Текст книги "На лопате"

Натягивая сапог, Куликов громко сказал:

– Достаточно закончить одну школу прапорщиков.

«Духи» сдержанно хохотнули.

После обеда обычно теоретические занятия часть «духов» загоняют в Ленинскую комнату, другую в техкласс изучать Уставы – Анналы армейской жизни, изложенные на пятистах страницах. Внимание командиров из этой наки привлекли только две страницы: форзац с военной присягой и страница с пунктом «Дневальный по роте». Их-то и заставляли зубрить. Видимо идеальный солдат, должен был всю службе дневалить и помнить, что он присягал и является гражданином Союза Советских Социалистических Республик. Куликов впервые в жизни читая полностью – это длинное СССР подумал: «Как же это длинно и муторно!».

Куликов, лишенный возможности утолять жажду чтения, читал все подряд: бодрые лозунги крепить обороноспособность страны, изредка попадавшиеся газеты и конечно Устав. К концу пребывания в учебной роте он минимум дважды прочитал всю эту книгу, и по несколько раз особенно интересные статьи. Пришел к неудивительному выводу, что действительно Уставы писали люди неглупые, хотя и в военной форме. Предписания Устава и солдатская жизнь расходились подобно теории и практике развитого социализма. На четырнадцатой странице Куликов прочел: «…военнослужащие должны обращаться друг к другу на «Вы». В действительности на «Вы» обращаются младшие по званию к старшим по званию. Солдаты к офицерам, младшие офицеры к старшим офицерам. Вместе с очередным званием офицер получает право «тыкать» большему числу людей, получая в ответ большее количество уважительного «Вы». Но это пока он при должности, так и на гражданке уважение от должности, пережитки феодальный отношений? Устав требовал; «Стекла в окнах нижних этажей, выходящих на городские улицы, на необходимую высоту должны быть матовые или закрашены белой краской». «Видимо, от шпионов средство придумал какой-то мудрец, а может быть просто, чтобы с улицы не были видны неуставные взаимоотношения, а проще сказать бардак», – подумал Куликов.

Сержанты обычно не присутствовали на занятиях по изучению Устава, находили белее интересные дела. Предоставленные сами себе «духи» писали письма домой, предавались воспоминаниям о былом или попросту спали, подкладывая под голову все тот же Устав.

– Встать! Смирно! – «духи» поспешно вскочили, в техкласс вошел младший сержант Джуху. Он обвел всех завораживающим пронзительным взглядом претендующий на взгляд удава и произнес речь о смысле которой из-за сильнейшего акцента приходилось лишь догадываться.

«Вы гхто урлы арлала! Маймуны!» – услыхал что-то такое Куликов. Судя по тону и последнему слову, Джуху был недоволен. Он вывел за рукав на свободное место подвернувшегося под руку Крутинова, тихого парня с удивительно спокойным голосом.

– Ног мэст пстав, – фраза означала «Ноги вместе поставь».

Крутинов, пришибленный неожиданным появлением Джуху и тем, что сержант выдернул именно его, никак не мог понять, что тот говорит. Неожиданно Крутинов рухнул на пол, сбитый с ног подсечкой.

– Втат! Ног мэст! Ног мэст! Понял да?!

Подсечка – и Крутинов, потирая ушибленное место опять встает с пола.

– Чтат устав, – вполне разборчиво сказал Джуху на прощание.

– Что это было? – Задал риторический вопрос Крутинов, потирая ушибленное бедро, когда Джуху вышел за дверь.

– Это, мой друг, человек с горы учил тебя ног вмэст ставить, – отозвался Хлебников.

Ребята засмеялись, но не громко.

Куликов позднее много раз видел подсечку в исполнении Джуху. Этот парень занимался до армии борьбой. Через несколько дней Куликов и Джуху, как-то случайно разговорились. Точнее Джуху заговорил с Куликовым. Секретом, что Куликов работал учителем, не было, и это как-то влияло на отношение к Куликову. Джуху расспрашивал Куликова – где учился, где работал, есть ли дети…, Куликов вяло отвечал, однако ноги поставил не вместе. Джуху обратил на это внимание. И удивил Куликова не только, тем, что вопросы он задавал на очень хорошем русском языке с едва заметным кавказским акцентом, но и тем, что вдруг сказал, что сам учился в институте и был призван в армию после второго курса. «Расслабься, что ты. Не буду я никаких подсечек делать», – успокоил Куликова Джуху. Будущий агроном Джуху в армии создал себе защитный имидж, усилил до невообразимого акцент. Непонятная речь в сочетании с агрессивностью вызывали инстинктивный страх. Джуху действовал в соответствии с диким законом армии – «или бьешь ты, или бьют тебя».

Изучение устава длится до ужина. Личное время поглощается подшиванием подворотничков к утреннему осмотру. Особенно трудно чмошникам, нужно подшить и себе, и другим.

Вечерняя прогулка, строем с песней в туалет и обратно.

В двадцать один час просмотр программы «Время», часто прерываемый командой: «Встать! Смирно!» или душераздирающим криком: «Заткнитесь! Ублюдки! Стоя смотреть будете!».

Затем команда: «выходи строиться на вечернюю поверку».

Если все хорошо, через час рота строится в спальном помещении, готовая к взлет-посадке. Отбой продолжается до двадцати трех часов, редко дольше и еще реже не дотягивает до этого времени.

Все, отбой. Часы под подушкой Куликова бешено отстукивают в ухо секунды службы. Солдат спит служба идет, подъем в шесть утра и все начнется сначала. Вот и весь свет учения.

Присяга Родине

Более двух недель провел Куликов в учебной роте. На 15 января назначено принятие присяги. Накануне обычный распорядок занятий был нарушен. Целый день шла тренировка: подход, отход, доклад, читка текста присяги. По этому случаю выдали пять учебных автоматов «Калашникова». Автоматы вызвали неподдельный интерес «духов». Оружие, даже учебное, его тяжесть, холодная сталь вселяет уверенность. Кто-то, демонстрируя свои умения, полученные в школе на уроках начальной военной подготовки, ловко разобрал автомат, воспользовавшись столом, вынесенным на плац для тренировки принятия присяги. Младший сержант Андрей Олегов, безобидный, осторожный до глупости парень, плаксивым голосом стал отчитывать «духа» – нарушителя. Старший лейтенант Подорожный сказал: «Пусть разбирают, оружие они видят в первый и, скорее всего, последний раз». Олегов моментально согласился и замолчал. В нем не было злости, он отчитал «духа» лишь из стремления показать свое рвение перед офицером. Причем получалось очень плохо, неправдоподобно. Единственным офицером, которого Куликов считал более-менее нормальным человеком, был Подорожный. Таким, по крайней мере, Подорожный показался Куликову со стороны. Ровесник Куликова, он редко матерился, так же редко говорил с солдатами, никогда не повышал голос. Больше молчал, оставаясь на втором плане событий.

В день присяги приготовили праздничный завтрак. Как в воскресенье, «духи» получили по два круто сваренных яйца. Кому-то, как водится, угощения не досталось, часть яиц изъяли «деды» еще при раздаче. Возмущенный «дух», позабыв страх перед сержантами (за две недели «духи» в основном уже поняли, что не так страшен черт), воскликнул на всю столовую: «Бл… Где мои яйца!». Случайно проходивший мимо замполит Саров (Хлопотун), к всеобщему удовольствию ответил: «У вас в штанах, молодой человек». Саров восстановил справедливость, отправил Ибрама на раздачу. Ни один дежурный по столовой сержант не мог отказать Ибраму, представителю славного чеченского народа.

Ибрам Дадаев, несмотря на внешнюю хрупкость восемнадцатилетнего паренька, имел вес в отряде. Однажды в столовой. «Дух» из учебной роты случайно, чем-то «обидел» «дедушку» из третьей роты. «Дух» пытался спастись бегством и скрылся за углом. Ибрам, случившийся рядом, остановил разгневанного «деда» и, сплевывая ему под ноги тягучую слюну, сказал: «Не трогай, если не хочешь неприятностей. Пока я за них отвечаю. Хочешь – потом, когда духов в роты переведут, разбирайся».

Ибрам принес четыре яйца. Саров торжественно вручил пострадавшему два из них, улыбаясь своей вечной лживой улыбкой, сказал: «Вот, молодой человек, нашлись ваши яйца». Оставшиеся два яйца Саров, с хорошей порцией гречневой каши, с аппетитом скушал сам.

Около десяти часов роту построили возле небольшого памятника, на мраморе барельеф и надпись «Ленин».

Предстоящая присяга пустила коллективную мысль роты по неожиданному руслу. Прошел шумок, что после присяги уже вполне законно могут отправлять на «дизель» (дисциплинарный батальон, дисбат, он же дизель). Новость с увлечением обсуждалась.

В части появилась группка родителей «духов». Приехали на присягу детей. Это были в основном женщины, среди них, было и несколько увешанных орденами ветеранов. Женщины вытирали полные слез глаза, с умилением посматривая на взрослых сыновей в шинелях и надраенных до зеркального блеска сапогах. Ветеран, старенький сухой дедушка, позвякивая орденами сказал патриотическую речь, смысл которой в нескольких словах можно свести к следующему: Вот вы, должны, а мы отдали, а вы крепите, потому что Родина… Никто не вдохновился, тем более все это уже много раз разными людьми и словами было сказано «духам» еще в детском саду, школе, по телевизору и по радио. Кроме того многие ребята не слишком хорошо владели русским языком. Куликов не воодушевлялся, ясно видя глубокую пропасть между словами ветерана «о долге перед Родиной» и отношением родины к должникам. Началась утомительная процедура принятия присяги. По очереди солдаты, прижав к груди учебный автомат, передаваемый из рук в руки (на всех не хватило), строевым шагом шли к столу, покрытому кумачом. Брали текст присяги и читали его кто как мог. Только тут выяснилось, что читать умеют не все. Целования боевого знамени, как показывают в кино, не было. Отсутствовало само знамя, военно-строительным отрядам такую святыню иметь не положено.

Подошла очередь Куликова. Скажи ему еще месяц назад, что присяга не вызовет никаких эмоций в душе, он искренне бы обиделся. Все его предки воевали за Родину, и он считал себя патриотом. Патриотом не идиотизма, которого полным полно, но не без пафоса и защита Родины для него – не пустой звук. Текст присяги не вызвал отклика в его душе, это в легендарном Севастополе, где кажется нет камня который бы не взывал к патриотизму. Только «духи» не видели Севастополя и его священных камней, они видели учебную роту Горпухи, овладели искусством «взлет-посадки» и… из «военного» все на этом закончилось.

После мероприятия «духи» отправились в «культпоход» на Малахов курган, расположенный, что называется в двух шагах от Горпухи. Куликов впервые за последние две недели (и каких недель) вышел за ворота части. Какие-то люди спешили по своим делам, относительно свободные люди в гражданской одежде. Куликов даже сказал Хлебникову: «Смотри Саша, люди идут. Без охраны. Мир-то не рухнул оттого, что мы попали…». Куликов стал подбирать слово, куда попали… Хлебников, ответил: «Да, хрен бы на них, нам отслужить и вернуться домой».

Подошли к подножию Малахова кургана, Малашки. Крымская зима сделала его неприветливо серым. Лысые скелеты деревьев, посаженные знаменитостями, посетившими Севастополь, как-то тоже не вдохновили Куликова. Ему самому это показалось странным. Легендарное место, политое кровью нескольких поколений защитников родины, а не вдохновляет. Что уж говорить о других солдатах, которые даже не слышали о кургане, для них это вообще пустой звук. Как и то, что есть предместье Парижа, которое называется Малакофф, как и их стройбат Малашка-Горпуха. Куликов подумал, что ему не кажется теперь странным, что на Малашке в 1917 году матросы двух эсминцев расстреляли всех своих офицеров, как повел бы себя их стройбат, случись 1917 год? И тут же, где то на Малашке покоятся останки белогвардейского генерала Дроздовского. Его, похороненного в Екатеринодаре (Краснодаре) вывезли отчаянные дроздовцы из города уже занятого красными и перезахоронили на Малаховом кургане. Что удивительно и те и другие были русскими людьми.

На вершине, на стене оборонительной башни, среди множества перечисленных частей защищавших Малашку от англо-французов в Крымскую войну Куликов прочитал:

– Саперный батальон. Арестантские роты. Вот Саня, считай это пращуры нашего стройбата, и мы должны быть достойны их славы, наших дедов и прадедов. – Вокруг Куликова стали собираться солдаты, послушать «дядю Вову» (такую кличку они дали Куликову). Заметив, что подбирается аудитория, Куликов с еще большим пафосом продолжал. – В этот, без преувеличения, знаменательный день принятия присяги, мы стоим на месте, политой кровью и потом. И мы должны гордиться и гордимся…

Тут подошел прапорщик Ганшин и сказал:

– Куликов, тебе в замполиты нужно идти.

На, что Куликов заметил:

– Пока не достоин такой чести, это большая ответственность, о людях

бескорыстно хлопотать. – Солдаты засмеялись, это «хлопотать», им сразу напомнило замполита Хлопотуна. Ганшин, видимо тоже понял, на что намекает Куликов и улыбнулся.

«Будем сажать» и другие новости

На следующий день Хлебников и еще несколько «духов», отобранных учиться на крановщиков, уехали в Одессу, где была соответствующая учебка. Хлебников на прощание обещал написать письмо. Куликов впал в меланхолию от этой новости. Он как-то привязался к Сашке, с которым сдружился, вместе призывались и вот словно одна из ниточек, связывающих с домом, оборвалась.

Карантин закончился, теперь «духов» должны были распределить по рабочим ротам. Вопрос, куда пошлют? Многие успели найти в ротах своих земляков, что для «духа» очень важно, все какая-то поддержка.

Если земляк из «блатных» или «приблатненных», то за таким «дух» как за каменной стеной. Куликову было все равно, куда пошлют. Он решил, что на месте будет видно, как устроиться. Фатализм – был частью его характера.

Целыми днями «духи» приводили в порядок обмундирование. Обмундирования на каждого солдата приходится много, это и зимняя и летняя одежда, шинель, китель, бушлат-телогрейка, разные штаны-брюки, сапоги и ботинки, шапка и пилотка, даже платки предусмотрены, только их редко кто требует, но они есть в огромных количествах.

К парадному кителю, шинели пришивались погоны. Каждую вещь подписывали, рисуя хлоркой на подкладке прямоугольник. Фамилия, дата выдачи и еще должна была быть какая-то запись, но сержант забыл, что именно.

Ибрам долго и терпеливо объяснял, как и где подписывать. Солдат с редкой фамилией Филимон написал ее на погонах бушлата. Ибрам при виде испорченных погон вскипел. Самым ласковым выражением в его речи было: «Маймуны х…ы». Затем он как-то резко успокоился и, глядя на Филимона, почти ласково сказал: «Что ж ты глупый такой».

Погоны к шинели и парадке выдали морские черные с буквой «Ф». Может Филимон подумал, что это от его фамилии, а на бушлате просто пришиты погоны защитного цвета без буквы – упущение? «Ф» – казарменные юмористы расшифровывали как «Филин» – «Днем, значит, спит, а ночью ой что творится!». Кто-то сказал, что Филимон, в чем-то прав, когда написал свою фамилию на погонах. Так хотя бы понятно с кем имеешь дело. В общем-то «Ф» – значит просто флот. Отряд входил в состав Черноморского флота.

К петлицам прикрутили эмблемы военно-строительных войск с изображением бульдозера, молний, якоря и еще нескольких мелких деталей. Называется в среде военных строителей просто «трактор». Отбой сержанты стали как-то вяло проводить. С одной стороны обучение закончилось, с другой «духи» здорово натренировались и процедура «взлет-посадки» не могла принести столько радости сержантам от неуклюжих действий «духов».

Как-то глубоко после отбоя Куликова разбудил Морбинчук.

– Володя, Володя, – тряс он Куликова за плечо, – да проснись ты, наконец.

Куликов приподнялся, опираясь на локоть, и, ничего не соображая, смотрел на Морбинчука.

– Давай просыпайся, есть новости.

– Валера? Что случилось? Война?

Морбинчук задал встречный вопрос:

– Ты умеешь на машинке печатать?

– Одним пальцем печатал, – ответил Куликов, все еще плохо соображая, где он.

– Ерунда, научишься, все ж лучше, чем на стройке пахать. Я тебе место нашел, на машинке стучать в Управе. Я там работаю, пропуска выписываю, а по вечерам телефонограммы передаю. Димка Камышин на коммутаторе сидит, тоже непыльно. Вадик Соболь – сантехник, целыми днями в подвале спит. Феля Дорман, этот спец по компьютерам, офицеры в них почти поголовно профаны, на него смотрят как на бога. Еще Толстый с нами работает…

– Валера, – взмолился Куликов, – что от меня требуется, жутко хочу спать.

– Подожди спать, для тебя это шанс не попасть на лопату. Еще не раз спасибо скажешь.

– Я же печатать практически не умею.

– Буквы, знаешь?

– Буквы, знаю.

– Ну, вот. Они там написаны только дави, да дел-то на копейку. Лучше им все равно не найти. К тому же, пока они разберутся, пройдет полгода. За это время зайца можно научить курить, а уж рядового военного строителя с университетским образованием на машинке печатать – тем более. Это все ерунда, главное, там можно не опасаясь хранить свои вещи. Побрился, одеколоном побрызгал – жить хочется. Посылки самому получать, а не с прапором ходить и еще с ним делиться. Мало ли благ, потом поймешь. Единственно – в Управе продать нечего, на стройке материалы – живые деньги. Ты воровать-то не умеешь, на стройке делать нечего.

– Воровать не умею, это точно. Даже своего не сумел сохранить. Позавчера пропала зубная паста и щетка.

– Володя, все это мелочи. В Управе никто ничего не возьмет. Так как, согласен?

Морбинчук достал лист бумаги и авторучку.

– Специально взял с риском, что сопрут за ночь.

– Учитывая, что на все время и случай, а я жутко хочу спать, то я на все согласен. Пиши.

Морбинчук записал фамилию, имя Куликова, где учился, возраст, семейное положение.

– Ты не удивляйся, что я так расспрашиваю, придется пробивать армейскую тупорылость. А это не просто и не быстро. Тебе придется на стройке немного поработать, пока я там раскручу это дело. Не расстраивайся, потом больше ценить будешь прелести Управы. Спокойной ночи.

Морбинчук ушел. Куликов, едва коснувшись головой подушки, моментально уснул. Когда-то ветеран войны рассказывал, что однажды уснул на ходу. Тогда Куликов, как-то сомневался, а теперь понял как это, тут и без войны очень высокое нервное напряжение отключает солдата в любую свободную минуту в любом положении.

Последний день в учебной роте «духи» провели в основательно забытом безделье. Шло распределение по рабочим ротам. Сорок человек, в том числе Куликов, попали в первую роту. Примерно столько же – в третью и во вторую. Вторая рота отряда располагалась где-то на северной стороне Севастополя, о ее демократическом устройстве ходили легенды. Комбат и штаб далеко, забор низенький, полная свобода. Это конечно только легенды.

На общей поверке комбат Линевич, все время, потирая руки, произнес эмоциональную речь. Заканчивалась она обнадеживающими словами, сказанными на очень высокой ноте: «Если хотя бы один волос! Один волос!!! Упадет с головы молодого пополнения, будем сажать». Речь командира вселила в «духов» надежду на выживание. Однако, казарма живет своей жизнью, не зависящей от речей командиров. Надежды «духов» на легкую жизнь не оправдались.

Глава 3. На лопате

Первая рота

«Нет, ты будешь убирать сортир, мразь долбанная!» – прохрипел сержант, наступая на бритый солдатский затылок. Трое крепких парней помогали сержанту наводить порядок. Они пытались сунуть головой в унитаз отчаянно упиравшегося солдата отказавшегося, из каких-то своих соображений, мыть туалет. Он считал, что не его очередь. Очередь была не его и сила не на его стороне.

Грязный сапог, преодолевая сопротивление мышц шеи, медленно клонил голову к жерлу унитаза. Глова погрузилась в вонючую жижу, сержант убрал сапог и опять наступил на вынырнувшую голову. «Блатные», весело смеясь, прекратили экзекуцию. Куликов в армии уже много чего видел, но такого… От этого он, даже подзабыл зачем пришел в обширный туалет батальона и стоял как вкопанный.

Проходя мимо, сержант с улыбкой сказал: «Че профессор, удивлен методом воспитания? Не в угол же ублюдка ставить».

Куликов живо представил, что если бы он в школе, того парня, что заставлял других вместо себя дежурить при помощи старшеклассников окунул в унитаз, – Мать-моржиху, директора школы, просто Кондрат схватил бы. Ему даже, стало как-то весело от этой мысли. Он подумал: «Это защитная реакция организма на стресс».

Туалет разделен на две половины. Она занята вмурованными в бетон унитазами, а другая двумя рядами умывальников. Туалет часто становится ареной сведения счетов или просто расправ над непокорными. На вечно мокром полу нередко виднелись расплывающиеся пятна крови. Обычно, кто-то стоит на стреме и отсылает пришедших в сортир по малой нужде на расположенный рядом хоздвор. Это значит, что в туалете идут очередные разборки.

В первой роте Куликов получил кличку «профессор», потому что в очках, даже те, у кого было слабое зрение, старались очки не носить, но не Куликов конечно. Ну и знания помогали. К нему часто обращались как к последней инстанции в разрешении различных споров на исторические темы. Он, к удивлению спорщиков, доказал невиновность Екатерины Второй, обвиняемой в продаже Аляски. Для солдат было открытием, что Аляску продали через много лет после смерти императрицы. Диапазон солдатских споров поражал, так же как и неосведомленность спорщиков.

В первой роте «духов», без видимых причин не били. Ради развлечения вечерами устраивали «взлет-посадку», но как-то вяло, в основном по пьянке и без особой злобы.

В первый же день при переводе «духов» в первую роту после отбоя часов в 12 ночи, как обычно приехала с работы вторая смена. День у них был удачный. Продали налево почти целый грузовик кирпича. Севастополь активно строился, а стройматериалы были в дефиците, поэтому обладали повышенной ликвидностью. Вот на вырученные средства парни и выпили. Приехали на Горпищенка, а тут новость «духи» пришли. Это радость, значит дембель, стал ближе и как же после удачного дня не покуражится.

– «Духи, подъем!», – Услышал Куликов пьяный голос.

«Началось, в колхозе утро», – подумал Куликов, решая задачку что делать? Для себя он ее давно решил, жить по уставу, который он читал, а в эти игры с дедовщиной не играть.

Накануне в казарме прорвало трубы отопления. Холод заставлял укрываться одеялом с головой и согреваться собственным дыханием. Лежа под одеялом, Куликов слышал, как заскрипели кровати и зашлепали по полу голые пятки «духов». «Может быть это непорядочно, слово то какое-то неподходящее, – мелькнула в голове мысль, – прячусь как страус под одеялом, когда издеваются над людьми, – решал Куликов нравственную задачу. – Хорошо, сейчас встану и скажу, что, мол, все люди братья, прекратите баловаться. Давайте жить дружно. Идиотизм. В лучшем случае побьют, и никто не заступится. Жаловаться командирам, бесполезно и себе же дороже. Стукачей в казарме ненавидят все – от „авторитетов“ до последних чмошников. Завернут в одеяло и выбросят в окно так было… Ладно, вариантов, два: вступить в переговоры, если поднимать станут, прочитать им проповедь о священном долге службы в армии, что мы братья по оружию, которого у нас нет, и если завтра война мы все как один… Это может сработать, потому что для них это магические слова телевизора и они могут завораживать. Если нет, вариант второй: устроить тут Фермопильскую битву. В проходах мало места и шансов больше у одного против нескольких и дужка кровати снимается…».

– А этот че лежит? – прервал размышления Куликова голос у его кровати.

«Ага, что ж, вот этому придется дать первому по сопатке, а дальше видно будет», – мысленно ответил Куликов, сжимая кулаки.

– Пусть лежит, он старый как моя бабка, – сказал кто-то смеясь.

Непосредственная угроза миновала, но Куликов чувствовал – адреналин, как в детстве перед дракой.

Среди солдат и сержантов Куликов не был самым старшим. Старше был двадцативосьмилетний сержант по прозвищу Старый. Он действительно выглядел значительно старше своих лет, жизнь так сложилась и отпечаталась на лице. Для девятнадцатилетних пацанов, составлявших большинство, он казался очень старым, его так и звали – Старый или, реже, другим прозвищем Батя. Старого-Батю уважали не только за возраст, но и за пудовые кулаки.

Следующей ночью роту поднял комбат, небывалое событие. Все построились в проходе между кроватями. Линевич обошел строй, особенно тщательно всматриваясь в лица «духов». Улыбаясь и потирая руки, он сообщил, что на плацу большая лужа крови, но к его изумлению все целы, и что уж совсем для него поразительно, в части, ни одного самовольщика не обнаружено. На прощание Линевич в очередной раз пообещал, что будет сажать, чтобы потом не плакали и на него не обижались, он предупредил. Ну и в таком духе минут пять воспитывал личный состав.

Лужа на плацу действительно могла поразить воображение, словно свинью зарезали и выпустили кровь. Куликов видел эту лужу утром, спеша на развод.

На разводе комбат, как обычно, призывал хорошо трудиться, отрабатывать долги, обещал в случае чего «всех пересажать». Это Линевич говорил очень радостным голосом: «Будем сажать!», потирал руки, прохаживаясь вдоль строя на негнущихся ногах. Отработка долгов – это еще одна обязанность солдат стройбата. Так как им начислялась зарплата на некие лицевые счета в отличие от других солдат Советской армии с этих счетов погашался долг возникший сразу по прибытии на службу. В этот долг входила стоимость обмундирования, питания – сорок рублей в месяц, за белье, баню, прачечную, семь рублей – «получка» и тому подобное. К концу службы кто-то так и не мог погасить этот долг, и государство его великодушно прощало при демобилизации, а кто-то зарабатывал неплохие деньги, которые получал на руки, уходя на дембель. Все зависело от характера работы каждого конкретного солдата. Куликов в первый месяц трудов разнорабочим на стройке заработал 50 рублей, а его долг после карантина составлял более 200 рублей.