
Чьи души недоверчиво-сухие,
В ком боль мертва и помыслы пустые
Сродни чертополоховой стихии, —
Им наши песни – лапоть да хомут…
 
 
Но в их глазах мы все «не прозреваем»,
Но мы на жизнь свою не уповаем,
О правоте своей не забываем, —
Что мир в конечном счете познаваем
И с русской песни пошлин не берут!
 
 
В кромешной тьме под тучей соболиной,
На пустыре, над пепельной равниной,
В большом дому и в горенке старинной —
Ее напев торжественно-былинный,
Ее язык бесхитростно простой!
 
 
Теперь и я в пленительной неволе
Влачусь за ней, как перекати-поле,
Пою родное русское раздолье,
Пою любовь счастливую, доколе
Не пропаду, обманутый тобой.
 
 
Нет, я не слаб, унынье – святотатство,
Не обнищало песенное братство,
А песня есть веселое богатство,
И, если можно песнею остаться,
Я не умру, пока не рассвело,
 
 
Чтоб ржавых лжей рассыпалась полова,
Чтоб не гнушались нашего былого,
Чтоб встала совесть свято и сурово,
Чтоб хоть одно-единственное слово
Мое в народной памяти жило.
 

«Не надо плакать о былом…»

 
Не надо плакать о былом!
В особенности за столом
При людях разных – будут впредь
Втайне смеяться иль жалеть
И назовут промеж собой
Замытой тряпкой половой.
 
 
Не надо плакать о былом
И в одиночестве своем,
Ведь это страшно. Как-нибудь
Уйми страдальческую грудь,
Зарядку выполнить осмелься
И заразительно посмейся!
 
 
Не надо плакать о былом,
О юности своей недавней,
Как в палисаднике, за ставней
Сидели с девушкой вдвоем.
Как понимающе прощала
Она нескладные слова
И губы мятой защищала,
И потому не сберегла.
 
 
Любимая! Неужто осень
И в наших властвует садах
И пьет редеющие росы
В твоих нечаянных следах?
Я тоже в осень заблудился,
Я забывался без конца,
Как лист осиновый, кружился
Вокруг чужого деревца.
 
 
Была щемящая услада
Наивно думать, что потом
Найдемся мы… Но нет, не надо,
Не надо плакать о былом!
Не надо плакать о былом,
К чему простуженные стоны!
Греби в весенние затоны
Своим занозистым веслом!
 
 
Не посчитай себе за труд,
Доплыть, быть может, приведется
Туда, где лилии цветут,
Цветут в воде чернее дегтя.
Простор пред ними не безбрежен,
И тинный запах нездоров,
Но лепесток их белоснежен,
Как лебединое перо!
 
 
Когда остынет водоем
И встанет ночь на небосклоне,
Сжимаясь в мокрые ладони,
Они не плачут о былом…
 
 
Не надо плакать о былом!
Другие дни, иные позы…
Отныне мать не вытрет слезы
Тебе крестьянским подолом.
Страшит ее при каждой встрече
Твой неразгаданный удел:
Ты где ж шатался, человече?
Как ты, мой милый, похудел!
 
 
А разве проводы не горше,
Не тяжелее потому,
Что мать заплачет:
«Дай, мой боже,
Здоровья сыну моему!»
Ах, мама, мама!
Видно, чудом
Меня отметила судьба:
Приду домой я – ниоткуда,
Уйду – неведомо куда.
 
 
И не расстраивайся очень
Из-за того, что я спроста
Не проживу ни дня, ни ночи
За пазухою у Христа.
Но если ты немножко рада,
Что я живу не напролом,
Я попрошу тебя – не надо,
Не надо плакать о былом!
 
 
Не надо плакать о былом!
Недолог век, что мы живем.
Мелькают дни, как спицы в раме.
Но в малом сердце – целый мир,
Оно печалится о маме,
О девушке, которой мил
Ты был когда-то. Потому
Всего естественней ему
Стучать у добрых чувств на страже
Натруженнее с каждым днем…
 
 
А, впрочем, сердцу не прикажешь.
Как сладко плакать о былом!
 

1975–1984

Тихим-тихо в лесу…

 
Тихим-тихо в лесу,
А все чудятся звуки:
То ли дуба листы
Серку солнца жуют,
То ль осина скрипит
В несмолкаемой муке, —
Это души людей
На деревьях живут.
 
 
Это души людей
Окликают друг дружку
Шепотливой листвой
На вилах у ветвей,
Это с их голосов
Нам вещует кукушка
И гремит на заре
В бубенец соловей.
 
 
И дубы-бобыли,
И осины-кликуши —
Человеческих душ
Вечно милый удел.
На березах живут
Просветленные души
Тех, кто много любил
И кто много жалел.
 
 
Тех, кто сердцем горяч
И при лютой остуде,
Кто добро и любовь
Ценит в чувствах простых.
Нет деревьев дурных,
Есть постылые люди,
И деревья одни
Все же плачут о них.
 
 
Кто с открытым лицом,
Кто крутого замесу,
И с великой бедой,
И со словом скупым —
Все приходим в свой час
Мы на исповедь к лесу
И с душою один на один говорим.
 
 
Лес для нас бережет
Эти тайны святые,
И дышать оттого
Легче нам и вольней.
Лес – России душа,
И не только России,
Но березовый свет
Из России видней!
 

«Лытаю ль от дела, пытаю ли дело…»

 
Лытаю ль от дела, пытаю ли дело,
В холодную ль морось, при ясной погоде ль,
Все чудится – жизни не будет предела,
Что жизнь еще солнцем блескучим восходит.
 
 
Восходит, у мира в глазах отражаясь,
Встает крепостною стеной урожая
И, шаркая жарко кленовой листвою,
Бежит, словно поезд, лесной полосою.
 
 
Мелькают лилово речушек заплатки,
Струится ковыль пламенеющим снегом.
Не я ли стою на зеленой площадке,
Не я ли пою про свидание с небом?
 
 
Не мне ли в раскидистых копнах тумана
Усталая женщина машет с кургана
Плескучей косынкой? Но я не прощаюсь,
Я вместе с Россией еще обещаюсь,
 
 
Еще обещаюсь грозою залетной,
Дождем востроклювым по крышам прощелкать.
Еще обещаюсь росою соленой
Напрасно не мыть материнские щеки.
 
 
Качать колыбели, кружить карусели,
С вербой целоваться серебряным хмелем!
Не сказка какая, а знамое дело,
Что жизнь на пределе – не знает предела!
 

Домашние снимки

 
Фотографии на стенах
Незаметно, постепенно
Выцветают, словно сад,
Но по ветру не летят.
 
 
До сих пор они в почете,
Ими хвастает семья.
Это – дядя, это – тетя,
Это – бабушка моя!
 
 
Я гляжу на эти лики,
Как застывшие в воде,
Просто русских, невеликих,
Замечательных людей.
 
 
Этот – с поля, та – с завода,
Тот – остался на войне…
Вся история народа
Разместилась на стене.
 
 
Как на ней теперь ни тесно,
Не забыли никого —
Все равно осталось место
И для снимка моего.
 
 
Это – просто, это – нервно,
Словно листьям на ветру.
Но поэтому, наверно,
Я навеки не умру…
 

«Жить приходилось с листа…»

 
Жить приходилось с листа,
Сколько помарок и грязи!
Юность в кулак просвистал,
Так и не выбился в князи.
 
 
Хвост прищемила вожжа,
Стыдно скулить при народе.
Ладно и то, что душа
К полю лежит и природе.
 
 
Что предназначено сметь
Рваться душой и поныне
В ту прихоперскую степь,
К той среднерусской равнине.
 
 
Села мои, хуторки,
В этой эпохе огромной
Словно в ночи светляки,
Светят призывно и ровно.
 
 
Кучно стоят на земле,
Вытянув улочки-руки:
Где там блукают во мгле
Милые дети и внуки?
 
 
Где они, жизнь торопя,
Воздух глотают простудно?
Можно утратить себя,
Родину тратить преступно!
 
 
Всюду поют провода
Что-то про трудное счастье…
Будет ли время, когда
Нужно домой возвращаться?
 
 
Жизнь обначалить с листа
Трудно, наверно, не будет.
Лишь бы жила красота,
В мире рождались бы люди!
 

Клуб

 
Для сельских праздников не лишний,
Богат крыльцом, широк в плечах,
С покатой шиферною крышей
Воздвигнут клуб из кирпича.
Внутри расписан и зашторен,
И колер тоже непростой,
И так нешуточно просторен,
Хоть роту выставь на постой!
Увы, он юностью не полон.
Редки лукавые шаги.
Не плачет в душу радиола,
Не бьются в доску сапоги!
И за штакетною оградой
Не слышно девичьей мольбы:
«Не надо, миленький, не надо…»
А это – слаще, чем меды.
Лишь местный врач один, понурясь,
В пустынном клубе допоздна
В который раз читает «Юность»
За неприятием вина.
Да разве что киномеханик,
Потеша реденький народ,
Прокрутит, этакий охальник,
Картину задом наперед.
…И как не вспомнить окаянный
Тот неказистый, деревянный,
Щелястый клуб – почти сарай,
Когда гармонь творила моду,
И девкам не было проходу,
И песни плыли через край!
Ах, эти песни, эти пляски!
Сердцам наивные подсказки.
(Прости, ревнивая жена!)
Колхоз меж тем стремился в гору,
О, как мне нравилась в ту пору
Библиотекарша одна!
И не она одна… Но все же
То чувство первое похоже
На ключ с бурливою водой.
Ведь это я с моей ухваткой
 
 
Пред ней, смеющейся украдкой,
И скособочась, и вприсядку
Плясал, как ливень голубой!
Тот старый клуб сменил напарник.
На прежнем месте пыль и сор,
Да неподатливый татарник
Цветет, как красный семафор.
И грустно мне, как ни судите,
За всех уставших от земли,
Кто городские общежитья
Родному крову предпочли.
Но все же в новом клубном зданье
Бывают сердцу моему
Любезны общие собранья,
Непостижимые уму.
Здесь каждый знает дело с толком,
Здесь каждый совестью учен.
Сам председатель взвоет волком,
Хотя и властью облечен.
Откроет люд крестьянский душу.
И что меж пальцев протекло,
Вдруг разом выплывет наружу,
И станет ясным, как стекло.
И я гляжу трезвей, чем прежде,
И вижу: сельщина моя
Живет в боренье и надежде
И не хиреет, как семья!
 

Ухажер

 
Нажарил семечек дурашных,
Напялил кепку на манер
И в клуб потопал бесшабашно —
Ну чем не сельский кавалер!
 
 
Транзистор ржет на всю округу,
Заядло бьет в колокола,
Чтоб практикантка от испуга
Глаза на небо завела.
 
 
– Довольно вам торчать у стенки,
Скучать нейлоновой ногой, —
Что пожелаете, студентка,
Свирепый твист или танго?
 
 
Ах, не хотите, извините,
А если через «не хочу»?
Я очень даже знаменитый —
Быкам хвосты один кручу!
 
 
Повсюду, в стойле или в поле,
Но предпочтительно в тени.
Ну, не скажите, я доволен,
За это пишут трудодни!
 
 
Так на кого ж я вас покину?
Вы мне, как видите, под стать.
А этим… самым… арлекином
Лишь по знакомству можно стать?
 
 
Студентка сникла от испуга,
Ее и с места не стащить…
– Пойдем-ка, старая подруга,
На ветер семечки лущить.
 

«Отцветает мята…»

 
Отцветает мята
Среди бела дня.
На ветру крылато
Машет простыня.
У рябины губы
Спалены дотла.
И пошли на убыль
Разные дела.
Вырыта картошка,
Вывезен навоз,
Как обычно, кошка
Умывает нос.
Чует гостя, что ли,
Иль обидел кот?
Бабушка в подоле
Желуди несет,
Солнечного лака
Золотой бочок,
То-то их со смаком
Хрупает хрячок!
Тихий и пустынный
Видится простор.
Липкой паутиной
Обновлен забор.
Все же пахнет летом
Из последних сил,
Будто бы об этом
Кто его просил…
 

Утро

 
Петухи играют спозаранку.
Выходи спросонок, посмотри:
Вывернуто небо наизнанку
С меркнущими звездами внутри.
 
 
Чудно красен с крепкого порога
Белый свет в предутренней тени!
Поспеши по берегу полого,
Обжигая белые ступни.
 
 
То ли верба ночью горевала,
То ли на полёгшейся траве
С месяцем русалка ночевала
В серебристой зябкой чешуе.
 
 
Ты не веришь в робкую русалку?
Отчего же выспела роса,
Что стрекозьим иль шмелиным жалом
Выпивают утром небеса?
 
 
Отчего же белые ресницы
Открывает лилии в воде,
И снуют малиново зарницы
В камыша зеленой бороде?
 
 
Впрочем, дело, может, и не в этом,
Только нету дела веселей,
Что я кровно связан с белым светом
Красным утром отчины моей.
 

«В отчем доме стены белят…»

 
В отчем доме стены белят,
Красят двери, потолки.
Потолки – синее неба,
Стены – сахарней муки.
 
 
Во дворе лежит перина
С умывальником в ряду
И ковровая картина
С белой лебедью в пруду.
 
 
Там сидит на камне пава,
Хмурит лаковую бровь —
Полудетская забава,
Полудетская любовь.
 
 
Во дворе – кровати, кресла,
Ворох платья и белья.
И откуда-то воскресла
Зыбка-лодочка моя.
 
 
До щербиночки знакома,
Неказистая на вид…
Запах дома, душу дома
Сестры жаждут обновить.
 
 
Все скребут попеременно,
Обе девки – с головой.
Пригорюнился, наверно,
У пригрубка домовой.
 
 
Да, приятель закадычный,
Ремесло – не благодать.
И до пенсии обычной
Неспроста рукой подать.
 
 
Не горюй, живи пока уж,
Дом по-старому блюди,
Нашим девкам надо замуж,
Осень, осень впереди…
 
 
Ведь недаром, не состарясь,
Среди пуха и старья
Ждет привычно новый парус
Зыбка-лодочка моя!
 

Начальная школа

 
Снится мне школа старая,
Парта моя усталая,
Крашеная доска.
Чувствую осязательно
В пальцах моих старательных
Талый ледок мелка.
 
 
Крошится он и тупится.
Кто за меня заступится
В строгой моей стране,
Если в далеком городе
Поезд на жутком холоде
Стал по моей вине?
 
 
Плохо урок я выучил,
Первый учитель выручил,
Был он не лыком шит.
Стежки метель запутала,
Он из другого хутора
Утречком к нам спешит.
 
 
Школьные стены голые,
Плохо летают голуби,
Голуби из газет…
Разве когда забудется
То, что сегодня чудится?
Теплый всему привет!
 
 
Время прошло таинственно,
Стали иными истины.
Где ты, учитель мой?
Школа моя начальная
Ныне стоит печальная
Осенью и зимой.
 
 
Совестно ей и муторно:
Мало ребят на хуторе.
В долгие вечера
Снится ей утро красное
И на дворе ушастая
Милая детвора…
 

Сад

 
В саду заброшенном, забытом,
Листвой одетом кружевной,
Ни топором и ни копытом
Не тронутом давным-давно,
Соседствуют березы с вишней,
Растут осанисто дубки,
И вербы горестный девичник
Справляют около реки,
Дичится яблони крушина,
Над ней черемуха скорбит,
И на верхушках тополиных
Хозяйничают воробьи.
 
 
И, продираясь сквозь терновник,
Я ощущаю все острей
И тонко вянущий филовник,
И терпко пахнущий кипрей.
И в этом мире, в этом рае,
С утра обрызганном росой,
И я травы не покараю
Хмельно отточенной косой!
 
 
Когда ж по летнему закону
На вишнях выспеют дары,
В моей республике зеленой
Кипят скворчиные пиры!
И не ее ль влекомы славой,
Познав крапиву или кнут,
Мальчонки вольною оравой
Ночами яблони трясут?
 
 
Будь вечен, сад мой, как преданье!
Не знай авосек и корзин.
Борьба за сосуществованье
Тебе сегодня не грозит.
Шепчи в листве свою былину,
Таи за пазухой ветра
И даже горькую крушину
Храни от злого топора!
 

«Говорливы ливни…»

 
Говорливы ливни,
И ручьи певучи.
В трелях соловьиных
Тысячи созвучий.
 
 
От сорочьих басен
Даже в небе тесно.
Лад земной – прекрасен!
Люди – бессловесны.
 
 
Да и разве скажешь
Так свежо, как будто
Хмелем перевяжешь
Трепетное утро?
 
 
Да и разве спросишь,
Чтобы в откровенье
Закружила осень
Листьев муравейник?
 
 
Наши речи грубы,
Неуместны вздохи.
Шелушатся губы
На ветру эпохи.
 
 
Про любовь и муки,
Про вершины роста
Скажут наши руки
Без утайки, просто.
 
 
Для своей свободы
Сохраним на память
Чудный лад природы
Этими руками!
 

«Я спал в саду луне на диво…»

 
Я спал в саду луне на диво,
Она глядела не стыдясь
Сквозь груши пасмурную гриву,
Сквозь вяза ветреную вязь.
 
 
Я спал в одежде, как попало,
Но опекаемый луной,
Она фуфайку подтыкала
Под бок от сырости ночной.
 
 
И, просыпаясь то и дело,
Я думал, ласковый с лица,
Что кто-то в чистом, кто-то в белом
Мне сон тревожит без конца.
 
 
Что кто-то веки мне голубит
И легкой кисточкой листа
Вишневым клеем красит губы,
Чтоб я во сне не бормотал.
 
 
И в тишине, травой пропахшей,
Все мирозданье надо мной
Казалось близким и домашним
И не пугало глубиной.
 
 
И в слитках лунного сиянья
Я сам, не знаю почему,
Не был частицей мирозданья,
Но равнозначен был ему.
 

Костер

 
Расслабленно ночь шелестит покрывалом,
Влажнеет у вишен кора.
И бьется бессильно о землю крылами
Подраненный коршун костра.
 
 
Не знаю, то ль это луна окривела,
То ль выдался повод другой —
Колхозные крали с парнями несмело
На мой прилетают огонь.
 
 
Наверно, сподручней шушукаться кучно,
Вести пересуды-суды,
А тех, кому стало от шепота скучно,
В росе простывают следы.
 
 
Мы курим с парнями, с положенным смехом
Толкуем о том и о сем.
Но видно по парням, что служит помехой
Им этот безумный костер.
 
 
И я в оправданье не знаю ответа.
Но помню себе на уме:
Лягушечью грусть уходящего лета
Сжигаю на позднем огне.
 
 
Как будто сжигаю мосты за собою,
Как память его о себе.
Едва ли оно повторится, такое,
В моей суматошной судьбе.
 
 
Июль-сенозорник и август-добытчик
Незримо ушли по стерне.
От солнечной неги и сладких привычек
Пора отказаться и мне.
 
 
И вот потому-то отаву колеблю,
Что горечь о лете остра,
И бьется бессильно крылами о землю
Подраненный коршун костра.
 

«Голова невзначай облетела…»

 
Голова невзначай облетела,
Тяжелеет осанка и стать.
И такое веселое дело —
Голым черепом зайцев пускать.
 
 
Стало горьким в кого-то влюбиться,
Стало нужным любить за двоих.
Да и то, под недолгие тридцать
Несподручно ходить в молодых.
 
 
Только вижу острее, чем раньше,
Только чую острей и нежней,
Как теплынь стережет одуванчик,
Как томительно вянет кипрей.
 
 
Как волшебные ивы русально
Прячут месяц в тяжелых ветвях,
Как стога среди лета печально
Хуторами осели в полях.
 
 
От судьбы не уйти неминучей.
Но и в этом моя благодать,
Что до дней откровенно плакучих —
Даже смелой рукой не подать.