Текст книги "Госэкзамен"

Не приближаясь к бойницам, дабы не мешать охотникам, попробовал разглядеть что-либо через переплетение ветвей, но увидел лишь мозаику из чьих-то шкур, рогов и копыт. Нгуни не мешали моим исследованиям, скорее им польстило уважительное внимание белого вождя.

Стадо буйволов, голов около двухсот, перевалило через холм и встало, как вкопанное. Впереди вожаки и матёрые самцы, высоко задравшие головы, что у меня почему-то ассоциировалось с вызовом на бой.

Здесь, на земле, это выглядит совершенно иначе, чем с воздуха. Это не синематограф и не крохотные фигурки где-то далеко внизу, а опаснейшие животные Африки. Грозные тяжеловесы, моментально приходящие в неистовство, и способные при толике удачи в одиночку отбиться от львиного прайда.

Вот они… стоят, дышат, раздувая широкие ноздри, а тяжёлый, концентрированный запах коровника надвигается на нас облаком. Но и буйволы учуяли запах людей, и вряд ли они оценили его высоко!

Зулусы-загонщики подняли страшный крик, но буйволы, сгрудившись, начали разворачиваться назад. Зная, что за нами наблюдают с воздуха, делаю отмашку руками, и спустя несколько секунд над стадом с рёвом пронёсся чей-то аэроплан.

Есть! Стадо бросилось бежать, но если большая часть животных бездумно понеслась по проходу, то некоторые ломились в оставленные для воинов проходы, и тогда – горе тем нгуни, что оказались на их пути!

Один такой бык, совершеннейший берсерк рода копытных, весь покрытый мелкими ранами и порезами, метрах в двадцати от меня прорвался через изгородь, повалив одного из воинов. Зулус умело прикрылся щитом, и буйвол, действуя почему-то только рогами, безуспешно пытается поддеть его. Стоит ему применить копыта…

– Копьё!

… и почти тут же в руку мне легло массивное отполированное древко, заканчивающееся тяжёлым железным наконечником листообразной формы. Не думая ни о чём, я ринулся к буйволу, отвлекая его на себя и танцуя так, как не танцевал никогда ранее.

– Длинным – коли! – и припав на колено, наконечником полосую его по носу, приводя в совершеннейшее неистовство. Позабыв обо всём, буйвол ринулся на меня, и один из воинов весьма умело вонзил копьё прямо в бычье сердце.

– Хорошо бьёшь! – хвалю его от души, не без труда вспоминая подходящие слова на языке матабеле. Воин сияет и оглядывается – все ли слышали? Ну, мне не жалко… ещё несколько лестных слов, и я возвращаюсь к охоте.

Нгуни бьют копьями прямо через колючую изгородь, но очень редко валят быков с одного удара. Шкуры некоторых испещрены десятками ударов и порезов, в огромных глазах безумие, морды покрыты пеной и засохшей слюной.

Один из быков, настоящий великан, обратил своё внимание на воина, неудачно спрятавшегося за оградой, и придя в совершеннейшее неистовство, начал ломиться прямо через колючие ветви, отплетающий столбы. С яростным рёвом, не обращая внимания на впивающиеся в тело огромные колючки, буйвол проломил ограду, и его огромная голова, увенчанная тяжёлыми рогами, показалась на нашей стороне.

Какое-то мгновение он стоял так, а после, будто собравшись с силами, ринулся в пролом что есть мочи! Один из нгуни, широкоплечий длиннорукий крепыш, бросился ему навстречу, и тяжёлой узловатой палицей сломал переднюю ногу. Но бык всё-таки успел протиснуться, и сейчас, окровавленный, беснуется среди разлетающихся воинов, припадая на одну ногу.

Колоть его копьём спереди бесполезно – огромная голова с тяжёлыми рогами надежно прикрывает грудь, а подобраться сбоку не так-то просто! Воины отлетают кеглями, и один из них, поддетый рогами, улетел на колючую ограду, где и остался лежать изломанной куклой поверх переплетения ветвей. Лишь еле слышные стоны показывают, что он ещё жив.

Падая, воины почти всегда успевают прикрываться щитами, и буйвол безуспешно пытается поддеть их рогами, тратя на это драгоценные секунды. Миг… и я, проскользнув змеёй между чернокожими воинами, наношу смертельный удар копьём прямо в сердце.

Зверь остался лежать, перегородив проход, а воины, даже искалеченные, разразились криками радости.

– Хороший удар, вождь! – вернул мне комплимент давешний воин.

– Вот это бык… – сказал кто-то из воинов, обсуждая недавний бой.

Оглянувшись на Косту, вижу, что у грека схожие приключения, и он ничуточки не скучает.

Стадо буйволов тем временем ушло дальше, и в коридоре из переплетения колючих ветвей показались водяные козлы, спрингбоки и небольшое семейство львов. Хищники бежали крадучись, прижимаясь то и дело брюхом к земле и скаля жёлтые клыки во все стороны.

Воины притаились у бойниц, сделанных на уровне человеческой груди. Подняв копья, они слегка раздвинули листья, прикрывающие бойницу, и терпеливо ждут. Нгуни сейчас – изваяния из обсидиана, и только раздувающиеся ноздри дают понять, что они живы.

Едва вожак прайда прошёл, последовал молниеносный удар копьём сзади под лопатку. Выгнувшись в смертельной судороге, хищник несколько раз дёрнул лапами, выпустив огромные когти, и затих.

Остальным нгуни не так повезло, выбранные ими жертвы оказались более острожными, ну или стояли не так удачно. Львицы, получив по несколько ранений каждая, попытались сбежать, но были добиты в колючем тоннеле через несколько десятков метров и несколько ударов копий спустя.

– Слоны, слоны идут! – взволнованно закричали кафры, и действительно, это были они. Один из воинов, мешая африкаанс с языком зулу, принялся рассказывать мне, что обычно слоны идут первыми, но если стадом управляет старая опытная самка-матриарх, бывает всякое.

Возглавляя стадо, впереди шествует старая слониха и ещё несколько самок, за ними следуют детёныши разного возраста, и замыкают процессию самцы. Идут они достаточно тесно, часто касаясь друг друга своими телами.

Остановившись, матриарх вытянула хобот, будто пробуя воздух на вкус, и решительно свернула в сторону от ложных проходов, ведущих к ловчим ямам! Пойдя вдоль забора, слониха попробовала изгородь на прочность, и найдя слабое место, вырвала несколько столбов, сделав широкий проход.

– Старуха умна! – восхитился самоназначенный переводчик, ничуть, впрочем, не расстроенный. И действительно, избежав одной ловушки, слоны попали в другую. Поднимаясь на крутой склон, впереди они образовали настоящую давку, в которой напуганные слонята и молодняк напирали на слоних, путаясь под ногами. Самцы же, идущие сзади – напротив, сильно растянулись.

– Пойдём, вождь! – улыбаясь желтозубо, поманил меня переводчик, взявший на себя, очевидно, ещё и роль чичероне, – Интересно будет!

Переглянувшись с Костой, не колебались более ни минуты, и сразу же подхватились за матабеле. Несколько минут блужданий в лабиринте из переплетения колючих ветвей, ловчих ям и цепей загонщиков, и мы оказались аккурат позади слоновьего стада, с трудом поднимающегося по крутому склону.

Перебегая от бойницы к бойнице, мы следуем за слонами, наблюдая за ними с расстояния всего лишь в несколько метров. Воины нгуни тем временем притаились у многочисленных узких ходов.

Дождавшись, пока стадо скроется за поворотом, вооружённые топорами кафры выскочили из проходов, почти одновременно подрубив идущему позади самцу задние ноги. Топоры их, похожие на огромные томогавки, довольно глубоко врубились в живую плоть.

Затрубив от боли и ярости, слон неуклюже развернулся и попытался дать отпор своим обидчикам. Но будучи раненым, опасности он почти не представляет. Сильно припадая на задние ноги и размахивая хоботом, самец вертится на месте, в то время как охотники, уклоняясь от хобота, наносят ему по задним ногам всё новые и новые удары.

Внезапно закричали наблюдатели, и из-за поворота, трубя, вернулся один из самцов, придя на помощь собрату. Кто-то из воинов выметнулся ему навстречу, кинув тяжёлый ассегай и очевидно целя в хобот, но тщетно. Стоптав незадачливого храбреца, слон схватил хоботом другого, и сдавив с силой, поднял в воздух, после чего бросил себе под ноги.

Зрелище кровавое и завораживающее, но неандерталец, живущий где-то в мохнатых глубинах моей души, уже удовлетворён убийством буйвола.

… только вот неандерталец в душе Косты не счёл охоту оконченной! Выхватив у одного из воинов топор, грек протиснулся в узкий проход и накинулся на слона сзади с каким-то воинственным кличем, пытаясь подрубить тому ногу. Неудачно… но на счастье одессита, удача не улыбнулась и слону.

Раненый товарищ его, припадая на задние ноги, всё продолжает вертеться на месте, мешая пока ещё здоровому самцу. Впрочем… я бы поставил на слона!

– … ах ты ж… – себя я осознал, уже подбегая к слону с топором в руке. Как, когда… убей Бог, не вспомню…

Увернувшись от хобота, длинным кувырком пролетаю меж ногами-тумбами и выдёргиваю Косту, уже почти прижатого слоновьим задом к колючей изгороди. В руке топор, рядом нога слона, и я, вот ей-ей, рубанул едва ли не наудачу!

… и оказалось – попал. Далеко не идеально, но сумел подранить огромного самца, а потом и Коста, блестя шалыми глазами, рубанул слона по другой ноге.

Слон, припадая на задние ноги, затрубил уже без прежней ярости, а будто прощаясь. А мы, опьянённые кровью и опасностью, всё бегали вокруг, и рубили, рубили, рубили…

Истекая кровью, слон повалился на землю, и только тогда мы отошли, вернувшись за не такое уж надёжное ограждение.

– Ну и зачем?! – сердито поинтересовался я у друга.

– Ну… – Коста пожал широченными плечами, и улыбнулся совершенно по-мальчишески, – скучно стало!

Комментировать "скучно" от командующего морской пехотой Кантонов, я не стал, только сейчас осознав всю глубину, ширину и вонючесть проблемы. Мы же все, все без исключения…

"– Адреналиновые наркоманы" – подытожило подсознание. В частной жизни это обернётся глупыми смертями, алкоголизмом и депрессией для многих из нас. А вот в жизни страны… вот не знаю даже, даже приблизительно не могу оценить, насколько это скверно…

… или всё-таки нет?

… а слониха, как оказалось позже – ушла, уведя с собой почти всё стадо. Прорвав оцепление, они ушли, и ни зулусы, ни пилоты преследовать их не стали.

* * *

Охота определённо удалась! Впечатлений гости хапнули столько, что иному до конца жизни хватит. Даже Старая Гвардия, на что уж битые-перебитые, и казалось бы, повидавшие всё и вся на свете, ходят как шальные, не в силах подобрать слова, которыми можно выразить впечатления в полном объёме.

Одних впечатлил сам факт охоты с воздуха, её масштаб и небывалое, невероятное количество трофеев, которые Корнейчуков пообещался обработать и отправить при оказии адресатам.

Другие сумели провести правильные аналогии и живо обсуждают возможности воздушной атаки на маршевые колонны противника. Идеи подчас всплывают вовсе уж завиральные, но народ здесь как один повоевавший, не страдающий чинопочитанием, да ещё и связанный если не дружественными, то как минимум, приязненными узами.

Обсуждение получается живым, и насколько я понимаю, применение авиации всерьёз зацепило Старую Гвардию. Так что обсуждать это будут и по прилёту домой, а наша единственная задача – сделать так, чтобы обсуждение это не вышло за пределы не слишком широкого круга. Ну и поскольку вовсе уж рты не заткнёшь, для вражин нужно сместить акценты в нужную сторону.

Самое главное, что верхушка Кантонов стала думать в нужном направлении, поняв перспективы и важность авиации. Здесь тот самый случай, когда адреналиновая зависимость скорее в плюс, нежели в минус! По крайней мере, в краткосрочной перспективе.

Мы все привыкли думать и действовать быстро, не рассусоливая, не впадая в философскую заумь, не откладывая дела в долгий ящик. Не до раскачки было.

Война, потом приток иммигрантов, которых требовалось (и требуется!) срочно накормить, дать работу, расселить. Строительство новых предприятий, закладка плантаций, создание нового государства, и всё – срочно! Галопом!

Барственная вальяжность здесь не то чтобы неуместна, невозможна. Любое промедление в наших условиях означало, что кто-то останется без крыши над головой, без еды, без лекарств… А это – судьбы, притом конкретные. Вот они, завшивленные "десантники", выгружающиеся с кораблей на пристани.

Ну… взгляни в глаза их детям и скажи, что тебе нужно отдохнуть, подумать… А они пусть сдохнут, пока думать будешь… так?

Быстро привыкли дела решать, не откладывая. По крайней мере самые важные, и те, которые уж точно отложить нельзя! На нашем фоне даже янки с их деловитой суетливостью, вошедшей в поговорки, кажутся черепахами.

Потом да… потом, через несколько лет после не случившейся ещё войны к власти естественным образом начнут приходить люди более сдержанные, консервативно настроенные. Невозможно всё время подстёгивать ни людей, ни экономику. А пока так.

– … нет, ну ты видел?! – азартно наседает на меня Давид Абидор, не замечая, как выплёскивается бренди из бокала на рукав пиджака. Он всё ещё там, на охоте, не отошёл от кровавого угара, – По земле практически чиркал, на брюхе…

Давид рукой показывает нечто, похожее на ползущую змею, окончательно выплёскивает бренди себе на рукав, и заметив это, хохочет оглушительно.

– Притормозить пора, – философски замечает он, – а не то засну в кустах!

Поговорили ещё немного, и покачиваясь слегка, щеголеватый заместитель председателя Фабианской партии удалился в кусты, оповещая всех встречных о своём намерении заняться орошением оных. Н-да… действительно, притормозить надо.

Вечеринка в самом разгаре, и трезвых нет! Начудим ещё, и так начудим, что "Орошение Давида" если и не затеряется, то станет совершенно рядовым эпизодом. Проверенно.

Уж на что я не любитель, а и то… Впрочем, в меру. "В плепорцию", как выражается дядя Гилдяй, у которого эта самая "плепорция" имеет свойства изрядно растягиваться! Кстати…

… а, вот он. Найдя его глазами, успокаиваюсь. По своему обыкновению, он шумен, громогласен, и весело наседает разом на троих оппонентов, ухитряясь одерживать верх. Это ничего, это не страшно…

Вот если вечеринка в разгаре, а Владимира Алексеевича не видно и не слышно, тогда да… верный признак! Несколько минуточек ещё, и его будет видно, слышно… и разговоров хватит до ближайшей пасхи!

– А, вот ты где… – Товия наскочил на меня из толпы и затараторил на почти чистом идише, вставляя немножечко иврита для лучшего непонимания посторонними.

Дела торговые у него, как оказалось, смешались с делами сердечными, и сердце старинного друга похитила красавица из гриква. Девушка из хорошей семьи торговцев, имеет красивое приданое и много-много не слишком бедных родственников.

Ему таки плевать на цвет её кожи, но (вот где ужас!) она верующая христианка и не желает принимать гиюр, хотя для женщин, выходящих замуж, это вообще на раз-два! Ему, Товии, на это всё равно, но не всё равно на любимую маму, которая в Африке решила удариться в иудаизм всем телом, а не краешком, как раньше!

Пообещав ему помочь как минимум советом, а как максимум разговором с драгоценной мамеле, оставил его совершенно успокоенным. Они ещё с Одессы привыкли доверять мне без всяких оговорок и рассуждений, а после нашего африканского анабазиса, из которого мы выпутались без большого ущерба, но с большим прибытком, доверие близнецов стало абсолютным. Даже неловко иногда бывает…

"– Приходится оправдывать"

Заулыбавшись, Товия загудел себе под нос, и полуприкрыв глаза, принялся весьма ловко вальсировать под невидимую музыку с невидимой партнёршей. Огромная косматая фигура, кружащаяся под фонарями с развевающимися пейсами и в украинской косоворотке, которую мамеле одного из друзей-немцев вышила специально для "милого мальчика", решительно и бесповоротно врезалась в мою память.

На невысокую эстраду, сооружённую аккурат между зулусскими хижинами и двухэтажным особняком, вылез тем временем Коля, и дабы не орать лишнего, стукнул в поставленный для этого медный гонг. Затихли не сразу, а кое-где народ, подстёгиваемый алкоголем и невоспитанностью, и не подумал прерывать разговор.

– Товарищи! – выразительно посмотрев на говорунов, плантатор взял громкоговоритель, – Сейчас будем запускать фейерверки, желающие могут принять участие…

Желающие, разумеется, нашлись, потянувшись на площадку шумной гурьбой, пахнущей алкоголем, мясом, табаком и самую множечко по́том. Дядя Гиляй, подхватив под руки хохочущего Верещагина и упирающегося Бляйшмана, откормленной трусцой забежал в голову процессии и устроил затор.

– … цепляйся… да за паровозиком! Што ж тут непонятного!?

Владимир Алексеевич весьма натурально пыхтел, сопел, дыбил усы, таращил глаза и пытался изображать свисток, насмешив всех чуть не до колик. В итоге, заразив всех своей дурашливой идеей, он добился своего, и пару минут спустя, вцепившись друг дружке в бока, мы пошли за "паровозиком", дудя губами в меру сил и фантазии, и выбрасывая вбок ноги.

Ну ерунда ведь… А зашло, и как зашло! Минут с пятнадцать шатались так, стоптав по пути скамейку и проделав в кустах обширный проход, достаточный для проезда телеги.

К площадке, на которой установили фейерверки, мы прибыли в настроении, которое самое то! Смеющиеся… нет! Ржущие аки кони, толкающиеся и чувствующие себя не солидными и уважаемыми людьми, а натурально – мальчишками!

Видя с каким упоением Самуил и Товия, бывшие артиллеристы и ракетчики, запускают шутихи в звёздную темноту, расцветающую десятками разноцветных огней, только смеялся. Им-то чего? В армии не хватило?!

"– Простенько" – скептически отозвалось альтер-эго при виде взлетающих ракет и бенгальских огней, но я решительно заткнул его, размахивая искрящейся палочкой. Душе хочется праздника, и праздник есть!

… а Санька захотел поесть, и этот раб желудка сразу после салюта потащил меня за собой.

– … хобот слона, – капая слюной, вещает брат, – Миш! Ми-иша! Пойдём слонятину есть!

– Тоже мне… – фыркаю я, изображая из себя пресыщенного жизнью патриция, которой в этой жизни успел попробовать всё. Миша, чуть улыбаясь, молча идёт рядом, вкусно дыша всей грудью и щурясь на огни фонарей.

– По новому рецепту! – взъерошился Чиж, – ну Его-ор… с кем мне потом впечатлениями делиться? Ми-иш… ну скажи ему!

Закатив глаза, делаю такой вид, шо Саня мине сильно должен, и иду на дегустацию. Корнейчуков расстарался, и его повар, совместно с туземными искусниками, превзошёл все ожидания. Не знаю пока, как насчёт качества блюд, но количество – зашкаливает за все мыслимые пределы!

Отрезав себе кусок хобота на тарелку, я поставил туда же бокал с вином и принялся фланировать среди гостей, стараясь с каждым обменяться хоть несколькими словами. Благо, настроение у всех вполне такое… фестивальное.

Некоторых из них я не видел с войны, с другими виделся с той поры раз или два, едва ли не на бегу. Так что подобная неформальная обстановка – бальзам на моё сердце человека, который знает слово "психология" и умеет применять его правильно!

Отловив меня в ночном саду и вцепившись в пуговицу, Коля с пьяной решительностью изливает душу под хрипловатый аккомпанемент патефона.

– … вот так вот всё, – он колотит себя ребром ладони по горлу, попадая в такт аргентинского танго, – вот так! Ты меня понимаешь? Понимаешь?

Киваю, но Корнейчукову этого мало, и с упорством, достойным лучшего применения, он продолжает добиваться ответа.

– Понимаю… – выдыхаю с нотками обречённости, ибо понимаю не только его, но и то, что сегодня мне предстоит работать то ли психологом, то ли исповедником. Не то чтобы у меня такое хобби… но у Корнейчукова сейчас то самое состояние, когда выговориться – надо!

– Дай я тебя поцелую! – восклицает хозяин усадьбы, но я успешно отбиваюсь от слюнявых нежностей.

Поцелуи такого рода не несут сексуального контекста, и служат лишь проявлениями приязни. На Пасху христосуются все мало-мальски знакомые, а порой и незнакомые, троекратно лобызаясь в губы без всякого разбора пола. Целуются родные и друзья после долгой разлуки, забияки в знак примирения.

Я, не будучи религиозным ни в малейшей степени, вижу в этом обычае один лишь источник неизбывной заразы, и прежде всего – распространения бытового сифилиса. Это, а ещё целование икон, мощей, причастие[42]42
  На всякий юридический случай. Оскорбить чувства верующих не имею ни малейшего желания, это сугубо мысли ГГ, с него и спрос.


[Закрыть]…

– … ах да… прости, Егор… ты ж этого не любишь! – опомнившись, Николай долго и многословно извиняется, пуская пьяную слезу. С немалым трудом удаётся утешить его и перевести разговор в формат беседы пациента с психотерапевтом.

– Думаешь, я пьяный? – подозрительно щурится он, тут же вздыхая и сутулясь виновато, – Ну да, пьяный… а ты как думал?! С одним выпей, с другим… а…

Он махнул рукой и засопел на меня алкогольными парами, не сразу продолжив разговор. Слушать не слишком связные откровения решительно неинтересно. Он постоянно сбивается, повторяется и перескакивает с темы на тему.

– … гарем этот… а! – Коля резко машет рукой, будто отмахиваясь от комаров, – Пф-ф…

– Нет, – поправляется он, – есть и ничего так! Но в целом – пф-ф…

– А эти… из газет дурачки, – продолжает он, распаляясь всё больше, – всё это… красавицы чернокожие… экзотические! Я бы всех этих экзотических на одну нормальную променял бы… Веришь?

Я снова киваю.

– Во-от… – к счастью, Коле хватило и столь незначительного выражения согласия, – На одну!

Он задумывается и начинает загибать пальцы, бормоча что-то себе под нос.

– … Иду Рубинштейн, Лену… Лен! Васильеву и эту… рыженькую, как её… не Лену, но похожую!

– На пять-шесть, – поправляется он с видом монаха-схимника, идущего на великую жертву. Я невольно задумываюсь… а если бы Фира допускала гаремы, кого бы я…

… вытряхнув из головы неправедные мысли и не без труда утихомирив бунт в штанах, продолжаю слушать друга. Мозг, помучившись немного со словесным винегретом Коли, каким-то необычным образом принялся выстраивать почти внятный разговор. Прислушаться если повнимательней, так сплошное мучение, а если расслабиться слегка, то кажется, будто почти нормально говорит.

– … все эти тёщи, тести, бабки двоюродные сёстры… а?! – продолжает он изливать душу, – Всех устроить и обустроить – да так, чтобы прочих не обидеть, и не во вред делу!

– Веришь ли? – Корнейчуков с высоты своего роста несколько секунд молча смотрит мне в глаза, и очевидно, удовлетворившись увиденным, продолжает…

– Я, брат, хером политику в племенах делаю, веришь ли?! Какая любовь, какая страсть… была бы не слишком страшная, да чтоб родные полезные! Детишек уже… у-у! Благо, как пузо сделаю, так и всё… – он снова машет рукой, отгоняя комаров, – развод и свободна!

– Раскоряка! – выкрикнул внезапно он, – С одной стороны – настоящее, с паровозами и аэропланами, телеграфами и телефонами. С другой – каменный век!

Хмыкнув, я промолчал, не став ввязываться в дискуссию антропологического и исторического характера.

– А я, – продолжает плантатор, – впросак[43]43
  Просак, это расстояние между влагалищем и заднепроходным отверстием.


[Закрыть] попал!

Он захохотал несколько истерически, и не сразу продолжил свою исповедь о местной политике, выстроенной вокруг его хера, патефонов и синематографа. Информация, даже если делить её на десять, презабавная…

… и пожалуй, очень важная.

"– А я почти не обращал внимание на это направление" – приходит запоздалое чувство вины.

– … эрзац, батенька, эрзац, а никакой не социализм! – слышу задиристый тенор с лёгкой картавинкой, и чуть погодя вижу Бурша, спорящего под фонарём с невидимым мне собеседником.

– Слом старого возможен только тогда, когда людям решительно невозможно терпеть более существующую действительность! Поэтому чем хуже в России, тем лучше! Ломать!

Ответ собеседника я не расслышал толком, но услышал Владимира Ильича.

– Какой, к чорту, гнойник?! – взвился он, и лёгкая картавость, проявляемая только в моменты сильных волнений, стала чуть заметней, – Вы уж простите, Михаил Иванович, но там не гнойник вскрывать, а резать, ампутировать по живому!

– Если уж вы решили ассоциировать Российскую Империю с живым организмом, – живо продолжал Ульянов, задиристо наступая на значительно более высокого собеседника, – то извольте! Отсекать придётся не только сгнившую плоть, но и весьма изрядно прихватить здорового тела, дабы с гарантией спасти сию химеру, прозывающуюся Российской Империей.

– Так и только так! – Бурш настроен решительно, и судя по всему, передавливает собеседника не только логикой, но и эмоциями, – Жестоко, кроваво… как вы сказали?

– С перегибами… – отозвался невидимый.

– Пожалуй, – охотно согласился Ульянов, – чертовски метко! Именно что с перегибами, Михаил Иванович. Организм, прозываемый Российской Империей, буквально при смерти, и прояви мы сейчас интеллигентскую слюнявую доброту, как получим политический труп! Резать, Михаил Иванович! Резать без жалости! Вы думаете…

… я осторожно свернул в сторону, не без сожалений прекратив невольное подслушивание. Владимир Ильич отменно интересный собеседник, но очень уж горяч и пожалуй – нетерпим. В полемическом запале он неутомим и можно сказать – неумолим.

Терпимый к обыденным обычным человеческим слабостям, политическое инакомыслие он воспринимает как ересь! В иное время я бы с удовольствием выступил его оппонентом, но полагаю, сегодняшнюю ночь можно провести с большей пользой, нежели потратив её на политическую дискуссию с пусть и уважаемым мной, но всё ж таки единственным оппонентом!

– Ба-а! Рыгоравич! – услышал я, – Дорогой ты мой человек…

Услышав знакомое имя, я пристроился в кустах как бы посцать… а потом и без как бы посцал, раз уж такое дело. Пару минут спустя из темноты появился Феликс, и оперевшись спиной о тонкое деревце, закурил, одну за другой ломая спички подрагивающими руками.

– Помню, что Иуда, – усмехнулся он криво, поймав мой взгляд, – а надо… Противно, слов нет…

Я молча кивнул, отзеркалив кривую усмешечку. Аляксандр Рыгоравич один такой… кажется. А сколько болтунов и тех, кто ради фракционной борьбы не считает зазорным поделиться информацией, сказать сложно. И в общем-то, порядочные люди, просто…

… всё сложно. Вот и получается так, что компания по дезинформации задумана не только за-ради единственного Аляксандра Рыгоравича, но и трепачей всякого рода.

Там словечко, здесь… и вот уже картина происходящего искажена самую чуточку, а иногда и вполне серьёзно. А все ведь – товарищи… так-то.

– Когда ж это всё закончится! – вырвалось у меня, на что шляхтич-марксист только усмехнулся грустно.

С трудом подавив желание закурить, я постоял, подышал, и натянув на лицо беззаботную улыбку, отправился к товарищам. В конце концов, праздник продолжается…