Текст книги "На лопате"

На Остряках

Недолго Куликов наслаждался прекрасным видом Севастопольской бухты на работе. Всех «духов» бригады Ковтуна с четвертого участка перебросили на девятиэтажку «горящего» дома строящегося на проспекте Острякова. Перебросили на Остряки, для срочного устранения многочисленных недоделок в сдающемся доме. Нагнали солдат из разных отрядов пытаясь взять количеством, то что не смогли сделать по ходу строительства. Вся работа ручная, механизмы демонтированы. Вот тут Куликов по настоящему оценил, что значит быть на лопате на Остряках.

Беда не приходит одна, Куликов помимо тяжелой работы столкнулся на строительстве проклятого дома с представителями «Молочки». Среди отрядов военных строителей расположенных в Севастополе «Молочка», расположенная в районе Молочной балке, отсюда и название, имела самую отвратительную репутацию.

Полтора десятка солдат погрузились в машину, идущую на проспект генерала Острякова – Остряки. Ехали молча, утром разговаривать не хочется. Утренний разговор может легко вызвать ссору. Переход от ночной свободы (во сне человек свободен) к невеселой действительности резко обостряет агрессивность.

В темноте из рук в руки передавали огонек – окурок. Куликов затянылся едким дымом дешевой сигареты и передал обжигающий пальцы окурок дальше.

«Приехали», – сказал кто-то безразличным голосом. Солдаты, не торопясь, прыгали с борта грузовика на землю. Работавшие на Остряках раньше, пошли переодеваться в вагончики, «духи» остались стоять возле подъезда дома. Стройка оживала. Подходили гражданские рабочие, появились офицеры, руководившие строительством. К стайке «духов» подошел молоденький лейтенант.

– Кто у вас старший? – спросил лейтенант.

– Ну я, – отозвался Азовсталь, стоявший отдельно от «духов».

Лейтенант повернулся к нему и приказал построить людей. В сопровождении Азовстали лейтенант прошел вдоль строя, раздавая каждому задание. В строю оставались Куликов и Крутинов. Лейтенант остановился и сказал Азовстали:

– Вы трое будете помогать делать стяжки. Я сейчас еще одного найду. Вчетвером раствор подавать будете.

Азовсталь сделал удивленные глаза и надул пухлые губы.

– Я сержант и раствор тягать не намерен. Меня прислали за порядком следить.

– Видишь, людей не хватает, – пытался образумить сержанта лейтенант.

– Я не лошадь и точка, – твердо сказал Азовсталь.

Лейтенант сдался, и через несколько минут к Куликову с Крутиновым присоединилась пара Базарбаев – Киримбеков.

Сорокалетний на вид рабочий представился «Валентином» и объяснил, что нужно делать.

«В некоторых квартирах из-за спешки и разгильдяйства бетонные полы в буграх и выбоинах. Где возможно, бугры будем убирать топором и ломом, где невозможно – будем делать стяжки, говорил Валентин. – Стяжки это слой бетона поверх пола сантиметров пять-шесть. Бетон будем делать сами и носить на этажи. Весь подъезд наш, девять этажей. Работы хватит».

Носилок не оказалось, к тому же с ними трудно ходить по лестничным маршам, бетон выливается. Лейтенант дал две урны из тонкого белого металла вместо носилок. Под руководством Валентина солдаты просеяли песок, принесли цемент и воду. Валентин показал как делать бетон на асфальте без корыта. «Весь фокус, – сказал он, – не давать воде вылиться, пока не впитается». В куче песка, перемешанного с цементом, Валентин выкопал углубление. Налил в него воды и ловко орудуя лопатой, стал перемешивать.

Нагрузили полные урны раствора. Потребовалось большое усилие, чтобы оторвать груз от земли. Маленькая ручка урны, совершенно не приспособлена для переноски тяжестей, отчаянно резала руку. Куликов нашел тряпку, завернул ручку в тряпку. Ручка стала меньше резать руку, но держать ее приходилось одними пальцами. На каждом этаже они менялись местами, чтобы сменить быстро немеющую от нагрузки руку.

Отдыхая, привалившись к стене, молчаливый Крутинов сказал:

– Килограмм пятьдесят, наверное, и нести неудобно.

– Да, – подтвердил Куликов, потирая ушибленную ногу. Из-за разницы в росте груз часто бил по ноге, отчего неудобства возрастали.

– Поляжем мы здесь, – сказал Базарбаев на совершенно чистом русском языке.

Валентин, уже разгладивший принесенный бетон, сказал:

– Давайте еще ходку. Десять-двенадцать ходок – и комната готова. Ниже на этажи опустимся – легче будет».

Часа через два работы Базарбаев с напарником ушли в туалет. Они появились вновь, только когда за солдатами пришла машина везти на обед.

Куликов не мог понять, что его заставляет продолжать адский, изнурительный труд. Страх это перед неведомым законом, превратившим его в раба или злость на всех и вся, упрямство достойное лучшего применения? Он не нашел ответа на свои вопросы, когда между этажами их остановил хилого сложения солдат.

– Давай поменяемся бушлатами, – предложил он Куликову.

– Зачем? – Удивился Куликов. – К тому же у нас габариты разные.

– Я тебе дам по росту, хороший.

– Меня устраивает мой бушлат, – сказал Куликов. Хотя реально бушлат был ему немного коротковат, но он не хотел ничего с чужого плеча. К тому же прекрасно понимал, что это предложение обмена угроза достигнутому положению, когда его, в общем-то, не трогают. Обменят бушлат, значит признать, что ты «дух», а этого он не мог допустить. Куликов взялся за ручку урны, показывая тем самым окончание торга. Тут он заметил, что исчез Крутинов. Хилый солдат ударил Куликова по руке.

– Ты че, не понял, что ли? Я говорю, давай сменяемся! У нас в части духи таких бушлатов не носят.

Куликов выпрямился, сдерживая злость, спросил:

– У вас – это где?

– У нас на «Молочке»!

– А у нас на «Горпухе» именно такие и носят! – Куликов крепко взял парня за рукав и, глядя ему в лицо, медленно сказал:

– Мне абсолютно все равно, что вы там носите. Меняться не буду, хочешь, попробуй отнять!

Хилый солдат с третьей попытки освободил руку и то потому, что Куликов отпустил. Куликов прижал его к стене и тот спрпосил:

– Ты из какой роты? – тут же добавил, – че, боишься сказать?

– Из первой, – сказал Куликов. Ничего я не боюсь, и бушлат мой ты не получишь. Все, свободен.

Хилый быстро спускаясь по лестнице крикнул откуда-то снизу:

– Вечерком я к тебе приду. Козел!

– Приходи, сучонок, поговорим, – ответил Куликов вдогонку.

Из открытых дверей квартиры появился Крутинов:

– Ну что?

– Что? – возмутился Куликов, – если будешь исчезать, придется тебе рожу расквасить, вот что!

– Да я че.. – замялся Крутинов, шмыгая простуженным носом.

Куликов присмотрелся к бушлату Крутинова.

– У тебя бушлат отжали?

– Я, понимаешь, за водой ходил. Двое встретили, давай меняться. Я и поменял. Это с «Молочки», их тут много.

– Тем более нужно вместе держаться, раз их много. А спартанцы не спрашивают, сколько врагов, спартанцы спрашивают, где они.

– Мы ж не спартанцы, – загрустил Крутинов.

– Вот это и фигово!

Обеденный перерыв прошел на колесах, в часть и обратно на грузовике а будке и полчаса на обед. До пяти вечера Куликов в паре с Крутиновым таскали бетон. Урну грузили до половины. И все же усталость гнула к земле. Появился лейтенант, заглянул в урну:

– Мало грузите.

– Это мало? – Куликов показал красные полосы на ладонях. Лейтенант немного приподнял урну за одну ручку.

– Ой! Тяжелая! – радостно сообщил он.

– Ручки неудобные, а так ничего, – на всякий случай подал голос Крутинов.

Куликов смерил его презрительным взглядом и сказал лейтенанту:

– Дайте нам хотя бы рукавицы. – Хотел извлечь хоть какую-то пользу из разговора с лейтенантом.

– Завтра утром дам. Сегодня ключа нет от склада. Вы уж как-нибудь до пяти продержитесь. Я ведра дам для бетона.

До пяти продержались. Валентин собрал инструменты и ушел. Куликов с Крутиновым, ходившим за ним хвостом, вышли на балкон. С непонятной ненавистью он посмотрел на открывшуюся панораму города. Достал взятую у Валентина папиросы. Крутинов тоже достал папиросу. «Спрячь, потом покурим». – сказал Куликов. Прикурил, привалившись спиной к стене. Потом сел на пол, вытянув ноги.

– Так бы и сидел до дембеля, – не шевелясь, сказал Куликов.

– Да. – Ответил Крутинов, севший рядом.

«Он жмется ко мне как побитая собака к доброму человеку. А я не могу его защитить, я и себя-то… Нет, это мы еще посмотрим».

Куликов не обернулся на голос лейтенанта: «А я вас ищу. На четвертом пол выровнять нужно. Вот топор, – он передал топор Куликову, – лом на четвертом есть. Давайте, давайте. Сегодня начальник УНР вечером приедет проверять». УНР – Управление начальника работ. Дом контролировали большие начальники, от его сдачи зависела судьба плана и премий.

В пять часов вечера гражданские рабочие уходили домой. Солдаты с «Молочки» уезжали на арендованных троллейбусах. До десяти вечера хозяевами стройки оставались – «горпищенцы». В десять приезжал полковник Бондарь, начальник УНР. За час до его приезда все этажи, подъезды, территорию строительства, подметали, придавая благообразный вид. После переноски бетона и рубки топором бетонных наплывов подметание показалось Куликову отдыхом.

Есть дело

– Эй, профессор, кончай мести, иди сюда. Дело есть, – позвал Куликова солдат из приблатненных по кличке «Аксен».

Аксен коротко объяснил Куликову, что нужно делать. Куликов выслушал и спросил:

– Почему ты считаешь, что я буду все это делать?

– Ты есть хочешь? – вопросом ответил улыбающийся Аксен.

– Да, – невольно признался Куликов.

– Отнеси ведра, она тебе что-то даст. Не вздумай один жрать…

– Последнее – это лишнее, разумеется жрать один не стану.

Куликова охватил непонятный азарт. Зв бытовкой, как говорил Аксен, стояла пожилая женщина с двумя пустыми ведрами. Куликов взял ведра, пошел набирать цемент и песок. Вернувшись, спросил: «Куда нести?». Женщина по дороге часто повторяла, «еще немного осталось». Возле подъезда многоэтажного дома она наконец-то остановилась. «Вот пришли. Спасибо». Куликов поставил ведра. Она сунула ему в руки банку консервов. Он молча положил ее за пазуху и ушел.

Аксен ждал Куликова возле бытовки.

– Что так долго? Небось относил до самого дома? Нужно было отнести немного – и привет.

Куликов достал банку. Аксен повертел ее в руках, прилаживаясь к свету фонаря, прочитал:

– Килька в томате. Мало дала старая б… Ладно пошли.

Они поднялись на третий этаж, зашли в квартиру. Тусклая лампочка временного освещения висела на гвозде, варварски вбитом в оконную раму. Под лампочкой на разбитом ящике сидел человек в полувоенной одежде. Цветная вязаная шапочка, рабочая куртка, шарф неопределенного цвета характеризовал хозяина как бомжа. Штаны цвета хаки и стоптанные кирзовые сапоги выдавали военного строителя.

– Крот, у тебя есть нож? – спросил Аксен, бросая банку солдату-бомжу. Он ловко перехватил банку в полете.

– Ножа нет, есть ложка, – сказал Крот, доставая алюминиевую ложку из-за голенища.

– Садись, профессор, будем ужинать. – Аксен сделал рукой приглашающий жест.

Крот повертел консервы, рассматривая надписи. Встал с ящика, раздвинул ногой мусор на полу. Дунул на образовавшееся пятно, свободное от крупного мусора. Когда пыль осела, он положил на пол банку и стал вращательными движениями тереть ее об бетон. Очень скоро ободок крышки стерся, показалась жидкость. Крот еще поковырял банку гвоздем и открыл.

С ужином при помощи, передаваемой из рук в руки ложки, покончили быстро. Аксен оказался очень разговорчивым парнем, фельдшер, закончил медучилище и, по его словам, применял теперь свои знания на стройке. Крот молчал.

– Чего молчишь, Кротик. Где Бубен?

Крот выплюнул спичку, которой пытался добыть остатки пищи из редких зубов и сказал:

– Его опять трясет. Пробило на пот. Я его в вагончике тряпками накрыл и «козла» включил. Пусть греется. – Крот достал новую спичку.

– Может нужно его в санчасть отправить? – сказал Куликов.

– Ну ты, профессор, насмешил. – Аксен действительно засмеялся, но не совсем искренне. – Ты что, еще не понял куда попал то же дурдом. Утром температуры нет, освобождения не дают. Айболиту наш Бубен может вечно бубнить, что плохо себя чувствует. Раз нет температуры – иди работай. Все просто. Когда околевать начнет, будут лечить, может быть. Тут мамок-папок нет, сами крутимся. Севастополь строится. Стройматериалы – дефицит. Начальники, конечно, достанут. А простые смертные? – Аксен изобразил на лице лимонную гримасу. – К нам приходят. Ты уже убедился. Но это так, ерунда. Дороже всего сантехника. В соседнем подъезде ванны поставили. Будешь участвовать? – напрямик спросил Аксен.

Куликов не хотел отказывать явно, но и участвовать в «крупном» деле не хотел.

– Это, конечно, интересное предложение, только ведро песка одно, а ванна совсем другое. В конце концов, такой путь приводит за решетку. И все таки. Почему ты решил мне это предложить, тут много разного люда.

Аксен опять изобразил лимон, перебивая, сказал:

– Ты, вон сидишь в бушлате нового покроя. Такие только духам выдали. А, между прочим, обрати внимание, все духи уже ходят в старых бушлатах. Значит в тебе есть, что-то такое, что позволяет бушлат сохранить, значит ты сможешь и с нами дела проворачивать. Не юли. Нет, так нет. Сами управимся. Ты не обижайся, профессор, но ты напоминаешь кенгуру в ушанке, скачущую по заснеженной Австралии.

– Разве в Австралии есть снег? – спросил Крот.

– Ага, а кенгуру в ушанках есть? Крот, не лезь со своими ржавыми тремя копейками в разговор. Я говорю в философском смысле. Ну, ты меня понял, профессор.

– В философском смысле, пожалуй, ты прав, улыбнулся Куликов.

Несколько дней спустя в отряде рассказывали, как прораб с удивлением обнаружил пропажу ванны. Дело в том, что ванна не проходила в двери ванной комнаты, чтобы ее установить разбирали часть кирпичной перегородки. Исчезновение ванны разборкой стен не сопровождалось.

Утром на работу солдат привозили в трех грузовиках, вечером в часть они уезжали на одной дежурной машине. Иначе гражданскому шоферу придется платить за сверхурочную работу. Солдаты грузились в три слоя. Внизу, естественно, ехали «духи».

Ужин, если вообще что-либо оставляли для работавших на Остряках, представлял собой холодное пойло – чай, «резиновая» перловая каша, которой никто не притрагивался, кроме «духов» конечно, и жареная ставрида. Ставрида, хлеб и вечернее масло составляли съедобную часть ужина. Куликов задержался, ходил мыть руки и умыться после стройки, чего, в общем-то, никто не делал. Когда он подошел к столу, понял: ужин уже в чужом желудке. Куликова прорвало, он ругал жадно жующих духов последними словами. Ему никто не возражал, но и делиться куском хлебы не поспешили. Тираду Куликова, который перешел к морально-этическим аргументам против хамства товарищей прервал голос Аксена; «Профессор, кончай бузить. Ты им ничего не докажешь – духи есть духи. Иди к нам».

Стол, где сидели несколько блатных и приблатненных, отличался от духовского стола лишь обилием ставриды, масла и хлеба. Куликов наелся до отвала впервые за все время, проведенное в армии.

«Молочка»

Только одну неделю проработал Куликов на Остряках, а ему показалось, что это длится целую вечность. Изнурительный труд перемежался с ежедневными стычками с молочкинской шпаной. Несколько раз для обороны Куликов применял силу своих длинных рук, до большой драки не дошло. Однажды от расправы его спасла женщина-рабочая, вытащив Куликова из круга нескольких разъяренных урюков с «Молочки». Никто из солдат «Горпухи» за своих «духов» не заступался, не хотели связываться. Их не трогают и ладно. Куликов и не обращался, понимал, что бесполезно. В подавляющем большинстве конфликтов Куликова спасали прорезавшиеся дипломатические способности. Он очень вежливо, но без заискивания и внешнего страха изъяснялся с претендентами на его бушлат. Для «Молочки» завладеть бушлатом Куликова стало едва ли не делом чести. Если слово честь тут уместно. Бушлат оставался у Куликова, остальные «духи» «поменяли» свои бушлаты еще в первые дни на Остряках, как заметил Аксен.

В ближайшее воскресенье Куликов рассказал Морбинчуку о своем сложном положении. «Долго так продолжаться не может. Все равно подловят, теперь уж не бушлат, себя спасать нужно. Они буквально охотятся за мной каждый день. Можно, я думаю, к нашим блатным обратиться, но тогда придется воровать вместе с ними». – Так обрисовал ситуацию Куликов.

Оказалось, Морбинчук хорошо знаком с порядками на «Молочке»: «Я был там в карантине и служил еще три месяца, пока в учебку сержантскую на „Горпуху“ не отправили».

Он рассказал, как офицер снял обручальное кольцо с «духа». Не положено кольцо и зажал это кольцо, украл. Дневальному на глазах командира роты проткнули ногу длинной острой спицей. Командир сказал проказнику только: «Что же ты, не делай так больше». «иам непрерывно кого-нибудь бьют, – воспоминания разволновали Морбинчука и он стал говорить отрывисто, как обвинения. – Бьют основательно, в полную силу. Зачмуренных заставляют писать домой письма просить денег, „иначе совсем прибьем“. И пишут. Жаловаться невозможно и, главное некому. Если кто жаловался, его ежедневно, ежечасно и еженощно избивали. Комбат с его коронной фразой: „Сынки мои“ интересуется лишь дружным выходом на зарядку и стройностью марширующих колонн. В столовой, – Морбинчук совершенно распалился, – на полу слой жира! На лыжах можно ездить! Посуда не моется, никогда. Пища кроме тошноты ничего не вызывает. А чайники с кипятком! Летучие чайники их мечут друг в друга, и просто так на кого бог пошлет. Вот уворачивайся. Постельного белья не хватает. Все воруется. Постоянно избиваемые чмошники, а таких немало, прячутся по ночам на деревьях. Спят там, как птицы. Да что говорить, веришь ли, в карантине постоянно дрались с урюками. Доходило до того, что в атаку на них бежали с криком „Ура!“. И я, кажется, не мальчик уже, и вроде бы не на фронте, тоже кричал ура и лупил чем попало. Борьбы за выживание».

Морбинчук долго рассказывал пережитое на «Молочке». Куликова, уже имевшего некоторый армейский опыт, поражал молочкинский беспредел. Он не сомневался в правдивости рассказа Морбинчука хотя бы потому, что такое трудно выдумать. Такое можно только пережить.

– Ты Володя, держись, – под конец сказал Морбинчук. – На работу забей вообще скрывайся, ныкайся, чтобы «Молочка» одного не подловила. Я чувствую, что твой вопрос с Управой вот-вот решится. Уже достаточно времени прошло.

На следующий день в понедельник, (Бог есть) Куликова оставил в роте старшина мичман Бык. Отдых от стройки и охотников с «Молочки» обеспечила честность Куликова. Бык доверил ему наведение порядка в святая-святых старшины – в каптерке. Куликов пересчитал горы обмундирования, постельного белья и тому подобного все записал в талмуд старшины. Как награду он попросил носовой платок, которых обнаружил в каптерке целый ящик. Мичман Бык от щедрости дал Куликову штук десять платков, все равно больше никто не берет.

Вторник Куликов решил провести пользуясь советом Морбинчука, активно «шхериться» на стройке, чтобы не «припахали» и не вычислили «молочкинские». Слово «шхериться» (прятаться) тоже составляло морской лексикон первой роты и шло от мичмана Быка. Было весело, как играть в опасную игру. Так Куликов продержался до обеда. К обеду на Остряки приехал комбат Линевич. Комбат позвал Куликова, который как раз вовремя вышел из «шхер», почти к приходу грузовиков на обед ехать и теперь тщательно мешал лопатой бетон.

Комбат подозвал Куликова и спросил, потирая руки:

– Значит, хочешь работать в Управлении?

– Куликов мгновенно, не размышляя, ответил:

– Да, на лопате я уже наработался.

Куликов показал комбату грязную лопату со стекающими каплями бетона. Откуда у комбата сведения о его «желаниях» Куликов не спрашивал – не по чину, да и какая разница. Стукачи доложили или сам догадался? Что такое стройка комбат в целом знал.

Глава 4. Управа

А если что, на лопату!

В помещение КПП вошли пятеро солдат во главе с сержантом. Сержант Морбинчук остановился перед окном дежурного по КПП.

– Эфиоп, запиши нас. Пять человек управы и еще Ку-ли-ков. С нами будет работать.

Смуглый солдат, почти негр с европейскими чертами лица, достал толстую тетрадь. Старательно записал фамилии.

– Увольняшки у всех есть? – спросил Эфиоп.

– Да, ответил Морбинчук, – Куликова я в свою увольнительную записал.

– До двадцати трех ноль ноль?

– Да.

«Управа», как называли в части отделение Морбинчука, вышла на улицу. Прошли через крошечный сквер, направляясь к остановке троллейбуса. Старушка с пустой авоськой остановилась, пропуская солдат.

– Идите, идите, хлопцы. Я дорогу вам переходить не буду.

– Спасибо, бабушка, – сказал шедший впереди, высокий черноволосый солдат – Феля Дорман.

– Храни вас бог, ребята. – Пробормотала старушка вслед солдатам.

На остановке почти никого. Час пик еще не наступил. Подошел троллейбус, семерка. Двое мужиков со вчерашним выражением лиц, вошли в распахнутую гармошку дверей, за ними, без толкотни, вошли солдаты.

Пятеро: Морбинчук, Соболь, Камышин, Дорман и Куликов расположились на задней площадке. Шестой, круглолицый солдат с соответствующей внешнему виду кличкой «Толстый», прошел вперед. Он сел на свободное место сразу за перегородкой, отделяющей водителя от салона троллейбуса.

Морбинчук сказал Куликову:

– Смотри, Толстый на место для детей и инвалидов уселся. Он всегда там ездит. Скользкий тип. Скрывает, что собирается в училище поступать. Будущий замполит. Такая же сволочь как и его лучший друг Саров-Хлопотун. Ты с ним поосторожней.

Троллейбус зазвенел внутренностями, дернулся и отправился к следующей остановке. Всю дорогу Морбинчук, Камышин и Дорман инструктировали Куликова о поведении в Управлении. Соболь почти не принимал участия в разговоре. Обычно сонный по утрам, он безразлично смотрел в окно на примелькавшийся за время службы, легендарный Севастополь.

Троллейбус остановился напротив магазина «Детский мир». «Приехали, – сказал Морбинчук, – запомни „Детский мир“, гостиница „Севастополь“. Чтобы не заблудиться, если один ехать будешь». – Куликов молча, кивнул.

Четырехэтажное здание Строительного управления Черноморского флота внешне не выдавало свою околовоенную сущность. Фронтон здания, украшенный железобетонными початками царицы полей – кукурузы, привлек внимание Куликова. Дима Камышин, перехватил его взгляд, по-солдатски прямо пошутил. Димина догадка, на что похожи початки на крыше здания, вызвала общий взрыв смеха.

– Молодец архитектор правильно пометил здание», – сказал Дорман улыбаясь.

– Из ваших, небось, из славян. – Не удержался вставить шпильку Дорману Соболь.

– Это, мой друг, безусловно. – Парировал Дорман незлобно.

Все шестеро вежливо поздоровались с пожилой вахтершей, сидевшей в застекленной будке. «Спускайся в шхеру, – сказал Морбинчук Куликову. – Я к оперативному зайду». Шхера – маленькая комната в подвале, владения Соболя. Подвал, оснащенный мощными, обитыми толстым железом дверями, выполнял несколько функций. Числился бомбоубежищем, складом, был свалкой ненужного хлама, пристанищем многочисленных солдат-водителей и местом, где отделение Морбинчука отдыхало от службы.

Дима Камышин показал подвальные достопримечательности.

– Вот здесь, – он показал Куликову, грязную комнатенку с бронзовым краном над ржавой раковиной, – Мы умываемся, стираем. Воду греем в электрочайнике. Туалеты на каждом этаже, кроме четвертого. Еще один, как из подвала выходишь возле дверей во двор.

– Уже заметил. По запаху, – сказал Куликов.

– За этой дверью архив, – Дима показал на дверь напротив. – Там крысы живут. Да, в управе честь офицерам не отдавай, запаришься, – учил Дима. – Тут одних полковников взвод, подполковников почти рота, майоров не считал. Я не калькулятор, а вообще их тут как блох на бродячей собаке. Заметь, каждый получает приличную зарплату. В управе честь нужно отдавать только генералу – замкомандующего по строительству, начальнику управления и главному инженеру. Нет, – спохватился Дима, – еще обязательно начальнику строевого отдела – Индироганди. Он помешан на уставе, строевик бывший морпех».

– Индироганди? Кличка что ли?

– Фамилия у него созвучна.

– Вы обедаете в отряде? – спросил Куликов.

– Нет, на завод ходим в Артбухте. Это рядом. Там наши с Горпищенка работают. А ужинаем в гастрономе. Можно и в отряд ездить на ужин. Ну ты знаешь какой там дурдом. Лишний раз неохота появляться. Мы вечернюю пайку масла утром берем, а нашу рыбу едят сержанты учебки. С голода не пухнем.

Куликов и Камышин вернулись в шхеру. Феля Дорман старательно уничтожал бритвой последние намеки на растительность на подбородке. Разглядывая в зеркале намыленное лицо, он сказал:

– Вовик. Приходи в обед ко мне, в компьютерные игры дам поиграть.

– Феля, ты мне обещал, – встрепенулся дремавший в кресле Соболь.

– Когда? – выпятил челюсть Феля, его невинный взор светился почти искренним удивлением.

Завязался ожесточенный спор. Фелины аргументы, распаляли Соболя, искавшего во всем предельной ясности. В разгар перепалки Дима шепнул Куликову: «Не удивляйся, у нас так часто бывает».

– Что ты там шепчешь? – накинулся Соболь на Диму.

– Вадик, не надо меня впутывать в ваши с Фелей дела, – отрезал Камышин.

– Вы тут орете, у оперативного слышно, – сказал улыбаясь вошедший в шхеру Морбинчук. – Дима, давай на коммутатор, Анечка не пришла.

– Вот б…! – Возмутился нецензурно Дима входя из шхеры.

– Володя. Пошли я тебя твоему шефу сдам. Постарайся ему понравиться, если хочешь в управе удержаться.

Поднимаясь по лестнице, Морбинчук говорил Куликову: «До тебя на этом месте работал Папелецкий. Он теперь на камбузе посуду моет. Длинный такой, с сединой. Страшно аварийный. С ним постоянно что-либо случалось. Мечтатель, стихи пишет, романсы под гитару поет. Такому в армии трудно вдвойне. Глова посеребренная, приодеть – вид солидный. А ему всего девятнадцать лет».

На четвертом этаже Морбинчук постучал в дверь одного из кабинетов.

– Разрешите, товарищ полковник?!

Он умышленно обратился к подполковнику, повысив его в звании. Стать полковником – заветная мечта каждого подполковника, не для всякого осуществимая. Назвать подполковника полковником все равно, что собаке сахар дать. Кусаться не будет.

– Вот привел вам работника, товарищ полковник, – бросил Морбинчук еще кусочек сахара.

– Хорошо, сержант, – сказал стремительный в движениях, лысый подполковник, тоже повышая Морбинчука в звании на порядок, тот был младшим сержантом.

– Печатать умеешь? – спросил он у Куликова.

– для себя печатал немного, – уклонился от прямого ответа Куликов. Обманывать, не моргнув глазом, он еще не научился. Хотя уже понял, что в армии без этого очень тяжело. Система вынуждает обманывать, все врут – от солдата до маршала и обратно. Все потому, что кто старше званием – тот всегда прав, сама ложь уже не ложь, а неотъемлемая часть службы.

– Ты иди, сержант, – подполковник опять повысил Морбинчука в звании. – Мы тут сами разберемся.

Морбинчук ободряюще подмигнул Куликову и ушел.

Начальник сметно-договорного отдела Управления подполковник Петренко бал удивительно похож на императора Павла Первого с портрета художника Щукина, только разумеется без треуголки и надменного взгляда. Петренко, манипулируя карандашом, долго объяснял Куликову как нужно себя вести. Ключевой была постоянно повторяемая фраза: «Иначе на лопату». На лопату – значит на стройку. В отношении солдат управы угроза отправки «на лопату» была единственной воспитательной мерой, в понимании отцов-командиров. Угрозой «лопаты» многие офицеры стремились заставить солдат работать лучше и не нарушать дисциплину. Иногда «лопату» вспоминали гражданские специалисты, в большом количестве рассыпанные по отделам. Им-то про «лопату» вспоминать было уж совсем не к лицу. Некоторые из них почему-то считали солдат обязанными исполнять их требования, вместо человеческого «пожалуйста», угрожали ссылкой «на лопату». Солдаты всегда могли уйти от такой «просьбы», сославшись на срочный приказ какого-нибудь полковника. Полковник и для гражданского специалиста начальник и конечно тот не пойдет проверять, действительно ил такое поручение было дано солдату. К счастью, таких людей было не много. Солдаты «Управы» их знали наперечет и по договоренности делали все зависящее от них, дабы насолить вообразившим себя генералами «пиджака». Подполковник Петренко был как раз из «пиджаков». Он выучился в строительном институте с военной кафедрой и пошел служить в армию. Семью нужно кормить, а так зарплата не просто инженера-строителя, а еще и военного человека. Все же большинство гражданских работников Управления были нормальными советскими людьми, безразличными к чужим страданиям, чаще всего и не подозревающих, что происходит у них под носом на самом деле. Плюс в том, что они не желали чьи-то страдания приумножить. Из нормальных, выделялись немногочисленные сочувствующие чужому горю, в основном, конечно, женщины. С ними Куликов сразу столкнулся, как только Петренко отвел его в соседний кабинет работать.

Симпатичная женщина объяснила Куликову, как включается пишущая машинка. С электрическими машинками Куликов ранее не имел дела. Приятный аромат духов, щебетание только начавшей увядать молодящейся красавицы смутили Куликова. В нем уже крепко засела мысль, что по отношению к несолдатам он человек второго сорта. Он гнал эту мысль, но от этого только еще больше смущался. В полное уныние привели его собственные мозолистые руки с огрубевшей кожей, ногти с серыми ободками – следы работы «на лопате». Глядя на ухоженные пальчики женщины, легко бегающие по клавиатуре, Куликов сосредоточился на подавлении желания спрятать свои руки под стол.

Капитан Сергеев, заместитель Петренко, принес бумагу с неразборчивым, словно нацарапанным текстом. Куликов, разобрал его иероглифы и довольно быстро справился с работой.

Подошло время утреннего чаепития. Куликову налили большую кружку, заваренного в чайнике чая, дали сахар и печенье. После всего пережитого на Остряках, при виде скромного угощения, Куликов, в душе сентиментальный человек, сильно растрогался. Оставаясь в мире офицеров, прапорщиков и солдат, он приоткрыл дверь в мир добрых, милых людей.