Текст книги "На лопате"

Бригада Ковтуна

На плац въехали грузовики, оборудованные деревянными будками. В будках солдаты ездят на работу. Солдаты стали вяло грузиться.

Куликов попал в бригаду Ковтуна разнорабочим. Бригада работала в самом сердце Севастополя, четвертый участок – штаб флота.

Отлынивать от работы Куликов не умел и поначалу сильно уставал. Самые грязные, малооплачиваемые работы на стройке, выполняли военные строители, среди которых львиную долю работ делали «духи» за копеечную зарплату. Деньги уходили на оплату труда гражданских рабочих, попробуй не заплати ему достойно, он уйдет, он везде требуется. Солдату некуда идти, разве что в дисбат.

Бригада в подвале строящегося дома имела в своем распоряжении бытовку с железной печкой «буржуйкой», двумя скамейками, сколоченным из досок, крепким столом и железными шкафчиками для одежды. Все более-менее ценное хранилось в этих шкафчиках. В бригаде у своих воровать было не принято. В роте без присмотра ничего оставлять нельзя – «поднимут» – украдут, значит. Бригадир сержант Ковтун сказал своим «духам»: «Все, что есть, забирайте на работу. В роте поднимут, концов не найдешь. У нас все будет в сохранности, мы у своих не воруем. Вы меня поняли, надеюсь». «Духи» еще не успели обзавестись хозяйством, и перевозить на стройку, в бытовку им было почти нечего. Куликов привез зубную щетку, пасту и станок для бритья. Все, что он приобрел в магазине на территории части взамен украденного.

Бригада Ковтуна после осеннего аврала получила передышку. За несколько дней построили деревянный забор вокруг стройки. Столбы забора добросовестно забетонировали, вечно стоять могут. Бетонирование столбов вызвало много шуток в адрес будущих поколений военных строителей, которые будут эти столбы выкорчевывать, по окончании стройки. Несколько раз в день разгружали грузовики со стройматериалами. Куликов подпирая плечом длинный швеллер, впервые увидел памятник командиру брига «Меркурий» – Казарскому. В 1829 году «Меркурий» каким-то чудом отбился от двух турецких линейных кораблей. Чудо заключалось в том, что мертвый штиль остановил турок, а «Меркурий» имел штатные весла и ушел от них. Герои особенно на море были нужны, потому что Россия, что не говори, сухопутная держава. Вот Казарский и был объявлен героем, стал флигель-адъютантом царя, и был отравлен мышьяком в Николаеве, куда приехал для ревизии тыловых складов черноморских портов. Кажется на виду памятник, а вот не замечал, не до того было. Швеллер, усилиями всей бригады опустили в бетонированную щель основания мемориала в честь героев обороны Севастополя. Переводя дух, Куликов облокотился на парапет. В дымке виднелась Северная сторона, серые военные корабли в бухте, совсем рядом колоннада Графской пристани, Нахимов на постаменте. «Странно, – подумал Куликов, – почему адмирал Нахимов стоит спиной к морю?». «Эй, Куликов. Пошли» – позвал Ковтун. – Работа не ждет». Куликов обернулся на голос и подумал еще про адмирала, а не про работу: «Вероятно потому, что Россия, держава сухопутная и даже адмирал душой в море, но с оглядкой на сушу».

Бригадир Ковтун показался Куликову справедливым человеком. Он собрал с «духов» деньги, не хочешь или нет денег – не проблема. Купил в буфете штаба колбасы, булочек, сигарет – кто что заказал. Себе ничего не взял. Предупредил – без разрешения никуда не ходить. В обеденный перерыв провел экскурсию по окрестностям стройки. Показал гастроном, Владимирский собор с именами адмиралов Лазарева, Корнилова, Истомина и Нахимова на черных мемориальных плитах, вмонтированных в стены собора, памятник Ленину и ларек, где всегда есть мороженое. «Особенно опасайтесь патрулей, их тут как конь навалил», – сказал Ковтун под конец обхода.

Обедать солдат возили в часть на Горпищенка, когда были деньги, подкреплялись в бытовке пирожками или колбасой из гастронома, тогда в гастрономах еще была колбаса. Жизнь после голодного карантина стала приобретать для «духов» краски.

Куликов смотрел на невиданное им зрелище крупного военного корабля, входящего в бухту и поэтому пришел в бытовку позже других.

Ковтун буднично спросил:

– Где ты был?

– Девочек на набережной рассматривал, пошутил Куликов.

– Не ходи никуда без спроса. Попадешь в комендатуру, мне по башке дадут. А девочек, тут этого добра навалом. Подожди, летом слюной изойдешь. Бабы косяками ходят, почти голые. – Ковтун, очень ловко орудуя ножом, если учесть отсутствие большого пальца на правой руке, отрезал кусок хлеба и положил на него толстую шайбу колбасы. Еще до армии Ковтун отхватил палец циркулярной пилой, поэтому в принципе здоровый молодой человек и попал в стройбат. «Грамм сто с лишним», машинально на глаз взвесил колбасу Куликов.

– Садись, ешь, – сказал Ковтун, подавая увесистый бутерброд.

– Спасибо.

– Базарбаева не видел?

– Нет.

– Э, Азовсталь, – обратился бригадир к здоровяку мариупольцу – он с тобой работал.

– Черт его знает. Был все время.

Дверь отворилась, в бытовку вошел Базарбаев.

– Легок на помине, – не слишком ласково сказал Ковтун. – Где ты был?

Базарбаев виновато опустил голову, из под черных бровей блеснули черные не виноватые глаза. В них не было ни страха, ни раскаяния.

– Ты что не понял? Я говорил без спроса никуда. Чего молчишь, тебя спрашиваю. – Ковтун поднялся и поправил свитер на плечах. Разговоры стихли. «Духи» настороженно ждали развязки.

– Что с ним сделать? – спросил Ковтун у сидящей вокруг стола бригады. Все молчали. Тогда Азовсталь сказал:

– Пусть отожмется двадцать раз.

– Слыхал Базарбай? Упал и отжался: Быстро… Я жду – уже с угрозой в голосе сказал бригадир.

Базарбаев медленно присел, уперся руками в пол и принял исходное положение. Очень легко, сильно сгибая руки в локтях, выполнил упражнение.

– Ладно. На первый раз прощаю. Хорошо отжимаешься.

Инцидент был исчерпан. Некоторое время спустя, пришла машина. Пора ехать на обед. Грузились в строгой последовательности. «Духи» первые в самую глубину будки, ближе к заднему борту, где видно волю, сели «караси» последнюю лавку заняли бригадир и Азовсталь.

Инцидент с опозданием Куликова и Базарбаева решился по-разному в силу сложившегося в Горпищенском отряде порядка вещей. За то, что Куликову обошлось дружеской беседой, Базарбаеву пришлось отжиматься от пола двадцать раз. И это не было случайностью, скоро Куликов понял почему.

Национальный вопрос

В новом свете предстало и безмятежное братство народов. Куликов накануне призыва в армию участвовал в сборе вещей для пострадавших от землетрясения в Армении, пожертвовал небольшую сумму денег. Газеты писали об участии людей многих национальностей в помощи Армении и чуть раньше в ликвидации аварии на атомной электростанции в Чернобыле. Примеры дружбы народов были свежи и на этом фоне Нагорный Карабах, Сумгаит казались страшным недоразумением, вызванным скорее политическими неурядицами, чем национальными отношениями. В многонациональном армейском коллективе, с ослабленным контролем отцов командиров, напоминавшем Советский Союз в миниатюре, куликовские представления о дружбе народов сильно подкорректировались.

В первой роте и в Горпищенском отряде в целом «шишку» – власть держали «русские». В это понятие входили не только все славяне, примерно 300 человек, но и примыкавшие к ним представители других народов – татары, чеченцы, чуваши, армяне и другие. Сто с лишним человек – народы Средней Азии, на стройбатовском жаргоне – «урюки», – не имели в своей среде лидеров, способных организовать их в борьбе за власть. Среди них выделялись казахи, державшиеся особняком. Часто они собирались и пели свои непонятные заунывные песни, нагонявшие тоску. Пели до тех пор, пока кто-либо из казарменных авторитетов не крикнет: «Кончай выть! И так тошно». С полсотни азербайджанцев – «азеров» выступали в любом конфликте как один человек. Кроме того, горпищенский отряд имел в своем составе два десятка представителей других национальностей, вынужденных примкнуть к трем основным национальным группам. Когда Куликов попал в отряд, власть крепко держали «русские», национально-освободительные драки остались позади. Куликову с удовольствием рассказали историю пятимесячной давности. Был большой призыв, отряд почти полностью укомплектовали «духами». Это так командование пыталось бороться с дедовщиной. Раскол произошел по национальному признаку, раз було невозможно разделиться по сроку службы. И этот раскол был неизбежен, так как не отменили уборку туалета, чистку картошки, уборку территории, работу на стройке наконец. Все это нужно делать, а кому? «Духов» – нет!

Первыми, в силу сплоченности, опомнились «азеры». Они самоустранились от всех забот, подкрепляя свои права кулаками и численным перевесом в каждой конкретной точке конфликта. «Русские», выступали поначалу каждый за себя, и конечно проигрывали по всем пунктам. Быстро сообразили, что нужно объединять усилия. Несколько крепких физически парней, до армии успевших побывать под судом, сумели объединить вокруг себя остальных, среди них заводилой был парень по кличке Старый. Ему было аж 27 лет! Из которых, три года он провел на зоне. Переворот назначили на два часа ночи. Сонные «азеры» были избиты, но на этом война не закончилась. Через несколько дней один из вождей «азеров» ударил ножом в драке один на один организатора «русского» переворота. Власть – «Шишка», как говорили в отряде, – стала валиться из рук. «Подрезанного» парня отправили в госпиталь, якобы он баловался с ножиком и на него сам наткнулся. Командиры, как-то удивительно не в курсе того, что происходит к них под носом, даже невзирая на некоторое количество стукачей. Видимо стукачи, не решились о таком стучать, вопрос принципиальный можно и самому на ножик «случайно» наткнуться.

После отбоя враждующие группировки собрались выяснять отношения, начались «разборки». К «азерам» частично присоединились «урюки», в целом человек сто пятьдесят, к славянам примкнули угро-финны, татары, короче все представители народов Российской Федерации и кавказцы, среди которых особенным пылом отличались чеченцы, примерно человек триста. В таких делах важно не количество, а вожди, а они у «русских» появились. Разговор постепенно зашел в тупик. «Азеры» пригрозили взяться за ножи. На этот демарш Старый ответил: «Нас больше, и если мы в ответ за ножи возьмемся, вас в капусту порежем!». Длинные переговоры в которых принимали участие только лидеры, остальные даже не видели, что там происходит, снижали накал решимости. Старый, вероятно чувствовал это, так все проиграть можно. Тогда он обернулся к своим и громко сказал историческую фразу: «Да что мы с ними базарим! Они парня подрезали. Бей их мужики!». Старый говорил и одновременно нанес мощнейший удар с разворота ближайшему врагу и свалил его с ног. Тут все с воем кинулись вперед. Сопротивление почти не оказывалось. Выбитые зубы, сломанные челюсти и носы в итоге смена власти. Как и положено в любой революции, плодами победы воспользовались избранные. Унижение одних сменилось унижением других. Куликов слушая эти рассказы, думал, что в целом все это безобразие, конечно. Но в историческом плане – именно так империи и создаются. Основным источником, был «комсомолец» Кулыгин. О своей роли в войне он умалчивал. Тогда Куликов спросил его:

– Ты тоже участвовал в этой битве?

– Скажем так, я там присутствовал. Не в первых рядах. Ну, так пару раз кого-то пнул, раз мне в ухо прилетело. В общем вошел в число ветеранов. Тут ведь в стороне отсидеться не получится ты или со всеми или тебя затопчут свои же. Выбор не велик. Зато теперь у нас на Горпухе, не райские кущи, но крайностей тоже нет. Ты просто не представляешь, какой беспредел, был тут до этой войны. Сейчас все знают свое место и пределы допустимого. Для нормального человека – это тоже дурдом, но в нем есть свой порядок и место для выживания каждого индивидуума. Вот, чмошники, их ведь в петлю не пытаются загнать, так пнут слегка, чтобы не расслаблялись и знали свое место. А было иначе. – Кулыгин, задумался. – Да было значительно хуже. Дедовщина придавлена национальным вопросом и не принимает звериного облика. До вот этой нашей революции, тебе может показаться странным, но тут царил просто ужас, а теперь всего лишь обыкновенный кошмар.

– Ты слышал, что узбеку, тощий пацан, из моего призыва, безобидный, почки отбили? – Спросил Куликов.

– Видишь ли, – ответил задумчиво Кулыгин. – Я, как и ты могу лишь наблюдать со стороны за всем, что у нас происходит. Большого влияния на ход дел я не оказываю. Мне многое тут не нравится и я бы предпочел пройти все это заочно. Если честно. «Блатные» и «приблатненные», вот хозяева казармы, они задают тон, они выбирают немногих как объект для издевательств. Показывают всем остальным, кто хозяин. Из-за пустяка, этот узбек попал под раздачу. Недостаточно быстро выполнил распоряжение. Семеро «приблатненных» отбили ему почки. Его комиссуют, я в штабе слышал. Он настолько запуган, что даже инвалидность не заставила его назвать тех, кто его бил. Неожиданно прокуроры заинтересовались, и замять это дело, видимо, не удастся. Двое под следствием.

– Разве это что-то изменит? – Усомнился Куликов.

– Горбатого могила исправит, – согласился Кулыгин. – Командование борется с последствиями, а не с причинами. Что толку пугать дисбатом того, кто без чифира утром с постели встать не может, а пьют почти все поголовно, даже «истинные» мусульмане. Свинину не ест, а выпить не откажется. Тут одного парнишку изнасиловали, пользовались некоторое время. Командиры узнали, перевели его в другую часть. Никого не посадили. Зачем лишней судимостью показатели портить. Вообще, – рассуждал Кулыгин, – «блатные» менее опасны, чем «приблатненные». «Блатные» уже сидели, знают, что это такое и не хотят опять на нары, поэтому осторожны. «Приблатненные» не сидели и потому без тормозов.

Поднять одеяло

В связи с холодом в казарме, пошла эпидемия «поднимать» одеяла. Блатные, пользуясь влиянием на каптерщика, брали в каптерке по два-три тощих одеяла и особенно не страдали. Все остальные тащили одеяла друг у друга. Ночью снимали со спящих. Обворованные, скорчившись от холода, спали под одной простыней. Проснется, оденется и спит в одежде.

У Куликова два раза «подняли» одеяло. Оба раза он обращался к старшине роты. Бывший моряк мичман, с криво посаженной на толстую шею головой, имел обыкновение смотреть как-то исподлобья. Набычившись. За эту привычку солдаты за глаза прозвали его «Бык». Мичман Бык, в первый раз, без лишних разговоров выдал Куликову одеяло, в каптерке их было великое множество. Второй раз на просьбу Куликова мичман Бык набычился сильнее обычного и сказал:

– За что я не люблю вас с высшим образованием, так это за то, что мы ходим по земле, а вы витаете в облаках. – Мичман расшифровал свою мысль, – у тебя подняли одеяло, и ты не зевай.

– Так что, воровать что ли? – спросил Куликов.

– Это меня не касается, воровать – не воровать, привязывать, прибивать, но одеяло я тебе в последний раз выдаю.

– Спасибо.

– Тьфу, – сплюнул мичман Бык, – на хрена мне твое спасибо? Для меня это слишком много, спасибо.

Когда у Куликова, через два дня в очередной раз «подняли» одеяло, он не пошел к мичману Быку, он пошел в угол казармы, где спали «блатные» и снял одно из трех одеял с чьей-то кровати. Благо, что одеяла все одинаково серые и отличить их весьма сложно, а «поднять» одеяло у «духа» Куликову было неудобно перед своей совестью. А тут очень хорошо взял одно из трех. Операция прошла незаметно. Куликов этот свой демарш с «поднятием» одеяла подвигом не считал, но и большим грехом тоже. Хотя если бы кто-то заложил его «блатным» у Куликова могли быть серьезные неприятности. Вероятно мичман Бык, если бы знал, то прослезился. Его наука, «ходить по земле, а не витать в облаках», давала плоды.

Первая рота выгодно отличалась от учебной роты уютом в спальных помещениях. Аквариум с разноцветными рыбками, длинные дорожки на полу, чистота, в спальне ходили босиком, сапоги оставляли в коридоре. Немалая заслуга в этом была старшины роты мичмана Быка и вечно шуршащих вениками «духов».

Старшина мичман Бык накладывал морской отпечаток на всю роту. Бывший моряк все же. Морская романтика заключалась не только в образцовом порядке, она проникла в лексику роты. Спальное помещение – кубрик, столовая – камбуз. Старшина никогда не посылал провинившегося солдата мыть лестницу, обязательно трап. Табуретку называли баночка, кровать – коечка, туалет – гальюн, кокарда – краб. «Какая-то конно-морская авиация кирпичного боя». – Шутил по этому поводу Кулыгин.

После работы первую роту не обременяли строевыми занятиями, как например, третью роту расположенную этажом ниже. Командир роты капитан Серов, тихий, «как могила Шаляпина», – так пошутил все тот же Кулыгин, собиравший в свою актерскую коллекцию характеры, он надеялся вернуться в театр и покорить не только зрителя, но и сердце дочки директора. «Серов, служил в Афганистане, был ранен, такой героический персонаж, – просвещал Кулыгин, – возможно, поэтому он видит в солдатах людей, или почти людей. А командир третьей роты, капитан Малинкин, считает, что солдат должен испытывать постоянные неудобства, лучше мучиться. Хорошо, что ты туда не попал, они вон день, через день после работы еще и маршируют по плацу».

Куликов, посмотрел в окно кабинета комсомольца Кулыгина в штабе отряда, по плацу маршировала третья рота под речитатив «непобедимая и легендарная…»:

– Да, действительно в третьей роте, опять дискотека. – Повторил Куликов дежурную шутку первой роты по поводу бесконечных строевых занятий третьей роты.

Вечерами Куликов иногда заходил к Кулыгину, а чаще читал газеты, писал письма, смотрел телевизор в Ленинской комнате роты. Письма писал домой жене, родителям, родственникам даже довольно дальним, с которыми практически и связи никакой не поддерживал. Он рассчитывал, что они все напишут что-то в ответ и таким образом какая-то радость будет. Получить в армии письмо, не слишком обремененное гражданскими проблемами, это в любом случае радость. Цветной телевизор рота купила вскладчину с солдатской семирублевой получки. Поэтому, как ни странно, смотреть телевизор никому не запрещали вне зависимости от срока службы.

Куликова не трогали, он не вписывался в казарменную жизнь с ее законами. Точнее он нашел какую-то никем не занятую нишу в этом лесу населенном различными «животными», некоторые из которых были довольно опасны. Учитывая, что Куликов вел себя ровно со всеми, не выделяя, кто перед ним «блатной авторитет – медведь или волк», или «зачмуренный изгой-заяц», был одинаково вежлив, не ругался матом, хотя на нем все вокруг просто говорили. Возможно, инстинктивно все эти «львы», «медведи», «волки» и прочие «шакалы» увидали в нем какое-то странное животное, заброшенное в их лес волею случая, черт знает, что от него можно ждать от этого типа «жирафа». Поэтому и не трогали, других объектов хватало. А этот «жираф» мог даже быть полезен, как вскоре оказалось. В каких-то случаях Куликов разводил сгущающиеся тучи, спокойным тоном поясняя суть проблемы с уклоном в морально-этическую сторону происходящего. Он говорил так, как это принято в школе у заслуженных и перезаслуженных учительниц – старых умудренных опытом тортил. Видимо казарменным хулиганам – это напоминало «мычание» «священных коров», они ведь тоже учились в школе. А «священную корову» инстинкт и табу запрещают трогать.

Куликов старался не нарываться на неприятности, но твердо отстаивал свои позиции. Один из «приблатненных» обратился с вопросом «был ли кто-то из американских президентов Героем Советского Союза». На первый взгляд странный вопрос, но учитывая, что в стране свирепствовала Перестройка и Гласность, кавардак в головах неокрепших разумом людей был изрядным. Радио, телевизор, поливали исторической правдой население отчего у некоторых вообще ум за разум стал заходить.

Разговор получился следующий:

– Эй, очкарик! Кто-нибудь был из президентов штатов героем Союза, а?

Куликов выдержал паузу и спокойно ответил, отложив газету:

– Меня зовут Владимир. Очкарик, согласись, звучит как-то невежливо. А тебя как зовут?

«Приблатненный» пацан просто не знал, как на это реагировать и сказал:

– Костя…

– Очень приятно, Константин, – сказал Куликов и дал исчерпывающую справку о генерале Эйзенхауэре и его ордене «Победа». Все это происходило в присутствии многих солдат. Понял или нет Костя, что обзываться нехорошо, однако, больше никто очкариком Куликова не называл.

Два раза в неделю в клубе показывали старые фильмы с болванами-фашистами и молодцами советскими разведчиками. Обычно сеансы сопровождались дружным храпом зрителей. Стройка, темень, тепло, много раз просмотренный фильм усыплял лучше снотворного.

В субботу политзанятия, каждый взвод занимался отдельно. Сержантов начальник штаба Корбу, очень толстый, похожий на бочку кваса затянутую в не по размеру маленький мундирчик. Корбу – любил поучать, не мог пропустить мимо себя солдата, чтобы не прочитать ему какую-то банальную нотацию. Поэтому встречи с ним старательно избегали все, даже мичманы и прапорщики, не говоря уже о сержантах и солдатах. Сержантов командование выделяет из общей массы. Главный критерий отбора сержантов – сила. Власть, данную сержанту Уставом, подкрепляли физической силой. В немногих случаях сила совпадала с другими человеческими свойствами.

Нужно обладать твердыми представлениями о добре и зле, чтобы в восемнадцать лет, не имея опыта, пользоваться властью над людьми. Устав предписывает сержантам обучать и воспитывать солдат. Чему Куликова мог обучить сержант, которого самого ничему не научили. Военных строителей ничему военному не учили. Учить некогда, нужно выполнять план строительства. И все же по Уставу «Подчиненные обязаны бесприкословно повиноваться начальникам». Выделяя из массы, командиры прямо или косвенно внушают сержантам их значительность. Некоторые сержанты не выдерживают испытания, начинают верить в свою непогрешимость. Спасает «дедовщина», слишком зарвавшихся кулаками ставят на место. Не помогает и то, что сержантов в основном выбирают из физически крепких ребят. «На каждого богатыря есть свой «винт». – Сказал Кулыгин, когда они с Куликовым обсуждали тему «сержанты и их место в стройбате», при этом Кулыгин налил Куликову полстакана домашнего вина приобретенного по случаю на базарчике около почты. Кулыгин, будучи младшим сержантом и штатным «комсомольцем» отряда был обязан ходить на почту отправлять письма, посылки, и приносил соответственно с почты письма и мог проводить солдата для получения посылки.

Еще в учебной роте Куликов столкнулся с отношением офицеров к сержантам. Ерошин (Менстрик) спросил сержанта Олегова, командира отделения «духов», восемнадцатилетнего непосредственного начальника Куликова, где солдаты его Олегова отделения. Олегов, пор натуре добрый парень, ставший сержантом благодаря выпиравшей из-под гимнастерки мускулатуре (результат серьезного увлечения плаванием), растерялся. Олегов был в тот день дежурным в столовой и просто не знал, что все сидят в техклассе и Устав «читают». Куликов попытался выручить Олегова, с которым немного подружился, и сказал, что все сидят в техклассе. Ерошин, не обращая внимания на пояснение, не для этого он спрашивал Олегова, бросил фразу из которой Куликов все понял: «Какой-то солдат знает. А сержант не знает, где его люди». Вот это «какой-то солдат» все прояснило для Куликова, не надо отвечать на вопросы, ответы на которые тебе знать не положено. В царской армии солдат мог ответить «не могу знать, ваше благородие!». Благородия погибли на Перекопе, вместе с благородством. Офицеру, который не проявляет человеческих качеств по отношению к солдатам, типа Менстрика, бесполезно что-либо у солдат спрашивать. Ни кто ничего не знает, а если даже знают – не скажут, хоть пытай.