Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 23. Лесные жители"

2006

Жар-птица

Окно в природу

Первый раз увидев фазана, я сразу подумал: вот откуда сказочное названье жар-птица. Это был живой фейерверк красок: багряная, золотая, белая, зеленая с отливом металлической синевы. Птица словно бы сознавала свою красоту – стояла, подняв голову и задрав длинный, сходящийся в острие хвост. Глаз невозможно было оторвать от перелива ярко звучащих красок…

Вот эту троицу снимал я недавно в пасмурный день на фоне палой прошлогодней листвы. То, что было бы солнцем усилено, лишь намекало на звучность красок. И все равно фазаны были очень красивы в своем наряде.

В птичьем мире роскошные убранства носят самцы. Самки – серые и неприметные. Им, выводящим птенцов, на гнезде такими природой и предписано быть. Парад красок демонстрируют петухи. У куриных птиц – тетеревов, глухарей и фазанов – это особо заметно. Фазаны – птицы южные. Их родина Средняя Азия, Прикаспий, Кавказ, Дальний Восток, Китай. Но уже много столетий фазаны живут и в Южной Европе – путешественники не могли не привезти это чудо на запад.

Фазаны очень робкие, осторожные птицы – «мышей боятся», везде хорошо прижились. Кое-где их разводят почти как кур, а охотники, выпуская в угодья, где тешатся с ружьями, обрели хороший объект охоты.

Я видел фазанов в природе на исконной их родине, вблизи казахской Алма-Аты. Там в зарослях камыша, терновника, ежевики и сплетениях непролазной травы то и дело слышишь характерный издаваемый петухами с металлическим оттенком крик, какой слышишь, когда косу точат грубоватым бруском.

Видеть фазанов там приходилось нередко, когда они резво перебегали дорогу. Крепкие ноги их носят по земле ничуть не хуже дроф и страусов. Бегут, спешат нырнуть в колючки травяных джунглей, куда никакая собака за ними пролезть не может. Но случается фазана охотнику прищучить там, где не спрячешься. Тогда он взлетает. Полет у него характерный – по крутой горке вверх, с криком и хлопаньем крыльев. Но летун он плохой – с верхней точки планирует вниз, в крепи. На этой траектории ружейная дробь его настигает.

Даже при дождике они сказочно привлекательны.

Желанный объект охоты! Но продвиженье фазанов из южной зоны в края снегов и морозов успехом не увенчалось. Холода эта птица перетерпеть может – была бы пища. Но ее зимой мало. А фазанам нужны ягоды, семена, насекомые, лягушки, ящерицы. Подкормка, даже и аккуратная, не спасает. Азартные ружейники опускаются до примитивной стрельбы: выпускают на волюю фазанов, выращенных в неволе, и на другой день бродят в угодьях с собаками в надежде, что где-то взлетит…

Однажды в Южном Казахстане, заметив, куда, планируя, опустился фазан, я с осторожностью подобрался к поляне и увидел на ней, как пасется матёрый петух. Время от времени, поднимая голову и прислушиваясь, он рыл землю большим крючковатым клювом – вытягивал съедобные корешки. Но упруго выпрямился, увидев, что рядом сел шмель. Бросок головы в сторону, и вот крупное насекомое в клюве птицы. С явным удовольствием фазан добычу свою проглотил и огляделся: нет ли чего еще? И тут он увидел меня. Фррр!.. Испуганный крик с металлическим скрежетом, и нарядная птица исчезла.

Фазанов несколько видов. И петухи в них – один краше другого, о чем говорят и названья: золотой, серебряный, алмазный и много других. Для любования созданы эти птицы. Из-за плохого уменья летать разные виды фазанов в природе редко смешиваются. Но помогает этому человек, переселяя их в другие места. Генетически птицы эти не различаются. Гибридизация дает жизнестойкое потомство, умножая разнообразие красок в перьях. Старик Брэм, любуясь фазанами, опускал руки: «Все оттенки красочного их наряда описать невозможно».

Особой сообразительностью ни в дикой природе, ни на птичьем дворе (китайцы фазанов разводят, как кур) эти птицы не отличаются. Обычный петух в курятнике – интеллектуал рядом с ними. А что касается птиц врановых – ворон, воронов, сорок, галок и соек, – то это просто мудрецы рядом с пугливыми нарядно одетыми фазанами и заклятые их враги. Фазаны знают этих врагов – похитителей их птенцов и яиц из гнезда. Кроме птиц врановых, убавляют число фазанов луни, ястребы, канюки, филины. Лисы, шакалы, одичавшие кошки, зная повадки фазанов, тоже берут свою дань, оставляя нарядным птицам возможность спасаться, только соблюдая предельную осторожность и умение спрятаться там, где враг, находясь даже рядом, не может заставить фазана покинуть убежище в плотном кустарнике и травяных крепях. Ни силой, ни хитростью защитить себя фазан не умеет. Задора у петухов хватает только на драки друг с другом в весеннюю брачную пору.

Фазаны не любят большие массивы леса. Излюбленные их места – кустарники с редкими деревами и рощицы, где можно на ветках устроиться на ночлег. Они оседлы, но, полагаясь на крепкие ноги, любят в избранном месте «постранствовать», прислушиваясь к любому подозрительному звуку. От истребленья спасает их еще и высокая плодовитость – десять – двенадцать (у некоторых видов и восемнадцать) яиц в гнезде! В конце первой недели после вылупления из яиц нарядно-пестрые малыши уже перепархивают. И, хотя до возраста взрослой птицы доживает менее трети, все же фазаний род превратности жизни не пресекают. Встреча с фазаном во дворе или в дикой природе заставляет сразу вспомнить жар-птицу из сказки.

• Фото из архива В. Пескова. 4 мая 2006 г.

Неделя в Голландии

Окно в природу

Отвоеванное у моря

Французы говорят: «Всем народам землю подарил Бог, а голландцы землю добыли сами».

В местечке близ Роттердама музейщики нам показали любопытную «живую» карту. На ней обозначены нынешние очертанья страны. Нажатие кнопки – и на экране мы видим, с чего Голландия начиналась: море воды на месте нынешних городов, поселений, лугов и пашен. Суша – только на юге.

За жизненное пространство голландцы начали борьбу более семисот лет назад – осушали сначала болота, обнажая двухметровые толщи торфа, и постепенно шаг за шагом, год за годом стали отвоевывать землю у моря.

Вода – сильнейшая из стихий. Мощь ее непомерна. А человек поначалу выступал с лопатой и тачкой. Отсыпал камни в основание дамб, наращивал их землей, армированной прутьями лозняка, рыл канавы для стока воды. А как отвести воду в магистральный канал, идущий к морю? Для этого приспособили мельницы. С одного горизонта на другой передавая друг другу, днем и ночью они поднимали воду. Бывали случаи, она возвращалась при натиске с моря, и все начинать приходилось заново – семьсот лет непрестанно длилась эта работа. Сначала у моря отнимались небольшие заливы, потом приблизились к дюнам, лежавшим по всему фронту морской воды и не дававшим ей изливаться в низины. Но цепь песчаных наносов сплошной не была. В таких местах люди стали строить дамбы. Огромных затрат и усилий требовала эта работа. Но от моря отгородились, а воду из-за ограды в море стали откачивать первоначально с помощью все тех же мельниц.

Бесконечную войну с водой пришлось к тому же вести на два фронта. Затопляло землю не только море, но и с юга большие разливы Рейна. Пришлось искусно регулировать (опять же с дамбами и каналами) всю огромную дельту большой европейской реки. А за века война с водою стала философией жизни голландцев. С детства человеку внушали опасную близость воды. Помню школьный хрестоматийный рассказ о мальчике, который, увидев, как вода прососала щель в дамбе, заткнул ее пальцем и стал звать взрослых к месту грозной опасности. Учительница рассказала нам, что это было в Голландии, которой вода всегда угрожает. В этой легенде заключена мудрость жизни: каждый голландец должен усваивать с детства опасность воды.

Старинный маяк на взморье.

В музее, где наглядно показано противостояние человека водной стихии, нам рассказали: «водная община» в ранние годы становленья страны могла виновника порчи дамбы строго наказать, не дожидаясь суда. Так велика ответственность людей за приращение суши и предупреждение наводнений.

И сегодня ведомство по контролю за водами – одно из самых важных в стране. «Регулирование воды на этих равнинах уподобить можно виртуозной игре на скрипке», – сказал нам седовласый гидролог. Наводненья бывают. В истории Голландии есть случай, когда вода была использована как оружие против врагов. На грани XVI – XVII веков восемьдесят лет голландцы воевали за независимость страны с испанцами. И победили. Любопытен эпизод в долгом противостоянии врагам. Город Лейден, окруженный дамбами, был обложен войском испанцев, решивших взять осажденных измором. Спас лейденцев герцог Вильгельм Оранский. Он решился пробить в дамбе брешь, и вода устремилась в низину, где расположен город. Голландцев, привыкших к натискам наводнений, это не испугало, а испанцы в панике разбежались, дав возможность людям Вильгельма Оранского по потокам воды подойти к городу на ладьях и передать осажденным селедку и хлеб.

Герцог после победы в долгой войне предложил лейденцам награду за стойкость: или освобождение от налогов, или учреждение в городе университета. Лейденцы предпочли университет. Помните, на первых школьных уроках физики упоминается «лейденская банка»? Опыт по электричеству с этой банкой проводился в том самом Лейдене. А тут, в Голландии, я узнал: герцога Оранского чтут как «отца нации», а лейденцы, помня, каким способом находчивый человек доставил осажденным продовольствие, 3 октября каждого года устраивают праздник, главное угощение на котором – хлеб и селедка. Промоины в дамбах у Лейдена, конечно, засыпаны. Но коварство воды проявляется постоянно, несмотря на исключительное уменье голландцев справляться с норовом этой стихии. За семьсот лет тут случилось двадцать катастрофических наводнений. Два последних – недавно. Февральское наводненье 1953 года унесло 1800 человеческих жизней, разрушило много построек и все же было укрощено. Очень большим было декабрьское наводненье 1995 года – тысячи людей и много скота вывозили из зоны бедствия.

«А что вы думаете о возможном повышении уровня океана в связи с потеплением атмосферы?» Два человека на этот вопрос ответили одинаково: «Не боимся! У нас накоплен огромный опыт в войне с водою. Важно просто не упустить время и задействовать весь арсенал технических средств».

Мелководье первыми обживают гуси.

Эти средства тут велики. Мельницы-водокачки сейчас отдыхают, услаждая видом своим взоры голландцев и сотен тысяч туристов. Но работает постоянно двадцать тысяч мощных насосных станций, оберегая отвоеванную у моря сушу.

Земли (польдеры), бывшие дном моря, плодородны и используются с эффективностью, какой не знает никакая другая страна на земле. Оно и понятно. Каждый лоскут пашни отвоеван тут ценой громадных усилий и средств – плохо вести хозяйство на них нерасчетливо и грешно. Если бы люди вздумали установить памятник за трудолюбие, место ему – в Голландии.

Война с морем тут продолжается. На севере мы видели, как сооружается очередная дамба. Одна за другой на морском мелководье появляются баржи и по заданной линии сыплют камни. Потом будут сыпать на камни песок. «Фронтовые», непосредственно соприкасающиеся с морем дамбы представляют собой внушительные сооруженья. На них есть постройки, по ним в обе стороны мчатся автомобили и отдыхают после полетов чайки.

Две трети Голландии лежит ниже уровня моря, а треть была когда-то морем. Сейчас на польдерах, разлиненных большими и малыми каналами, выращивают овощи, сеют хлеб, пасут коров и овец. Это завоеванье, которым люди вправе гордиться.

Ветреный край

Ветряная мельница – зрительный символ Голландии. Приезжающий в эту страну повсюду обязательно мельницы видит. Фотографы возле них изводят километры пленок. Мельница – и памятник старины, и торговая марка, и пример сочетанья функциональности с красотой, поэтический знак единенья человека с природой. В отличие от заводских труб мельницы не загрязняют воздух, красота пейзажа от них только выигрывает.

Изобрели мельницы водяные и ветряные в поисках силы, способной помочь человеку в делах житейских. Считают, ветряные мельницы появились сначала в южной части Европы (предположительно в Греции) и быстро распространились повсюду. Поначалу они представляли собой кирпичные, похожие на огромные бочки сооружения с крыльями. С такими мельницами в Испании сражался известный литературный герой. Во Франции такую же древность я видел в Провансе близ Ниццы. Писатель Проспер Мериме удалялся для трудов своих в мельницу, ставшую теперь музеем, ее показывают туристам как национальную ценность. Еще две ветряные мельницы-«бочки» видел я в центре Франции. Это и все, что тут осталось от некогда многочисленных мукомольных сооружений. Четыре древнейшие мельницы сохранились в Голландии. Они выглядят неуклюжими рядом с легкими, высокими, изящными ветряками «голландской архитектуры». От кирпичных строений тут отказались почти везде по причине хлюпкости грунта – тяжелые ветряки кособочились, падали. Голландцы стали строить на прочных фундаментах мельницы деревянные. А часто бревенчатым был только остов, а бока и подвижная «шапочка» мельницы крылись аккуратно подстриженным тростником, который всюду тут под рукой. Кажется, мастера состязались – чья мельница будет краше. Сооружения для прозаической работы имеют изящные формы, изрядную высоту и походят на сухопутные корабли, которые ветер, не двигая, заставляет работать их легкие крылья, снаряженные полотняными парусами.

Благодаря постоянству ветров на здешних приморских равнинах мельницы, было время, заполнили страну, выполняя множество разных работ. И поныне тут можно увидеть мельницу-мукомольню, мельницу-лесопилку, мельницу-шерстобитню, выжимальщицу масла из семян льна и репейника. Мельницы перетирали древесину для производства бумаги, дробили дубовую кору, потребляемую кожевенным производством, мололи пряности, привозимые кораблями с Востока. Но главным назначением ветряков была откачка воды с низменных территорий. Этой работой было занято девяносто процентов всех мельниц. Вертелись крылья их днем и ночью.

Конструкция мельниц совершенствовалась непрерывно. Считают: первый ветряк в Голландии появился в 1260 году, а пик численности мельниц приходится на XVII век – девять тысяч! На старинной картине (я посчитал специально) в поле зрения художника попало сразу 27 мельниц. Силуэт Амстердама в те годы определяли мельницы. Им Голландия обязана зарождением в разных местах промышленных зон.

С приходом времени пара и электричества спрос на энергию ветра резко понизился, и повсюду мельницы постепенно исчезли. Но не в Голландии! Тут они стали частью истории, культуры, эстетики. Поныне тысяча мельниц не просто сохранилась, но поддерживается в рабочем состоянии. А некоторые и работают – мелют зерно, пилят лес. Все вместе они представляют собой историческую ценность, сохранившуюся только тут, в Голландии.

Фамилия Мельников самая распространенная в мире после фамилии Кузнецов. Нам показали местечко вблизи Роттердама, где, передавая потомкам умение управлять ветряками, жило десять поколений мельников. Сейчас профессиональных мельников нет. Но повсюду созданы «мельничные союзы». Их члены поддерживают на мельницах порядок, чинят ветряки, следят за рабочим их состоянием. Кое-где на мельнице можно купить муку «ветряного помола», открытки, сувенирные книжки…

Мы с Максимом Синицыным побывали на мельнице-лесопилке и мукомольне в городке Утрехте. Сооружения эти высотою с трехэтажный дом построены так, чтобы возвышаться над городом – «ловить ветер».

Двухъярусные эти строенья имеют по окружности пояс с перилами, на который можно подняться и глянуть на всюду открытый равнинный пейзаж, но, главное, проникнув «с крылечка» во внутренность ветряка, можно увидеть, как работает его мощный, далеко не простой механизм.

При хорошем ветре (а в Голландии он хороший всегда!) «королевский» вертикальный вал мельницы вращается со скоростью 120 оборотов в минуту. Излишек давления ветра можно убрать, уменьшая холщовую парусность крыльев или рычагами включить деревянные колодки тормозов, работающие по такому же принципу, как и тормоз в автомобиле. Но надо следить, чтобы от трения древесина не перегрелась и не случилось бы возгоранье. Во избежание этого применяется смазка. Ею служит нутряное свиное сало. Шматки его висят под крышею каждого ветряка.

Для работы крылья мельницы повернуть надо ветру навстречу. В одних конструкциях поворачивается весь корпус постройки, в других – лишь «шапочка» мельницы, несущая вал, на котором крепятся крылья. Система управления мельницей доведена до четкости механизма часов. Тут есть рычаги, педали и нечто вроде штурвала на корабле. Вековой опыт установки крыльев в нужное положение выработал даже своеобразный язык, которым мельники сообщают что-либо друг другу и всем, кто мельницу видит. Устанавливая крылья так или иначе, можно сказать: «Меня нет, но скоро вернусь», «Мельница временно не работает». Особое положение крыльев объявляет о трауре в доме мельника или, напротив, о каком-нибудь торжестве. Во время войны положением крыльев мельники передавали английским летчикам заранее оговоренным сигналом важные сведения, сообщали антифашистскому Сопротивлению о возможных облавах. А во время национального праздника мельниц, во вторую субботу мая, как пишут, «вертится все, что может вертеться». Глянув на карту, заметишь: значками помеченная тысяча ветряных мельниц рассыпана по пространству небольшого равнинного государства. Но есть места, где значки нарисованы кучно. Вблизи Роттердама сохранилась «ассоциация» из девятнадцати мельниц. Зрелище их, стоящих возле канала, удивительной красоты. Когда-то они осушали низину, подавая по ступенчатой цепочке воду в магистральный канал. Сейчас воду везде откачивают электрическими насосами, а мельницы стоят без работы. Но все они в полном порядке и продолжают служить Голландии, привлекая массу туристов. И все-таки содержать тысячу ветряков для государства накладно, и все это уникальное мельничное хозяйство (есть тут на юге и 80 водяных мельниц) передано Голландией в фонд мирового культурного наследия.

Ветры в Голландии сейчас пытаются использовать для получения новой энергии. Повсюду, особенно на севере страны, постоянно видишь шеренги высоких бетонных башен, на которых высоко подняты трехлопастные генераторы электричества. Их называют тут тоже мельницами. В одной шеренге я насчитал полторы сотни уходящих за горизонт «мельниц». Энергия ветра – экологически чистая, но «башни» обходятся дорого, и «ветряное электричество» составляет лишь два процента от всего, что дают разного рода электростанции. Задача: выйти на семь процентов.

Старинный строй мельниц-водокачек.

C Голландией мы прощались, проезжая к аэропорту на поезде. По обеим сторонам от дороги виднелись поселки то с колокольней, то с мельницами, вращением крыльев говорившими кому «До свиданья!», а кому – «Здравствуйте!».

• Фото автора. 8 – 22 июня 2006 г.

Таежный тупик

Течение жизни

В позапрошлом году Еринат переходили мы вброд. Это было непросто даже для людей опытных. В этом году река вскрылась поздно, половодье на ней было бурным – Еринат вернулся в прежнее русло, вода неслась с бешеной скоростью, катила камни, подмывала деревья по берегам. О переправе вброд нечего было и думать. Вертолет сел на каменный островок, и мы, почти не замочив ног, перебежали к ожидавшим нас на берегу трем людям: Агафье, Ерофею и незнакомому парню, как оказалось, три дня назад пришедшему сюда, одолев по тайге сто пятьдесят километров.

В то утро на Байконуре ракету «Протон» с важным космическим грузом провожали Путин и Назарбаев. Через восемь с половиной минут после старта ракета прошла над хозяйством Агафьи, сбросив отработавшую свое вторую ступень. Летчики и специалисты природнадзора полетели по точкам собирать образцы растений и грунта, на которых могли остаться следы ракетного ядовитого топлива. (Попутно скажем: этот многолетний контроль пока никаких результатов не дал – с высоты в тридцать километров, как и просчитывали специалисты, частицы топлива второй ступени в атмосфере, видимо, «растворяются».)

Рис. Агафьи.

Река-кормилица.

Только что закончилась работа на огороде.

Мы прилетели утром, а вечером должны были вернуться в Саяногорск и спешили живущих на Еринате обо всем, что было тут с прошлого лета, как следует расспросить.

Как всегда, какое-то время заняла переноска в гору гостинцев и упаковок с продуктами, которые из Абакана сопровождал Анатолий Мордакин. Запас этот сделали загодя на пенсионные деньги Агафьи работники лесного хозяйства Вера Алексеевна Зайцева и Николай Николаевич Савушкин. Николай Николаевич ранее непременно сам прилетал, по-хозяйски определяя нужды Агафьи. Но болезнь теперь мешает ему летать, и он лишь письмо с приветами приложил с грузу.

После разгрузки и первых приветствий начались расспросы о новостях и обо всем, чем жили таежники. Жизнь текла тут медленней, чем течет Еринат. Все новости связаны с тем, что приносит к приюту людей тайга. Событием главным был приход в апреле (сразу после берлоги) медведя. Голод привел его ночью прямо во двор к избушкам. «Все грядки, проклятый, поистоптал», – сокрушалась Агафья, показывая, как близко от избы ходил зверь. Интересовали голодного медведя козы. Больше всего наследил он около их загона, но вломиться в закрытую дверь не решился. Напуганная Агафья после той ночи везде поразвесила красные тряпки-«пужала» и наготове держит ружье, чтобы вовремя «дать выстрел».

Рис. Агафьи.

Рис. Агафьи.

Зимой забредала сюда любопытная, ни на что не покушавшаяся рысь. Видели тут однажды и росомаху, живущую выше леса, близко к гольцам. Прямо к оконному стеклу избушки, где живет Ерофей, прибегал соболь, а однажды к тому же месту близко подошла маралуха. Бывалый охотник схватил ружье, но стрелять, однако, не стал – «во-первых, тут теперь заповедник, во-вторых, в день Пасхи не хотелось проливать кровь». В пик половодья по Еринату несло и какого-то зверя – не то лося, не то марала, «а может, корягу – в сумерках не разглядели».

В капкан, поставленный на шкодливую норку, попал панически оравший кот, и в такой же капкан угодил пес Протон. Кот оклемался, а Протон неожиданно околел. Агафья уверена: от какой-то болезни, а Ерофей мрачно бросил: «Кормить надо было как следует – на картошке да на перловке кто угодно ноги протянет». Но Агафья держалась своих наблюдений: болел. И, боясь заразы, собаку сожгла. Теперь в хозяйстве ее пять коз, одиннадцать кур и избыточно много – семь полудиких кошек.

Время показало – самой нужной «скотиной» оказались тут козы. К молоку Агафья привыкла, но готовить сено на пять голов и негде, и сил уже нет. «Раньше, бывало, и днем, и ночью готова была работать, теперь же ночь не посплю – днем ни к чему не пригодна». По-прежнему Агафья упрекает жившую тут пять лет «прихожанку» Надежду. Считает, что, удалившись «в свою Москву», она ее предала. Одной Агафье живется трудно: огород, заботы о сене для коз, дрова, ловля рыбы… В шестьдесят с лишним лет эти дела изнуряют. С Ерофеем союза нет. Живут не то что недружно – почти враждебно. Агафья временами ему пеняет: «Пошто со мной не говоришь?» Ерофей же, считая ненужным затевать ссору, махнет рукой и запрется в своей избе. По-прежнему забота его – заготовка дров. Но каково это делать зимой человеку с одной ногой, таскающему поленья к жилью в мешке. «Я тут временный!» Снабжает Ерофея харчами сын, а пенсию отец откладывает, чтобы купить где-нибудь в деревеньке избу. Агафья же таежное свое пристанище покидать не желает. Да и куда податься? Молодому поколенью родни она почти что чужая, и самой житье «в миру» в тягость. «Тут и умру», – как-то сказала мне в ночном разговоре.

Вот почему она обрадовалась появлению тут человека, пешком одолевшего сто пятьдесят километров таежных дебрей.

– Родион Побойкин, – представился он. И я с большим любопытством выслушал рассказ 28-летнего человека о таежной его одиссее.

К староверчеству Родион отношения не имеет. Работал в городе пекарем, потом строителем. Увлекся походами по тайге. И вот решил «проверить себя в путешествии одиночном». Вышел 31 мая с рюкзаком весом в тридцать пять килограммов. Соль, спички, нож, компас, карта. Еда: рис, вяленое мясо, крупа, хлеб, масло, мед были в его поклаже.

– Очень ведь рисковали…

– Да, не один раз пожалел, что затеял этот поход. На десятый день буквально выл в одном особо непроходимом месте: «Ну зачем я иду! Разве это мне обязательно нужно?!» Но взял себя в руки и вот дошел.

Старая избушка. Теперь подсобная.

– Опасности были?

– А как же. С медведем столкнулся. Вот так же был от меня, как вы сидите. Минуты четыре топтался, принюхивался, снизу наискосок поглядывал на меня. Я испугался, конечно, но, слава богу, не побежал, и медведь скрылся. Другая опасность – река. О том, что жилье уже близко, я догадался по старым ловчим ямам и по следам топора на деревьях, сделанным Лыковыми. И вышел к реке. Увидел и ужаснулся теченью. Но нечего делать, решился Еринат переплыть. Одолел, но едва не разбился о скалы. Вечером у костра обсушился, а утром был уже тут.

Путешественник выглядел исхудавшим, измученным. Все со мной прилетевшие зашептались: «Какой-то непутевый авантюрист, что тут ему нужно?» Но Агафья была приветливой и, видимо, уже прикинула, что странник ее не объест, а работа ему найдется.

Нехитрый скарб и инструменты Лыковых.

Бинокль Агафье понравился.

После беседы о новостях обошли мы с Агафьей ее «усадьбу». На всем лежала печать неухоженности – огород был вскопан только на четверть, в кучи свалено все, что привозили сюда в подарок. Не было креста на могиле Карпа Осиповича. «Сгнил. А новый поставить часа не нахожу», – объясняла Агафья, грустно потупившись. Козы, до которых медведь не добрался, с надеждой, что их покормят, упирались рогами в оконце.

Занимал Агафью привезенный мною бинокль. С любопытством разглядывали мы склоны гор за рекой. На темном фоне кедров и елей свежей зеленью выделялись косички берез. В одном месте крутого склона серой полосой тянулся вниз след старого камнепада, а выше и влево где-то скрывалась избушка, в которой Лыковы тайно жили тридцать два года.

– Что там сейчас?

– Не ведаю. Последний раз была там два года назад. Огород зарос березами толщиной уже в руку. В избу, по следам было видно, забегал соболь. Разные другие звери безбоязненно ходят рядом с избой. Кабаргу сама видела. Все тайга постепенно съедает…

На том месте, где обретается сейчас Агафья, почти ничего от прежней жизни семьи не осталось. Я видел лишь берестяные туески, старинный ковшик – подарок Агафье матери, да какую-то вышивку сестры Натальи. Все остальное – пришло «из мира»: резиновые сапоги, свечи, ведра, кастрюли, одежда, бочки, часы, мотки проволоки, инструменты… Особняком раньше стояла избушка почти сказочной малости, только без курьих ножек. Под ее крышей в 45-м году Агафья родилась. Потом изба более тридцати лет пустовала. Какой-то охотник позже, разобрав ее и опилив сгнившие по углам бревна, сделал себе зимовье, крошечное и продуваемое ветрами. Все же Карп Осипович с дочерью решились сюда перебраться – очень уж нравилось Лыковым это местечко на солнечном склоне горы. «Они же замерзнут в этом жилище!» – позвонил мне Николай Николаевич Савушкин из Абакана. Когда я тут появился, уже стучали вовсю топоры, и к холодам ребята – лесные пожарные – соорудили избу крепкую и просторную. «Храмина! – гладил бревна старик. – Жить бы да жить!» Но недолго пришлось ему радоваться. Вскорости заболел и умер, оставив Агафье в наследство все, что удалось переправить сюда из убежища на горе. Я успел тогда снять на пленку все, чем пользовались Лыковы в таежном своем хозяйстве. И теперь вот, порывшись в фотоархиве, обнаружил я снимки вещей, какие редко теперь увидишь: сапоги-бродни, старые лыжи, подбитые камусом, всякого рода посуда из бересты, примитивная прялка времен царя Петра Первого, светец для лучины, мотыги, источенные ножи, нательный крест с резными письменами по кедровой древесине…

Точило.

С Ерофеем союза нет…

Рис. Агафьи.

Последним «памятником старины» в нынешней «усадьбе» была уже описанная избушка. Но в этот раз реликвию, приспособленную для житья коз, я не увидел. Коз Агафья переселила в свежий небольшой сруб, а избенка пошла на дрова…

С Агафьей мы вспомнили кое-что из прежней их жизни. И в блокнот мне, как обычно, сделала с десяток своих рисунков.

Таково течение жизни у Ерината. Ерофей раз в неделю по маленькой рации связывается с сыном и ждет часа, когда сможет покинуть это ставшее немилым ему местечко. А Агафья рада тому, что кто-то к ней сюда прилетает, кто-то прошел по тайге. Что будет дальше? Об этом она, разумеется, думает. Но ответа на этот вопрос не знает – «Что Бог даст…» В суматохе прощанья у вертолета мы лишь посулили ее не забыть и чем можем помочь.

Читает Агафья с удовольствием.

• Фото автора. 6 июля 2006 г.