Текст книги "Глаз ведьмы"

– Да, это война, – жестко закончил за него Сирмайс.

Глава 2

Жуков удобно устроился в глубоком кресле, поставил на широкий подлокотник большую пепельницу и гонял видео на автореверсе, без конца просматривая коротенькую, бессюжетную, практически лишенную звука картинку – Алексей Григорьевич Рогозин прощался у подъезда бывшего цековского дома на Воробьевском шоссе с некоей Полиной Викторовной Гореловой, числившейся сотрудницей одной из мелких фирм, через которую деловые люди отмывали деньги.

Оба, как принято выражаться в спецслужбах, «фигуранта» были хорошо известны Ивану Андреевичу. Правда, знал он их заочно, и сами они о его существовании не подозревали. Отсутствие звука при записи на видео с лихвой восполнял магнитофон: из его динамиков доносились чмоканье, шорохи, скрипы. Потом Полина нараспев цитировала Книгу притчей Соломоновых, а Рогозин ей отвечал: «Слушаю и повинуюсь, прекрасная жрица!»

В этом месте Жуков неизменно настораживался, словно Алексей Григорьевич при новом прослушивании записи мог сказать нечто иное, но его голос, запечатленный на магнитной ленте, выдавал все то же самое: «Кстати, скажи Володе, пусть передаст Леониду: я практически все решил».

«Ишь ты, – язвительно усмехнулся Иван Андреевич. – Интеллектуалы! Ветхий Завет цитируют. Впрочем, сейчас много повыползло скрытых сионистов с русифицированными или переделанными на украинско-белорусский лад фамилиями. По именам они Бори и Миши, Кости и Илюши, зато по отчеству Абрамовичи и Моисеевичи. А вот их дети уже станут Константиновичами и Борисовичами, а внуки и подавно зароют тайну своего происхождения до нужных времен, пока не понадобится поднять ее, как знамя. И сколько этого народца везде поналезло, даже в правительство. Надо бы хорошенько порыться в родословной Рогозина, да жаль, времени на все не хватает».

На экране телевизора Алексей Григорьевич нежно целовал в щеку стройную женщину с золотисто-рыжими волосами. Что же, помощник Президента тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Иван Андреевич сам не отказался бы поцеловать Горелову, и не только поцеловать, но сейчас она была его врагом, хотя он не испытывал ни к ней, ни к Рогозину никакой личной неприязни.

Сквозь щелки в плотно задернутых шторах на окнах конспиративной квартиры, расположенной в старом доме на Лесной, пробивались последние лучи заката. Полный тревог, волнений и неожиданных событий летний день потихоньку клонился к ночи. Принесет ли она желанное отдохновение? Телу еще, может быть, если город немного остынет, отдав звездному небу жар раскаленных камней. А душе вряд ли, ей нужно другое. Как сказано все в том же Ветхом Завете, в Книге Екклезиаста: все труды человека для рта его, а душа его не насыщается!

Иван Андреевич грустно улыбнулся – ну вот, теперь сам туда же, – но вдруг насторожился, услышав щелчок замка входной двери и шаркающие шаги в прихожей. Без предварительного звонка по телефону и открыв дверь своим ключом сюда мог за явиться лишь один человек. Так и есть, пожаловал долгожданный: вон как приволакивает больную ногу и сердито стучит клюкой по паркету.

Жуков закурил новую сигарету, решив сделать вид, что он ничего не слышит и не видит. В последнее время нежданный гость становился все более невыносимым со своими жесткими требованиями и менторским тоном. Но умен, как бес, хитрей лисы и дальновиден – в этом ему не откажешь. Хотя и он не раз ошибался, и проколы оборачивались большой кровью.

Наверное, всему виной давняя автокатастрофа, после которой он остался калекой и вынужден был уйти со службы – не распорядись судьба подобным образом, кто знает, как высоко мог взобраться по административной лестнице этот сухопарый желчный человек? Не имея привычки сидеть без дела и обладая широкими связями, он направил свою энергию в иное русло, ринувшись в тайный, тесно связанный с криминалом мир, где обрел немалый авторитет, однако наверняка продолжал страдать по официальному признанию заслуг: по шитым золотом звездам на погонах, лампасам, побрякушкам на груди и щелчкам адъютантских каблуков. В этом заключалась жизнь его поколения, так их воспитали и с этим они сойдут в могилу.

Гость, постукивая массивной тростью и припадая на больную ноту, вошел в комнату и молча сел в кресло. Жуков вежливо улыбнулся:

– Николай Семенович? Здравствуйте! Я и не слышал, как вы вошли. Выпьете что-нибудь?

– Не ври, – буркнул колченогий. – Теперь меня только глухой не почует… А выпить? В этой берлоге чай с лимоном есть?

Решив не обострять отношения, Иван Андреевич сделал вид, что не заметил обидного выпада.

– Сейчас организуем. «Пиквик» подойдет?

Когда Жуков вернулся из кухни с подносом, сервированным для чая, гость все так же сидел в кресле, вперив в экран телевизора немигающий взгляд.

– Она ведьма! – вдруг выкрикнул он, и Жуков от неожиданности чуть не выронил поднос, подумав: не рехнулся ли часом драгоценный Николай Семенович? Впрочем, такого, как он, и нарочно с ума не свести. – Ведьма! – костлявый палец колченогого с желтыми пятнами табака показал на Полину. – Их глаз там, глаз ведьмы! Но я его выколю!

– Конечно, конечно, – немедленно согласился Иван Андреевич, разливая в чашки ароматный чай. – Это не составит особого труда. Даже при наличии охраны. Пейте чай, вот варенье и восточные сладости.

– Не составит труда, говоришь? – Николай Семенович оторвался от экрана и обернулся к Жукову. – Сегодня тоже без труда получили эти огрызки? – Он пренебрежительно ткнул палкой в сторону телевизора и брезгливо поджал тонкие губы. – Троих отдал, о машине и технике я уже молчу. А что взамен? Запечатленный поцелуй в щечку и слова, что Рогозин обо всем уже договорился?

– Все решил, – поправил Иван Андреевич.

– Не в том суть, – поморщился колченогий, прихлебывая из чашки чай. – Ну, допустим, договорился. С кем, о чем? Ты знаешь? Опять Николай Семенович должен суетиться и все вынюхивать, поднимать людей, гнать за информацией? Ты сегодня Сирмайса взбудоражил! Теперь они весь квартал обнюхают, и с электроникой ты туда даже не сунешься, а хуже всего то, что начнется война! Иного выхода теперь просто нет, а мы должны атаковать первыми, чтобы не дать им перестроиться. Сирмайс рассчитывал все сделать тихой сапой, ан не вышло, но Леонид извернется и обрушится на нас. Или ты надеешься, что он не подозревает, кто ему нагадил в карман?

– Ну почему? – вяло возразил Жуков.

Ругаться и спорить совершенно не хотелось, да и толку мало доказывать, что ты не верблюд: гость давно уверовал в собственную непогрешимость. Есть ли смысл метать бисер? У него в ответ на все доводы найдется язвительное замечание и готовый рецепт, как нужно поступать. Вот только где он был раньше со своими рецептами? Хорошо махать кулаками после драки и, состроив пренебрежительную мину, разбирать чужие ошибки.

– Вот-вот, – калека отставил чашку и закурил. – Знает он, кто ему противостоит, и воздаст каждому. Натура у него такая… Да выключи ты эти поцелуйчики и скрипы, с души воротат!

Иван Андреевич послушно выключил телевизор и магнитофон. В комнате сразу же стало тихо и сумрачно. Жуков хотел отдернуть шторы, но гость жестом остановил его:

– Не надо… Не обижайся, но с ведьмой пора поторапливаться. И думай, Иван, думай! Чтобы все по-умному. Ты меня понимаешь? А я зайду с другой стороны и попробуем оставить его без взяток.

– А Сирмайс тем временем все сожрет и купит, – хмыкнул Жуков.

Николай Семенович покосился на него и бледно улыбнулся.

– Знаешь, в оные времена, когда Грузия входила в состав СССР, один богатый чудак там вставил своей лошади золотые зубы. Шик, ни у кого нет старой кобылы с золотыми зубами! А у него есть! И что же та думаешь? Вставили, зато у лошаденки голова к земле опустилась от такой тяжести! И головы кляча больше не поднимала М-да… Так вот, если Ленька Сирмайс думает, что он мне, как той кобыле, вставит золотые зубы и тем заставит склонить голову, то он глубоко заблуждается! Меня никто не заставит склонить головы! А ты думай, все должно быть красиво и… необратимо! Все равно, война уже началась.

Он отпил чай, пристроил больную ногу на палке и блаженно закурил, наблюдая, как сизые полосы табачного дыма проплывают сквозь пробивающиеся через щели в шторах лучи заходящего солнца.

Иван Андреевич не мешал гостю предаваться размышлениям: пусть грезит, а потом отваливает восвояси. Что делать, и без него ясно, а играть на нервах умеют все: чтобы научиться, для этого не нужно заканчивать консерваторию! Жаль, нельзя прямо предложить колченогому выметаться вон – потом локти будешь кусать, поскольку с шефами так не разговаривают. Ладно, не привыкать терпеть.

– Кстати, – словно внезапно вспомнив, усмехнулся Николай Семенович. – Тут болтается этот говнюк, Лева Зайденберг, которого давно пора отправить – но уже не за границу, а на тот свет. Смотри, поймает его твой знакомец Серов, и как только заставит стучать прямой кишкой по стулу в МУРе, Левка всех сдаст!

– Он практически ничего не знает, – отмахнулся Жуков.

– Ну-ну, потешь себя надеждами, иногда помогает успокоиться, зато потом задергаешься, как паяц на веревках.

– Не задергаюсь!

Иван Андреевич сказал это, а сам подумал, что если самого колченогого заставят стучать кишкой по стулу, то он первый сдаст тех, за чьи головы ему сохранят его собственную. И не отнимут деньги. Значит, он сдаст и Жукова или прикажет немедленно ликвидировать его.

Думать действительно надо, и хорошенько думать о многом: в тех играх, в которые они играют, кроме огромных денег самым ценным призом является жизнь, причем не просто жизнь, а жизнь спокойная и обеспеченная. Вот только жаль, у Николая Семеновича пока старшие козыри на руках, а у Ивана Андреевича все больше мелкота.

– Тебе твой похабный псевдонимчик «Сергей Сергеевич» еще не наскучил? – ехидно осведомился колченогий.

– Пока нет, – сухо ответил Жуков. – Я не вижу в нем ничего похабного. Обычные имя и отчество.

– Похабно то, что его знают противники и официальные спецслужбы, а также почти пол-Москвы, – проскрипел колченогий и тяжело поднялся. – Пойду я, пожалуй. Спасибо за чай. Когда прикинешь, что к чему нужно приложить, милости прошу повидаться со стариком, обсудить задумочки. Глядишь, присоветую чего. Ну, не дуйся, не дуйся, не смотри сентябрем! Подумаешь, пожурил маленько. За дело ведь?

Он коснулся плеча Ивана Андреевича кончиками пальцев и захромал в прихожую. Жуков понял: не проводить гостя нельзя, тут уже не отбрешешься, как при встрече. Ох, хитер старикан, хитер. Наверняка и половины того, что хотел сказать, не высказал, придержал язык. Этому у него стоит поучиться.

Проводив колченогого, Иван Андреевич вернулся в комнату, включил вентилятор, налил себе еще чаю и вновь врубил видео– и аудиозаписи, стоившие жизни трем людям. На экране телевизора ожили и задвигались помощник Президента и его рыжеволосая подруга. Из динамиков магнитофона донеслись неясный шепот и вздохи.

Жуков снял галстук, расстегнул рубаху и развалился в кресле, прихлебывая чай и затягиваясь сигаретой. Глаза его были прикрыты, как в дреме. Он думал, напряженно думал, и в его взбудораженном мозгу постепенно начала рождаться некая комбинация, почти мистическое действо. Поэтому Иван Андреевич не выключал телевизор и магнитофон – он хотел в любой момент видеть лица и слышать голоса тех, кому он, как блистательным актерам, отвел в своем действе ведущие роли.

Из машины Николай Семенович сделал несколько телефонных звонков, а вечером, когда город начали окутывать сумерки, вывел на прогулку спаниеля. Выйдя из дома, он сразу же направился к знакомой аллее, напряженно выискивая дальнозоркими старческими глазами фигуру сутулого усатого человека и вертевшегося рядом с ним подвижного эрдельтерьера.

Владислав Шамрай ждал его. Заложив за спину руки, медленно прохаживался под сенью старых лип. И это напомнило колченогому прогулку заключенных. Впрочем, Владислав Борисович не заключенный, а раб! Его раб, Николая Семеновича, вернее, раб денег, которые он Владику дает. И пока рука дающего не оскудеет, Владик останется рабом и даже не попытается разорвать связавшие их узы, а эти узы куда крепче самой пылкой страсти и горячей любви.

Хотя в любви Шамрая калека никогда не нуждался, как и в любви всех тех, с кем завязывал деловые отношения. Еще с давних времен он предпочитал, чтобы его не любили, а панически боялись и оставались слепо преданными, готовыми выполнить любое приказание, страшась ужасной мести. Нет, он никогда не стремился олицетворять собой вселенское зло. Напротив, старался всячески расположить и привязать к себе человека, с которым имел дело, а уже привязав и поставив в полную зависимость, начинал потихоньку внушать ему страх – этот великий движитель, с успехом доказавший свою необоримую силу на протяжении столетий.

– Добрый вечер! – поздоровался колченогий и спустил спаниеля с поводка: пусть порезвится.

– Добрый вечер, – хмуро ответил Шамрай. – Что-нибудь случилось? Я не поехал сегодня на дачу, а дома практически и поесть нечего. В чем дело?

«И этот смотрит букой, словно я перед ним провинился, – подумал Николай Семенович. – Привыкли, сукины коты, что все за них делается, а им только баксы подавай, да побольше, чтобы виллы, престижные машинки и детки в Кембридже? А давно ли лаптем помои хлебали?! Уходит от вас страх, уходит! Придется напомнить, из чьей руки кормитесь. Но не сейчас. Сегодня ты мне для другого нужен».

– Так уж и нечего? – Николай Семенович прикурил и иронично улыбнулся. – Слава Богу, карточной системы не ввели, денег у вас куры не клюют, а в магазинах изобилие, как при обещанном большевиками Царствии Небесном на одной шестой земного шара, то бишь при коммунизме. А говорили – химера! Оказалось, стоило лишь свернуть от социализма к капитализму, как все появилось.

– Мы встретились, чтобы обсудить мои доходы? – покосился на него Владислав Борисович. – Разве вы теперь сотрудничаете с налоговой полицией?

– Наверняка в доме есть хлеб, масло, яйца, кофе, сахар, – словно не слыша его, продолжал колченогий. – Вот и еда, да какая! Кстати, нетрудно заметить, что я тоже не уехал на дачу, а торчу в пыльном и душном городе, хотя в моем возрасте…

– Вы скажете наконец в чем дело? – не выдержал Шамрай.

– Извольте, – колченогий остановился и посмотрел ему прямо в глаза, но в сгущающихся сумерках трудно было различить их выражение, а Николаю Семеновичу страстно хотелось увидеть, как в глазах Владислава метнется страх. – Сегодня убили трех наших людей. Они погибли во время проведения одной чисто технической операции.

– Убили?! – Шамрай был явно ошарашен и даже не пытался это скрыть.

«Привык в своем чиновном аппарате бумажки перекладывать? – злорадно подумал калека. – Тут тебе не совещания, визы и резолюции, тут проза добывания тех самых баксов, на которые ты жируешь!»

Как ему хотелось поднять трость и врезать ею по шее недотепы Владика. За что? А за все сразу! За то, что он моложе, за то, что здоров и не хромает, за то, что в его годы Николай Семенович даже мечтать не мог о таком богатстве, которое уже есть у Шамрая, за то, что он едет на чужом горбу в рай! И даже за то, что нельзя ему врезать по шее тростью, а потом пинать по ребрам ногами, вымещая всю скопившуюся черную ненависть!

– За что? – Владислав Борисович дрожащими пальцами вытянул из пачки сигарету и прикурил. – За что их?

– За то, что помогали нам воровать чужие деньги, – ледяным тоном произнес Николай Семенович. – Помогали украсть у населения, или, как еще можно выразиться, перераспределить национальный доход в свою пользу. Убили за то, что твои дети поедут в Кембридж или Итон.

– Да перестаньте вы об этом! – почти плаксиво попросил Шамрай. Сердце у него нехорошо щемило, в затылке возникла ломящая боль, и хотелось скорее узнать только одно: чем это грозит ему лично?

– Надо срочно решить кое-какие вопросы, – колченогий взял его под руку и увлек в глубь аллеи. – Ты знаешь Рогозина?

– Помощника Президента?

– Да, Алексея Григорьевича.

– Ну, постольку поскольку. В общем я…

– Меня не интересуют твои «в общем», – жестко отрезал калека, безошибочно почувствовавший, что Владик вновь надежно взнуздан и оседлан. Страх, что ни говори, великая штука! Конечно, трусы всегда предатели, но приходится выбирать, а вся жизнь – это выбор вариантов. – И совершенно не интересуют всякие скабрезные сплетни про Рогозина. Мне нужно точно знать, с кем из деловых людей он встречался в последние месяцы. Расписание его встреч, ясно? Официальных и неофициальных. С банкирами, в Совете министров, в Думе, с разными генералами и деятелями культуры. Понял? Даю тебе несколько дней. Хоть наизнанку вывернись, а добудь: купи, укради, заложи душу дьяволу, но принеси! Ты имеешь доступ к этой информации. А я попробую ее перепроверить и уточнить.

Шамрай шумно вздохнул и тыльной стороной ладони смахнул обильно выступивший на лбу пот – от того, что сообщил и как наседал колченогий, бросало в жар, словно в парилке. А вдруг он врет про убитых? Хотя зачем ему: за время их сотрудничества Владислав Борисович не раз имел возможность убедиться, что Николай Семенович никогда зря не болтал и не бросался пустыми обещаниями. Кремень, а не человек, несмотря на увечье.

Значит, про убитых правда, но колченогий не стал развивать эту тему, видимо, не желая давать лишнюю информацию, а расспрашивать его – дело пустое. Еще, чего доброго, нарвешься на неприятность.

– Сколько у меня есть времени?

– Неделя, не больше, – как отрезал Николай Семенович. – Поторопись!

Нельзя дать этому слюнтяю Владику расслабиться: пусть тянет все, что попадет в лапы, а там разберемся, отделяя зерна от плевел.

Колченогий свистнул собаку, повернулся и, не прощаясь, медленно захромал к выходу из парка.

Шамрай подождал, пока он отойдет подальше, и зло плюнул ему вслед – Владислав Борисович прекрасно понимал: из соратника и, если уж на то пошло, подельника он постепенно превратился пусть в высокооплачиваемого, но полностью зависимого от Николая Семеновича осведомителя. И сделал это не кто иной, как сам колченогий, запугав Шамрая и опутав своими липкими сетями.

Да, Владислав Борисович высокопоставленный правительственный чиновник, да, у него много денег и есть счета за рубежом, да, его благорасположения ищут, но на самом деле он тривиальный стукач хромого мафиози. Как же от этого приходится страдать! И морально, и физически.

Лола развалилась на диване и смотрела телевизор. Сегодня на ней был полупрозрачный розовый пеньюар с бордовыми кружевами, и выглядела она весьма соблазнительно, но Лева, подсматривавший за сожительницей через щелочку в неплотно прикрытой двери, решил: сейчас не время для любовных забав. Все равно придется как-то коротать вечер, вот тогда они этим и займутся. Конечно, жить затворником смертная тоска, однако лучше некоторое время пересидеть в добровольном заточении, чем целую вечность лежать в холодной и сырой могилке.

Зайденберг на цыпочках направился в кабинет, по пути прихватив бутылку из стоявшего в коридоре холодильника. Усевшись за стол, он плеснул в стакан виски, выпил, закурил сигарету и открыл дверцу шкафа. На мониторе застыла картинка пустой лестничной площадки – умело вмонтированная скрытая минителекамера, придуманная на далеких островах Восходящего солнца, показывала: около дверей квартиры никого. Вот и прекрасно.

Лева выпил еще и начал одну за другой нажимать клавиши на пульте, просматривая весь двор, автостоянку, где жарились его «жигули», подходы к подъезду. Сонное царство, да и только: бабки на лавочке, малыши в песочнице, редкие прохожие. А ведь всего в сотне метров гудит поток транспорта и как муравьи снуют пешеходы на широком проспекте. Нет, что ни говори, удачно он прикупил эту квартирку, очень удачно.

После третьей дозы он почувствовал жажду деятельности и решил с кем-нибудь пообщаться по телефону. А почему нет, если под рукой аппарат, который не позволяет засечь его номер? Так, кого осчастливить своим вниманием?

Лева достал электронную записную книжку и с удивлением увидел, что на экранчике, вроде как сам собой, высветился номер Элки Ларионовой. Ах да, наверное, когда он с пьяных глаз последний раз набирал ее номерок, он так и остался. Ладно, будем считать это знаком судьбы.

Бывший шоумен набрал номер, подождал и уже был готов разочарованно причмокнуть и положить трубку, как вдруг после пятого или шестого гудка в наушнике щелкнуло и знакомый голос проворковал:

– Алло, вас слушают.

Лева от неожиданности нажал на рычаги и оторопело посмотрел на аппарат, как будто тот мог дать ответ, кто сейчас говорил: действительно Эльвира или это просто почудилось?

Зайденберг налил еще, залпом выпил и вновь набрал номер. Пошли долгие гудки, потом щелчок, и в наушнике тот же голос:

– Алло, вас слушают. Отвечайте, – на другом конце провода начали слегка раздражаться. – Да не молчите же или перезвоните, вас совсем не слышно.

Услышав пиканье отбоя, Лева положил трубку и оцепенел в кресле. Нет никаких сомнений – это Элка! Господи, сколько он ждал этого момента, а теперь растерялся и не знает, что делать. Начни говорить с ней, так бросит трубку и опять сбежит куда-нибудь с перепугу, а ему этого не надо: ищи ее потом!

Как бы исхитриться и лично поговорить с ней, предложить уехать и обеспечить всю ее жизнь, а если откажется, тогда остается одно – вмазать пулю и пусть не достается никому. А проклятый мент, ставший ее любовником, будет цветочки на кладбище носить. Походит-походит и перестанет, забудет, новую бабу найдет, а вот Леву ему никогда не найти! Никогда!

Затуманенный алкоголем мозг Зайденберга уже не мог ни здраво оценить ситуацию, ни тем более подать сигнал тревоги, предупредив, что слишком уж легковесно Лева на все смотрит, грубо подгоняя реалии под желаемую идеальную модель. Раньше Зайденберг был трезвым и расчетливым дельцом. Но это раньше!

Он допил оставшееся в бутылке виски и прилег на диван, намереваясь прикинуть, как лучше действовать, однако выпитое оказалось сильнее, и добровольный затворник провалился в тяжелое забытье. Заглянувшая в комнату Лола, увидев на столе пустую бутылку, решила его не беспокоить и отправилась в дальнюю комнату. Недавно она нашла запасной комплект ключей от бронированных дверей и теперь чувствовала себя значительно уверенней: по крайней мере, она могла ускользнуть от Левки; код, блокирующий замок двери, он ей выболтал в одну из жарких ночей, став в ее объятиях податливым, словно воск. А про деньги молчал, зараза, как она ни ластилась…

Проснулся Зайденберг ближе к вечеру. Сон немного освежил его, но зато жутко хотелось похмелиться, вернее, добавить, чтобы снова поймать ставший привычным ломовой кайф. И тут Лева вспомнил про Элку. Напиться, когда она наконец-таки появилась, будет с его стороны непростительной глупостью!

Он принял душ, наскоро обтерся полотенцем и побежал одеваться. Пожалуй, лучше всего выйти по-деловому: светлая рубашка без галстука – зачем он по такой жаре? – и легкий бежевый костюм. Пиджак обязателен, поскольку придется куда-то спрятать оружие и положить документы.

– Ты куда собрался?

От неожиданности Лева вздрогнул и обернулся. В дверях стояла Лола, небрежно придерживая распахнувшийся на груди пеньюар. М-да, придет время разбираться и с ней, но не сейчас.

– Иди, не мешай, – буркнул он, натягивая брюки. – У меня дело в городе, я ненадолго. Ну, чего встала?

– К ужину вернешься?

– Да, да! Я же сказал!

Она надменно задрала подбородок и вышла. Зайденберг застегнул рубашку, побрызгал на себя крепким одеколоном, проглотил японский антиалкогольный шарик и опустился на колени около окна. Там, за плинтусом, был устроен тайничок. Вообще-то их в квартире было несколько, и прежний хозяин рассказал обо всех: какой смысл умалчивать об этом, если он собирался помахать ручкой России? В тайнике у окна Лева хранил «беретту» – небольшой итальянский пистолет с двумя обоймами.

Наконец Лева сел за руль и вывел машину со стоянки. Подгоняло нетерпение, но он всеми силами сдерживал себя: долго ждал этого часа, подождет еще немножко, а неприятности с ментами ни к чему. Пусть документы абсолютно надежные и в правах всегда лежит дежурная зеленая купюра для проклятых мздоимцев, кормящихся на асфальте, но лучше не рисковать.

До Каланчевки он добрался без происшествий. Немного покрутившись вокруг квартала, Зайденберг высмотрел удобное местечко и припарковался. Ну, теперь начиналось самое главное.

Проходя мимо цветочного киоска, он поддался настроению и купил розы – три крупных, величиной чуть ли не с детский кулачок алых бутона на крепких шипастых стеблях. И в голове сразу возникла картинка из американского гангстерского боевика: мафиози убивает любовницу и кладет на труп розы. Пусть Элка никогда не была его любовницей, но если она вновь оскорбит его, он заставит ее проглотить эти слова вместе с кровью! И алые розы…

Лифт оказался занят, но кабина ехала вниз, и Лева решил подождать: подниматься пешком было лень. Двери кабины открылись, из нее вышли два молодых парня и расступились, пропуская Зайденберга. Он шагнул вперед, и тут его неожиданно и сильно ударили в солнечное сплетение. Лева открыл рот в немом крике и начал грузно оседать на грязный пол. Однако парни ловко подхватили его под руки, подняли упавший букет и потащили бывшего шоумена на улицу. Следом с верхней площадки спустились еще двое.

У подъезда уже стоял микроавтобус с тонированными стеклами. Зайденберга швырнули в салон и уложили лицом вниз на сиденье. Чужие сноровистые руки обыскали его, выворачивая карманы. В несколько секунд Лева лишился «беретты», документов, бумажника с деньгами и ключей.

– Кто?.. За что? – превозмогая подкатывавшую к горлу рвоту, прохрипел он. – Сколько хотите?

Ни на один из его вопросов никто из находившихся в микроавтобусе даже не подумал ответить. На запястьях Зайденберга защелкнулись браслеты наручников, щиколотки связали веревкой и, в довершение всего, сверху на бедного Леву уселись два бугая, плотно впечатав его в сиденье массивными задницами. Страшно болел живот, мутило, кровь молоточками стучала в висках, и каждый вдох давался с трудом, но радовало одно – если сразу не убили, остается надежда поторговаться. А где начинается торговля, там уже нет места скоропалительным расправам.

В любом случае это не менты и не спецслужба: и те и другие не станут скрывать, куда везут и кто они такие. Наоборот, они любят сразу же подавить психологически, сообщив, что ты арестован. Хотя кто их знает, времена меняются.

Как долго ехали, определить не удалось – часы сняли, а когда страдаешь от удушья и боли, десять минут покажутся вечностью. Несколько раз останавливались, скорее всего, на светофорах, поворачивали в разные стороны, но кто поручится, что тебя просто-напросто не катали по кругу, как на карусели?

К великому облегчению Левы, машина наконец остановилась, бугаи слезли с пленника и развязали ему ноги. Подхватили под руки, вытащили из машины и почти внесли в открытую дверь подъезда. Зайденберг только и успел заметить, что двор глухой, окружен стенами старых домов из красного кирпича, а вокруг ни души. Где это? С Каланчевки его могли повезти куда угодно, хоть в сторону Сокольников, хоть через эстакаду мимо Рижского вокзала в Марьину Рощу, хоть в Центр, где сохранились такие закоулки, что перед ними меркнут любые парижские тайны из знаменитого романа Эжена Сю.

В подъезде воняло кошками и гнилыми отбросами. Зайденбергу обмотали голову куском темной ткани и потащили почти волоком то вверх, то вниз, то по гулким коридорам. Но вот его поставили на нога, сняли с головы душную тряпку, и он увидел, что находится в большой комнате с окном, закрытым изнутри плотными ставнями. Под высоким потолком голая лампочка на черном шнуре. Пол из темных дубовых плашек старинного паркета, и почти никакой мебели: письменный стол канцелярского типа, пара стульев да массивное деревянное кресло с высокой прямой спинкой. Именно в него усадили пленника, сняв наручники и пристегнув его руки и ноги ремнями к подлокотникам и ножкам. Лева попробовал двинуться, но кресло, казалось, было сделано из тяжеленного железного дерева.

Бугаи вышли. В комнате появились средних лет лысоватый блондин, одетый в рубашку цвета хаки и потертые джинсы, и высокий представительный мужчина в светлом летнем костюме. Они сели у стола, и высокий, пригладив ладонью пышную, успевшую изрядно поседеть шевелюру, вежливо обратился к Зайденбергу:

– Здравствуйте, Лев Маркович. Или вы будете настаивать, чтобы вас называли Игорем?

– Что вам нужно? – облизнув пересохшие губы, хрипло спросил Лева.

– Во-первых, информацию, а во-вторых – деньги! – Хищные рысьи глаза лысоватого блондина уперлись в лицо Зайденберга, и тому стало не по себе.

– Какая информация? – жалко пролепетал он, сникнув под безжалостным, не обещавшим ничего хорошего взглядом. – Я ничего не знаю! И никогда секретным не был!

– Ладно, не корчи из себя идиота, – бросил человек в светлом костюме. – Если ты нищий и ничего не знаешь, зачем тогда прячешься?

– Кто обещал переправить тебя с деньгами за рубеж? – быстро спросил блондин.

По телу Левы пробежала дрожь, и он вдруг ясно понял: Элка Ларионова и не думала приезжать в Москву! Она как полиняла от его назойливого внимания и неприкрытых угроз, так и не вернется, пока не убедится, что все миновало. А его, словно последнюю дешевку, купили на телефонной подставе, и он, залив бельма спиртным, не разобрал, что к чему, и не скумекал, в какую петлю сунул голову. А теперь эта петелька уже туго захлестнула шею! Остается лишь торговаться за жизнь и, если удастся вырваться, немедленно сваливать из Москвы хоть к черту на рога. Главное – попробовать сохранить деньги: без них он ничто, пустой звук! Но людей придется отдать, тут уж…

– Хафиз, – вздохнул шоумен. От покойного бандита не убудет.

– Так, – кивнул лысоватый. – Еще?

– Там еще один вертелся, кажется, Лечо.

– Ну, дальше, дальше.

– А всем заправлял Сергей Сергеевич. Такой в сером костюмчике, глазки голубые, любил в валютном кабаке «Каштан» посидеть.

– Прогулки по кладбищу нас интересуют мало, – закуривая, предупредил блондин с рысьими глазами. – Хафиз мертв, Лечо – тоже. Жив лишь Сергей Сергеевич. Кто тебя свел с ним, кто помог украсть бабки и поменять документы? Куда и как ты собирался выезжать? Где твои деньги?

– Какие деньги? – вполне искренне изумился Лева. – Когда меня кинули, осталась сущая мелочь, а ее я отдал за квартиру.

И тут же ухватился за эту спасительную находку: да, его кинули Сергей Сергеевич и компания, поэтому денег у бедного Зайденберга больше нет. Нет, и все! Выпить бы сейчас стаканчик, но разве дадут? А внутри все уже горело огнем, и язык стал похож на шершавую терку в пересохшем рту.