Текст книги "«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 2"

Нарушая строго хронологический порядок, расскажу здесь еще о нескольких аналогичных моих хлопотах.

Через несколько дней ко мне обратилась одна знакомая дама. У нее – старая прислуга, живущая уже не один десяток лет. У этой прислуги сын – городовой, и этот городовой арестован вместе с тысячами других. Прислуга в смертельном страхе – а ну как расстреляют или убьют, и дама обратилась за помощью ко мне, зная о моей близости с Керенским. Городовой был не постовой, а речной полиции. Я отправился к Зарудному (товарищу министра юстиции), тот меня направил к прокурору, ведущему эти дела. Прокурор подробно расспросил о всех обстоятельствах, я сообщил все, что могло говорить в пользу этого городового. И тут, в конце концов, я действовал впустую: городовой, как оказалось позже, был уже освобожден, когда я говорил о нем с прокурором.

Третий случай. В Перми был арестован губернатор М. А. Лозина-Лозинский. Этот Лозина-Лозинский был товарищем по Училищу правоведения и когда-то близким приятелем А. С. Зарудного, который и познакомил его еще в конце 80‐х годов со мной и со всем кружком братьев Ольденбургов. В течение нескольких лет я дружил с Лозинским. Он женился на очень милой барышне, прекрасной певице, дочери известного писателя К. М. Станюковича, близкого нашей семье. Писал Лозинский довольно много дельных юридических статей330330
  См.: Лозина-Лозинский М. А. Кодификация законов по русскому государственному праву // Журнал Министерства юстиции. 1897. № 4. С. 143–186; Он же. Крестьянский двор // Вестник права. 1899. № 3. С. 57–114; № 5. С. 1–64; Он же. Административный суд в Австрии // Там же. № 10. С. 2–58; Он же. Принятие в русское подданство // Право. 1899. № 1, 2. 3, 10 янв., и др.


[Закрыть]. В середине 90‐х годов жена Лозинского умерла еще очень молодой331331
  Неточность: Н. К. Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинская скончалась в 1903 г. в возрасте 35 лет.


[Закрыть], а Лозинский очень скоро после ее смерти женился на какой-то особе из круга Плеве332332
  Имеется в виду О. А. Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинская.


[Закрыть], стал более или менее близким человеком к Плеве и начал делать хорошую карьеру. Со всеми нами, и с Зарудным в том числе, он порвал (или, может быть, мы с ним порвали). В начале 900‐х годов он получил губернаторский пост и в течение времени до революции занимал его, только переменив несколько губерний, под конец был в Перми. Как губернатор он пользовался отвратительной репутацией, проявляя в различных формах самодурство333333
  См.: Стратонов В. В. По волнам жизни. М., 2019. Т. 1. С. 463–468, 742.


[Закрыть] и представляя из себя типичного губернатора плевевской, отчасти столыпинской выделки, лучшими образцами которых были Думбадзе ялтинский, Толмачов одесский, Ник[олай] Маклаков черниговский; Лозинский стоял во втором ряду, как Мономахов и некоторые другие. Во всяком случае, в одном запросе о бесчинствах провинциальной администрации, который был внесен в Думу Трудовой группой, я вставил несколько подвигов Лозинского. Теперь он был арестован в Перми334334
  М. А. Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский был арестован 8 марта 1917 г.


[Закрыть].

В это время в Перми находился Ал. Ив. Введенский, посланный туда прочитать какой-то курс в тамошнем университете, официально считавшемся пермским отделением С.-Петербургского университета. Перед отъездом из Перми в марте месяце Введенский получил записку, пересланную ему из тюрьмы Лозинским, в которой Лозинский, узнав о его предстоящем возвращении в Петербург, умолял похлопотать о нем. Введенский обратился с этой просьбой ко мне, и я взялся за нее.

Брался я, конечно, не с той охотой, как в первых двух случаях. Конечно, я был вообще против массовых арестов, совершавшихся вне всяких легальных форм. Но тут был арестован яркий представитель старого режима, лично виновный в очень многих грехах этого режима, следовательно несший на себе ответственность и за самую революцию, и за то воспитание народа, которое теперь сказалось во всех бессмысленных арестах, из которых его арест был наименее бессмысленным, а, может быть, даже имел свои основания.

Тем не менее прав я был или не прав, но я отправился к Зарудному. На этот раз Зарудный, не направляя меня ни к кому другому, ответил, что об этом аресте он знает и уже вчера сделал по телеграфу распоряжение об освобождении Лозинского.

– Но приведет ли к чему-нибудь мое распоряжение, не знаю. Подобных распоряжений в провинции я сделал уже довольно много; в некоторых случаях они исполнялись, а в некоторых я получал нагоняй от местного совета рабочих депутатов: зачем, дескать, я мешаюсь не в свое дело, – совет сам знает, кого арестовывать, кого освобождать.

Не знаю, получил ли Зарудный и на этот раз нагоняй, но распоряжение тогда исполнено не было. Через несколько времени я слышал, что тюремные сторожа как-то ушли на митинг или куда-то в другое место и по забывчивости оставили ворота тюрьмы незапертыми. Лозинский этим воспользовался – ушел из тюрьмы и тотчас же уехал из Перми335335
  5 мая 1917 г. исполком Пермского окружного совета рабочих депутатов получил телеграмму главы Временного правительства князя Г. Е. Львова, запрашивавшего о положении бывшего губернатора, переданную на рассмотрение исполкома гарнизонного собрания и Комитета общественной безопасности, после чего М. А. Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский был освобожден из тюрьмы и выехал в Петроград.


[Закрыть]. Верен ли этот рассказ, я не знаю, но невероятного в нем ничего нет: о подобных уходах из незапертых тюрем я слышал несколько вполне достоверных рассказов, правда, из более позднего времени. Дальнейшей истории Лозинского не знаю.

Еще один, последний случай аналогичных хлопот.

В марте месяце заявился ко мне молодой человек, учащийся в каком-то низшем техническом заведении.

– Я Нестеров (может быть, фамилию и путаю, но, кажется, нет. – В. В.), сын того Нестерова, с которым вы сидели в Доме предварительного заключения в конце 1915 года. Он вновь сидит, не знаю, по какому обвинению. Ради бога, помогите. Семье грозит голод.

В конце 1915 г. я действительно сидел несколько дней в Доме предварительного заключения (одновременно с Мякотиным, Брамсоном и др.). Арестов тогда было произведено очень много, тюрьмы были переполнены, и я сидел в одиночной камере вдвоем с этим самым Нестеровым. Это был мастеровой, служащий на Монетном дворе. Произвел он на меня хорошее впечатление, так же как теперь его сын. Был он, как мне казалось, не революционером, а человеком мирным, не активным, но мыслящим политически. Я просидел тогда несколько дней, он остался после моего освобождения и просидел еще недель 6 или больше336336
  На самом деле А. В. Нестеров работал на машиностроительном, чугунолитейном и котельном заводе «Г. А. Лесснер», о чем 4 апреля 1916 г. сам В. В. Водовозов писал П. Н. Милюкову: «По предложению П. В. Мокиевского сообщаю Вам некоторые сведения о мастере завода Лесснера Александре Васильевиче Нестерове (живет по Малой Посадской, д. № 21б, кв. 4), с которым в декабре 1915 г. я сидел в одной камере в Доме предварительного заключения» (ГАРФ. Ф. 539. Оп. 1. Д. 2659. Л. 1).


[Закрыть].

Я пошел в прокуратуру. Лишь только я назвал фамилию Нестерова, прокурор взял его дело и предложил мне ознакомиться с ним. Самое важное в деле было показание самого Нестерова. Состояло оно в том, что в 1915 г. он был арестован без всякой причины, а через несколько времени после ареста его вызвали в охранное отделение и предложили за определенное, очень скромное жалованье (размера точно не помню) доносить о том, что делается и говорится среди рабочих на Монетном дворе. Он сначала с негодованием отказался, но потом, когда узнал, что дома его семья голодает, смирился и согласился, с твердым намерением никого и ничего не выдавать, но изворачиваться, что он и исполнял в течение некоторого времени.

В том же деле находилась записка Бурцева, вызванного в качестве эксперта. Он написал, что Нестеров состоял в течение 1916 г. и начала 1917 г. на службе в охранном отделении, что полной невинности его действий, какую приписывает себе сам Нестеров, предполагать нельзя, так как иначе он не получал бы постоянного жалованья, но показание о вынужденности его службы заслуживает доверия, конкретных фактов доносительства с его стороны он, Бурцев, не знает и вообще считает его человеком не злостным, но только слабым, при изменившихся обстоятельствах – безвредным. Я тоже написал свою записку, в которой изложил мое знакомство с Нестеровым, сообщил свое впечатление от него и просил о его освобождении. Когда его сын пришел ко мне узнать о результатах моих хлопот, я, как ни тяжело это было мне, откровенно сообщил ему все, что узнал, и затем заявил, что от дальнейших хлопот отказываюсь. Сын ушел от меня как пришибленный. Недели через две Нестеров был освобожден.

Таковы четыре истории моих хлопот за арестованных, из которых первые две или три имели комический исход, а последняя, пожалуй что, и трагический.

Возвращаюсь к хронологическому порядку.

Несмотря на все неудобства революционных дней – забастовку, прекращение движения трамваев, отсутствие газет (это во время войны!), продолжающуюся местами перестрелку, продовольственные затруднения – несмотря на все это, первые дни революции остались в памяти, и, конечно, не только моей, а едва ли не всех переживших эти дни, как какой-то карнавальный угар и восторг. Я не знаю случаев, чтобы, как это рассказывали в различных мемуарах про аналогичные случаи в истории (например, первые дни после убийства императора Павла), незнакомые люди, встречаясь на улице, обнимались и поздравляли друг друга337337
  См.: «Ослепленная чернь предалась самой необузданной радости. Люди, друг другу вовсе незнакомые, обнимались на улицах и друг друга поздравляли. Зеленщики, продававшие свой товар по домам, поздравляли “с переменою”, подобно тому как они обыкновенно поздравляют с большими праздниками» (Записки Августа Коцебу. Неизданное сочинение Августа Коцебу об императоре Павле I / Пер., примеч. А. Б. Лобанова-Ростовского // Цареубийство 11 марта 1801 года: записки участников и современников. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 403–404).


[Закрыть], но знакомые это делали. Все верили, что начинается что-то совсем новое, что перед нами «все блеск впереди»338338
  Слова из стихотворения А. Фета «Только станет смеркаться немножко…» (1856): «Стану слушать те детские грезы, / Для которых все блеск впереди…».


[Закрыть].

Когда недели через три после начала революции вернулся из эмиграции Амфитеатров339339
  Неточность: А. В. Амфитеатров вернулся из эмиграции в 1916 г., но за фельетон в газете «Русская воля» с критикой министра внутренних дел А. Д. Протопопова в феврале 1917 г. был подвергнут высылке в Иркутск, однако из‐за падения монархии вернулся с дороги в Петроград.


[Закрыть], он кому-то сказал: «Душа в груди рычит от счастья!» (это выражение попало в газеты340340
  См.: «Встретил вчера в Г[осударственной] Думе А. В. Амфитеатрова. Русский писатель, любящий родину и за эту именно любовь подвергавшийся всяким гонениям, только что вернулся из ссылки, куда торопился в 24 часа отправить его Протопопов. “Что скажете, А. В.?” – говорю ему. “У меня нет слов, – отвечает, – душа рычит от радости”. Какое верное слово! Именно рычит. И не одна душа Амфитеатрова, а душа каждого. <…> Рычит от радости душа всего народа русского» (Тиун [Боцяновский В. Ф.] Душа «рычит» // Петроградский листок. 1917. Экстренный вып. 6 (19) марта).


[Закрыть]). Милюков, которого я встретил как-то в начале марта, сиял от счастья, точно свежевычищенный самовар.

Такое настроение было и у меня, и я, как острила моя жена, «скакал козлом», хотя под этим настроением все время, не переставая, зудел червячок: а когда начнется реакция? а какие формы она примет? И настроение счастья уживалось с червячком. У громадного большинства людей червячка не было, был один восторг, но были и люди с червячком.

В первой половине марта я встретился на улице с С. А. Венгеровым.

– Поздравляю.

– Вас также.

– А как вы смотрите на ближайшее будущее? – спросил он меня.

– Очень мрачно. Жду какой-нибудь реакции.

– Я тоже, – отвечал он.

А ведь поздравлял и он (так же, как и я).

Около того же времени или, может быть, немного попозже я встретился в Адмиралтейском саду с Деруновым, небезызвестным библиографом. Мы присели на скамью в саду, и разговор начался теми же фразами.

– Но ведь возврата к прошлому быть не может! – возразил он мне.

– Возврата к прошлому быть не может, но может быть что-нибудь худшее.

– Нет, не может быть!

Этот был без червячка.

Фактов для питания этого червячка было, во всяком случае, более чем достаточно. Явно повторялось то, что написано у Тэна в описании последствий взятия Бастилии: власть вышла из рук старого правительства и никому не досталась.

Я рассказал о моем разговоре с Зарудным, который получал нагоняи за вполне законные распоряжения. Расскажу о разговоре с Керенским и Шаховским. С Керенским я видался во время революции несколько раз и о других встречах расскажу позже, в другой связи, а теперь только об одном с ним разговоре.

Я пришел к нему утром в Министерство юстиции с целью убедить его принять меры к ускорению созыва Учредительного собрания. Было это в середине марта, так около 15 числа. В приемной видел разных лиц, между ними Мережковского. Люди приходили, уходили; ждал я часа два. За это время Керенский раз пробежал через приемную, подал, не говоря ни слова, руки всем присутствующим и убежал. Потом он пробежал вторично и тоже хотел бежать, но я подошел к нему и сказал:

– Александр Федорович, мне нужно по делу с вами поговорить, я очень прошу вас принять меня или, если вам сейчас некогда, назначить другое время.

– Хорошо, пойдемте.

Он меня увел в свой кабинет и, не давая сказать мне ни слова, начал:

– Делается что-то ужасное. Все разваливается. Правительство не имеет никакой власти. Армия разлагается. В управлении невозможно наладить порядка. Все хотят командовать, никто не хочет исполнять. В самом министерстве нет единодушия. Советы рабочих депутатов вмешиваются во все мелочи.

Речь лилась каскадом. Керенский не давал мне вставить слова. Общие утверждения подтверждались рядом фактов и звучали довольно убедительно и удручающе. Правда, я попал к Керенскому в какую-то особую минуту. В различных воспоминаниях об этой эпохе Керенский изображается самодовольным и самоуверенным, очень далеким от того отчаяния, которое звучало в приведенных сейчас словах, – да я и сам видел его таким, и причем даже позже, когда для пессимизма было гораздо больше оснований. Но как бы то ни было, в самом начале революции, очевидно, было немало фактов, дававших материал для очень мрачной оценки положения вещей.

С Шаховским я встретился через несколько месяцев, летом, вскоре после его назначения министром341341
  Д. И. Шаховской состоял министром государственного призрения с 5 мая по 2 июля 1917 г.


[Закрыть]. Встретился совершенно случайно. Я шел по улице, помнится, Морской, возвращался с заседания; он ехал не то в автомобиле, не то в экипаже и, увидев меня, остановил его и сошел.

– Как дела? – спросил я.

– Плохо, нас никто не желает слушаться, все разваливается.

То же самое, что говорили мне раньше Зарудный и Керенский и что, конечно, было совершенной правдой. Правду эту мог видеть всякий смотревший на жизнь трезво, не в состоянии пьяного восторга от революции, осуществления мечты всей жизни. Слоняющиеся без дела по общественным садам толпы солдат с проститутками, заплеванные семечками те же сады, быстро растущие цены, в частности рост заработной платы, очевидно далеко поглощавший всю прибавочную стоимость и явно обрекавший всю промышленность на гибель в самом близком будущем, а главное, развал и бессилие власти, все это бросалось в глаза каждому. И, однако, опьянение революционным восторгом целые месяцы выдерживало напор подобных фактов. Только с июльского восстания342342
  Имеются в виду массовые антиправительственные выступления солдат, матросов и рабочих в Петрограде 3–5 июля 1917 г.


[Закрыть] стали сравнительно часто слышаться фразы: «Мы катимся в пропасть», а Мякотин поправлял: «Катимся? Мы уже на дне пропасти». Он был не прав: на дне пропасти мы очутились только в октябре месяце.

К тем явлениям, которые я перечислил, нужно прибавить еще одно: громадный рост преступности, сначала главным образом карманных краж. За всю мою более чем пятидесятилетнюю жизнь я ни разу не был жертвой таковой кражи и всегда думал, что только особые разини, вроде Ек[атерины] Дм[итриевны] Кусковой, могут быть их жертвами. За девять месяцев революционного года я был ею целых четыре раза.

В первый раз в начале марта, вися на поручне переполненного трамвая, я вдруг почувствовал какой-то толчок в ногу, а затем, когда получил возможность укрепиться на площадке, то сразу убедился, что из кармана штанов исчез кошелек, к счастью, с какой-то небольшой суммой. Во второй раз – в конце лета, тоже на трамвае; на этот раз я не висел на поручне, а твердо стоял на площадке, даже не чрезмерно переполненной; меня прижали; я тотчас же пощупал карман сюртука и убедился, что из него исчез бумажник со ста рублями. Между кражей и обнаружением ее прошло, наверное, не больше 30 секунд, но кража была совершена так ловко, что я не мог определенно указать никого из стоящих тут людей, кого бы следовало заподозрить в ней.

В третий и четвертый раз это было уже в ноябре и декабре, т. е. после большевицкого переворота, и было в поезде около Самары. Я ехал в Оренбургскую губернию, где был выставлен кандидатом в Учредительное собрание. Из вагона я продирался к выходу через густую толпу солдат-дезертиров. Шуба моя как-то распахнулась, и моментально исчезли из жилетного кармана мои золотые часы, подаренные мне моими товарищами из редакции «Киевских откликов» при моем расставании с ними в 1904 г. Кража на этот раз была совершена очень ловко: я не видел ни той руки, которая распахнула шубу, ни той, которая выдернула часы, но на этот раз совершенно уверенно видел воров в группе солдат человек в пять. Требовать часы назад, жаловаться было, очевидно, совершенно бесполезно.

Последняя кража была совершена на обратном пути из Оренбурга в той же Самаре. На станции в страшной толчее мне приходилось лезть в вагон. Стоявший на площадке вагона человек толкнул меня в грудь, да так сильно, что я упал навзничь. Внизу кто-то деликатно поддержал меня, и я даже поблагодарил его. Лишь только я встал твердо на ноги, я пощупал карман пиджака и убедился, что из него исчез бумажник с двумя тысячами рублей и паспортом. Теперь я совершенно определенно знал вора: это был тот человек, который поддержал меня, и действовал он по соглашению с тем, который меня толкнул. Были они не в солдатских шинелях и, вероятно, не были солдатами. И тоже жаловаться и протестовать было бесполезно. Весь обратный путь до Петербурга, длившийся что-то около недели, с несколькими пересадками, с самым ничтожным количеством денег, которые у меня остались в кошельке, с постоянным опасением, что меня арестуют за бесписьменность343343
  Имеется в виду отсутствие какого-либо удостоверения личности (устар.).


[Закрыть], без часов, был очень тяжел.

После возвращения в Петербург за те три года, что я в нем прожил под властью большевиков, мне не пришлось больше подвергаться такого рода кражам, если не считать одного случая, когда из маленького ручного чемоданчика, в котором я вез провизию, было украдено десятка два яиц.

Вообще карманные кражи стали реже, потому что деньги теряли ценность и содержимое кошельков и бумажников потеряло для воров свою привлекательность; они заменились кражами дров из сараев (и я тоже один раз явился ее жертвой), мошенничествами и др. Однако и карманные кражи в трамваях и на железных дорогах не вовсе исчезли, и притом бывали случаи, что вора – особенно если это был мальчишка, – ловили и бросали с моста в Фонтанку или Мойку; сам я таких случаев не видал, но о них слышал, а от одной знакомой большевички слышал даже принципиальное оправдание таких актов как вполне целесообразного, при условиях момента, способа борьбы с мелкой преступностью. И эта большевичка происходила из культурной, хорошо мне знакомой семьи и сама была особой культурной!

Глава II. А. Ф. Керенский. – Керенский в IV Думе. – Керенский в 1917 г. – Мои личные встречи с ним в 1917 г. – Падение его популярности в связи с делом Корнилова

С Керенским я был близко знаком с 1912 г., то есть с 4‐й Государственной думы. В 1910 или 1911 г., за год или более до выборов в Думу, кажется, первым Брамсон предложил в Центральном комитете Трудовой группы его кандидатуру в 4‐ю Думу, причем надлежало устроить ему ценз344344
  Избирательный ценз, т. е. условия для получения или осуществления избирательного права, в описываемом случае – имущественный.


[Закрыть], кажется, в Вольске Саратовской губернии. Кандидатура не вызвала ни особого энтузиазма, ни возражений; Керенского у нас мало знали; в частности, я перед тем встречался с ним раза два-три, но особенного впечатления от этих встреч у меня не осталось. Но Брамсону верили безусловно. Мы пригласили Керенского на совещание. Он явился и произвел хорошее впечатление. Он говорил, что принадлежит к партии социалистов-революционеров, что выходить из нее ни в каком случае не намерен, но раз такое совместительство признается допустимым, то согласен, с тем, однако, что при первой возможности гласного выступления в качестве социалиста-революционера он это сделает. Мы против этого ничего не имели, ценз был устроен, и по миновании законного годового срока обладания цензом Керенский мог выступить кандидатом. Это он и сделал, Трудовая группа поддержала его, и он был избран345345
  А. Ф. Керенский вспоминал, что осенью 1910 г. к нему обратились глава фракции трудовиков в 1‐й Государственной думе Л. М. Брамсон и член ЦК Трудовой группы С. Ф. Знаменский с предложением баллотироваться по ее списку на выборах в 4‐ю Государственную думу, что было для него полной неожиданностью. Керенскому сказали, что предполагается расширение фракции трудовиков за счет присоединения к ней других народнических групп, а для избрания депутатом необходимо располагать собственностью, каковую – дом, оцененный в 900 руб., – он приобрел в уездном Вольске Саратовской губернии, где и был избран в 4‐ю Государственную думу 20 октября 1912 г. (см.: Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте: мемуары / Пер. с англ. М., 1993. С. 59).


[Закрыть].

За два года общей работы (до войны) и за три года во время войны во фракции Трудовой группы я хорошо узнал Керенского. Мое впечатление от него было таково: человек безусловно искренний и честный, человек личного мужества; хороший оратор пафоса (тип ораторского искусства Родичева, но, конечно, гораздо слабее его), берущий больше пылкостью, чем основательностью и логикой; по умственной силе и по образованию – выше среднего уровня русской интеллигенции, несомненно первый по уму во фракции Трудовой группы, но ни в каком случае не представлявший из себя очень крупной величины и никоим образом не могущий в этом отношении помериться с Милюковым или Маклаковым; человек самолюбивый, я готов сказать: мелочно самолюбивый, с которым нужно быть очень осторожным, чтобы не поссориться. И ссоры, неприятные ссоры, у него случались нередко. Особенно часто ссорился он с Дзюбинским, и ссоры эти объяснялись борьбой за первенство в группе346346
  Председательство во фракции трудовиков в 4‐й Государственной думе фактически в 1913 г., а формально в 1914 г. перешло от В. И. Дзюбинского к его товарищу (заместителю) А. Ф. Керенскому.


[Закрыть]. Обыкновенно Дзюбинский был не прав, но если бы Керенский обладал меньшим самолюбием и большим тактом, то этих ссор не было бы. Помню какой-то очень острый конфликт с В. Я. Гуревичем, который, как и я, не будучи членом парламентской фракции Трудовой группы, посещал ее заседания (впрочем, не часто) в качестве представителя Центрального комитета группы. Причин конфликта теперь не помню, помню только, что они имели совершенно пустячный характер, но два противника стояли друг против друга, как два петуха, готовые вцепиться друг в друга, пока Керенский не провозгласил:

– Предлагаю решить спор третейским судом и в третейский суд избираю Василия Васильевича.

Но дело кончилось без суда, противники помирились через несколько минут.

Общая линия поведения Керенского в Думе и во фракции была, с моей точки зрения, правильная, и я ей сочувствовал. Он тянул фракцию налево, что было вполне правильно, так как фракция в целом боевым темпераментом не обладала и без Керенского была бы лишь жалким подголоском кадетов. Керенский придавал ей более определенную физиономию.

В заседании фракции накануне первого заседания Думы после объявления войны все, разумеется, были взволнованы и растеряны. Большинство, и в особенности Дзюбинский, стояло на позиции признания исключительной виновности Германии, а потому безусловного, безоговорочного вотирования кредитов на войну и вообще полного в дальнейшем поддержания правительства и отказа на время от какой бы то ни было оппозиционности. Я, напротив, не будучи ни в малой степени пораженцем, все-таки признавал значительную долю виновности в войне за Сербией и за Россией, как ее покровительницей, готов был сочувствовать отказу от вотирования кредитов, но вместе с тем чувствовал крайнюю затруднительность своего положения во фракции: не будучи членом Думы и, следовательно, не подвергаясь личному риску, я не мог убеждать моих товарищей по группе сделать то, за что только они, а не я несли очень тяжелую ответственность и подверглись бы очень серьезному риску. Керенский занял среднюю позицию, в общем, однако, более близкую моей, чем позиции Дзюбинского, хотя он и настаивал на необходимости вотировать кредиты. Но пафос его негодования был направлен не против Германии, а против своего правительства, неспособность которого он признавал в прошлом – в ходе дипломатических переговоров, приведших к войне, и предвидел в будущем в ведении войны. Он стоял на необходимости поддерживать правительство в войне, но никоим образом не отказываясь от своей оппозиционности, особенно в предвидении будущей революции, по убеждению Керенского, неизбежной в результате войны. Нам двум – ему и мне – было поручено составить проект декларации, что мы и исполнили, причем роль Керенского в составлении была гораздо больше моей. Декларация была принята фракцией и прочитана в Думе. В ней выражалось убеждение, что на полях битв с немцами будет завоевана свобода для русского народа; к сожалению, эта уверенность высказывалась как пророчество древнего пророка, без мотивировки, без объяснений, как это произойдет, и в этом состоял крупный дефект декларации347347
  См. речь А. Ф. Керенского на «историческом» заседании Государственной думы 26 июля 1914 г.:
  «Гг. члены Государственной Думы. Трудовая группа поручила мне огласить следующее заявление:
  “Тяжкое испытание пало на родину, и великая скорбь охватила всю страну!
  Тысячи и тысячи молодых жизней обречены на нечеловеческое страдание, нищета и голод идут разрушать благосостояние сиротеющих семей трудящихся масс населения.
  Мы непоколебимо уверены, что великая стихия российской демократии вместе со всеми другими силами дадут решительный отпор нападающему врагу (рукоплескания слева, в центре и справа) и защитят свои родные земли и культуру, созданные потом и кровью поколений! Мы верим, что на полях бранных в великих страданиях укрепится братство всех народов России (рукоплескания слева, в центре и справа) и родится единая воля – освободить страну от страшных внутренних пут!
  Неискупима ответственность правительств всех европейских государств, во имя интересов правящих классов толкнувших свои народы в братоубийственную войну. Социалисты всех ныне воюющих стран – Франции, Англии, Бельгии и Германии – пытались протестовать против разразившейся ныне войны. Мы же – русская демократия – не могли даже в этот последний страшный час вовремя свободно возвысить свой голос против надвигавшейся войны. Но глубоко веруя в единство всех трудящихся классов всех стран, мы шлем свой братский привет всем протестовавшим против подготовлявшейся братоубийственной бойни народов.
  Русские граждане! Помните, что нет врагов у вас среди трудящихся классов воюющих стран. Защищая до конца все родное от попыток захвата со стороны враждебных нам правительств Германии и Австрии, помните, что не было бы этой страшной войны, если бы великие идеалы демократии – свобода, равенство и братство – руководили деятельностью правящей России и правительств всех стран.
  Между тем власть наша даже в этот страшный час не хочет забыть внутренней распри: не дает она амнистии боровшимся за свободу и счастье страны, не хочет примириться с нерусскими народностями государств, все простившими и одушевленно борющимися вместе с нами за общую родину, и вместо того, чтобы облегчить положение трудящихся классов народа, именно на них возлагает главную тяжесть военных издержек, усиливая бремя косвенных налогов.
  Крестьяне и рабочие, – все, кто хочет счастья и благополучия России, в великих испытаниях закалите дух ваш, соберите все ваши силы и, защитив страну, освободите ее.
  А вам, нашим братьям, проливающим кровь за родину, низкий поклон и братский привет” (рукоплескания слева, в центре и на отдельных местах справа)» (Государственная Дума. Четвертый созыв. Заседание 26 июля 1914 г. СПб., 1914. Стлб. 18–19).


[Закрыть].

Во время войны Керенский все время стоял на позиции, которой я глубоко сочувствовал: отрицание пораженчества, отрицательное отношение к большевицкой формуле «Обращение мировой войны в войну гражданскую», но вместе с тем продолжение, насколько это возможно по условиям момента, легальной (думской) борьбы с правительством. По существу, на ту же позицию скоро стали и кадеты, и образовавшийся Прогрессивный блок348348
  Прогрессивный блок – оппозиционное объединение фракций прогрессистов, октябристов, конституционных демократов, прогрессивных националистов и центра 4‐й Государственной думы, включавшее 236 из 397 ее депутатов, которое образовалось 25 августа 1915 г.; председатель бюро – С. И. Шидловский, фактический руководитель – П. Н. Милюков.


[Закрыть]. Керенский понемногу вырастал в вождя партии, хотя и очень малочисленной349349
  Фракция трудовиков в 4‐й Государственной думе состояла всего из 10 человек, один из которых в 1915 г. умер, но в Трудовую группу вступил беспартийный депутат.


[Закрыть]. На пути к тому, чтобы стать настоящим вождем, хотя бы таким, как были в Первой думе Аникин и Аладьин, стояло то, что он все-таки не был достаточно крупной величиной (Аладьин ею был еще меньше, но тогда был другой момент, и пафоса, который горел в Аладьине так же, как и во всей стране, для вождя было достаточно). Однако за время войны Керенский все же вырос. Он как-то приобрел способность быть замечательно хорошо осведомленным и о том, что делается в правительстве, и о том, что происходит в различных местах страны, и даже о том, что происходит за границей. Он делал в группе доклады о Циммервальдской и Кинтальской конференциях350350
  Международные антивоенные социалистические конференции в Швейцарии – в Циммервальде 5–8 сентября 1915 г. (38 делегатов из 11 стран) и в Кинтале 24–30 апреля 1916 г. (43 делегата из 8 стран).


[Закрыть], и доклады эти, если (как я уяснил себе потом) и не были лишены некоторых фактических ошибок, все же отличались полнотой и верностью, очень значительными для тогдашних способов осведомления.

Но вот произошла революция, – и Керенский оказался сперва членом Комитета Думы, потом, очень скоро, министром юстиции351351
  А. Ф. Керенский вошел в состав Временного правительства 2 марта 1917 г.


[Закрыть]. Конечно, Керенский попал в министры не потому, чтобы он был самым крупным юристом в России (в кадетской партии были, конечно, гораздо более крупные, да и в собственном лагере Керенского были такие, хотя бы, для примера, Зарудный), а потому, что он был на виду как член Думы.

Если бы революция 1917 г. произошла раньше, во время Первой думы, то роль Керенского сыграл бы Аникин или Аладьин, если бы Второй – Березин или Караваев, Третьей – может быть, Булат. И из них Аникин, Березин и Караваев, вероятно, оказались бы более подходящими для дела и сделали бы меньше ошибок, чем Керенский; что же касается Аладьина, то он в первые же [дни] наделал бы таких глупостей, что и не приведи Бог! Нужно заметить, что и другие министры далеко не все были людьми действительно крупными; имя Терещенко никому не было известно накануне революции, В. Н. Львов всегда пользовался репутацией человека прямо неумного, Годнев – не более чем человека совсем заурядного.

История еще раз доказала, что в такие моменты она выдвигает на первый план людей более или менее случайно и на верхи власти поднимаются нередко совершенные ничтожества (это, впрочем, случается и в другие моменты: стоит вспомнить подбор министров в последние годы перед революцией). Суханов в своих воспоминаниях говорит, что задолго до революции он предвидел ту крупную роль, которую суждено было сыграть Керенскому352352
  Ср.: «У Керенского были, как говаривал я, золотые руки, разумея под этим его сверхъестественную энергию, изумительную работоспособность, неистощимый темперамент. Но у Керенского не было ни надлежащей государственной головы, ни настоящей политической школы. Без этих элементарно необходимых атрибутов незаменимый Керенский издыхающего царизма, монопольный Керенский февральско-мартовских дней никоим образом не мог не шлепнуться со всего размаха и не завязнуть в своем июльско-сентябрьском состоянии, а затем не мог не погрузиться в пооктябрьское небытие, – увы, прихватив с собой огромную долю капитала, приобретенного нами в мартовскую революцию. Но он был действительно незаменим и монополен. Для меня <…> не могло быть сомнения в линии его политического развития. Но также несомненно было для меня, что именно Керенский с его “золотыми руками”, с его взглядами и направлением, с его депутатским положением, с его исключительно широкой популярностью волей судеб назначен быть центральной фигурой революции, по крайней мере, ее начала» (Суханов Н. Н. Записки о революции. Пг., 1919. Кн. 1. С. 49).


[Закрыть]. Не имею основания отрицать этого утверждения, но такой крупной роли Керенского я не ожидал.

В первый день, когда ввиду предстоящего возобновления (после вызванного забастовкой перерыва) газет в редакции «Дня»353353
  В воскресенье 5 марта 1917 г. газета «День», открывшаяся заголовком «Великая русская революция», вышла под № 1 (предыдущий, № 52, датирован 24 февраля) с текстами отречений Николая II и великого князя Михаила Александровича, а также воззванием нового Временного правительства.


[Закрыть] собрались близкие сотрудники, и я в их числе, редактор газеты И. Р. Кугель спросил меня в присутствии всех собравшихся:

– Василий Васильевич, вы ведь близко знакомы с Керенским. Считаете ли вы его действительно очень умным человеком?

Я замялся. Дискредитировать его в этот момент, когда нужно было употреблять все усилия, чтобы укреплять власть, мне не хотелось. А между тем «очень умным» я его, во всяком случае, не считал и был совершенно уверен, что он окажется не на высоте задачи. И отвечал я на вопрос уклончиво, неопределенно.

В частности, выход из Трудовой группы и официальное объявление себя членом эсеровской партии я считаю первой ошибкой Керенского354354
  После Февральской революции в лекции «Трудовая группа, ее происхождение и деятельность» В. В. Водовозов говорил, что она является теперь «руководительницей» деятельности правительства: ведь именно лидер фракции трудовиков инициировал создание и вошел в состав Временного комитета Государственной думы, а потом в качестве их избранника занял пост министра юстиции, причем выступления А. Ф. Керенского являлись «далеко не его единоличными мнениями», а «были обсуждаемы на заседаниях Трудовой группы, и все члены ее имеют долю участия в его речах» (ГАРФ. Ф. 539. Оп. 1. Д. 1707. Л. 26).


[Закрыть]. Из предыдущего моего рассказа видно, что он имел на это полное право, и никто не смеет сделать ему за это упрека морального характера. Но совершенно иной вопрос, было ли это целесообразно. Ведь с самого начала для всякого политически образованного человека должно было быть ясным, что полной поддержки Керенскому социалисты-революционеры, от которых тогда еще не отделились эсеры левые (М. Спиридонова и др.), не окажут. Но они сделали хуже: забаллотированием его в члены своего Центрального комитета355355
  В ходе выборов ЦК ПСР 1 июня 1917 г. за военного министра А. Ф. Керенского проголосовали лишь 134 делегата, против – 136, и Е. К. Брешко-Брешковская, возмущенная тем, что партийный съезд не удостоил своим доверием «достойнейшего из достойных граждан земли русской», в знак протеста вышла из Центрального комитета (см.: Колоницкий Б. «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года). М., 2017. С. 105–106).


[Закрыть] и несколькими другими выступлениями против него они нанесли ему ряд жестоких ударов.

Через день или два после сформирования министерства Центральный комитет Трудовой группы послал к Керенскому депутацию с поздравлением. В депутацию входили Брамсон, Березин, я, еще кто-то356356
  В делегацию входили Л. М. Брамсон, В. В. Водовозов и Н. В. Чайковский (см.: Трудовики у А. Ф. Керенского // Русская воля. 1917. № 1. 6 марта).


[Закрыть]. Депутация возложила на меня обязанность произнести речь. Мы нашли Керенского в Таврическом дворце, видимо страшно переутомленного от ряда бессонных ночей.

Кроме общего выражения радости по поводу осуществления старинной мечты всей русской интеллигенции и выражения надежды на то, что Керенский сумеет, как член Совета министров, содействовать построению новой, свободной и демократической России, а в частности, как министр юстиции, установит правосудие, в котором так нуждалась Россия и которого не было при Николае, кроме выражения желания, чтобы как можно скорее было созвано Учредительное собрание, – кроме этого я включил в свою речь еще один личный мотив. Я сказал, что у людей, достигших власти, часто кружится голова, но мы уверены, что вы, Александр Федорович, от этой болезни гарантированы.

Увы, я в этом уверен не был и включил эту мысль в свою речь специально ad hominem357357
  ad hominem (лат.) – здесь: применительно к конкретному человеку.


[Закрыть], с педагогической целью. К сожалению, цель не была достигнута: у Керенского, как будет видно из дальнейшего, голова закружилась.

К моей речи прибавили что-то Брамсон и Березин, но их речей я не помню. Керенский горячо благодарил нас, выражал надежду, что он все время будет иметь в нас своих товарищей и друзей, и пожаловался на непереносимое утомление: он перед тем не раздевался четыре или пять ночей и раза два обмороки являлись для него отдыхом.

Дня через 3–4 после этого Керенский делал визиты, сделал и мне, но провел у меня всего минут 5, во время которых ни о чем серьезно переговорить было нельзя. К тому же он застал меня врасплох, сразу заговорил, и я растерялся и не вспомнил о том, о чем нужно было поговорить с ним. Впечатление от него было одно: он весь сиял от счастья, счастья и личного, и общественного, весь дышал верою в близкое торжество революционных начал, – и свое личное358358
  Ср.: «Керенскому в значительной степени принадлежит одна из важнейших заслуг в этой революции, заслуга инициативы заседания Гос. Думы вопреки высочайшему приказу о запрещении ее сессии. Керенский явился одним из наиболее видных вождей восставшего войска и народа; он доказал свою глубокую преданность делу революции и всем ее заветам, и вместе с тем, будучи революционером по своим стремлениям, он обнаружил ту практическую умеренность, которая во имя достижения великих целей охотно уступает в частностях, раз это оказывается необходимым. Привлекши к Временному правительству, состав которого не мог бы сам по себе возбудить всеобщее доверие, поддержку революционно настроенных масс, он сыграл ту примирительную роль между революционными и умеренными элементами движения, которая обеспечивает торжество завоевания революции. Эти его заслуги я высоко ценю; я горжусь тем, что шесть лет тому назад содействовал проведению его в Думу, словно предугадывая ту роль, которую ему суждено сыграть, и горжусь давнишней дружбой с ним <…>» (Водовозов В. Объяснение по поводу моего письма к А. Ф. Керенскому // День. 1917. № 3. 8 марта).


[Закрыть].

Поговорить с ним мне было нужно об Учредительном собрании. Я, впрочем, тогда был уверен, что если не все Временное правительство, то Керенский уж наверное смотрит на дело не так, как Гессен, а как я, т. е. что первая и главная обязанность правительства – немедленно приступить к подготовке выборов в Учредительное собрание359359
  В передовой статье, появившейся без подписи в газете «День» 5 марта, подчеркивалось, что «постоянная власть может быть установлена только Учредительным собранием, и потому одна из очередных и наиболее настоятельных задач временного правительства – созвать его, чтобы вручить ему свою власть», причем оно «должно быть созвано как можно скорее, в 2–3 месяца», ибо «именно ему, и ему одному, страна может доверить решение своей судьбы, определение формы правления вместе с подробностями конституции, избрание новой власти, решение судьбы Николая, направление политики внутренней и внешней и, главное, окончательное выяснение вопроса о войне и мире» ([Водовозов В.] Учредительное собрание // Там же. № 1. 5 марта).


[Закрыть]. Между тем шли дни, появлялись различные декреты, то о Польше, то о городском и земском самоуправлении, то о чем-нибудь другом; в некоторых из них упоминалось об Учредительном собрании, но никаких конкретных мер не было. Меня это сильно смущало; я был уверен, что правительство копает себе этим яму360360
  См.: Водовозов В. Созыв Учредительного собрания // Там же. № 16. 23 марта.


[Закрыть]. Я решился добиться свидания с Керенским. Добиться его было не так-то легко; его слишком рвали на все части, но и он сам был не без вины в этом: он совсем не умел экономизировать свое время. Я рассказал, как первое наше свидание пропало зря – с точки зрения моей задачи; да и не с нее только: если бы я был газетным, особенно иностранным, корреспондентом, пришедшим его интервьюировать, то я был бы в восторге: очень интересное интервью в несколько сот строк было бы готово. Но цель у меня была другая, и ее я не достиг: в середине длинной и ненужной речи Керенского, оставшейся незаконченной, его вызвали, – он быстро простился со мной, и мы расстались.

Тогда я написал ему письмо с просьбою назначить свидание специально для разговора об Учредительном собрании и получил в ответ приглашение прийти к завтраку. Это свидание имело место около 20 марта. Народу за завтраком было много – человек 20, и хотя Керенский посадил меня рядом с собой, но все-таки переговорить так, как мне хотелось, не удалось. Керенский слишком часто вмешивался в общий разговор за столом или вступал в отдельные беседы с тем или другим из присутствовавших лиц. Тем не менее я высказал Керенскому то, что хотел, и получил в ответ, что он во всем со мною совершенно согласен, но что обилие текущих, не допускающих отлагательства работ мешало поставить этот вопрос на повестку дня Временного правительства, но что совсем на днях он это непременно сделает и что я, конечно, войду в состав совещания по созыву Учредительного собрания.