Текст книги "Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер"

Хоть программа, хоть банальный стресс, а действуют они всё равно на нервные и биохимические структуры. Спасительный прибор, работая быстрее и эффективнее, чем бригада реаниматоров, блокировал источники нарушающих «постоянство внутренней среды организма» импульсов, выровнял давление, привёл в норму концентрацию эндорфинов. Отдышись, утри сопли и хоть на штурмполосу.

Так она ему и сказала. Тут же спросив о следующем:

– В итоге ты испугался. Сообразил, что Арчибальд и компания, не убив тебя в первый раз (или просто припугнув), рано или поздно ликвидируют более надёжно, снова стал работать на него?

– Что ты, Кристя, что ты? Не начал, совсем не начал. Я правда испугался, увидев Арчибальда! Если он способен на такое, найти меня в совсем другом времени, под вашей гарантированной (вольно или невольно он это слово подчеркнул интонацией) защитой – выхода нет. Осталось просто подчиняться. Тем более – не смертью он мне угрожал, хуже. Он сказал, что как джинн был рабом лампы, я стану рабом Замка. Буду процессором, придающим системе человеческое измерение.

– Но внешне ты держался… прилично. Мне и в голову не пришло, что вы с ним вообще знакомы, тем более что он внушает тебе панический ужас.

– Спасибо, – криво усмехнулся Катранджи. – Мне это труда не составило, он мне словно наркотик какой-то ввёл. И наяву со мной не разговаривал. Только улыбнулся пару раз и подмигнул. Как смерть из старой сказки. Вот когда я начал засыпать… Я понял, что люблю тебя, и ты мне всегда поможешь. И тут же ты исчезла и возник Арчибальд. Сказал, что я должен сделать одно, последнее дело, и он меня отпустит. Мол, нужно пройти в тайное святилище моих дальних предков, которые в те времена, когда европейцы недалеко ушли от неандертальцев, уже владели миром.

– И зачем? – легко спросила Кристина.

– В этом святилище есть древняя машина, способная устранить абсолютно всё, случившееся неправильно. Вернуть Главную историческую последовательность к её исходному состоянию, проще говоря – к моменту, когда Антон был назначен работать на Землю. Замок сохранит память обо всём, что было дальше, и не позволит форзейлю сделать то, что он сделал. И не будет на Земле ни Советской России, ни Югороссии, ни твоей Империи. А мы с тобой уцелеем и, если захотим, – он мне определённо пообещал – станем владыками всего правильного мира. Навечно! Ни форзейли, ни аггры не будут над нами властны.

– Какая ерунда, – отмахнулась Кристина. – Что бы сотворила эта машина – я понятия не имею, но за каким хреном ты, а тем более я нужны Арчибальду в качестве «владык мира»? Царь Соломон и царица Савская в тысяча девятисотом году? Смешно. И не «машинами» из театрального реквизита такие дела решать.

– Я и сам теперь так думаю, – уныло кивнул Ибрагим. – Но в тот момент его слова показались мне невыносимо заманчивыми… Я не мог ни думать, ни возражать… Искренне поверил, что иного пути, чтобы… чтобы полностью и вечно обладать тобой, у меня нет.

Он сказал и уставился на неё буквально умоляющим, так не идущим ему взглядом.

– Как ты меня сумела оттащить от этой машины?

– Ты и вправду дурак, Иван Романович, – с откровенным чувством превосходства сказала девушка. – Главный вопрос совсем в другом – почему ему потребовался именно ты? Он что, сам не мог её включить? А как оттащила? Вот это уже магия. Добрая магия. Никаким образом моё там появление в планы Арчибальда не входило. Просто за ненадобностью. Едва ли это он направил меня за тобой следом. И сама по себе не могла я в тебя влюбиться за несколько минут. Элегантного европейца не полюбила, а грубого янычара… Не такая я извращенка. Даже в виде дяди Изи ты приличнее смотрелся, – сказала она с отчётливой иронией. – И тот «нефритовый жезл», которым ты меня обесчестить хотел, на таких, как я, впечатления не производит. Отталкивающее, честно сказать, зрелище, особенно при свете дня.

Она специально это сказала, чтобы окончательно отрезать то, что было. А если случится ещё что-нибудь, так наверняка по-другому. Тогда и видно будет.

– Мне очевидно, что заклинание Удолина, или не только его, всё же сработало. И один у тебя, у нас с тобой (неожиданно для себя поправилась она) шанс. Прямо сейчас пойти к Сильвии и профессору, всё рассказать и спросить, что делать дальше. Не наши игры пошли. Каким-то образом блок-универсал здесь замешан, значит, и Сильвия тоже.

Глава двадцать вторая

В отсутствие Фёста Людмила приняла на себя всю его власть, сообщив об этом Мятлеву без всяких деликатностей, как только он после душа и бритья вышел в кухню. Подпоручик Вяземская, очень рано проснувшаяся и до сих пор расстроенная прощальным разговором с Ляховым, пила кофе, смотрела на низкое облачное небо и вертела в руках бумажку с инструкцией.

– А где народ? – жизнерадостно спросил генерал, подходя к столу.

– Герта, наверное, спит. Сильвия и Вадим уехали. Срочно…

– Как уехали? А мы же собирались… Что же он меня хоть в известность не поставил? Я как раз хотел несколько соображений высказать, надеюсь – умных.

Мятлев не играл, действительно выглядел удивлённым и даже расстроенным. Если его что и встревожило, так именно экстренность исчезновения сразу двух ключевых игроков. Это могло означать внезапное и, скорее всего, неблагоприятное развитие событий. Для всех.

И очень плохо, если «события» способны повредить проекту. Генерал, как это часто бывает, преодолев какой-то рубеж, стал тем самым роялистом, «большим, чем сам король». Ему уже казалась жизненной катастрофой невозможность объединения с «прекрасным новым миром», обречённость продолжать прежнее, почти бессмысленное существование. Он ощущал себя наподобие заключенного, которому накануне освобождения вдруг добавили новую «десятку».

– Дела его крайне торопили, – ответила Людмила. – На долгие беседы времени не было, а извиниться, что не попрощался, он мне поручил. Как и всё остальное. Можете считать меня временно исполняющей обязанности полковника Ляхова, со всеми прерогативами и дисциплинарными правами. Возражения есть?

Генерал не ожидал, что совсем молодая девушка, пусть и подпоручик аналогичной организации, вдруг заговорит с ним вежливым, но не предполагающим возражений тоном. Она стала совсем не похожа на смешливую блондинку с наивными глазами, любительницу танцевать до упаду в фешенебельных ночных клубах и пить коллекционные вина.

– Насколько мне известно, ваши дисциплинарные права на мою особу не распространяются. По очевидной причине.

– Дело в том, Леонид Ефимович, – сочла она нужным пояснить, уловив настроение и ход его мысли, – что теперь я отвечаю головой за вашу безопасность и «за наше общее дело». Вадим обещал вернуться завтра, в крайнем случае послезавтра. Надеюсь, с важными для всех известиями. До этого вам лучше бы оставаться у нас. Мы с Гертой постараемся сделать «каникулы» максимально приятными. Каких-нибудь значимых опасностей здесь просто не существует, если, конечно, очередной мятеж вдруг не вспыхнет. Но это почти совершенно исключается, – поспешила она успокоить гостя.

Подобный вариант Мятлева вполне устраивал, он с огромным удовольствием продолжил бы жизнь бонвивана, сопровождаемого двумя прелестными девушками, в этой Москве, приспособленной для красивой жизни куда больше, чем даже современный ему Париж. Ещё лучше, если бы на эти два-три дня удалось к минимуму свести общение и с Вяземской. Если отношения хоть как-то начали развиваться, подруга твоей подруги становится очевидно лишней.

Его беспокоил только финансовый вопрос. Нельзя же уважающему себя человеку, всерьёз увлечённому девушкой, потупив глаза, сидеть в ресторане, когда она за тебя расплачивается. Пока это делал Ляхов – сомнений у генерала не возникало. Кто вербует, тот и платит. Сейчас он жалел, что не попросил у Вадима какой-нибудь аванс, в счёт будущего, именно «на карманные расходы». Но обратиться с тем же к Людмиле, пусть она и «исполняющая обязанности», было выше его сил. Даже в самые трудные времена Леонид не унижался до того, чтобы брать деньги у женщин.

– Ты хочешь сказать, что до возвращения Ляхова я интернирован? – пошутил он, продолжая соображать, как с честью выйти из положения.

Если Людмила решила его не отпускать домой, она не отпустит, и никаких средств давления на неё нет. Проход открыть может только она или Герта, если даже вообразить такое безумие, как попытку силой отнять у них прибор (а на это именно сил у него не хватит, здраво мыслил Мятлев, несмотря на «вальтер ППК» в кармане), пользоваться им он не умеет. Да и сама по себе идея абсурдна, кто же затевает конфликт с партнёром в самом начале удачно развивающейся операции. С двумя партнёрами…

– При чём тут интернирование? – искренне удивилась девушка. – Исключительно – польза дела. Для его успеха ваша жизнь и безопасность крайне важны. Гарантированно обеспечить я их могу только здесь. К работе в вашей реальности я подготовлена очень плохо. Эффект будет тот же, как если использовать агентурного разведчика в качестве войскового.

– Ну, у себя-то уже вашу безопасность я обеспечу в лучшем виде, – самоуверенно ответил Мятлев.

– Далеко не факт. Повторяю, – сказала она без намека на легкомысленность, которую она при посторонних имитировала настолько органично, что не знающие Людмилу люди терялись, если она вдруг становилась серьёзной, – за вашу безопасность там я не поручусь вот настолько… – Девушка отмерила на указательном пальце едва треть первой фаланги. – Будь вы хоть кто по должности. Царей и императоров убивали не поморщившись, если они кому-то поперёк дороги становились. А уж на вас, да и на нас с Гертой пуля, если вдруг что, всегда найдётся. Сейчас снайперы на два километра научились в цель попадать, а мы на таком расстоянии ничего не почувствуем. Да вот что вы скажете по такому поводу? – Она вкратце пересказала ему то, что Ляхову говорил консьерж, собственные впечатления от милицейской машины и её водителя.

– Это события только одного дня, когда мы собирались на встречу с вами. О других мы просто ничего не знаем. А вы?

Мятлев насупился. Без спросу, как уже обжившийся в доме гость, достал бутылку коньяка из массивного, как готический собор, резного буфета эпохи Александра Третьего. Людмила включила автоматическую кофеварку.

– Вам эспрессо, капучино? Там в холодильнике сыр, паштет, что-то ещё…

– Просто чёрный и покрепче…

Он сел напротив, не дожидаясь, пока Людмила наполнит чашки, выпил большую рюмку, закурил натощак, чего обычно избегал.

– То, что ты сказала, – очень интересно. Угадать бы теперь – мы под одним колпаком или под разными?

– Мы думаем – под разными. Причём не факт, что их всего два. Это дело в нашей разработке не единственное. Что же касается вас, то безотносительно к нашим проблемам я сторонник крайней осторожности. Вы не хуже меня знаете о ситуации и в МГБ, и в параллельных структурах. «Утечка» о хотя бы только факте встречи Президента с неизвестными людьми неизбежна. А учитывая количество посвящённых: снайперы, водители, официанты, я думаю, и суть этих контактов уже не секрет. Вспомните «Семнадцать мгновений…», переговоры Вольфа с Даллесом. Я, кстати, совсем не уверена, что ваш господин Санников и его группа пребывают в добром здравии. Всё это мы скоро узнаем, вообще примем меры, но не сейчас. Одним словом, пока не вернулся Вадим, я вас домой не отпущу. А если руководство сочтёт, что я превысила свои полномочия – так лучше с пониманием принять дисциплинарное наказание, чем потратиться на венок «боевому товарищу».

– Ты меня растрогала, Люда, своим практицизмом, – сказал генерал. – Хорошие венки нынче дорого стоят, а выговор в приказе – ерунда, рано или поздно снимут. Беда только вот в чём – мне сегодня край надо встретиться с Журналистом, с Анатолием то есть. Мы сразу после моей встречи с Вадимом договорились. Он крайне заинтересован в результате…

– Край не край – я своих решений не меняю. Но есть предложение…

Ей ведь тоже Вадим во время своего отсутствия поручил встретиться с означенным лицом, правда, в присутствии Мятлева, и даже вручил некие «тезисы».

– Вы с Гертой отправляйтесь на экскурсию. В Троице-Сергиеву лавру, например, или прогуляйтесь по музеям, они здесь богаче и интереснее, чем у вас. И тематикой экспозиций, и количеством отражающих почти век «раздельного развития» экспонатов.

Предложение Леонида заинтересовало, в точности совпадая с его желанием на неопределённый срок остаться с Гертой наедине. Вчера ночью ему снова удалось провести с ней пару часов в одной из удалённых от обитаемых зон квартиры гостиных. Они в основном говорили о разных особенностях её мира, которые его интересовали на случай, если всё же придётся принимать решение об «эмиграции». Она была мила, весела и общительна, но, несмотря на весь свой опыт, Мятлев так и не мог сообразить, как же она к нему на самом деле относится. Что в принципе хорошо – сомнений не возникало, вся проблема в том, что неизвестно – как это «хорошо» понимать.

Случившийся предыдущей ночью эксцесс, по счастью, последствий не имел. Из опыта Мятлев знал, что не совсем контролирующая себя девушка иногда может позволить слишком многое и вроде бы по взаимному согласию, но наутро испытать к себе и к партнеру неприязнь, вплоть до отвращения. У них такого, похоже, не случилось, но зато для общения тет-а-тет Герта выбрала гораздо более безопасное помещение, чем спальня.

Себя остерегается или только его?

Не слишком важно. Главное – вербовку ценного агента так не проводят. И высоконравственные девственницы в разведке не служат. Вчера его могли бы заснять в любых видах и позах, гораздо качественнее, чем «человека, похожего на генпрокурора», как угодно перемонтировать плёнку и наложить любой текст. Если земная техника это позволяет, так уж «потусторонняя» – тем более. Для шантажа и дискредитации хватит. И нет никакой необходимости на следующий день вести себя так, как Герта. Или уж буря страсти, чтобы окончательно покорить «клиента», или холодное предъявление «материалов». Рассчитывать водить опытного специалиста на крючке с наживкой из «новой чистой любви» – просто непрофессионально.

Мятлев, тем более что ему на самом деле очень этого хотелось, выждав подходящий момент, всё-таки сделал очень деликатную попытку обнять, а если получится – и поцеловать девушку. Без агрессивной страсти, почти по-дружески. Она, не жеманничая, ему ответила. Генерал получил полчаса чистого наслаждения. Герта, достаточно возбудившись сама, но не теряя головы, позволила ему ровно столько, сколько допустимо в комнате, куда в любой момент могут войти посторонние.

– На экскурсию – это хорошо, – кивнул генерал. – Мне вообще у вас всё интересно, просто по улицам ходить, хоть в богемном кабачке, хоть в извозчичьем трактире разговоры слушать.

Настоящих извозчиков в Москве лет пятьдесят как не было, если не считать некоторого количества конных экипажей, используемых для развлечения туристов и в ритуальных (свадьбы или, наоборот, похороны высшего разряда) целях. Но несколько заведений с характерной, зелёной с золотом, вывеской Мятлев, проезжая по улицам, видел. Об этом и спросил, попутно вспомнив Гиляровского.

– А, это такая традиция, – махнула рукой Людмила. – Как в Англии. У нас с незапамятных времен все водители такси и прочего наёмного транспорта входят в профсоюз извозопромышленников. А трактиры и некоторые кабаки[28]28
  В этой России «кабак» – вполне официальное название питейных заведений, принадлежащих казне на основе Закона «О государственной винной монополии». Все остальные являются частными, покупают лицензии, платят налоги, акцизы и прочие сборы. Содержатели кабаков по-прежнему называются «целовальниками» в память о временах, когда, вступая в должность, следовало публично целовать крест, обещая торговать честно.


[Закрыть], ими излюбленные, выполняют функцию своеобразных клубов.

– Понятно. Приятно жить в стране с традициями. Выпьешь? – неожиданно спросил Мятлев. Людмила хотела отказаться, но потом решила, что поддержание уровня общения важнее. Незаметно передвинула верньер гомеостата на два деления. Теперь алкоголь распадётся в организме до воды и углекислого газа, минуя промежуточные стадии всяческих альдегидов через пятнадцать минут, хоть бутылку из горлышка выпей.

– С кофе немного можно. Мы пока никуда не спешим.

Генерал, начав с утречка на вчерашнее, уже слегка плыл. Совсем чуть-чуть, но Вяземской было заметно.

Чтобы «уравнять шансы» и подтвердить репутацию отвязанной девчонки, да вдобавок строевого офицера, она не спеша, мелкими глотками выпила коньяк, закусила ломтиком острого сыра.

– Скажи мне, Люда, – вдруг вернулся к занимавшей его едва ли не пуще вопроса собственной безопасности теме, – только ну совершенно между нами. Как офицер обещать можешь?

– Если касается лично меня, а не службы – могу.

– Тебе Герта ничего не говорила? Наверняка ведь касались вы этой темы. Ну, как она ко мне…Честно скажи, без всяких уловок. Нужно мне это, понимаешь. Иначе я просто брошу это дело. Не смешно разве – сорокалетний мужик перед девчонкой стелется, карьерой и семьёй рискуя, а она, возможно, только посмеивается, отойдя в сторонку. Нет, от наших совместных планов я не отказываюсь, не думай, что Леонид Мятлев ради «ля плю бель филь»[29]29
  «Самой красивой девушки» (фр.).


[Закрыть] соглашается всю мировую систему то ли обрушить, то ли перестроить. Не Парис я и не царь Менелай. Просто желаю своё в этой истории положение отчётливо понимать… И дураком не выглядеть.

Примерно то же самое он уже спрашивал у Ляхова, правда, в другое время и в другой обстановке, которая успела существенно поменяться, даже относительно его собственных чувств.

Людмила засмеялась. Очень дружески положила ладонь на руку генерала, а глазами указала, чтобы налил ещё.

Мятлев мельком удивился – это же у неё выйдет больше ста грамм с утра без закуски? Зверски пьют господа «печенеги», не хуже старинных кавалергардов, пусть и девицы. Ну а его какое дело? Ну, пусть наберётся, завалится спать, а он с Гертой гулять отправится. Где-нибудь в «Национале» или у «Тестова» позавтракают плотненько…

Что сам он может набраться быстрее Людмилы, ему в начавшие сладко туманиться мозги не приходило.

– Что я скажу? Шансы у вас есть, как у каждого, кто хочет понравиться девушке, тем более – свободной. Другое дело – как ими воспользоваться. До вчерашнего вечера вы ей были достаточно интересны как человек и как мужчина. Поменялось что-нибудь с тех пор – не знаю, утром с ней не виделась. Вы бы должны сами лучше меня её ауру чувствовать. Ещё более откровенно, раз уж мы по-офицерски говорим – отдаваться вам из любопытства или чтобы «сделать приятное» она не собирается. Не та натура. Даже если бы этого «интересы службы» требовали. На такой случай мы бы сотрудницу с другими принципами привлекли. Вот если сама решит, что вы – «её человек», тогда всё возможно.

Вяземская взяла сигарету, подождала, пока Мятлев поднесёт зажигалку. Мизансцена требовала такого внешне незначительного штриха. Дымящаяся в длинных пальцах сигарета и слегка нервная затяжка придавали словам Людмилы искренности и убедительности.

– Как вы воспользуетесь этой информацией – ваше дело. Я не сводня, и опыт мой в таких делах – стремящаяся к нулю величина. Давайте лучше о деле, а то скоро Герта проснётся, и вам будет не до него. – Девушка улыбнулась понимающе и даже сочувственно. – Я вот какое решение приняла, пользуясь своими правами: в ту Москву я схожу одна. Встречусь с вашим другом, передам ему то, что считаете крайне важным. Или лучше – напишите записку, сообщите, что хотите (я читать этого не буду), добавьте, что форс-мажорные обстоятельства не позволяют вам вернуться минимум двое суток. Заодно попросите связаться с человеком из вашей организации, которому безусловно доверяете, с тем же Санниковым, если он действительно надёжный человек, передайте поручение – выяснить, кто организовал слежку за нами и за вами. Предпринимать совсем ничего не нужно, только выяснить… А потом у нас найдутся способы прекратить это безобразие.

– По вашей радикальной методике? – спросил Мятлев, подразумевая акции, с помощью которых Фёст демонстрировал Президенту свои возможности.

– Имейте в виду, Леонид Ефимович, – мило, почти соблазнительно улыбаясь, сказала Вяземская, – подразделения «Печенег» были созданы ещё до занятия Престола Олегом Константиновичем, во времена «демократической республики», как лично ему преданное подразделение специального (в широком смысле) назначения. За пределами Московского округа «печенеги» фактически считались «вне закона», отношение к ним было немногим лучше, чем к «организованным преступным группировкам», оттого любые наши методики и акции поневоле были крайне радикальными. Вторых шансов «печенегам» ни действительные враги, ни правоприменительные формирования петроградской власти обычно не давали…

– Теперь уже я вынужден возражать, – генерал встал из за стола. – Как я могу согласиться на твой «одиночный рейд», если, по твоим же словам, обстановки ты как следует не знаешь, твои портреты (если враги Президента и наши собственные оборотни перешли к решительным действиям) наверняка растиражированы в тысячах экземпляров, и ты, и Герта, и Вадим, возможно, числитесь во всероссийском розыске, тайном или явном… Слишком вы ловко и даже вызывающе умыкнули меня из парка. Сейчас там, может быть, землю в буквальном смысле роют, ищут тайный ход ко «второму» или «третьему» метро.

– Как раз за меня можете не опасаться. Внешность я изменю до полной неузнаваемости, оперативная подготовка у меня лучше, чем у любого из ваших сотрудников или врагов. Это в технике «первая Земля» вторую опережает, а «человеческий материал»… Не приходилось слышать, как отряд Ляхова в Москве с наёмниками из вашего мира, подкреплёнными тяжёлыми танками, разделался?

О том, что двух Ляховых поддерживал ещё и взвод корниловцев поручика Ненадо, она говорить не стала.

– Да и вообще, я там у вас засвечиваться не собираюсь. Высажусь, позвоню вашему Анатолию, назначу встречу в удобном месте, переговорю и назад. Намного безопаснее, чем разведпоиск по ближним тылам противника.

Тон и взгляд Вяземской отчётливо давали понять, что спорить с ней бессмысленно. Да и, при здравом размышлении, что ей там могло угрожать? Короткое появление в десятимиллионном городе одной-единственной девушки, достаточно подготовленной к гораздо более сложным заданиям, не может быть зафиксировано даже теоретически, пусть введены в действие сразу все «Перехваты», «Неводы», «Фильтры»…

– Садитесь, пишите записку, а я пока переоденусь, – поставила точку Людмила.

Вернулась она из недр квартиры раньше, чем через полчаса, и генерал сначала поразился глубине её «трансформации». Даже будучи готов к тому, что она тщательно загримируется, Леонид, как ни старался, не мог сейчас найти в облике стоявшей перед ним женщины ни одной знакомой черты. Мятлев не понимал, как это у неё получилось. Ну, изменила причёску, расчесав волосы и повязав их довольно безвкусной банданой, нацепила не слишком идущие ей очки, платье сменила на затёртый джинсовый костюм, под расстёгнутой курткой довольно заношенная майка с надписью «ай лав Нью-Йорк». Переобулась в модные нынче кеды, которые молодёжь от тринадцати и до тридцати вдруг начала носить по делу и не по делу. Любой «наружник», ориентированный на прежний облик девушки, в двух шагах разминётся и внимания не обратит. Это технически и психологически понятно, и, в принципе, даже такого камуфляжа достаточно, она на улицах Москвы станет невидимкой вопреки тому, что ревнители нынешней моды мечтают именно выделяться среди стандартно одетой «серой массы», не соображая, что именно в таковую они и превращаются, тем вернее, чем старательнее подчёркивают свою «неординарность».

Гораздо более удивительным и даже пугающим было то, как изменилось её лицо. Она будто постарела лет на десять, а то и больше. Оказалось, что красота и изумительная правильность её черт легко способны превратиться в свою противоположность – никакой индивидуальности вроде лёгкой асимметрии, присущей только ей формы носа или губ. Просто анатомически безупречный муляж, манекен, с которым можно делать что угодно. И мимика стала сглаженной, невыразительной, как у аутистки, кожа приобрела нездоровый, офисный оттенок. Губы, тронутые нездорового оттенка блёклой помадой, утратили чувственную полноту и естественную яркость, стали заметно тоньше, да вдобавок кривились словно навсегда приклеенной усмешкой неприятия и пренебрежения ко всему окружающему миру.

Вдобавок ко всему Людмила слегка ссутулилась, чуть изогнула спину в сторону висящего на левом плече розового рюкзачка.

Генерал увидел её сначала глазами обычного прохожего, потом патрульно-постового милиционера. Удивительно тонкую грань нашла Вяземская. Ни у мужчин, ни у женщин, кроме таких же, как она профессиональных участниц всякого рода «акций протеста», эта терзаемая комплексами, рано постаревшая особа не вызовет ни малейшего интереса. Скорее – желание поскорее отвернуться и отстраниться, оказавшись слишком близко в вагоне метро.

А любой патрульный милиционер признает в ней коренную москвичку, не представляющую интереса ни с какой точки зрения. Регистрацию проверять бессмысленно, самых маленьких денег с неё не слупишь ни под каким предлогом, а на скандал по любому поводу нарваться очень даже можно.

– Блеск, – сказал Мятлев, тщательно изучив маскировку. – А говорила – нашей обстановки не знаешь…

Людмила не стала объяснять, что схему камуфляжа ей подобрал Шар, избрав типаж, наиболее типичный и одновременно антипатичный для тех многосоттысячных масс женщин нужного возрастного интервала, заполняющих в этот момент улицы Москвы в пределах Садового кольца. Мимическую трансформацию она произвела с помощью гомеостата, был бы лишний час и желание – могла бы превратиться лицом в семидесятилетнюю подмосковную старуху.

– Так и не знаю. Это я с журналов и телепередач за последнюю неделю насобирала. А достоверно сыграть такую девушку при личном общении с ней подобными не возьмусь – манеры разговора, инстинктивных реакций, сегодняшнего жаргона не знаю. На этом специалисты не мне чета, бывало, проваливались. В случае чего буду психастеничку под кайфом изображать… В общем, я пошла, – прекратила обсуждение Людмила. Ей и самой было слегка не по себе – всё же первый самостоятельный выход в чужой мир на серьёзное дело, без подстраховки. Совсем не то, что в компании Фёста и Герты по паркам гулять. – Давайте записку, номера телефонов, самых «прямых», чтобы хозяин трубку брал, а не секретарша и не жена.

Мятлев протянул небольшой листок из записной книжки, исписанный бисерным, но вполне разборчивым почерком, свернул его пополам, текстом внутрь.

– Только вот… – он слегка замялся, – я прошу Анатолия, чтобы он с тобой несколько дореволюционных золотых монет передал. Зайдёте в ювелирный, он знает где. Сам и расплатится. Ты только скажи – как у вас, допустим, «николаевская» десятка котируется, сколько их на неделю хотя бы нужно, чтобы свободно себя чувствовать здесь?

Людмила сначала не поняла, машинально перевела цену восьми грамм царского золота на нынешний бумажный курс. Потом спросила, зачем, собственно, это нужно? Любые золотые монеты, начиная с серий тысяча восемьсот девяносто седьмого года, и здесь можно купить прямо в банке, наверняка дешевле выйдет, и время тратить не придётся.

Мятлев, разговаривая с Вяземской не как с девушкой, а с «исполняющим обязанности старшего по команде», признался, что не может себя нормально ощущать в чужой стране без копейки в кармане, а иного способа переправить ликвидные средства из одной реальности в другую не нашёл.

Людмила рассмеялась:

– Какой вы странный человек. Сказали бы сразу…

Она провела генерала в «основной» кабинет, открыла перед ним секретер, все полки которого доверху заполняли пачки всевозможных дензнаков, имеющих хождение в России, на территории ТАОС и даже за Периметром. Сама она перед «выходом» в другом, разумеется, кабинете рассовала по карманам две пачки эрэфовских пятисоток и ещё одну – долларов и евро не очень крупными купюрами. Фёст говорил, что в некоторых случаях эти деньги в его Москве предпочтительнее.

– Возьмите, сколько считаете нужным, и всё. Это расходной фонд, неподотчётный.

Мятлев смотрел на предъявленные богатства со странным чувством. Словно бы оказался на Гоголевском бульваре, где вся аллея вместо опавших листьев усыпана тысячерублёвками. И не сон ведь. Если это – расходной фонд, то финансовые возможности организации просто невозможно вообразить.

– Да берите, берите, что вы на них смотрите?

Пожав плечами, Леонид, подавляя непонятное внутреннее сопротивление, взял с полки пачку больших, почти как дореволюционные, и похожих на них цветовой гаммой и дизайном здешних сторублёвок в банковской упаковке, вертел в руке, словно не зная, что с ней делать. Машинально читал набранные стилизованными под старинный шрифт литерами гордые слова: – «Государственный банк разменивает кредитные и банковские билеты на золотую монету без ограничений суммы (1 рубль = 1/15 империала, содержит 17,424 долей[30]30
  Доля – русская дометрическая мера массы, равная 1/96 золотника (44,43 мг). След. 1 бумажный рубль эквивалентен 0,774 гр. золота 96-й пробы.


[Закрыть] чистаго золота)». Ниже – подписи: Управляющий – … Кассир – … Факсимиле неразборчивы, но внушают уважение своей отработанной витиеватостью.

– Ещё пятёрок, а лучше трояков возьмите, – подсказала Вяземская. – Для текущих расходов удобнее. Сотню не в каждом месте разменяют, набегаетесь…

Из глубины квартиры донесся голос Герты, проснувшейся наконец и выясняющей, есть ли поблизости кто-нибудь живой.

Людмиле это было наруку. Она подтолкнула Мятлева в нужном направлении, изобразила прощальный жест и направилась в противоположную сторону, к двери, выводящей из принадлежащей якобы Сильвии смежной квартиры в требуемую реальность.

Консьерж Борис Иванович её не узнал. С суровым видом посмотрел на девицу, которой в приличном доме делать нечего. Вдобавок он не заметил, чтобы вчера кто-то из жильцов её к себе провёл, самой же ей сюда проникнуть было совершенно невозможно. Разве что через чердак, если имеет ключ или универсальную отмычку.

Он не открыл решётчатую дверь-турникет, намереваясь выяснить обстоятельства.

– Дядя Боря, это же я, Людмила, – сказала она своим обычным, хорошо знакомым отставному майору голосом.

– Н-да, маскировочка, – одобрительно, но с оттенком усмехнулся консьерж. – Уже до этого дошло?

– Кто его знает, что дошло и докуда, – ответила она, облокачиваясь на стойку и, как давеча Ляхов, протягивая майору портсигар. – Но страховаться точно пора.

Борис Иванович взял сигарету, за секунду во всех деталях рассмотрел портсигар. Свой Вадим Петрович унёс с собой, безусловно. Это – такой точно, только монограмма из других камней, другого рисунка. Африка, говорите? Ну-ну. Сколько же «коллега» их оттуда привёз, «под заказ и по размеру кармана»? Десять, сто, тысячу? Как опознавательный знак комсостава или всех членов организации? Тогда, даст бог, и ему такой скоро носить. А пока, нужно понимать, «племянница» даёт ему знак – «кто есть кто».

– Слушаю вас…

– Вадим Петрович сказал, что на вас можно рассчитывать…