Текст книги "На лопате"

Трудный день

Самым тяжелым днем для Куликова стало воскресенье. Время словно замирало. Делать нечего. На поверхность всплывала тоска по дому. Увольняшки – увольнительные записки в город выдавали скупо. Первый месяц «духов» вообще не пускали в увольнение. Приходилось сидеть в части, глядеть на высоченный забор, отделявший от гражданской жизни. Мичман Бык и капитан Серов разрешали по воскресным дням спать, сколько влезет. Единственное требование, раздеваться и ложиться под одеяло. Лежать одетым строго запрещено. Кое-кто в виде компромисса, забирался под одеяло одетым. Так в холодной казарме теплее и потом одеваться не нужно, если спать надоест. По воскресеньям ходили в городскую баню, что была напротив кинотеатра «Севастополь». Бойкое место. Можно стрельнуть сигарету, тогда начинался табачный дефицит. Каждую сигарету курили двое-трое солдат. «Оставь покурить» в части слышалось чаще, чем «здравия желаю».

Севастопольцы охотно угощали солдат сигаретами. Нестарый мужчина, к которому обратился Куликов, долго извинялся за отсутствие сигарет. Он, хорошо понимал, что значит отказать солдату в такой малости. Просто стыдно, тем более, сам был солдатом. Куликов подумал, что настоящий человек не обидит собаку или солдата.

В бане тесновато. Спустя минут двадцать, «духов» прогоняют: «Хватит плескаться, мало еще служили». Куликов из принципа не уходил, но его и не прогоняли. Он уже вышел из разряда «духов», не ощутив на себе в полной мере «духовскую» жизнь. Физически он не испытывал угнетения. Морально тяжело переживал происходившее, не в силах что-либо изменить.

В предбаннике, натягивая сапоги, рыжий солдат вымазал руки гуталином. Озабоченно осмотрел их и тщательно вытер о занавеску. Что ее жалеть, его бы кто пожалел.

Из бани шли небольшими группами вот и КПП (контрольно-пропускной пункт) части. «Куликов! Тебя вызывает замполит Гурьев». – Крикнул через окошко дежурный по КПП сержант. – «Он у себя, в щтабе».

Куликов отдал банное полотенце Слонову, тоже попавшему служить в первую роту и повернул от КПП в штаб.

«Зачем он меня вызвал? Может быть, хлопоты Морбинчука увенчались успехом?», – думал Куликов, о чем-то дурном думать не хотелось.

Длинный штабной коридор, много дверей с табличками, там в самом конце коридора кабинет Кулыгина, там комитет комсомола части находится. Направо кабинет комбата Линевича, напротив начальник штаба Корбу. Рядом кабинет замполита части майора Гурьева.

Куликов поднял руку постучать в дверь, кисть мелко задрожала, стуча по воздуху. Куликов глядел на свою руку – даже стук в дверь определяет положение человека. Вспомнил где-то прочитанную цитату из Бакунина: «От свободы нельзя отрезать ни кусочка, ибо в этом кусочке и сосредоточивается сразу вся свобода». «От моей относительной свободы отрезали увесистый кусок. Даже стуком в дверь подсознательно хочу угодить человеку, к которому попал в зависимость. Он – командир и значит всегда прав? Нет, не дождетесь». – Куликов три раза стукнул в дверь. Звук получился «несколько наглый» с удовольствием заметил Куликов.

– Товарищ майор. Рядовой Куликов по вашему приказанию прибыл, – доложил Куликов.

– Заходи. Садись – ответил Гурьев. – Как служба?

– Все нормально.

– Жена пишет?

– Да. Недавно письмо получил.

– Конечно, нелегко ей с ребенком. Ну такова женская доля. Мужья Родине служат, а женщины детей воспитывают. Она кто по профессии?

– Филолог. В школе русский язык и литературу преподавала.

– Работает?

– Нет. Ребенок еще маленький. Девять с небольшим месяцев. Какая тут работа.

– Да, трудновато. Без бабушек, дедушек не обойтись.

Куликов промолчал, размышляя: «И куда ты клонишь, майор, домой-то все равно не отпустишь, и я все равно не расплачусь от твоего пустого и мнимого участия. Ты бы лучше замполита Сарова-Хлопотуна контролировал, может я тебе и поверил бы». Майор как будто считывал часть мыслей Куликова.

– Ничего, еще немного послужишь, поедешь в отпуск. Ты ведь парень серьезный. Грамотный. Такие в армии нужны. «Нахера, они там нужны, – матом подумал Куликов продолжая кивать в ответ на слова майора». – Я вообще считаю, – рассуждал майор, – что женатых солдат, тем более если хорошо служит, в отпуск обязательно отпускать нужно… И для других пример хороший. Сам знаешь, какой тут у нас народ. Дедовщина, землячество и другие безобразия. С этим бороться нужно. Тебя в роте не обижают? Как там обстановка? – майор пытливо посмотрел на Куликова в упор.

– Обстановка? Разная. Лично меня не обижают.

– Это хорошо. Ты там, в роте смотри, чтобы молодых не обижали. И других нарушений у нас еще много, сам знаешь. А уж мы будем принимать меры. Понял да?

Этим дебильно-армейским «понял да» майор просто помог Куликову собраться и принять решение. Он действительно понял: «Вот теперь понял. Товарищ замполит собрался записать меня в сексоты». Вслух Куликов сказал:

– Вы хотите записать меня в стукачи? Очень мило.

– Ну зачем же так. Не стучать, а помогать порядок в армии наводить. Страна нуждается в сильной армии или не так?

– Извините, но я для этой роли не гожусь, – сказал Куликов.

– А я и не заставляю, иди подумай. Если что – заходи. Понял да? – майор изобразил на лице скуку.

Гуманизм или просто покурим?

Из штаба Куликов вышел с плохим настроением. С одной стороны, он считал, что поступил правильно, с другой майор мог сделать оргвыводы. Какие именно, вот что заставляло задуматься. Он зашел в беседку покурить и обдумать ситуацию. В центре беседки стояла полная до краев мусорница, Куликов выбрал наименее засоренный окурками и плевками угол. Напротив, на скамейке, сидел Киселев. В грязных руках он держал лохматую кипарисовую ветку, его прислали подмести беседку.

«Падший ангел» при виде Киселева с веткой в руках подумал Куликов и машинально посмотрел на свои огрубевшие, мозолистые руки. Ногти в траурной окантовке вызвали воспоминание. В карантине ногти за неделю сильно отросли. Просить ножницы у сержантов Куликов не стал. Чужой опыт подсказывал – в лучшем случае пошлют подальше. В бытовой комнате он кроме здоровенного рашпиля ничего не нашел. Рашпиль он использовал в качестве пилки для ногтей.

Лицо Киселева под грязной старой шапкой, с выцветшей кокардой несколько оживилось, когда Куликов достал измятую сигарету.

– Дядя Володя, оставь покурить, – «духи», с которыми Куликов был в карантине, называли его, полушутя-полусерьезно, дядя Володя». Для остальных солдат он бал «профессор» или просто «эй, ты». На последнее Куликов не отзывался.

Куликов закурил. Медленно выпустил дым сквозь металлический узор ажурных стен беседки – дело рук одного военного строителя мастера при помощи сварки создавать практически произведения искусства.

– Как ты умудрился довести новую шапку до такого состояния? Ты бы, что ли хоть умывался. Не знаю, – посоветовал Киселеву Куликов. Киселев с появившейся в глазах осмысленностью следил за дымящейся сигаретой и отвечал:

– Я обменял свою шапку на эту, у меня работа все равно грязная мне не надо.

– Отобрали, значит? – Куликову как-то жаль было этого бедолагу Киселева, но он искренне не знал чем ему можно помочь. В беседке появился еще один солдат – парень среднего роста.

– Покурим, профессор? – спросил солдат.

– Я уже курю, вон с ним, – кивнул Куликов в сторону Киселева.

Солдат посмотрел на вновь погрузившегося в анабиоз Киселева и сказал:

– Эй, ты. Пошел вон!

Киселев быстро поднялся и что-то сказал невнятно

– Что!? – возмутился солдат, – Ты мне еще дискуссию устраиваешь. Вон отсюда! – Он подкрепил свои слова увесистой оплеухой. Потирая щеку, Киселев ушел.

– Ненавижу чмошников, только оболочка человеческая осталась, – сказал солдат, присаживаясь рядом с Куликовым.

– Он, в сущности, не виноват. Его никто не учил выживать…

– Нет, – перебил Куликова собеседник, – у него нутро гнилое. Такого учи не учи – все без толку.

– Возможно, люди разные, но ведь кто-то должен думать и о слабых. А так загнали всех в воду. Выплывет – хорошо, не сумеет – тоже. А как же гуманизм, черт бы его побрал.

– Думать о слабых? Отцы командиры пусть думают, им за это хорошую зарплату платят. А гуманизм – это кто сильный, тот и прав. Будешь сюсюкать – сомнут. Я призвался, вся часть «духи», порядка нет, беспредел. Все стали авторитет зарабатывать. Кто послабей – тому по роже. Я сначала, как ты говоришь гуманизм проявил, держался в тороне. Потом смотрю и меня сожрут. Пару тройку урюков отоварил. Выкарабкался.

В третьей роте, я сначала в третьей был, мафия, человек шесть – семь всю роту в руках держат. Я с ними кентовался. Не то чтобы они мне нравились, но самому спасаться надо. Потом вижу, они деньги трясут с чмошников, еще там дела разные. Нет, это не по мне. И я от них отошел. Как-то в туалет захожу, а там света нет, с улицы вообще темно хоть глаз коли. В ухо заехали, кто – не видел, только искры, хоть прикуривай. Ты сигарету-то дай. Совсем сгорит.

– Извини, заслушался. Интересно излагаешь. – Куликов отдал окурок. – Давай хоть познакомимся. Тебя как зовут?

– Олег.

– А меня Владимир.

– Очень сильно приятно, – хмыкнул Олег и пожал Куликову руку. – Очухался я на полу. Понятно, что работа моих друганов. Полтора зуба как не было. Внешне они со мной не ссорились. Я немного боксом занимался и до армии бывало дрался. Я им полезен был, вот меня и предупредили. А тут еще со старшиной роты повздорил…

– А зачем ты мне это все рассказываешь? – Насторожился Куликов, вспомнив предложение майора стучать.

– Ну а кому тут, – Олег показал пальцем куда-то за пределы беседки, – это можно рассказать? Ты про гуманизм спросил. Вот я и говорю про гуманизм. Старшина третьей роты, жирный прапор такой, знаешь?

– Видел.

– Он на меня зуб заимел. Я как-то не удержался и подшутил над его дурацкими нравоучениями. Он запомнил. И ты профессор запомни, они все не любят людей с образованием выше церковно-приходского, как у них. Я, лично, учился в техникуме, ну прапор запомнил и все наряды стали мои. С наряда по роте в ночь на разгрузку вагонов. Все вагоны были мои. Как говорят, что вагон на станцию пришел, я выхожу из строя, не жду, пока прикажет. Эта жирная свинья даже улыбаться стал. Наразгружался я досыта. Хуже всего алебастр. Респиратор сразу забивается, дышать нечем. Снимаешь и погнали. Полночи двое разгружают полвагона, вое спят. Потом меняемся. А то только мешаем друг другу, дверь-то одна в вагоне и до утра не поспишь. Утром на работу собираешься полные легкие алебастра, сплюнешь, слюна пополам с алебастром на лету твердеет. Поработал так месячишко, нормально. Ну думаю, пропал. Или старшина за… или блатные прибьют.

– А командир роты что, мог бы, наверное, на другую работу перевести, или я не понимаю что-то? – спросил Куликов.

– Так от него все это и идет. Он еще в начале собрал сержантов. Сам же их и отбирал, одни блатари. Сказал: «Меня не интересует, как и что. В роте должен быть порядок». Вот они и лупят всех подряд, для порядка. Среди ночи поднимают и по рогам. Сами делают, что хотят. Их Малинкин покрывает. Ему главное, чтобы рота в глазах начальства была образцовой. Своего не упустит. Корбу в отпуск идет, кто остается начштаба? Малинкин. Он еще и комбатом будет, распространит свой опыт на всю Горпуху. Какой тут гуманизм? Где ему спрятаться, тут главное карьера.

– И как же ты спасся? – Куликову стало интересно, как спасаются в таких случаях, так как и его личные горизонты заволакивали тучи.

– Смекалка. Капитан Серов люто ненавидит Малинкина. Я подошел к нему. Так и так. Выручай. Он устроил мне перевод в свою роту. Уж не знаю, под каким предлогом уболтал комбата, но я перешел в первую роту. Серов нормальный мужик. Он к комбату стучать не бегает. Если что натворил, заведет в канцелярию, даст пару раз по морде. «Больше так не делай». «Понял, товарищ капитан». Малинкин тот засадит на дизель, не сморгнет. И, главное, ничего, не докажешь. В крайнем случае, он сдаст сержантов. Сам-то он никого не бьет.

– Олег, ты откуда родом? Вечерами слушаю на поверке фамилии. Твою постоянно по-разному читают. Никак не пойму как правильно, но ты всякий раз отзываешься.

– Простая греческая фамилия Кануклис. От Греции мы оторвались лет сто назад. Все предки в Киеве жили, я тоже там родился.

– А ты оренбургский?

– Нет. Из Оренбурга призвался. Туда по распределению попал, как в рабство на три года. Полтора отработал, а на оставшийся срок в армию угодил. Хотя армией это назвать сложно, служу, как видишь.

– На стройке, я понимаю, а что в школе уже учителей невпроворот? Тебя учили, учили, деньги тратили. Потом – трах в дурдом. Вернешься с дыркой в голове. Ты же потом чуть что прибьешь учеников. Опять же забудешь тут чему учили, будешь из школы выпускать безмозглых. Их опять в стройбат загребут. Круговорот людей в природе. Вот я до армии два года работал водителем. Почту развозил. У меня была машинка «каблучок» с правым рулем, как в Англии, чтобы не выходить из машины на проезжую часть, а сразу на тротуар. Худо-бедно баранку крутить умею. Это я к чему говорю. Водителей в учебку набирали, меня не взяли. Взяли таких, что только козу по полю водить. Да и то разобьет.

Голова о пользе дела у командиров не болит, сто процентов. Заслали меня в бригаду штукатуров. Потом на 54-й завод, на пилораму. Уже там я прокрутился и вышел на дедку одного. Ему водила нужен был. УАЗ бортовой, что довезти, подвезти. Живые деньги. Бензин налево. Нормально. А на стройке я с индейцами работал.

– С урюками, что ли? – Догадался Куликов, потому что, под прозвище «индейцы», солдатская фантазия могла подогнать только «урюков».

– Да, помнишь кино про индейцев. Гойко Митич – вождь племени, а индейцев монголы играют. Фильм совместный ГДР и Монголия. Наши индейцы еще сто очков вперед дадут монгольским. Веселые и очень смышленые. Они в основном прикидываются, что по-русски не понимают, все они понимают, лучше, чем мы еще. Работать с ними одно удовольствие. Что они только не придумывали, только бы не работать! Насос раствор на этажи подает. Они бревном шланг подопрут и всем племенем навалятся. Давление большое шланг лопается, или чаще срывает с насоса. Индейцы, как ни в чем не бывало, кричат из окна: Раствора давай! Нет раствора – нет работы. Лежат, загорают. Или цемент привезли. Индейцы работают как вареные. Только остается цемента килограмм 200—300. Они пошушукались по-своему и давай метаться. По два полных ведра тащат и не гнутся, высыпают куда попало. Полчаса – нет цемента. Нет цемента, нет работы. В ночную смену просто кино. Провода освещения «сопли» алюминиевые висят по всем подъездам. Они их в десятке мест переламывают а снаружи не видно, попробуй найди. Нет света, нет работы.

– Значит с индейцами работать можно? – Улыбнулся Куликов.

– Это да, с ними только поговорить сложно, а я поговорить люблю.

– Я заметил.

– Ну ладно. Будут проблемы – заходи. Помогу, чем могу. Я пошел. Привет.

Вслед за Кануклисом поднялся и Куликов. Он собрался разыскать Морбинчука, посоветоваться.

Комсомолец

На крыльце учебной роты стояли Ерошин и Ганшин. Не желая отвечать на лишние вопросы, «куда-зачем», Куликов решил подождать, когда они уйдут. Мимо, шаркая огромного размера сапогами проковылял Сережа Чернов. Землистого цвета, от засохшей грязи, форма, сапоги неопределенного цвета, в правой руке ведро с длинной, волочащейся по асфальту тряпкой – выдавали солдата, – труженика из «зачмуренных». Поравнявшись с Ерошиным, Чернов приставил к шапке левую руку с растопыренными пальцами, отдал честь.

«О! Чудо», – сказал Ганшин. Ерошин звонко, по-детски, засмеялся. Конечно – это должно быть смешно. Убогий парнишка пытается молодцевато козырнуть левой рукой, раз уж в правой ведро. Это только бравый солдат Швейк отдавал честь генералу со спущенными штанами стоя на краю выгребной ямы. Чернов, нашедший свое место в иерархии отряда при столовой, видя начальство в хорошем настроении, вежливо сказал женско-мужским голосом: «Здравия желаю» – и скрылся в недрах учебной роты. «Наверное, Сережу сержанты озадачили. В учебке личного состава теперь нет, помыть пол и то некому. А Сережа всегда в первых рядах. Если где что-то помыть, подмести. Ему все равно, что он теперь в первой роте и не имеет отношения к учебке. Главное – чтобы не били», – наблюдая за Черновым думал Куликов.

«Нет, пожалуй, я их не пережду. Им делать нечего, стоят, тары-бары разводят. Зарплата идет». Куликов решил зайти к Кулыгину.

Возле штаба никого не было. Он осторожно заглянул в стеклянную дверь – никого. Быстро прошел через весь коридор к кабинету пропагандиста части. В этом кабинете располагался и комитет комсомола отряда, должность председателя комитета занимал Кулыгин.

Куликов два раза осторожно стукнул в дверь. Подождал и еще два раза стукнул. Значит свои. Кулыгин открыл.

– Володя. Заходи. – Кулыгин выглянул в коридор. – Как дела?

– Как сажа бела, – ответил Куликов. – А где твой шеф Дудник?

– Капитан третьего ранга Дудник изволят бог знает где шляться, – улыбнулся Кулыгин.

– Не пойму, чем вообще занимается пропагандист? Замполит, тот хотя бы стукачей ищет, а тут еще один политический.

– Я тут уже год, сижу и тоже не раскрыл еще эту тайну. А сидит он, тут изредка для того, чтобы среди настоящих коммунистов безработицы не было. Я тут с Валерой Морбинчуком встретился, их на работу вызвали. Он просил передать, что ты уже одной ногой, считай, в Управе. Ему подполковник, твой будущий шеф, сказал: «Пусть на лопате, на стройке поработает, чтобы потом по достоинству оценил новую работу». Придется тебе еще немного потерпеть.

– Разве, что немного, положение осложняется…

Куликов поведал Кулыгину свои проблемы и опасения. Кулыгин, выслушал и успокоил:

– Это еще не проблемы, выбрось из головы, им всем не до нас, у них свои проблемы. Кстати сказать, дорогой товарищ, вы избраны членом комитета комсомола нашей части. Надеюсь, вы оправдаете высокое доверие.

Сияющий улыбкой Кулыгин торжественно пожал руку скептически настроенному Куликову.

– Издеваешься?

– Самую малость. Я осенью уйду на дембель, займешь мое место. Будешь главным комсомольцем. В нашем положении синекура хорошая. Зря плата идет, на стройке столько не заработаешь. Да и делать-то ничего не нужно. Переписывай мои протоколы. Тебе на полгода хватит. Документация у меня в порядке, все проверяющие умиляются сознательности наших комсомольцев. В протоколах, если бы их кто читал, такое написано, что любой замполит прослезится. Раз в месяц взносы.

– Вот мне для полного счастья только комсомола и не хватает. Это же бред комсомол этот.

– Не скажи. Смысл есть. Я с моими болезнями на лопате не гнию. Спасибо комсомолу. В остальном согласен – бред. Как говорят военные, понял да?

– Да понял, – сказал Куликов, – только до осени еще дожить нужно.

– Доживем. Ты слышал, Чемерис пытался повеситься?

– А кто это?

– Чемерис? Пацан из твоего призыва! В санчасти весь карантин пролежал, вот ты его и не запомнил. Пошел в туалет и на ремешке от штанов пытался повеситься. Ремешок оборвался, он его предварительно подрезал. Комбат пообещал посадить за уклонение от службы. – Кулыгин вдруг посерьезнел, – не понимаю этого Чемериса. Здоровый парень, в казарме его вряд ли будут обижать. Понятно, что служить в стройбате не сахар. Но так, что вешаться?

– Может он комиссоваться хочет через дурдом. – Предположил Куликов.

– Потом всю жизнь психом ходить? Не знаю. Я с ним говорил, производит впечатление неглупого парня. Вот не хочет служить, и хоть ты лопни.

– Я читал про альтернативную службу, была бы такая, он мог отдать долг родине через эту альтернативу.

– Это всем понятно кроме заинтересованных лиц. Одних генералов сколько кормится благодаря существованию нашего брата военного строителя. Альтернативная служба хорошее дело. Вот у нас на камбузе баптист работает.

– Знаю я его. Он обычно после обеда столы вытирает, видимо одна из обязанностей. И лик у него какой-то одухотворенный.

– Ну, это ты не загибай, про лик. А то что он в отличие от всех других камбузников не чуханится и ходит в приличной, то есть чистой одежде – я думаю это результат его веры.

– Ты же комсомолец! У тебя одна вера в Ленина и партию.

– Эта вера у всех одна. Хоть ты баптист, хоть коммунист. А стройбат – это такая альтернативная службы по-советски. А у нас все через жопу испокон веков делается и альтернативная служба соответствующая.

– Если убрать отягощающий армейский идиотизм, может и будет какой-то толк, – предположил Куликов.

– Заставить гражданского человека жить и работать в таких условиях, не просто. Редкостная скотина такое выдержит. А так с армейским, как ты говоришь, идиотизмом, заставляет терпеть трибунал и дисбат. Стройбат – это осколок Сталинского ГУЛАГА. Раньше зэки все строили, теперь стройбат. Дешевая рабочая сила. В сравнении с ним у нас райские кущи.

– Не такая уж и дешевая, если разобраться, – вяло возразил Куликов.

– Это другой вопрос. А принял присягу – терпи.

– А был другой вариант? Не принимать?

– Вариантов – нет! Терпение и труд все перетрут. И жаловаться некуда, совершенное бесправие. Вот пишут, – Кулыгин похлопал ладонью по номеру газеты «Красная звезда», лежащему на столе, – офицеров обижают, зарплата маленькая, квартир нет. Трудн-о-о. Офицеров, значит, худо-бедно защищают, а нас кто защитит?

– Я это читал. Чушь и пропаганда. Старший лейтенант получает как кандидат наук. Это что, мало? Квартир нет? А у кого они есть? Конечно, служба, трудности. Все понятно. Но к нашим стройбатовским командирам, слово «служба» слабо вяжется.

– Как и понятие «офицер», – вставил Кулыгин, – настоящий офицер не может быть надсмотрщиком за принудработами. Корнет Оболенский вкупе с поручиком Голицыным точно застрелились бы, чем в стройбате служить.

– Честь – это не только прикладывание пальцев к козырьку фуражки? Сложно все это для понимания большинством нашего народа. Я бы сказал, что это идеализм сплошной не имеющий отношения к реальной жизни.

Куликов рассказал случай из своей прошлой доармейской жизни. Он ждал троллейбус. Довольно долго. На остановке собралось человек десять, среди них офицер.

– Высокий, стройный, подтянутый – картинка. Мужественное, но не свирепое лицо с аккуратными усиками. Зима, холод, а он в фуражке. Казалось ему и мороз нипочем. Всем своим видом офицер внушал уважение. Можно сказать, что я испытывал гордость за нашу армию, глядя на этого представителя вооруженных сил. По глупости конечно, но все же. И вот эта самая гордость элегантно снимает перчатку и с двух ноздрей сморкается в снег. Все конец эпизода.

Кулыгин с улыбкой спросил:

– Надеюсь, теперь тебя не удивит армейское хамство ни в каком проявлении?

Куликов не ответил, занятый своими мыслями. Затем разговор перешел в сугубо гражданское русло. Воспоминания и мечты помогают преодолеть так называемые тяготы армейской жизни. Когда в воротах КПП сталкиваются нос к носу «дембель», уходящий домой и только-только призванный «дух», может произойти драматический диалог:

– Ты откуда?

– Из Курска, – радостно сообщает «дух».

– А я в Курск! – отвечает «дембель».

В этот миг «дух» отчетливо понимает, что Земля два раза обернется вокруг Солнца, пока он увидит родной Курск. Остается одно утешение: «Дембель неизбежен, даже если вытираешь слезы половой тряпкой».