Текст книги "Скорпион в янтаре. Том 2. Криптократы"

Глава шестая

Несмотря на исчезновение из Вселенной Игроков, все заведенные при них обычаи и свойства хроноконтинуума сохранились. Шульгину не составило большого труда возвратиться в свой кабинет еще до исхода той же ночи, которой он его покинул. Некоторое количество прошедшего времени распределилось по параллельным линиям или просто сгорело, как бензин в работающем моторе, произведя определенную работу.

Таким образом, совместив свое эфирное тело с материальной массой Шестакова, он принял управление на себя. Пока Сашка отсутствовал, никаких колебаний «тонкого мира» в пределах номера, отеля и города не отмечалось. Игроки ушли деликатно, без шума, погасив за собой свет.

Подчиненные тоже не потревожили драгоценный покой начальника. Значит, ничего экстраординарного не случилось и в реальности.

Взяв из коробки очередную сигару, от вкуса и запаха которых он успел отвыкнуть в своих странствиях, Шульгин, перед тем как отойти ко сну, снова вышел на балкон. Совсем недавно с другого он озирал окрестности Сретенского бульвара в середине ХХI века, сейчас видел ночную Барселону первой половины ХХ века. Там было лучше эстетически, здесь – психологически.

По крайней мере, спать он ляжет, не опасаясь возможности пробудиться в горячих торфяных болотах на планете неведомой звездной системы, отстреливаясь от дрессированных ракоскорпионов. Надоело. В самом худшем случае может приключиться очередной мятеж, каталонских сепаратистов, к примеру.

Антон на прощание дал ему несколько практических советов, как следует строить отношения с руководителями сателлитного государства. У него в этом смысле богатый опыт, не только земного происхождения.

Проснувшись около семи, Шульгин первым делом пригласил к себе начфина миссии. Теми суммами, что были выделены его наркомату на испанские дела, он по-прежнему мог распоряжаться самостоятельно. Преемник на его московский пост до сих пор не был назначен, да и в разговорах со Сталиным как бы по умолчанию подразумевалось, что тот круг обязанностей остается за ним. Но были деньги, предназначенные непосредственно для оперативных расходов. Вот их количество, а равно и практику использования он и собрался уточнить. Раньше руки не доходили.

Сумма его вполне удовлетворила, а если вдруг не хватит или появятся неожиданные претензии «сверху» насчет «нецелевого использования», Шульгин рассчитывал пополнить недостачу с помощью Антона.

Договорившись по телефону о срочной, не терпящей отлагательств встрече, он выехал на автомобиле в сопровождении Овчарова и отделения охраны в резиденцию военного министра Республики.

По дороге сообщил Виктору, что в ближайшие дни тому придется вылететь в Лондон в качестве «частного лица» для отлаживания новых, совершенно неожиданно наметившихся связей. Детали – позже. Сейчас ему просто нужно будет присутствовать при разговоре с Прието, оставаясь безмолвным и невозмутимым, как статуя Будды.

Вначале все шло по накатанной, всем надоевшей колее. Министр был уклончив, многократно ссылался на внутриполитические сложности, не позволяющие вести войну подобающим образом. Припомнил соглашение с Советским правительством тридцать шестого года, в котором четко было оговорено, что наши советники принимаются и признаются единственно в означенном качестве и вмешиваться в непосредственное управление войсками не имеют права.

Смешно с нынешней точки зрения, но это правило соблюдалось почти неукоснительно, исключая отдельные случаи. Вдобавок советские советники и инструкторы старательно изображали из себя испанцев или добровольцев-интернационалистов, брали себе подходящие псевдонимы.

В то же время помогавшие франкистам немцы из легиона «Кондор» конспирацией не затруднялись. Носили свою форму, национальности не скрывали, держали себя гордо и обособленно. В Бургосе, временной столице мятежников, реквизировали лучший отель «Мария Исабель», перед которым под флагом со свастикой стояли немецкие часовые.

А уж испанских офицеров и генералов «союзники» цукали, как кайзеровские унтера новобранцев. Зато и подготовили за годы войны более 50 тысяч вполне грамотных офицеров и специалистов.

Минут через двадцать толчения воды в ступе Шульгин решил с дипломатией завязывать.

– Я, дорогой друг, вынужден вам заявить, – пошел он ва-банк, исчерпав более мягкие доводы, – что наш с вами оппонент, каудильо Франсиско Франко, кажется мне не в пример более разумным человеком, чем вы.

– Отчего это вдруг? – оторопел министр.

– Да оттого, что он, понимая свое положение и реальные возможности, прислушивается к своим «друзьям и патронам». В противном случае проиграл бы еще в прошлом году, однако держится и непрерывно расширяет подконтрольную территорию. Вы же постоянно сдаете позиции, располагая не в пример большими силами и поддержкой большинства народа. Не удивительно ли?

Выслушав достаточно громкую и возмущенную тираду, вполне в духе социалистического демагога, к какой бы нации или течению он ни принадлежал, Шульгин ответил именно на этот случай прибереженной «домашней заготовкой».

– Я не вижу с вашей стороны готовности к конструктивному сотрудничеству. В подобном случае мое правительство не видит необходимости жертвовать жизнями добровольцев, которые прибыли сюда для помощи испанскому народу в борьбе с мировым фашизмом, а не для того, чтобы изображать разменные карты в забавах политиканов. Я имею все полномочия, чтобы немедленно отозвать с фронтов наших советников и специалистов вместе с обслуживаемой ими боевой техникой. Для чего им сражаться и погибать напрасно? Точно так я могу развернуть обратно конвой с танковой бригадой и очередной партией «добровольцев», о котором мы с вами говорили на днях.

Похоже, довод достиг цели.

– Но как же наши соглашения и договоренности? Испанская республика потому и является безусловно демократической, что в ней, как нигде больше, осуществляется единство всех поддерживаемых народом политических течений. Мы признаем право коммунистов руководить большей частью вооруженных сил и напрямую решать свои вопросы с Коминтерном. Но и за анархистами идут сотни тысяч вооруженных борцов. Партию социалистов, нас – поддерживает вся культурная Европа. Вместе мы обязательно победим и продемонстрируем миру несгибаемую силу Народного фронта…

– Вы воображаете меня идиотом, дон Индалесио? Или вещаете в расчете на журналистов? Так их здесь нет. Вы представляетесь мне одним из самых умных политиков демократической Испании. Но историю вы читали? Хотя бы в самом общем изложении? Я ведь именно об этом и говорю. Убедившись в полной невосприимчивости вашей «коалиции» к советам, которые дают присланные из СССР специалисты, в нежелании вашего правительства следовать даже тем из них, которые имеют судьбоносный смысл, я данной мне властью принимаю решение – с завтрашнего дня отдать приказ об эвакуации. Это будет в полном соответствии с принципом «невмешательства». Разумеется, те, кто захочет, могут остаться, на правах обычных добровольцев Интербригад. У нас тоже свобода!

– А как же с оружием, которое Советский Союз обязался нам поставлять под гарантию золотого запаса Республики?

– Вы его, безусловно, получите. Мы не французы.[15]15
  Имеются в виду действия французского правительства, продавшего Испании вооружение, но не пропустившего его через границу, ссылаясь на запрет Лиги Наций.


[Закрыть] Франко порт[16]16
  В данном случае имеется в виду не генерал Франко, а коммерческий термин: «Франко порт», т. е. доставка груза до порта назначения.


[Закрыть] Барселона. Или любой другой по вашему указанию. Доставим до места и выгрузим на причалы. Дальше – делайте, что хотите. Проводку кораблей через линию блокады обеспечите своими силами.

– Это шантаж, дон Алехандро? – с циничной улыбочкой осведомился Прието.

– Конечно, дон Индалесио. К чему околичности? Прямой и неприкрытый шантаж.

Они сидели в гигантском, можно сказать, кабинете, более похожем на будуар какой-нибудь испанской принцессы прежних времен. Масса картин по стенам, дорогая мебель, мраморные статуи и фарфоровые вазы с цветами в простенках. Запах экзотических благовоний. Резные дубовые потолки, для стирания пыли с которых непременно требуется приглашение пожарных с лестницей.

Сам Прието расплылся в кресле – огромная мясистая глыба с бледным, как непропеченное тесто, лицом. Для испанца это удивительно, оливковая смуглость у них – почти видовой признак. Вдобавок почти в любых обстоятельствах он умел сохранять ироническую, вводящую собеседника в заблуждение, мину. Веки сонно приспущены, но из-под них посверкивают «самые внимательные в Испании глаза», как отозвался о них известнейший тогда журналист Михаил Кольцов. Следует также добавить, что, изучив литературу и документы, Шульгин составил представление о партнере как о человеке, для которого политика случайно оказалась средством самовыражения.

В оригинале это был типаж одного разбора с Александром Дюма-отцом, Оноре Бальзаком или тем французским аббатом, который дожил до ста десяти лет именно потому, что никогда не съедал в один присест больше фунта мяса, не выпивал больше литра вина и до последнего дня не спал в постели один.

– А цель? – хитро прищурился сибарит, начиная догадываться, что «дон Алехандро» завел этот разговор не просто так. Его предшественники в таких тональностях не разговаривали. Они либо несли утомительную ерунду коммунистического толка, либо пробовали стучать кулаками по столу. Очень слабо, кстати, почти неслышно.

– Я знаю, что вы циник, дон Индалесио, я тоже. Государственная и партийная принадлежность здесь ни при чем. Это черта характера, не более. Может быть, вы меня угостите кофе? И поговорим более свободно? Поскольку этот наш разговор – последний. Я ведь не шутил, заявляя о своих намерениях.

– Разумеется, дон Алехандро. И кофе, и все остальное… Дон Виктóр – доверенное лицо? Он с нами? – Прието слегка поклонился в сторону Овчарова, который, как и было оговорено, сидел в сторонке с непроницаемым лицом римского легата. Покуривал и черкал в блокноте. Шульгин полагал, что не деловые заметки, а очередные стихи, к которым Витюша испытывал несовместимую с должностью слабость.

– Не только с нами, он, мне кажется, кое в чем поинтереснее меня будет… Для вас. И сейчас, и позже…

Перешли в примыкающую к кабинету «комнату отдыха», как такое помещение называется у советских чиновников, а как у испанских, Сашка уточнять не стал. Смысла не было, если сравнить ту клетушку, что полагалась советскому наркому, с этим залом. Вот вам и Испания, задворки Европы!

Официант с выправкой офицера накрыл стол.

«Остальное» состояло из коньяка, нескольких бутылок вина, коробки сигар, маслин, тарелок с самыми редкими и дорогими сортами хамона,[17]17
  Хамон – особым образом приготовленный окорок, национальное испанское блюдо, нигде более не встречающееся. Лучшие сорта стоят не дешевле «русской икры».


[Закрыть] овечьих и козьих сыров…

– Вы мне нравитесь, дон Алехандро, несмотря на то, что коммунист. Давайте уж будем искренни, учитывая, что это может быть нашим последним разговором. С другими вашими коллегами мне говорить намного труднее, даже с «доном Мануэлем» (псевдоним М. Кольцова). Вообще эта советская манера скрываться за кличками кажется мне глупой. Все равно ведь все знают, кто есть кто на самом деле. Немцы откровенно смеются, слыша, к примеру, про некоего «дона Николаса», имея перед собой досье на капитана первого ранга Николая Кузнецова с фотографиями и полным послужным списком. Вы согласны?

– Безусловно, дон Индалесио. Но это входит в правила игры. Не нами придуманные…

Знал бы Прието, насколько шире кажущегося подлинный смысл слов личного представителя Сталина.

– Попробуйте, коллега, это очень хороший коньяк. Или предпочтете херес?

Сашка предпочел. На царском и белом флоте офицеры очень его уважали, и высокий двухсотграммовый стакан вина гораздо удобнее маленькой рюмки для обеспечения продолжительной, изобилующей тонкими ходами беседы.

– Итак, в чем суть вашего шантажа? Заметьте, против самого факта я не протестую, мне важнее выяснить подлинный смысл происходящего. Слава деве Марии, контрразведка нас не слышит, что ваша, что наша, можем поговорить как цивилизованные люди.

– Вы не поверите, исключительно в том, чтобы ВЫ выиграли эту войну, дон Индалесио.

Местоимение «вы» Шульгин так выделил голосом, что привычный ко всему Прието не сдержался, удивленно вскинул голову.

– Да, да! Мы поставили на вас, потому что больше не на кого. Только забудьте о партийных принадлежностях. В «прекрасном новом мире» они мало что значат. Разве – для общеупотребительной пропаганды или дезинформации противника. Эпоха «идеологий» уходит, наступает эра прагматизма.

– Простите, коллега. – Прието налил себе еще рюмку. При его весе под полтораста килограммов проще было бы сразу пивную кружку. Как пили коньяк офицеры советского подводного флота в ресторане «Золотой рог», возвращаясь из двухмесячных «автономок» к американским берегам. Любая из них могла закончиться безымянной смертью на глубине или атомным ударом из всех стволов по противнику, ставшему в одночасье из «предполагаемого» – реальным.

– Мне трудно так сразу сориентироваться. Вы желаете сказать, что правый социалист Прието для коммуниста Сталина предпочтительнее коммунистов Диаса и Ибаррури?

– Если вы никому не передадите моих слов, то – да.

– Поразительно.

– Более того, мы видим именно вас на посту премьер-министра республиканской Испании или президента. Как захотите, так и назоветесь. Но для этого придется заключить кое-какое соглашение…

– Именно? – вновь напрягся Прието.

– Вы до поры сохраняете свое нынешнее положение, остаетесь тем, кем вас привыкли видеть и слышать, но с данного момента всеми силами и возможностями обеспечиваете реализацию планов наших военных советников, но самое главное – безоговорочно исполняете мои личные, устные распоряжения. Любые!

– Ну, знаете! – У Прието мгновенно взыграли эмоции кастильского дона, до того несколько смазанные общеевропейским стилем воспитания и должности.

– Спокойно, дон Индалесио. Я еще не закончил, кабальеро кастильяно…

Прието внезапно сообразил, что сталинский представитель, с которым они до того несколько дней общались (если без официального переводчика) на смеси плохого французского с еще более плохим и корявым испанским, добавляя при необходимости немецкие и английские слова и фразы, сейчас говорит на великолепном, классическом языке, будто бы вырос в хорошей семье и окончил как минимум университет в Саламанке.

Так, может быть, под личиной советского представителя скрывается некто совсем иной?

В чем и состояла Сашкина цель – сбить собеседника с панталыку, говоря уже языком бывшего шведа Даля.

– Успокойтесь, дорогой друг. Под «любыми» я подразумеваю только и исключительно имеющие отношение к победоносному завершению войны и сохранению вас на удобном для меня посту. Для достижения названной цели, отнюдь не рассчитывая на ваш патриотизм и здравомыслие, все это категории относительные, я могу предложить вам, вам лично, подарок в сумме один миллион фунтов стерлингов. Могу прописью, – счел необходимым уточнить Сашка. Он любил такие вот штришки мастера. – Который вы можете получить наличными прямо сейчас или любым угодным способом…

– Сумма весьма привлекательная. – Эмоции министра выдала только глубина и скорость затяжки длинной бледно-зеленой сигарой. – Но я так и не понимаю, в чем ваш настоящий интерес. Беспроцентный заем, который СССР предоставил Испании, составляет 86 миллионов долларов. И – миллион фунтов мне! Для чего?

– Я считал вас гораздо шире мыслящим политиком. Видите ли, демократическая Республика на западном краю Европы, возглавляемая дружественным, а прямо выражаясь – обязанным нам правителем, с несколькими арендованными нами военными и военно-морскими базами, может сыграть огромную роль в грядущей мировой войне. Я как прагматик и циник уверен, что всего лишь миллион единовременно и некоторое повременное содержание «нужным людям» гораздо надежней и выгоднее, чем мало к чему обязывающие межправительственные соглашения.

Россия, к примеру, шестьдесят лет назад спасла Болгарию от турок, потеряв полмиллиона солдат убитыми и ранеными, а «братушки» немедленно переметнулись к немцам и воевали в Мировой войне на их стороне против нас. Поэтому забудем об эмоциях. Золото сильнее чувств. Так вы согласны?

Сейчас Шульгин в очередной раз повторял проверенную на Врангеле схему, только Петр Николаевич взял деньги в казну, на ведение войны, а Прието должен был взять их себе. Духовных терзаний с его стороны Сашка не предполагал. Менталитет, что скажешь!

– И как это будет выглядеть? – поверив в теорию, Индалесио заинтересовался практикой.

– Хотите – чеком на «Фест коммершел бэнк», хотите – наличными, завтра утром. Только не знаю, как вы этими чемоданами распорядитесь в воюющей стране.

– Давайте – пополам.

– И так можно, только я ведь тоже человек соображающий. Деньги – завтра, а послезавтра вы на самолет – и в Мексику. Или еще куда… Сам бы так поступил при ином раскладе…

Тут наконец вмешался Овчаров, четко уловив момент и смысл своего здесь присутствия.

Он, опытный дипломат, привыкший общаться как раз с такими вот деятелями стран «второго мира», под прикрытием поднятого к глазам бокала искоса взглянул на Шульгина, уловил разрешающее движение щеки и веско произнес:

– Имею другое предложение. Мы выписываем вам чек на полмиллиона с условием, что сумма будет выплачена не ранее, чем через полгода с нашим повторным подтверждением. А сейчас – сто тысяч наличными сразу и по пятьдесят тысяч каждое первое число лично от меня в приватной обстановке. И делайте с ними, что хотите. Идет?

Какое там дворянское достоинство, если просто за то, чтобы ни во что не вмешиваться (да еще и на пользу государству), получить миллион (мистическая, между прочим, для массы людей сумма в первой половине века, когда фунты были действительно деньгами).

– За это стоит выпить, не так ли, дон Алехандро? А вы на самом деле русский? Никогда ни от одного иностранца не слышал столь изысканного «кастильяно». От вас предыдущую неделю тоже. Не хотели приоткрыться раньше времени? Может быть, вы незаконный сын короля Альфонса?

Прозвучало как бы шуткой, но с неуловимой долей надежды и едва ли не мольбы. Внешность у «дона Алехандро» самая подходящая, язык и манеры – тем более. Назовись он хоть внучатым племянником последнего мексиканского короля Максимиллиана – сразу снимается доля нравственной нагрузки, которой, оказывается, и старый циник не чужд.

А Сашке что? Он уже как-то, двусмысленно усмехаясь, не возразил против предположения – не реинкарнация ли он безвременно умершего великого князя Георгия Александровича. И сейчас можно.

– А давайте так и считать. Только – вполне законный. И зовут меня – Хуан-Карлос, будущий король. От него и примите…

Овчаров достал из постоянно носимого с собой портфеля десять пачек белых стофунтовых бумажек, самой тогда устойчивой и надежной валюты мира. Кроме царских золотых десяток, разумеется.

Это было во вкусе Шульгина – ошеломить клиента внезапно свалившимся на голову богатством. Как Басманова в Константинополе, к примеру. И не в том дело, что он людей покупал. Никак нет, это было бы слишком грубо и дешево (для него, не для партнера). Он совершал слом ситуации. Вот только что ты – никто (как гвардейский капитан Басманов, гордый человек, мечтающий о замызганной турецкой лире), и вдруг – богач, сразу, без предварительной подготовки. Отсюда и шок, и готовность к тому, чтобы измениться качественно.

Виктор, понимая смысл процесса, выкладывал пачки медленно, каждую по отдельности, будто карты флешь-рояля, сам любуясь эстетической продуманностью картинки. Крахмальная скатерть, тарелки, бутылки и бокалы, и вот эта воплощенная в кусочках хлопковой бумаги власть над жизнью.

– Что, дон Индалесио, здорово выглядит? – спросил Шульгин, пребывая как бы вне процесса.

– Не смею спорить, – сглотнул слюну военный министр. Да министр, не министр, такую сумму попробуй укради, с неизвестными последствиями, тем более что в Республике и красть особенно нечего. Кому нужны горы ни в одной стране мира не конвертируемых песет? А тут вот оно!

Шикарный дом в Лондоне, дворец в Аргентине или Уругвае, апартаменты в Ницце, игорные дома Монте-Карло, великолепные девушки, готовые не обращать внимания на десятки килограммов облекающего его тело жира. И это только с того, что лежит сейчас перед ним! А остальное, пост премьера, возможность распоряжаться вообще всеми финансами Республики, об истинных объемах которых никто понятия не имеет, поскольку все можно списать на войну и франкистов, отняв у них после победы то, что поступило от немцев и итальянцев?

– Хорошо, дон Алехандро, мы договорились, – Прието торопливо сгреб добычу в ящик стола. – Ближайшие действия, мои и ваши?

– За успех и доверие! – Сашка и Овчаров с облегчением пригубили бокалы, проследив, чтобы и министр выпил свою дозу.

– Завтра утром руководство продолжением Теруэльской операции полностью переходит к нашим военным специалистам. Испанские товарищи вплоть до командиров корпусов сохраняют всю полноту власти в вопросах внутренней субординации, но по вопросам оперативно-тактического применения войск должны безоговорочно исполнять «рекомендации и указания» компаньеро Роко. Ваша задача – в категорической форме их подтверждать «вниз». И любыми средствами препятствовать противодействию «сверху». Этого на первом этапе будет достаточно. Если возникнут проблемы, скажете мне. Я их устраню. Когда армия наконец одержит несколько убедительных побед, ваш авторитет настолько укрепится, что никто не осмелится вам возражать…

– Вы действительно уверены, что победы будут? – Настроение Прието начало меняться уже не только под влиянием денег. Кто же не хочет примерить тогу триумфатора и спасителя отечества? Это куда достойнее, чем остаться в истории беспринципным политиканом, кое-как балансировавшим между могущественными противниками с неизвестным пока результатом.

– Непременно, дон Индалесио, непременно. Я бы, например, на вашем месте прямо сейчас подписал вот эти приказы, задним числом, разумеется, и отъехал из Барселоны на какую-нибудь уединенную виллу под предлогом инспекции войск или работы с документами, чтобы никто вас не нашел, а вы сохранили бы душевное спокойствие.

А хотите, отправьтесь с нашими моряками навстречу конвою? Великолепные снимки во всех мировых газетах: «Военный министр, рискуя жизнью, поднимается на палубу парохода, везущего гуманитарную помощь русского народа братьям-испанцам!»

– Наверное, это будет наилучший вариант. Люблю море, и риск – тоже. Вы не смотрите на мои телеса, палубы и трапы меня выдержат. Нет, дон Алехандро, вы в самом деле пробудили во мне лучшую часть моей очерствевшей души…

Прието показался Шульгину почти искренним. А почему бы и нет? В любом человеке присутствует изрядная доля возвышенных чувств, только не всегда им удается проявиться. Сейчас игра на тонких струнах души, подкрепленная приличной суммой иностранной валюты, принесла ожидаемый результат.

Одновременно уже осуществлялась раскрученная Шульгиным (в полной уверенности, что получится с военным министром договориться) программа «параллельной войны». Он не сомневался, что руководимые новыми советскими командирами республиканские корпуса и дивизии сумеют неожиданными фланговыми ударами, спланированными в соответствии с теорией «Глубокой операции» комбрига Триандафиллова, выйти в пустые, незащищенные тылы франкистов так далеко от фронта, что те никаких серьезных контрмер принять просто не успеют. Появление в глубоком тылу значительных масс неприятельских войск почти всегда влечет панику, потерю управления, разрыв коммуникаций и систем связи. История знает мало примеров, чтобы окруженные войска первых эшелонов сохраняли порядок и боеспособность, достаточные для прорыва к своим в хоть сколько-нибудь приличном состоянии. По крайней мере, в ходе Отечественной войны такое не получалось в крупных масштабах ни у нас, ни у немцев.

Из исторических источников, которые здесь только на будущей неделе станут «разведданными», Шульгин знал, что уже в начале января в ходе Теруэльской операции, показавшей, что республиканцы воевать умеют, в штабе мятежников, в высоких европейских кабинетах началось нечто вроде паники.

Германский посол при Франко фон Шторер доносил в Берлин, что «красные» сумели значительно повысить боеспособность и захватили инициативу с далеко идущими последствиями.

Министр иностранных дел Италии граф Чиано доложил дуче, что из Испании приходят «плохие новости».

Командующий итальянскими войсками генерал Берти срочно вылетел в Рим с предложением полностью вывести оттуда экспедиционный корпус, так как «звезда генерала Франко уже закатилась».

Правительство «Народного фронта» Франции на всякий случай объявило об открытии границы на Пиренеях и пропуске через нее давно закупленных и оплаченных Республикой военных грузов. Это в корне меняло ситуацию. Если дорога Тулуза – Барселона заработает всерьез, эшелоны из СССР пойдут потоком, делая бессмысленной германо-итальянскую морскую блокаду.

И это всего лишь после того, как республиканцы разбили четыре дивизии неприятеля и взяли первый за всю войну хорошо укрепленный город. Как генерал Юденич в пятнадцатом году, свирепой зимой, – даже теоретически неприступный Эрзерум.

Сейчас по любой логике, пусть обычного самосохранения, испанцам следовало наступать и наступать, вводя в бой все, что возможно. Со всех фронтов стягивать ударные части, особенно танки, выгребать железной метлой тыловиков, резервистов, анархистов и поумовцев. Главное же – бросить в «последний и решительный» Интербригады, которые как раз сейчас было решено отвести в тыл. Чтобы не раздражать «Комитет по невмешательству», ну и по некоторым другим причинам внутреннего характера.

Любому толковому полководцу прежних времен было известно, не так мозгами, как нутром, что если чаша весов колеблется, то нужно рискнуть всем. Проиграв решительное сражение, арьергардными боями не спасешься. Оттого Суворов семитысячным войском атаковал стотысячное турецкое и победил. То же делали и Слащев, и Каппель, и Манштейн. Моше Даян бросил на стол все свои карты в «шестидневную». А как только теоретики после вьетнамской войны начали задумываться о «сбережении сил», об «активных вылазках» в условиях тотальной обороны, так и кончилось настоящее военное искусство.

Кроме того, в этом мире еще не наступила эпоха «спецназов». Генералы жили воспоминаниями о Мировой войне, планах Шлиффена и обоих Мольтке, старшего и младшего, миллионных армиях, под гром тысяч пушек штурмующих форты, укрепрайоны, прикрытые бесконечными рядами проволочных заграждений позиции.

Расчеты сил и средств сводились к примитивным формулам: наступающий должен иметь трехкратный перевес перед обороняющимся, любое наступление с решительными целями должно сопровождаться многочасовой артподготовкой, танки предназначены для непосредственной поддержки пехоты на поле боя и т. д.

О том, что рота хорошо подготовленных бойцов способна выполнить задачу, непосильную стрелковому корпусу со средствами усиления, догадывались очень немногие.

Даже создав свой «особый» 14-й корпус, республиканцы вместе с советскими товарищами не дошли до простейшей мысли, что не диверсиями в при-фронтовой полосе надо заниматься, не поезда и автомобильные мостики взрывать, а учинять операции стратегического масштаба в глубоких тылах неприятеля. Не вершки сорняков сбивать, а выжигать корни!

Из резиденции Прието Шульгин на юрком и малоприметном «фордике», подозрительно похожем на отечественную «эмку», поехал по условно затемненному (уличные фонари погашены, но светятся окна и витрины многочисленных ресторанчиков и кафе) бульвару Лас-Рамблас. Красивейшая магистраль Барселоны, классическая архитектура, четыре ряда громадных платанов на всей ее протяженности. Летом здесь, наверное, полный восторг! Музыка, шелест листвы, ароматы, фланирующая толпа, столики под парусиновыми зонтами вдоль тротуаров.

В штабе на площади Каталонии его ждали те, кому и предстояло воплощать в жизнь его идеи, рутинные для конца двадцатого века, но революционные для тридцатых годов. Большинство военных специалистов оставались в сфере представлений Первой (и тогда единственной) мировой войны, а советские товарищи кое-как пытались приспособить к нынешним реалиям собственный или вычитанный в книгах опыт своей Гражданской, с этой имеющей крайне мало общего.

Результаты переговоров с Прието и последние свои стратегические соображения «личный представитель Сталина» Шестаков на картах и на пальцах объяснил Рокоссовскому и военным советникам меньшего калибра: пехотному, танковому, авиационному, артиллерийскому и морскому. За основу взяв свой стиль поведения с Попелем и Рябышевым в нарисованном сорок первом, со Слащевым на Гражданской, Берестина и Воронцова – с полководцами Великой Отечественной. Применяя и «морально недопустимые приемы». Ему-то что?

– Я вас понимаю, товарищи, но и вы меня поймите. Наверняка ведь думаете о том, что случилось с вашими предшественниками? – Фраза была запредельно крамольной, кое у кого озноб по спине пробежал и ладони вспотели. Уже слушать такое, немедленно не донеся «куда следует», равно самоубийству. По прошлым, впрочем, обычаям. Сейчас линия партии, похоже, начала искривляться в другую сторону.

Ответа он, естественно, не получил. Да и какой ответ? Каждый из присутствующих знал, куда делись те, кто трудился здесь до них. Берзин, Горев, Качанов и другие. Сегодня статья в газете, награждение и новая должность со званием, а завтра нет такого человека, и школьники всей великой страны вымарывают химическими карандашами фамилии из учебников, жгут в кочегарке рулоны любовно сделанных совсем недавно стенгазет.

– Думаете, и правильно, что думаете. Кому что конкретно предъявили, не знаю, и на данный момент мне это неинтересно. А вот то, что под их чутким руководством ярких побед не случилось, это факт. И товарищ Сталин с подачи ныне разоблаченного Ежова вполне мог поверить, что без троцкистов и фашистов не обошлось. Потому и поручил мне переломить ситуацию. Советская страна не настолько еще богата, чтобы отрывать у нашего народа миллионы, которые бессмысленно сгорают здесь на полях сражений. Я не собираюсь никого пугать, намерен работать с вами. Ни один человек без моего разрешения (или приказа) отсюда отозван, тем более репрессирован, не будет. Мы или вместе победим, или вместе проиграем. Причем я намереваюсь победить в ближайшее время. Другого столь благоприятного момента может не представиться.

Давайте, товарищи, покажите, кто на что способен всерьез. «Аркольский мост» перед вами, образно говоря. Сейчас такой нам выпадает шанс, что, как в сказке, можно добиться сразу всего…

Он считал, что говорит и поступает правильно. Тут и некоторая доля обычного советско-большевистского пафоса, и намек на то, что каждому предоставляется шанс сделать блестящую карьеру при достаточных гарантиях личной безопасности. Приблизительно ту перспективу он открыл советникам, что Сталин своим генералам после поражений сорок первого: дай результат – и станешь хоть маршалом, невзирая на происхождение, прошлые заблуждения и дефекты в анкете.