Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 6. У Лукоморья"

Воронежский лес

Широка страна моя…

Одно из ярких воспоминаний детства: вечер, на полу в сенцах стоят два лукошка и деревянное корыто с водой, я помогаю матери перебирать грибы. Грибы прикрыты лопухами и увядшими ветками. В сенцах стоят незнакомые, непривычные запахи. Мытье грибов сопровождается разговором о каких-то известных матери и бабушке полянах, о кордонах Ракитном и Маклоке, о просеках, об ольховом болоте, о теленке, который до смерти напугал грибников… В соседской избе висела засиженная мухами картинка: «Царевич на сером волке». По этой картинке я представлял себе место, из которого отец привозил на лошади пахучие осиновые дрова, а мать приносила бидончик ягод, а осенью – корзины грибов и колючую, отливавшую синевой траву. Траву полагалось вешать над дверью и ставить в угол за образа – от домового. Изба у нас была маленькая, домовому спрятаться негде, но я не сомневался, что он существует…

Мир расширялся. И скоро единственным местом, где еще мог жить домовой, оставался лес, таинственно синевший за нашим селом и полем.

Наступил день (я помню его до самых малых подробностей), отец разбудил: «Ну, хочешь – возьму в лес?»… Помню колею, доверху забитую сырыми мягкими листьями. Дубы, точь-в-точь, как на картинке, тянули черные узловатые руки. Свистела незнакомая птица. Отец размял в пальцах и дал понюхать какую-то лекарством пахнувшую траву. Кто-то зашелестел в кустах, засвистел, зацокал… Мы рубили орешник и искали рогатку на грабли. Отцу, видно, были приятны поиски. Рогаток попадалось немало, но он говорил: «Не то». Вместе со мной отец садился под куст искать в опавших листьях орехи…

Домой возвращались вечером. Я снял сандалии. Степная дорога к дому была гладкой и теплой. В пшеничном жнивье стрекотали кузнечики. Я оглядывался и спрашивал:

– Ну, лес… А там за лесом?..

– Опять лес…

Весь мир с того дня был сплошным лесом, и все самое интересное было в лесу…

Бобр.

Война в неделю унесла детство. Нужны были дрова. Я уже без отца стал ходить в бор. Пять километров степью и пять километров лесом (пока отыщешь сухую валежину). А к вечеру той же дорогой – домой. На плече жердина или вязанка дубовых сучьев. Десять километров. Бросишь на дворе ношу – к плечам притронуться больно. Теперь ежедневное путешествие за дровами показалось бы каторгой, а тогда – ничего. Теперь, издалека, понимаешь, почему тяжкая, недетская работа нам, деревенским мальчишкам, казалась радостью. Лес! Ягоды, птичьи гнезда, грибы, распутывание лесных дорожек, поиски «землянки разбойников», сидение с прутиком около муравейников, погоня за барсуком… Память мудро устроена. Я не помню сейчас, как больно было плечам, но где-то в самом надежном месте память хранит радость, рожденную лесной беготней…

Лесов под Воронежем не так уж много. Бунин назвал эти места подстепьем. Равнина, и на ней, если бы глянуть с большой высоты, – острова леса. Большие и малые. Совсем малые – в полдня перейдешь. И большие – Усманский бор, например, пятиверстовый краешек которого я и узнал в детстве. Наверно, вы слыхали и такие известные всему миру названия: Шипов лес, Таллермановский лес. Большие зеленые острова. И тут же, в подстепье, множество мелких лесков: по балкам, над речками, у оврагов. Цена этим лескам особая. Лес в степи не то же, что сплошной лес где-нибудь в ярославской земле. Островок деревьев в степи – это островок радости. Это и прохлада, и загородка от суховея, и защита земли от разъедания оврагом, и хранилище питьевых вод, озер и маленьких речек.

В древности в этих местах проходила сторожевая линия русского государства. Леса вставали на пути половцев, нагайских и крымских татар. На лесных дорогах в приближении врага делали «засеки» – валили деревья вершинами к неприятелю, и конница кочевников увязала в лесах.

В более позднюю пору воронежский лес сыграл для русского государства особую роль. Царь Петр, замысливший обзавестись флотом, искал подходящее место начать строительство. Много лесов было осмотрено. Но только тут, под Воронежем, царь увидел то, что искал. Вековой необхватный и стройный дуб, корабельные сосны, полноводные реки, бегущие к Дону. «Сие место красно есть!» «Золотой куст российского государства!» Царь был восторженным и хозяйственным человеком. Воронежские леса он объявил корабельными. Смертная казнь полагалась за самовольную рубку. Царским указом был отменен даже обычай хоронить в дубовых гробах. Лес – только на корабли! Звенели пилы, стучали топоры под Воронежем, на лесных вырубках жгли уголь и курили смолу, в сотнях кузниц ковали гвозди и якоря… И корабли пошли вниз по Воронежу и по Дону к Азову. Сегодня о тех временах напоминают названия воронежских сел: Углянец (жгли уголь для кузниц), Парусное, Гвоздовка, Клеповка. В самом Воронеже царю-работяге поставлен памятник. А в лесах нет-нет, да и встретишь дубы, которые еще помнят рождение деревянного русского флота.

Леса воронежские не один раз служили российскому государству. Доходом с продажи леса латались дыры в казне. Доходы были немалые, если, по утверждению лесоводов, некоторые породы дуба шли за границей по весовой цене шоколада.

Кабаны.

В первые пятилетки воронежский лес приносил золото, нужное для покупки машин. Шпалами лег по железной дороге из Донбасса в Москву. На каждый километр пути лес отдавал пятьсот – восемьсот зрелых сосен. На поворотном рубеже государства, так же как в петровскую пору, лес отдал людям все, что накопил за долгие годы роста.

Есть высокий смысл особо беречь эти дубравы в подстепье, стоящие на пути суховея, берегущие воду и землю от разрушения. И только годом самой крутой нужды можно оправдать звон топора в золотом кусте государства.

В Усманском бору, над рекой Воронеж, стоит красный кирпичный замок. До революции тут поселилась жить принцесса Ольденбургская. Принцесса любила охоту, и кое-кто из стариков помнит еще знаменитые в этих местах облавы. Из германских лесов принцесса привезла под Воронеж благородных оленей. Заезжие знатные гости любовались необычным лесным зоопарком. А когда в революцию принцесса скрылась из замка, местные лесники стали думать: что же делать с оленями? Отворили ворота и пугнули оленей в чащу. Лес был велик, чтобы надежно укрыть полтора десятка зверей. Лет через пять стало видно: стадо оленей не только выжило, но заметно умножилось.

Тут же в бору, на речках Ивнице и Усманке, каким-то чудом уцелели истребленные повсеместно бобры. Усманский лес, населенный оленями и бобрами, решено было объявить заповедником.

Если теперь летом на лодке вы бы двинулись по болотистой Усманке, то непременно увидали бы срубленные бобрами осины, увидали бы плотины на лесных ручьях, впадающих в Усманку, и хатки, сработанные странными пугливыми существами.

Оленя чаще всего увидишь весною, когда лес еще сквозит и звери, истощенные зимней бескормицей, собираются на больших теплых полянах. Но лучшее время – осень. По всему бору стон стоит от оленьего рева. Если идти осторожно, можно услышать сухой стук рогов. Можно даже увидеть противников с налитыми кровью глазами, с морозным паром из раздутых ноздрей и тут же невдалеке – пугливый косячок самок, поджидающих победителя. В лесу в это время пахнет мускусом, опавшими листьями, подмороженной помятой крапивой. Но главное, что остается в памяти, – олений рев. Со всех сторон – могучие трубные звуки…

Лоси.

Уже после войны объявились в бору нежданные гости. С севера в воронежские леса пришли лоси, с юга неизвестно какими путями пришли кабаны. Сегодня на лесной просеке совсем нередкое дело встретить рогатого великана, неохотно уступающего дорогу твоей лошади. И тут же с боку просеки увидишь как будто плугом изрытое место – кабаны!

Бобры, олени и кабаны в лесах расплодились таким числом, что появилась возможность ловить и отправлять их в другие места. Нынешней зимой ловили и отправляли оленей и кабанов. А бобры уже давно живут на многих российских речках, в Сибири, в Карелии, Белоруссии, на Украине, в Польше, Германии, Чехословакии… Многотысячный бобровый род пошел по Европе с болотистой воронежской речки…

Конечно, рядом с большим и заметным зверем живут в заповедном лесу и барсуки, еноты, зайцы, лисицы, белки, великое число птицы и разной другой мелкоты. От обилия жизни воронежский лес кажется веселым, звонким и радостным царством.

Дорожка кончается у копны сена…

В детстве я знал Усманский бор не глубже пяти километров от края. Потом с рюкзаком пересек бор от южной опушки до северной за неделю. Пять дней назад на вертолете мы в три часа облетели лесные кварталы.

Нынешняя зима – великое бедствие для лесных обитателей. Снег выше пояса, морозы. Корм не достанешь. И каждый шаг по снегу мучительно труден. Олени сбились в стада – так легче друг за дружкой по узкой тропе идти на поиски корма. И все оленьи тропы в этом году ведут к человеку.

Вот дорожка идет прямо к лесному кордону и кончается у съеденной копны сена. Вот тропы узлом собираются на поляне. Там стоит трактор. Двое рабочих валят в кучу свекольный жом. Нам сверху хорошо видно: десятка четыре оленей ждут, когда трактор уйдет, чтобы кинуться на поляну. В другом месте лошадь с возком, а впереди по расчищенной просеке рысью бежит стайка оленей, спешит к месту, где свалят солому. Вот цепочка оленей. Бредут в гущине леса один за другим. Этим еще предстоит обнаружить подкормку. Один упал на тропе. Его обходят. Упавший услышал вертолет, пытается встать на передние ноги, но роняет голову. Попадаются уже занесенные снегом… Вон возле падшего пирует кабан… О, их тут целое стадо! Испугались шума, галопом несутся в убежище – в густые заросли тальников… А вон вместе кормятся на дороге: кабанье стадо и стадо оленей. По лесной иерархии кабанам полагается у стола первое место. Олени терпеливо ждут в стороне. Шутки с кабанами плохие. Обессиленный тут же будет разорван.

Кабаны, однако, бедствуют больше оленей и не щадят даже собратьев, упавших на лесных тропах. Проходя на лыжах по заповеднику, я выпугнул из кучи соломы отощавшего зверя. Он не бежал, а шел впереди меня, покачиваясь, как пьяный, – бока плоски, шерсть дыбом, и только два желтых клыка напоминали: тот самый вепрь, держаться надо подальше…

Пожалуй, только лоси без потерь перенесли зиму. С вертолета мы видели трех великанов, спокойно объедавших тальники в пойме. Оленей же и кабанов пало большое число. Для поддержания жизни в лесу люди сделали все, что могли. Но в эту зиму особенно стало ясно: лес может прокормить не бессчетное число едоков. Всему должна быть разумная мера: и оленьему стаду, и числу кабанов и лосей. Только тогда и дорогие для этих краев леса будут развиваться нормально, и звери найдут в лесу все, что им надо для жизни.

Сверху в первый раз я увидал и речку своего детства. Маленькая речка просыпалась под снегом в лесу. Я глядел вниз и кричал на ухо спутникам в вертолете: «Кордон Веневитинский! Вон место, где ловилась плотва!». «А тут мы тушили пожар… Пожар лесной тушили!» Сосед в вертолете понимающе улыбался…

Все мы вышли из нашего детства, и встреча с родными местами – всегда большой праздник.

Снимок оленей сделан с помощью военных летчиков. Пилот вертолета – Александр Мамаев.

Фото автора. 23 марта 1967 г.

Деревня российского академика

Широка страна моя…

Одна из бесчисленных деревень. Не лучше и не хуже других. В разговоре о наших просторах можно было бы рассказать о ней просто как о деревне, одной из тысячи тысяч. Но выбор наш не случайный, в этой деревне родился Михаил Васильевич Ломоносов.

Не ищите на фотографии старый дом. Время не пощадило ничего, кроме маленького пруда, вырытого его отцом. В пруду семья Ломоносовых держала к столу карасей. Вон там, у дороги, темнеет елка, как раз против нее и находится этот пруд, поросший лозинками. За прудом справа – домик-музей. Он построен как раз на том месте, где когда-то стояла изба Ломоносовых. Слева – в верхнем левом углу белеет Двина, вернее, один из многих ее рукавов, называемый тут Курополка. По реке вниз уходили когда-то на промысел зверобои. По реке мимо этой деревни не один раз проплывал Петр I. Завидев его в этом месте, соседнее село Холмогоры било в колокола и палило из пушек. И совсем недавняя история: рядом с деревней находилась площадка, с которой в 37-м году поднимались самолеты и увозили на полюс папанинцев.

Деревня, где родился Михаил Ломоносов.

Деревню называли Денисовкой. По заблуждению же многие из нас родиной Ломоносова считают село Холмогоры. Холмогоры стоят через реку, в трех километрах. Заблуждение проистекает из того, что Денисовка в древности не была известной. Холмогоры же старше Москвы и были известны по всей России как самый крупный северный город, принимавший заморские корабли, а из глубин российских встречавший корабли с медом, льном, воском, мехами и хлебом.

Для полной точности надо сказать: совсем недавно установлено – Ломоносов родился в деревне Мишанинской. Это известие взволновало и огорчило денисовцев. Но страсти улеглись, когда докопались в истории. Оказалось, деревни давным-давно слились в одну, и название «Мишанинская» перестало существовать. Не существует сегодня и названия «Денисовка». Деревня именуется Ломоносово.

В музее хранится макет старой Денисовки: несколько домиков, засыпанных снегом, дорога. По дороге с рыбным обозом ушел в Москву юноша Ломоносов. Он ни разу потом не был в родной деревне. И вернулся сюда недавно бронзовым памятником. Скульптору удалась фигура мужика, ставшего первым академиком России. Бронзовый Ломоносов сидит на камне перед входом в деревенскую школу. В его времена школы в Денисовке не было. И четыре недели надо было идти пешком до Москвы. Сегодня, кончая школу, деревенский парень может в тот же день оказаться в Москве. Всего три часа самолетом…

Ломоносов… При этом слове мы сразу же вспоминаем человека в белом завитом парике, румяного и полнолицего. Мы так привыкли к этому образу, что иного Ломоносова не представляем. А ведь был и без парика Ломоносов. В маленьком деревенском музее дольше всего стоишь именно перед этим портретом Ломоносова без парика. Большелобый лысеющий человек. В этом лице легче разглядеть русского парня, выраставшего на краю деревянной России. Деревянные избы. Деревянные прялки, посуда, лодки. Рыбацкие сети, светец для лучины… В окошко музея видны берег реки, поросший красным ивовым хворостом, оттаявший косогор и посиневший лед на реке. И не так уж много надо воображения, чтобы представить себе идущего с веслом парня по имени Михайло… И, конечно, вот этот Ломоносов без парика писал о начале своей дороги в Москве: «Несказанная бедность… В день на денежку хлеба и на денежку квасу… Школьники, малые ребята, кричат и перстами указывают: «Смотрите-де, какой болван, лет в двадцать пришел латыни учиться».

Так начинался первый наш академик. В деревенском музее любовно собраны свидетельства всех деяний великого земляка. Сегодня даже просто перечислить все сделанное великим человеком представляет немалую трудность. Он был первым нашим поэтом и первым физиком. Он был великим знатоком российского языка, в основе нынешней нашей грамматики лежит «Грамматика» Ломоносова. Он был химиком, астрономом, механиком и художником. Ему принадлежат большие труды по здравоохранению, географии, минералогии, картографии и философии. Книга Ломоносова «Древняя российская история» была первым печатным трудом по русской истории и первым учебником. Он первый указал на возможность пройти на Восток северными морями. Во время наблюдения за Венерой он предположил существование на ней атмосферы… Если искать сравнения, то место «архангельскому мужику» – в ряду титанов эпохи Возрождения. Тот же неукротимый характер и страсть к познанию, та же разносторонность, та же ученость.

Есть у Ломоносова еще три достоинства, особенно близкие сердцу русского человека. Ломоносов был верным и преданным сыном России. И был он высоким гражданином Отечества. «Умел за себя постоять и не дорожить покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей. Послушайте, как пишет он… Шувалову, председателю муз, высокому своему патрону, который вздумал было над ним шутить: «Я, ваше высокопревосходительство, не только у вельмож, но ниже у господа моего бога, дураком быть не хочу». Эти строчки мы находим у Пушкина, который высоко чтил Ломоносова и которому, кстати, принадлежит крылатое слово: «Он был первым нашим университетом».

И особая наша гордость: «Университет» начинался в мужицкой избе. Наукой давно взвешена значимость свершенного Ломоносовым. Не каждый из нас посвящен в подробности его трудов. Но каждому со школьных уроков известен великий путь от деревенской избы к высотам науки, поэзии и гражданственности. Во все времена выбирая дороги, люди оглядываются, ищут примера. Большое дело – оглянувшись, увидеть фигуру великого россиянина.

В нынешней деревне на берегу Курополки напрасно искать следы времен Ломоносова. Может быть, только старая кирпичная церковь и древняя вода в пруду помнят, каким вырастал сын у зверобоя и рыболова Василия Ломоносова. Деревня совсем не похожа на пять занесенных снегами домиков, которые видишь в музее. Над домами, как и везде, – антенны телевизоров. Раскисшую от весеннего солнца дорогу то и дело приходится уступать то трактору «Беларусь», то «газику». Девчонку, как в городе, увидишь в узких «брючатах». Каких-нибудь старых обычаев я не заметил. И только если идти не спеша по скрипящему деревянному тротуарчику по улице вдоль реки, замечаешь лодки на берегу, рубленые закоптелые баньки, поленницы наколотых дров, плетенные из хвороста рыболовные снасти, резные наличники, предполагаешь: таким это могло быть и при нем.

В деревне сейчас сто четыре двора. Девяносто жилых домов. Остальное: почта, маслозавод, интернат, библиотека, столовая, магазин, фабрика.

Я зашел на фабрику. Обычный, чуть выше остальных дом. Жужжат «бормашины». Десятка два людей резали из кости фигурки зверей, шкатулки, корабли. Славное и очень древнее деревенское ремесло. В России сохранились, кажется, только две такие мастерские. В Тобольске и тут, в Ломоносове. Маленькая справка о ломоносовских косторезах. Тут начинал свой путь знаменитый российский скульптор Федот Шубин. Изделиями косторезов гордятся многие большие музеи. На днях в Монреаль отправлена большая партия новых работ. Изящные изделия имеют хороший спрос, но славному промыслу, кажется, грозит оскудение – моржовой кости почти не стало, бивни мамонта попадаются редко, приходится покупать слоновую кость за границей, а это не то же самое, что иметь свое сырье под рукой. А было бы жалко утерять идущее из веков мастерство…

В мастерской работает примерно треть взрослых жителей Ломоносова. Остальные – в колхозе. Знаменитая порода коров «холмогорка» выведена в этих местах. Я спросил у председателя, как доятся «холмогорки» на своей родине. Оказалось: порода породой, а молоко все-таки у коровы на языке. Колхоз в здешних местах именуется средним, хотя его покупкам последних лет можно и позавидовать: четырнадцать тракторов, пять автомобилей, три комбайна…

Главная забота у председателя – люди.

– После окончания школы все норовят в город. Есть пример – Ломоносов, попробуй держать, – улыбается председатель. – Есть кандидаты наук, преподаватели, медики…

Трудная задача у председателя. С одной стороны, и похвалиться не грех: вот, мол, наши куда пошли… А с другой стороны – хозяйство. Благополучие деревни зависит от тех, кто мимо памятника ходит сегодня в школу…

А есть ли сегодня в деревне фамилия Ломоносов? Оказалось, нет. И не было с тех пор, как ушел в Москву Михаил и умер его отец Василий Дорофеевич. А чтят ли память? Чтят. Колхоз называется именем Ломоносова, школа имени Ломоносова. Портрет земляка в белом завитом парике висит в правлении рядом с портретом Ленина. Мальчишки, с которыми я познакомился около школы, очень толково и не без гордости рассказали гостю о земляке.

Где-то в какой-то российской деревне растет сегодня пока еще неведомый никому Ломоносов.

Потомок Ломоносова Лопаткин Дмитрий Михайлович. Самое дорогое, что осталось у старика, – медаль с изображением предка.

Подсчитано: в разных местах живет более сотни дальних родственников Ломоносова. В самой деревне живет только один из них: Лопатин Дмитрий Михайлович. Мне о нем рассказали еще в Архангельске: «Обязательно попроси показать медаль, она у него всегда в кармане». Старику без года девяносто. Белобородый. Моргает слезящимися глазами и сразу же после двух слов знакомства лезет в карман.

– Медаль, дедушка?

– Медаль! – радостно сообщает старик. – Я родня ему…

Старик долго служил почтальоном. В 61-м году, когда справляли юбилей Ломоносова, ему определили пенсию и в связи с родством подарили юбилейную медаль с изображением предка. Медаль, кажется, продлила старику жизнь. Счастлив. С удовольствием сидит в президиумах, ходит на пионерские сборы…

Я уезжал из деревни по весенней распутице. В этом году необычно рано пришла весна на Двину. На ветках сидели скворцы. На проталине молодые земляки Ломоносова гоняли футбольный мяч. Я сделал порядочно снимков в деревне. Уже в редакции разложив их, выбрал вот этот. Над рекой возле лодок стоит мальчишка. Стоит и глядит туда, где с горизонтом сливаются красные прибрежные ивняки. Я подумал: может быть, вот так же и даже на этом месте стоял и Михаил Ломоносов. И подумал еще: сколько у нас деревень и сколько растет мальчишек. И среди мальчишек есть где-то, растет пока еще неведомый никому Ломоносов.

Снимок деревни с воздуха сделан с помощью летчиков «Аэрофлота». Командир вертолета – Валерий Гопко.

Фото автора. 6 апреля 1967 г.