Текст книги "Святополк Окаянный. Проклятый князь"

V

Прошел по Киеву слушок, что стали встречаться Борис и Анастасия, что оставила она одного брата и перешла к другому. Слушок этот достиг ушей только что вернувшегося из Турова Святополка. Сменился он с лица, направился к Анастасии. Та вышла к нему наряженная в цветастое платье из дорогой византийской ткани, на ногах красные башмачки из мягкой козьей кожи, в черные волосы вплетен розовый цветок.

– И чего я тебе понадобилась ни свет ни заря? – весело спросила она, поигрывая в руке какой-то безделушкой; потом он разглядит, что это был разноцветный шарик.

Безмятежный и беззаботный вид ее вызвал в нем озлобление. Но он подавил его в себе, спросил, стараясь быть вежливым:

– Как твое здоровье?

– А чего ему сделается?

– Меня вспоминала?

– Изредка.

– А мне кажется, ни разу.

– Может, и так.

– К Борису переметнулась?

– Так уж и переметнулась! Нравится он мне.

– А ты знаешь, что он мне брат?

– Ну и что? Брат, сват – какая разница?

– Тебе, может, так, а мне не все равно.

У Анастасии вдруг сузились глаза, она начинала терять терпение.

– Что тебе надо? – вздрагивающим голосом спросила она.

– Чтобы ты вернулась ко мне и перестала заглядываться на других!

– Кто ты такой, чтобы мне указывать?

– Мы столько времени встречались с тобой!

– Что с этого? Мы даже ни разу не поцеловались.

– А вот возьму сейчас и поцелую!

– Ну-ка попробуй!

Святополк посмотрел на нее, понял, что это невозможно, отступил.

– Ну зачем ты так? – сказал он примиряюще.

– Это как?

– По-хорошему можно решить.

– Возле тебя остаться?

– Конечно.

– А то что?

– Худо будет.

– От тебя?

– От меня.

– И что ты сможешь сделать? Поезжай в свой Туров распоряжаться, а здесь ты не хозяин.

– Буду хозяином.

– Ты – в Киеве – будешь – хозяином? – раздельно проговорила она. – Да никогда!

– Почему?

Ей надо было остановиться, но ее понесло, и – ах уж эта греческая кровь! – она выпалила:

– Потому что рожден ты в грехе от двоих отцов! И народ киевский никогда на престол тебя не допустит!

Сгорбился как под большой тяжестью Святополк, проговорил хрипло:

– Ты мне ответишь за эти слова.

Она уже и сама поняла, что ляпнула лишнее, заторопилась, пытаясь остановить его и оправдаться:

– Святополк, голубчик, не уходи! Послушай, что я скажу тебе!

– Будьте вы все прокляты, чистенькие и гладенькие! Ненавижу! Всех ненавижу! – почти рыдая, произнес он и бросился прочь.

VI

В воскресенье великий князь Владимир и его жена Анна отправились в терем Путяты сватать невесту. С собой они забрали Бориса. Одеты все были празднично: отец и сын в разноцветных шелковых рубахах, с застегнутыми на плече плащами из золотой парчи и в красных сапогах из мягкой кожи, украшенных золотыми и серебряными нитями; мать нарядилась в роскошное шелковое платье, по вороту и краям рукава расшитом священными изображениями, предохранявшими от напастей, бед и злых духов; платье было перехвачено тканым поясом, сплошь усеянным узорными бляшками.

О сватовстве Путята предупрежден не был, поэтому при появлении гостей в тереме началась большая суета: как же, сам великий князь явился с супругой и сыном! Путята сначала кинулся переодеваться, но потом понял, что не успеет, сел за стол и дрожащими пальцами стал расправлять скатерть, супруга его плюхнулась рядом ни жива ни мертва.

Первым вошел Владимир (низкие двери заставили его поклониться хозяину), перекрестился на образа. Следом появились Анна и Борис, тоже истово отдали должное иконам. После этого князь сказал приветливым голосом:

– Принимай гостей, воевода. Извиняй, что не предупредили, но что поделать? Таков обычай: дело, с которым мы к тебе явились, решают нежданно-негаданно.

– Проходите, гости дорогие, садитесь за стол, – вскочил со своего места Путята, невысокий, худенький. – Сейчас мои слуги спроворят угощение…

– Прослышал я, воевода, что твои владения велики и богаты, – говорил между тем Владимир, удобно усаживаясь в кресло и кладя на стол каравай хлеба. – И водятся в твоих лесах звери чудные и дивные. А мы с сыном охотники заядлые и хотелось бы нам поохотиться на одну зверюшку редкую.

– И какая же зверюшка привлекла вас с сыном? – отозвался Путята, тотчас смекнувший, насчет чего явились незваные гости.

– А зверюшка та куницей называется. Прячется она, воевода, в твоих лесах, и хотелось бы нам ее изловить.

– Ох, великий князь, непростое это дело – поймать куницу! Ловкая и увертливая зверюшка, так просто в руки не дается!

– А мы тоже не лыком шиты! Кое-что в охотницких делах понимаем. Так разрешаешь, воевода, в твоих владениях поохотиться или будешь против?

– Как можно! Расставляйте сети, поднимайте добычу. Лишь бы она от вас не ускользнула!

– Сети раскинуты, приманка готова. Ждем, когда появится куница!

Путята мигнул жене, та выплыла в дверь, через некоторое время в горнице появилась дочь Путяты – София, полнотелая красавица, вся в мать. Все невольно залюбовались ею. А она, чуть подождав, вдруг смело взглянула на Бориса и радостный огонек зажегся в ее голубых глазах. Понравился ей жених!

Владимир от удовольствия зацокал языком, взглянул на сына, взглядом давая понять, что по душе ему дочь воеводы. Всем взяла! И красотой лица, и пышностью тела. Борис потоптался на месте, промычал что-то нечленораздельное.

София, еще раз кинув любопытный взгляд на Бориса, вышла из горницы, и все сразу зашевелились, заговорили, засмеялись. Владимир развернулся к столу, взял в руки каравай хлеба, спросил Путяту:

– Ну что, режем?

– Режем, князь! – весело ответил тот. Это означало, что сватовство прошло успешно, можно будет вести разговор о свадьбе.

Поздно вечером возвращались Владимир, Анна и Борис от Путяты. Отец и мать вовсю нахваливали невесту, расписывали ее прелести, высоко ставили нрав девушки и приходили к выводу, что получится из нее достойная княгиня. Борис покорно следовал за ними и молчал. Он всегда был молчаливым и послушным дитятей, и родители к этому привыкли.

Во дворце Бориса ждал Глеб. С горящими глазами отвел брата в свою горницу, засыпал вопросами: как прошло сватовство, понравилась ли невеста, что там говорили? А потом неожиданно спросил:

– А как же теперь Анастасия?

– При чем тут Анастасия? – недоуменно проговорил Борис.

– Святополк ее бросил, ты тоже женишься на другой…

Борис фыркнул, ответил шутливо:

– Наверно, тебе останется.

– Жалко мне ее. Нет слов, как жалко!

– Вот ты и пожалей, если больше некому…

И Глеб в тот же вечер отправился к Анастасии. Встретила она его в своей светлице, веселая, как видно под хмельком.

– Ах, миленький! – ласково проговорила она, усаживая гостя за стол. – И как ты надумал посетить старую деву? А я уж тут совсем с тоски помираю, словом перемолвиться не с кем. Все парни избегают меня, видно, судьба такая, помереть одинокой в тоске-кручинушке…

– Не старая ты совсем! – запротестовал Глеб. – То, что Святополк и Борис тебя разлюбили, еще ничего не значит. Ты – красивая. И очень добрая. Я думаю, нет на свете девушки очаровательнее тебя.

– Спасибо за ласковые слова. Давно я ни от кого подобных не слышала. Выпьешь со мной медовухи?

– Нет, не люблю я хмельное. Не приучен.

– Когда здесь не лады, там не получается, медовуха помогает, прогоняет дурное настроение. Тебя посещают мрачные мысли?

– Вроде бы нет.

– Молоденький ты еще! Такой молоденький!

– Мне уже почти пятнадцать! Скоро наступит совершеннолетие, я могу вступить во владение имуществом.

– Не торопись взрослеть. Чем меньше лет, тем меньше забот. Ты хоть любил кого-нибудь?

– Нет еще. Но мне кажется…

– И не целовался ни с кем?

– Меня только мама целовала…

– Как же ты девушку станешь целовать, коли не умеешь? Хочешь, я тебя научу?.. Ба, как он засмущался и покраснел, чисто девица невинная! Ну не буду, не буду приставать.

– А мне хочется, чтобы ты приставала. Мне нравится…

– Постой, постой, – она остановилась перед ним и стала с любопытством рассматривать. – Уж не влюбился ли в меня? Уж не затем ли ко мне явился, чтобы в своих чувствах признаться?

– Может, и так, откуда мне знать? – ответил он и отвернулся, скрывая слезы.

– Э-э-э, нет, так не пойдет. Нельзя тебе влюбляться в меня, стара я для тебя.

– Не больно ты и старая. И вообще не обязательно, чтобы муж и жена были равными по возрасту. Вон сколько девушек за пожилых выходят и живут!

– Ну то девушки. А где ты нашел парня, чтобы женился на женщине старше его?

– А если любит? Ведь может быть такое?

– Ах, миленький, миленький, какой же ты в словах и помыслах искренний и чистый. Но не бойся, Анастасия не из таких, кто совращает невинные души. Анастасия готова умереть, чтобы защитить слабых и сирых.

Она отошла к столу, налила чарку медовухи, стала попивать маленькими глоточками, задумчиво глядя куда-то вдаль. Глеб не отрываясь смотрел на нее. Колеблющийся свет свечи делал ее лицо неправдоподобно красивым, будто сама богиня любви Лада спустилась с небес, явилась в светлицу и предстала пред его очами, и он неотрывно и жадно пожирал ее взглядом, забыв обо всем на свете.

Она спросила:

– А что, сильно Святополк гневался, когда вернулся от меня?

– Да, он набросился на Бориса с кулаками, брат еле отбился от него. Попало и мне изрядно.

– Тебе-то за что?

– Он стал возводить хулу на тебя, а я встал в защиту.

– И он всегда такой жестокий?

– Нет, он добрый. Просто иногда бывает вспыльчив и сгоряча творит всякие глупости.

– Ничего себе – глупости: на брата с кулаками кидаться!

– Вот почему мы и опасаемся с ним связываться, помнит он обиды долго и непременно старается отплатить за них.

– Ага, значит, злопамятный и мстительный.

– Ну не совсем так. Добрый и отзывчивый человек Святополк, помогает людям и вообще…

– У тебя, Глеб, все добрые и хорошие. Даже я. А вот сейчас буду злой, как баба-яга, и попрошу тебя собраться и домой пойти. Время позднее, наверняка родители начали беспокоиться.

– Нет. Они уверены, что со мной ничего не случится.

– Нет, нет, пора баиньки.

– Можно, я к тебе завтра приду?

– Ни к чему это, Глеб. Лучше на луга наведайся, с девушками хороводы заведи.

– Не нравится мне с ними быть. Я бы хотел возле тебя сидеть и в глаза твои смотреть.

Пришел он и на следующий день, и на третий явился. Тогда Анастасия собрала вещи и уехала в загородное имение своей подруги, о котором Глеб ничего не знал.

Между тем подготовка к свадьбе Бориса шла полным ходом. В чанах варили пиво, у купцов закупались дорогие заморские вина, для свадебного пира везлись различные продукты. Возле княжича вертелись портные, подгоняли новые одежды, примерялась обувь. Сам он со страхом наблюдал за этими приготовлениями, веря и не веря, что это все касается его. Страшило надвигавшееся буйное свадебное веселье, предстоящие церемонии венчания и сидения за столом рядом с чужой девушкой, а главное, будущая долгая семейная жизнь с ней, полная самых непредвиденных опасностей и непредсказуемых несчастий, которые, как он был убежден, будут преследовать его. Он долго мучился и переживал и наконец не выдержал. Однажды вечером тайно подготовил коня, уложил в сумку запас еды и питья и рано утром, еще до восхода солнца, ускакал в Ростов. Бегство его вызвало большой переполох во дворце, но князю и княгине ничего не оставалось делать, как объявить о переносе свадьбы на позднее время – якобы ввиду внезапной немочи Бориса, отправившегося на лечение к своему кудеснику. Следом за ним в Муром уехал и Глеб.

VII

«Кому можно верить, на кого положиться?» – лихорадочно думал Святополк, погоняя взмыленного коня по лесистой дороге на Туров. Встречный ветер стегал его по лицу холодными струями дождя, но он этого не чувствовал и не замечал, в голове его вихрем крутились горькие и смятенные мысли. С кем он живет, кто его окружает? Мелкие, двоедушные людишки, которые неизвестно кого из себя корчат и всеми силами стараются поставить себя выше других. Как его унижали мальчишки во время детских игр! Чуть не так, обязательно уколют происхождением, ужалят внезапно, исподтишка, с каким-то изуверским удовольствием и наслаждением. А кто они такие? Ладно боярские сынки, а то голь перекатная – из семей торговцев и ремесленников, живут в нужде и грязи, лаптями щи хлебают, а туда же – «незаконнорожденный сын от двух отцов!», «зачат в грехе и блуде» и еще чего-нибудь добавят, чтобы раздавить его, как червя ползучего. А разве он червь? Он рос обыкновенным мальчишкой, как все, вместе со всеми хотел играть и забавляться. Пусть княжич, но разве усидишь во дворце? Тянет к детям, на то и детство… Какое детство? Не было у него в детстве детства, отравили ему его сверстники…

Думал, вырастет – отстанут. Ан нет. Только хитрей и изощренней стала травля. Тихий смешок за спиной… Нечаянный намек по ходу… Презрительный взгляд вскользь… Недоговоренная фраза, брошенная со скучающим видом… И вот верх всего этого – оскорбительные слова, брошенные в лицо. И от кого он их услышал? Из уст любимой девушки, которую обожал, превозносил и на которую молился! Кому осталось верить? Некому! Даже родной отец сунул его княжить в самый захудалый край – Полесье, где одни леса и болота да полудикие лесные жители. Все братья получили достойные княжества, только ему придется прозябать среди лягушатников, медвежьих берлог да волчьих стай. Это ему, старшему сыну, наследнику киевского, великокняжеского престола!..

На кого ему надеяться, на кого рассчитывать? Не на кого, если и братья против него. Разве по-мужски поступил Борис, отбив у него девушку? А с какой стати Глеб заладил каждодневно в терем Анастасии? Разве это не прямой вызов ему, Святополку? Братья, называется. Так и норовят потеснить, столкнуть, отжать в сторону…

Так что же остается делать? По-прежнему быть предметом насмешек и издевательств окружающих, чтобы каждый встречный и поперечный мог пальцем указывать на него? Нет и нет! Надо подняться выше всех, заставить других уважать и преклоняться, чтобы все трепетали и дрожали перед ним, боялись не только слово оскорбительное сказать, но и пренебрежительно взглянуть на него. А этого можно добиться, если стать хозяином земли Туровской, ни от кого не зависеть, никому не подчиняться. Встать наравне с Киевом! Тогда и отец, и братья, и все остальные признают наконец его равным себе, а может, даже выше, и он почувствует себя полноценным, самодостаточным человеком и заживет спокойной, размеренной, полной достоинства и уважения жизнью!

Да, с этого дня надо начать совершенно другую, отличную от прошлого жизнь. По-иному относиться к людям, совсем за другие качества ценить их и уважать; надо быть строгим, требовательным и беспощадным. Ни на минуту не забывать, что он – князь, что он выше всех и главнее всех, и чтобы окружающие видели и чувствовали это каждый час и каждое мгновенье. И никаких послаблений, никаких прощений тем, кто попытается хоть словом единым, хоть взглядом мимолетным унизить его!

В Турове Святополка встретил ключник Драгомир, пятидесятилетний благообразный мужчина, в чистой, подпоясанной кожаным ремешком льняной рубашке, волосы на голове гладко расчесаны, перевязаны синей ленточкой. Глаза внимательные, строгие. Святополк знал, что у Драгомира всегда все в порядке, все он видел, все он знал и все у него было под рукой.

– Ничего особенного не случилось, пока меня не было? – быстро спросил Святополк, спрыгивая с коня.

– Без происшествий, князь, – отвечал ключник спокойным, ровным голосом.

– Мед с припятских лесов поступал?

– Привезли пять бочек, князь.

– Липовый есть?

– И липовый доставили.

– Набери мне свеженького да принеси в горницу. Да! Самое главное: вели затопить баньку, помоюсь и попарюсь с дорожки.

– Сделаю, князь.

Святополк глядел вслед Драгомиру, прикинул: как тот с ним разговаривал? Не было ли насмешки, хотя бы тайной? Вроде нет, ключник был с ним, как всегда, сдержанным и почтительным. Только настораживали его замкнутость, немногословность; не поймешь, о чем думает и чем живет этот человек, все-то у него скрыто под полуопущенными веками, не пускает он внутрь себя чужой взгляд. Надо будет приглядеться, как говорят, в тихом озере черти водятся.

Пока ставил коня, переодевался, перекусывал, полежал, баня была готова.

– Я тут молодца подготовил, попарит знатно, – сказал Драгомир.

– Нет. Хочу мыться один.

– Как пожелаешь, князь.

Не хочется видеть никого, ни слышать разговоров, чтобы не надоедали советами и не приставали с поучениями. Одному думается и решается легче. Приходит уверенность в своей правоте, возрастает уважение к самому себе. Потом явятся люди, придут посетители, а сейчас он побудет в одиночестве.

Святополк взял смену белья, неторопливо отправился к бане, стоящей на берегу широкой и многоводной Припяти. По ту сторону темнел сплошной ряд леса, над ним висел белый диск солнца, остывающий к вечеру. Над гладью реки стремительно проносились птицы, падали на мелкую рыбешку, и тогда по ровной глади расходились мелкие ровные круги. Кое-где вдруг зарождались буруны, вода темнела, закручивалась и снова успокаивалась. Умиротворяющая душу картина вечерней природы.

Баня стояла на косогорье, среди кустарников и лопухов. Святополк вошел в предбанник, пахнущий сыростью и березовыми вениками, не спеша разделся, посидел, привыкая к своей наготе. Потом поднялся и открыл тяжелую, набухшую влагой дверь. В лицо пахнуло жарой и паром. Быстро проскочил через порог, закрылся. Из угла просвечивало красненькими огоньками жерло печи, слева через окошечко лился скупой свет, вдоль стены тянулась широкая полка, в противоположной от нее стороне стояла бочка с холодной водой, на ней висел медный ковш. Святополк подошел к бочке, ковшом зачерпнул воду и кинул ее на раскаленные камни. Они взорвались громким хлопком, раскаленный воздух плотно обхватил его со всех сторон, лез в горло, мешал дышать. Он достал из деревянного ведра распаренный в квасе березовый веник, плеснул на лавку холодной воды, взобрался на нее и стал хлестать себя, покрякивая и постанывая от удовольствия. Когда от жары заходило сердце, выскакивал наружу, бежал к Припяти и кидался в прохладную воду, с наслаждением нырял, кувыркался. А потом возвращался в баню, поддавал пару и снова лез на полку.

Наконец обессиленный, но довольный, выбрался в предбанник, долго бездумно сидел, чувствуя, как жар постепенно уходит из него. Потом стал неторопливо одеваться, испытывая бесконечное блаженство и умиротворение.

Во дворце к нему кинулись слуги, но он мановением руки отослал их, бухнулся в мягкую перину и тотчас уснул, точно провалился куда-то в сладостной истоме…

Наутро проснулся будто другим человеком, со светлой головой и ясными мыслями. Приказал созвать боярский совет. Немного их, всего шесть человек, но это его опора и сила, потому что приводят воинов из своих владений, вооруженных и обеспеченных продовольствием, вместе с ним готовы идти в походы и сражения. Тут же сидели ключник Драгомир и чашник Венд. Ключник заправлял дворцовым хозяйством, а в ведении чашника находились доходы всего княжества – от дани до различных сборов.

– Так вот, господа бояре и управители, – произнес Святополк, внимательно оглядывая своих подчиненных, – созвал я вас по важным и неотложным делам. Вернулся только что из Киева, узнал и повидал там многое. Скажу вам, что продолжается притеснение старой веры, разрушают капища и истуканы богов наших, не только в Киеве, но теперь и в окрестностях, а вместо них сооружаются храмы чужой нам греческой веры. Более того, имел я беседу с отцом своим, великим князем киевским, и митрополитом Михаилом. Они намерены в ближайшее время направить в Туров епископа Фому, который займется обращением жителей княжества нашего в христианскую веру. Что вы скажете на это, мои подданные?

Долго молчали присутствующие. Наконец боярин Ратибор, старый и опытный вояка, проговорил строго и непримиримо:

– Вере отцов и дедов наших останемся преданы непоколебимо и будем отстаивать до конца. А епископ Фома как приедет, так пусть и возвращается обратно той же дорогой.

– А что будем делать, коли великий князь поведет против нас свою дружину? – тонким голоском произнес боярин Борислав.

– Не устоять нам против Киева… Не сдюжить против великокняжеской дружины… Мало сил у нас, – тотчас раздались голоса.

– Помощи просить надо! – заключил Ратибор. – К соседям обратиться следует.

– Кто нам поможет? – тотчас откликнулся Святополк. – Во Владимире сидит мой брат Всеволод. Он первый крестился из братьев, вере новой предан искренне. Ярослав в Новгороде тоже крещен, Черниговское княжество само по себе, так исстари повелось и на помощь не придет.

– Полоцк! – встрепенулся Борислав. – Тамошний князь из племенных вождей, когда-то стоял во главе кривичей. А кривичи – закоренелые язычники вроде нас, также непреклонно стоят за старую веру.

– Полоцка, Полоцка надо держаться, – закивали головами бояре. – Вдвоем, может, и устоим.

– Дозвольте мне слово сказать, – произнес, вставая, чашник Венд, длинный, брюхатый, с зычным голосом. – Поспешать надо налаживать дружбу с Полоцком, потому как скоро дань надо собирать и везти в Киев. Дань немалая, триста гривен серебром[1]1
  Две гривны стоил конь, три гривны – боевой конь.


[Закрыть]. А собираем мы с большим трудом со всего княжества четыреста с небольшим гривен. И остается нам на все расходы малая толика…

Бояре тотчас зашумели:

– Грабит нас Киев…

– Вразор разоряет…

– Ни крепости новые построить, ни укрепления…

– Последние соки высасывает…

У Святополка хищно затрепетали лепестки носа, глаза заблестели. Он проговорил, волнуясь:

– Так что, бояре, отделяться от Киева предлагаете?

И бояре разом стихли, уставясь на своего князя. Поняли, куда ведут их речи: пойти против самого Киева, выделиться из единой страны и стать независимым государством!

Долго стояла тишина. Наконец Драгомир произнес неуверенным голосом:

– Отделяться от Киева не будем, а вот дань платить надо прекращать. Иначе по миру пойдем с протянутой рукой.

– Да, да, – поддержал его Ратибор. – Хотя бы годок-второй обождать.

– Для начала, – из угла раздался чей-то голос…

Святополк сидел, вжавшись в кресло. Вот его звездный час, вот то, к чему он, порой не осознавая, стремился в последнее время. Быть полным хозяином княжества, ни от кого не зависеть, никому не подчиняться.

Главное: быть выше всех! Тогда никто не посмеет хоть слово молвить против него, бросить косой взгляд, напомнить ему о его происхождении. Все будут пресмыкаться перед ним, а он испытает то чувство независимости и уверенности, которого у него никогда не было и которое он жаждал приобрести. Да, или сегодня, или никогда!

И он произнес:

– Слушайте, господа бояре, мое слово: с сегодняшнего дня приостановить выплату дани Киеву. На днях выеду в Полоцк на переговоры с князем полоцким. Коли поддержит он наши действия, откажемся совсем вывозить наши богатства в стольный город.

Святополк уже совсем было собрался в Полоцк, как неожиданно приехал епископ Фома. Он был встречен подобающим образом. А потом князь собрал вече, которое постановило твердо стоять за старую веру, а епископа вернуть обратно в Киев[2]2
  Епархия появилась в Турове только через 100 лет после принятия христианства.


[Закрыть].

Проводив епископа, Святополк отправился в путь. Полесье – безбрежное море лесов и болот, с топкими трясинами и гиблыми местами. Неверный шаг в сторону, и пропадешь навеки. Вели князя и его воинов проводники от селения к селению, от одного жилого места до другого. Воздух сырой, насыщенный гнилыми испарениями, дышать было тяжело. Одолевало комарье, липла мошкара, в кровь изъедая лицо и шею, кони еле отбивались от слепней. Наконец выбрались в полоцкие земли, пошли песчаные холмы с сосновыми борами и здоровым воздухом, ехать стало легче.

Полоцк был расположен на холме в излучине Полоты – старицы Западной Двины. Излучина широкой дугой своих крутых откосов прикрывала его с трех сторон, и Святополк подумал, что место для города выбрано очень удачно: лишь с одной стороны лежал луг, по которому можно было подойти к деревянным стенам и башням; иначе пришлось бы преодолевать водный рубеж, что под градом стрел, дротиков и камней, выпущенных боевыми машинами, было не так просто сделать.

При появлении Святополка и его воинов охрана вызвала князя. Изяслав Владимирович явился скоро, по-братски обнялся с ним. Они и были братьями, только рождены от разных матерей. Матерью Изяслава была дочь полоцкого князя Рогволда – Рогнеда. Посватался в свое время к ней князь Владимир, но отказала она ему, заявив: «Не хочу разуть сына рабыни». Был рожден Владимир от князя Святослава и рабыни Малуши, вот и погнушалась Рогнеда выйти за него замуж. Тогда собрал большое войско Владимир и пошел на Полоцк. Город был взят приступом, Рогволд погиб в сражении, а Рогнеду Владимир принудил выйти за него замуж. У них родился сын Изяславль. Позднее, уже в Киеве, Владимир набрал еще четыре жены, а на Рогнеду не обращал внимания. Однажды князь пришел к ней и заснул. Рогнеда взяла нож и хотела зарезать его, но он вовремя проснулся и схватил ее за руку. Она начала говорить ему:

– Уж мне горько стало: отца ты моего убил, а теперь не любишь меня и младенца моего.

Владимир ответил, что убьет ее, велел одеть платье и приготовиться к смерти. Но когда вернулся, то увидел сына с мечом в руках. Изяславль встал на защиту матери.

Владимир бросил меч и позвал бояр. Бояре сказали:

– Уж не убивай ее ради ребенка, но восстанови ее владение и дай ей с сыном.

С тех пор Изяславль с матерью правили Полоцким княжеством, но не могли простить обиды и ни разу не явились в Киев. Именно поэтому Святополк решил обратиться к сводному брату с предложением о совместных действиях против Владимира, правильно рассчитав, что получит поддержку. И не ошибся. Принял его Изяславль с большой теплотой и сердечностью, провел во дворец, усадил за стол и стал угощать едой и питьем.

– Здорова ли матушка твоя, Рогнеда? – спрашивал Святополк по принятому обычаю.

– Похоронил я ее недавно. Упокоилась она на кладбище, охраняемом богом нашим Перуном и богиней земли и подземного царства Макошью.

– Выходит, придерживаетесь старой веры? Не отреклись от нее, как это сделали киевляне и жители некоторых селений? – пытливо всматриваясь в лицо Изяславля, спросил Святополк.

– Твердо и нерушимо стоим на страже обычаев и веры дедовской. Присылал великий князь Владимир к нам в Полоцк епископа Мина, да не впустили мы его за крепостные ворота. Так ни с чем и уехал[3]3
  Епархия в Полоцке появилась только через 100 лет после принятия христианства.


[Закрыть].

– К нам в Туров тоже приезжал из Киева епископ, но мы решили не пускать его в город.

– В этом вы найдете полную поддержку с моей стороны.

– За этим я и приехал. Более того, мы решили не платить дани Киеву. Слишком круто разошлись наши пути, не хотим быть в услужении приверженцам чужой нам греческой веры.

Белобрысое лицо Изяславля на мгновенье затуманилось, как видно, он вникал в смысл сказанного, но вскоре оно прояснилось, он ответил:

– Я не решался на такой поступок, слишком он смел. Но если ты, князь, пойдешь по пути самостоятельности, то можешь на меня твердо рассчитывать, я не подведу.

– Я очень рад! – Не удержавшись, Святополк вскочил и подал руку Изяславлю. – Значит, вместе?

– Да! Я помню завет своей матушки, которая убеждала меня не забывать обиду, нанесенную нашей семье отцом моим, князем Владимиром, и я выполню ее наказ!

Они некоторое время взволнованно глядели в глаза друг другу, а потом Изяславль продолжал:

– Я думаю, мы найдем поддержку у новгородского князя, брата нашего Ярослава. Я был как-то у него в гостях, он тоже очень недоволен данью, которую приходится Новгороду платить киевскому князю.

– Не может быть! Неужели этот осторожный тихоня, Ярослав, собирается войти в спор со столицей? – искренне удивился Святополк.

– Да, и намерения эти очень серьезны. По крайней мере, при нашей встрече он только об этом и говорил.

– Это меняет дело. Великий князь может заставить платить дань одно княжество, но едва ли ему удастся это сделать в отношении двух наших княжеств. Но если к нам присоединится еще и Новгород, то наверняка мы одержим победу!

– Я завтра же пошлю гонца в Новгород. Он уведомит Ярослава о нашем решении. Так что жди вестей, в скором времени ты в своем Турове будешь точно знать о замыслах Ярослава.

– Ну Ярослав! Ну братец! Вот уж от кого не ожидал, не предполагал, что может пойти на такой поступок! – сокрушенно качал головой Святополк, но тут же осекся.

– Впрочем, – сказал он через некоторое время, – он всегда был скупым и жадным. Как говорится, зимой снега не допросишься!

– Может, и так, – согласился с ним Изяславль. – Но нам-то с тобой это на руку!

Из Полоцка уехал Святополк в приподнятом настроении. Все складывалось как нельзя лучше. Он даже не ожидал такого результата: вместо одного он получил в поддержку целых два княжества! И поэтому обратная дорога показалась ему короткой.

Только переехали границу Туровского княжества, неожиданно в поле отряд застала налетевшая гроза с градом. Укрыться было негде, град иссек и воинов, и лошадей, а потом навалился холод, что бывает почти всегда после дождей. Однако на этот раз (дело было в конце августа) холод был нестерпимым, он пробирал до самих костей. Воины еле добрались до ближайшего селения, обогрелись и переночевали, и хотели уже отправляться дальше, но тут выяснилось, что сильно простудился и заболел Святополк. Он весь горел, к обеду стал метаться в бреду. Пригласили лекарей, кудесников. Князю стало легче, он даже сумел распорядиться: пусть воины едут дальше, а он задержится на некоторое время в селении, чтобы окончательно выздороветь. Так и сделали. Дружина собралась и отправилась в Туров, а со Святополком остался сидеть его денщик Могута. Иногда к постели присаживался жрец местного капища Огнеслав, высокий, сухой старик, как положено у священнослужителей, с длинной бородой и длинными волосами, повязанными красной ленточкой. Говорил неторопливо:

– Хотя и живем мы в глухомани, на самой окраине княжества, но знаем про все, что творится и в Киеве, и в Турове. Радостно нам было, что в начале своего правления князь Владимир радел о славянских святынях, воздвиг на берегу Днепра истуканы Перуну и другим богам. Но вот непонятно, что с ним случилось, что принял он вдруг греческую веру и взял себе в жены греческую принцессу. Как такое могло произойти, почему он пошел на такое непотребное дело? Что ты мне ответишь, князь?

Что он мог сказать? Он и сам не мог толком разобраться в причинах поступков отца, хотя и слышал его объяснения. Не дошли они до его ума и сердца, не усвоил он их, а может, даже и не понял. Потому и пожал плечами в ответ на вопрос жреца.

А тот продолжал:

– Ходят слухи в народе, что якобы ездил князь Владимир в Царьград и там влюбился в принцессу небывалой красоты. Предложил ей выйти замуж за него. Только принцесса была себе на уме и поставила условие, чтобы Владимир сначала крестился, а уж потом зайдет разговор о свадьбе. Вот так Владимир и переменил нашу веру на греческую.