Текст книги "На самом дне моря"

Глава десятая: РПЖ

Чарли запивает миндальное печенье чаем из картонного стаканчика и говорит:

– Как прекрасно, Джош, что существуют круглосуточные забегаловки. Как прекрасно, – говорит она.

Я вожу кончиком пальца по толстому краю своего стакана: ни есть, ни пить мне совершенно не хочется.

Чарли говорит:

– Я обожаю миндальное печенье. Однажды из-за него я стану толстой, – говорит она.

Не так давно у меня начались приступы боли в животе. Такой сильной, что иногда у меня появляется чувство, будто внутри меня орудует настоящий Джек-Потрошитель. Потом к этим приступам добавились тошнота, диарея, потливость и прочие малоприятные симптомы (вроде мочи цвета тёмного пива).

Тогда я решил, наконец, отложить работу и обратиться к врачу. Я принял это решение, извергая содержимое своего желудка прямо во время судебного заседания:

– Я никогда не изменял своей жене! – восклицает муж моей подзащитной. – Всю свою жизнь я любил её, Ваша честь. А та женщина, мисс Джордан, просто помогала мне по дому, пока Кэтлин, моя жена, была в командировке, – говорит он. Не в силах сдержать себя, я отворачиваюсь в сторону: и вот по полу уже растекаются пережёванные кусочки моего завтрака, а Джек-Потрошитель, орудующий внутри меня, заливается смехом.

Я позвонил в клинику в тот же день. Мне было назначено, я прошёл обследование. С результатами моими возились дольше, чем я надеялся, но, наконец, доктор Хеклин, старый толстяк с тёплыми влажными ладонями, смуглым лицом, усыпанным бисером пота и дребезжащим голосом, похожим на бульканье расстроенного пианино, завёл меня в свой личный кабинет и пропыхтел:

– Вы главное не волнуйтесь, во всяком случае, это не Эбола.

Он издал короткий, неприятный звук, напоминающий звук рвущейся струны на акустической гитаре. Когда мне было девять, отец подарил мне самую настоящую гитару. Не думаю, что он купил её специально для меня – скорее всего, он отрыл её в своём гараже или случайно нашёл у помойки где-нибудь рядом с домом. Гитара была жёлто-коричневая, с чёрной пластиковой вставкой под резонатором и спущенными струнами.

Отец сел напротив меня: объяснил, как правильно держать гитару, как пользоваться медиатором, рассказал, что играл в группе, когда учился в старшей школе.

– На головке грифа находятся колки, они нужны для крепления и изменения натяжения струн, – сказал отец. – Закручивай первую струну… нет, самую нижнюю, да, закручивай её и одновременно цепляй медиатором, чтобы пошёл звук.

Отец заверил, что слух его никогда не подводит, и что как только он услышит, что струна натянута достаточно, он скажет мне остановиться, и мы сможем перейти к следующей.

Я всё крутил и крутил, а отец, сощурившись, глядел в пол и повторял:

– Ещё… ещё немного… ещё… ещё…

Наконец струна лопнула, издав короткий хлёсткий звук, и хлестнула мне по руке. Точно такой же звук издал и доктор Хеклин, сидя за столом в своём кабинете.

– Доктор, – воззвал я к старику. – Неужели нельзя было просто отправить мне результаты и рекомендации на почту? Я всё ещё не понимаю чего ради приехал сюда. У меня столько работы!

– Послушайте, мистер Мирс, – прохлюпал мой лечащий врач. – Я не хочу Вас пугать.

– Ну что там ещё? – кажется, я не выдержал и закатил глаза. – Я клянусь Вам, я не боюсь кишечных гриппов и прочих глупостей. Просто выпишите мне какой-нибудь антибиотик или что-то ещё, чтобы я смог вернуться к работе. Пожалуйста!

– Вы знаете, что такое РПЖ?

– Нет.

– Хорошо, я постараюсь объяснить, – доктор Хеклин вытер пот со сморщенного лба. – Поджелудочная железа состоит из железистой ткани, которая вырабатывает ферменты и пищеварительные соки; панкреатических островков, вырабатывающих инсулин, и выводных протоков. Иногда, из железистых клеток поджелудочной железы и эпителиальной ткани, выстилающей протоки, образуется злокачественная опухоль.

– Я не понимаю, – пробормотал я раздражённо. – Зачем Вы мне это рассказываете?

– Из-за мутации некоторых генов, клетки поджелудочной железы начинают бесконтрольно делиться, образуя опухоль из незрелого эпителия, – продолжил доктор. – Она может сдавливать соседние органы (желудок, печень, желчевыводящие пути, кишечник) или прорастать в них. Внешне опухоль выглядит как плотный узел без четких границ. Из первичного очага раковые клетки распространяются по организму с током крови, лимфы или по брюшине, образуя метастазы… – доктор сделал несколько глотков воды из своего стакана. Потом посмотрел на меня своими крохотными глазками, и осушил весь стакан разом. – У Вас рак поджелудочной железы… Вы понимаете? – доктор Хеклин ослабил галстук. – Мне очень жаль, мистер Мирс.

Я провёл пальцем по шраму на правой руке, оставленному порванной гитарной струной.

– Симптомы РПЖ практически незаметны до наступления 4 стадии заболевания. Чаще всего опухоль начинает давать симптомы, лишь, когда она выросла и начала распространяться в организме. К сожалению, Ваш рак неоперабельный, мистер Мирс. Всё, что мы можем предложить Вам – это химиотерапия.

– Сколько мне осталось? – спросил я.

– Я не могу Вам ответить.

В это сложно поверить, но я не почувствовал практически ничего, услышав впервые диагноз: ни страха, ни жалости к себе. Наверное, шок был слишком сильным. Истерика началась только вечером, когда я оказался дома, наедине с самим собой. Но и она вскоре исчезла, обернувшись депрессией.

Сидя в кабинете доктора Хеклина, я спросил его снова, стараясь вложить в голос столько силы и уверенности, сколько вообще мог:

– Сколько мне осталось?

Доктор Хеклин опустил взгляд и пробулькал, почти не разжимая губ:

– Пара месяцев. При самом оптимистичном раскладе – полгода.

– Ясно, – пробормотал я, внезапно замечая, что руки мои дрожат, словно у меня болезнь Паркинсона, а не пресловутый «РПЖ».

– Но это только мои мысли, – поспешно заверил старик. – Возможно, лечение поможет! Это может увеличить продолжительность жизни на годы… Вот, – он достал картонную карточку из кармана и протянул мне. – Это моя племянница. Она поможет. Вам стоит поговорить с ней.

Пока я рассказываю всё это Чарли, её глаза стекленеют и наполняются ужасом. Она становится похожа на гигантскую фарфоровую куклу из фильмов-ужасов.

– Но, ты ведь проходишь какое-то лечение? – наконец выдавливает из себя мой психотерапевт. – Сейчас ведь прогнозы изменились? Ты сказал, что срок жизни может растянуться на годы…

– Всё, что могут предложить мне врачи, это химиотерапия, – говорю я. – Но толку от неё мало. На годы жизнь она мне не продлит, зато страдания увеличит. Ты только представь меня лысым, нервным, с вялым членом… это же просто жуть! – смеюсь я. Но Чарли почему-то не смешно. Она смотрит на меня своими огромными влажными глазами и шепчет чуть слышно:

– Прости меня. Я так хотела помочь тебе! Должна была понять, в чём дело, – она прячет лицо за ладонями. – Поэтому ты хочешь покончить с собой? Чтобы не ждать несколько месяцев?

– В самом конце боли станут такими сильными, что обезболивающее перестанет помогать, – объясняю я. – Даже наркотик не справится. Не вижу смысла доводить себя до такого. Месяцем меньше, месяцем больше: не думаю, что от этого что-то изменится.

Чарли быстро кивает и вытирает руками щёки, размазывая подводку по всему лицу.

– Ну, перестань, – прошу я, протягивая ей бумажную салфетку. – Не плачь, я прошу тебя.

– А твои близкие и друзья? – спрашивает Чарли, хлюпая носом. – Они знают?

– Нет, – вздыхаю я. – Мне и говорить-то практически некому, ты же знаешь.

– А как же твой отец? – настаивает Чарли. – И твой друг Роб? И Лиза, твой секретарь? Они заслуживают того, чтобы знать правду.

– Ну и зачем им эта правда? – снисходительно улыбаюсь я. – Чтобы они смотрели на меня каждый день и думали: «Ой, он умрёт через месяц»? Или отговаривали меня от суицида? Или силком тащили на курсы химиотерапии? Нет, эта правда принесёт им только лишние страдания. Все свои мотивы я изложил в письме, которое они смогут прочесть уже после моей смерти. Им не придётся гадать, зачем я сделал это.

– А ты всё продумал, – рассеянно шепчет Чарли. – Но ты должен попрощаться с ними. Не обязательно говорить им, в чём дело, просто скажи, как сильно ты любишь их.

– Я не смогу сделать этого, – вздыхаю я. – Это сложнее, чем кажется.

– Ты сказал, что не можешь прыгнуть в чёртов бассейн, Джош, – мой психотерапевт грозит мне тоненьким пальчиком. – И ты никогда не сможешь этого сделать, если не разберёшься прежде со своими делами. Я уверена, что ты уладил все бумажные дела, но этого мало!

– Не надо на меня кричать, – говорю я, окидывая разъярённую Чарли удивлённым взглядом. – Ты же психолог, ты должна быть спокойной!

– Я никому ничего не должна, Джош! – слишком громко заявляет моя спутница. – Особенно тебе. Никто не заставлял Вас, мистер Мирс, прибегать к моим услугам. Доставай телефон и звони Лизе.

Глава одиннадцатая: тёплый обзвон

Лиза берёт трубку не сразу: она спит.

– Джош? – сонно мурлычет она и зевает. – Чего тебе, сладкий?

– Лиза, нам нужно поговорить, – отвечаю я. – Это срочно. Пожалуйста, выслушай меня… Это важно.

Она бубнит нечто нечленораздельное и я предпочитаю думать, что это значит: «Я слушаю».

– Прости меня, Лиза. Я вёл себя как козёл в последнее время, – говорю я. – Ты столько делала для меня, а я был груб. Мне правда жаль.

– Что происходит, Джош? – моя дорогая секретарша совсем проснулась. – У тебя какие-то проблемы? Я могу помочь?

– Ты мой друг, Лиза, – продолжаю я. – Мы знакомы с тобой уже много лет, и без тебя я бы не справился со своей работой, со своими демонами. Ты фильтровала для меня клиентов, выбирала подарки на День рождения моей маме, пока та была жива. И за все эти годы я так ни разу и не сказал тебе спасибо. Спасибо, Лиза, что была рядом со мной. Что терпела меня, была моей опорой. Ты стала для меня семьёй и я люблю тебя.

– И я люблю тебя, Джош, – всхлипывает мисс Дан. – У тебя всё в порядке?

– Да, – говорю я, и это правда. – Всё хорошо. Спокойной ночи, Лиза. Постарайся не разменивать жизнь на парней, которые не могут утром вспомнить даже твоего имени.

– Ладно, – растерянно шепчет она.

– Сладких снов, – я кладу трубку и смотрю на Чарли:

её огромные карие глаза покраснели от слёз и усталости. Синие волосы (впрочем, как и всегда) – спутаны и напоминают водопад.

– И как ощущения? – спрашивает Чарли.

Я пожимаю плечами:

– Больно.

– Больно, – соглашается мой психотерапевт.

Всё её лицо перепачкалось в чёрной подводке, зелёные тени скатались в складках век, от помады на губах остался только коричневый контур.

– Звони Робу, – говорит Чарли.

Глава двенадцатая: упущенное время

Мы познакомились с Робом много лет назад. Не знаю, почему мы сошлись: он был из тех парней, которые слушают панк-рок, катаются на скейтах, делают глупые татуировки.

А я развлекался, читая книги; ходил в спортзал, помогал вечно недовольной матери.

Но мы сошлись, и Роб стал первым моим настоящим другом. Первым, кому я доверился.

Я звоню Робу, и он говорит мне:

– Какие люди! Ну, как ты, старик?

– У меня розовые подмышки, – отвечаю я. – Я перекрасил волосы в подмышках.

– Ты шутишь? – смеётся Роб.

– Нет, – серьёзно отвечаю я. – Мне помог мой психотерапевт.

– Это та дамочка с синими волосами? – спрашивает друг. – Она определённо хорошо на тебя влияет.

– Тебе тоже стоит попробовать, – говорю я.

– Ходить к психологу? – удивляется Роб.

– Нет, перекрасить волосы в подмышках. Оказывается, иногда бывает полезно делать глупости.

– Я твержу тебе это уже… Как давно мы знакомы, Джош?

– Много лет.

– Вот именно, я твержу тебе это уже много лет.

– Я люблю тебя, друг, – говорю я.

– И я тебя, – серьёзно отвечает Роб. – Я не знаю, что с тобой происходит, – говорит он. – И я не стану вытягивать из тебя ответы. Расскажешь, когда будешь готов. Но я хочу, чтобы ты помнил, что у тебя есть я. И я всегда поддержу и помогу чем смогу.

– Я знаю, Роб, – сдавленно шепчу я. – Спасибо тебе.

– Хочешь, я приеду завтра?

– Да.

– Тогда до завтра, Джош.

– До завтра, – бормочу я, роняя трубку на стол: никакого завтра уже не будет.

Чарли громко шмыгает носом и берёт меня за руку.

Она снова плачет, и на её перепачканных чёрным щеках остаются белые дорожки от слёз.

– Джош, – говорит она, затем повторяет медленнее: – Джош.

Я беру салфетку и вытираю её лицо.

– Всё хорошо, – говорю, размазывая косметику по бледным щекам. – Не бойся… Теперь, я должен позвонить отцу?

Чарли берёт меня за руку и кивает. Её ладони белые и холодные, как снег.

– Звони.

И я звоню. Звоню человеку, с которым не говорил уже больше пяти лет. Человеку, который купил мне мой первый комикс и первые крутые кроcсовки.

Человеку, который научил меня играть в баскетбол и настраивать гитару.

Человеку, которого я когда-то считал отцом. А может, считаю до сих пор.

И он не берёт трубку.

Глава тринадцатая: Чарли

Пробраться в бассейн оказывается совсем не сложно, как и всегда.

Мы проходим мимо пустой стойки регистрации, минуем гардеробную, раздевалку и душ.

Мы проходим через «бассейн для ног», зачерпывая воду ботинками, останавливаемся у края большого бассейна.

– Ты уверен? – настороженно спрашивает Чарли. – Ты этого хочешь?

– Твой муж, – говорю я. – Почему вы расстались?

– Я ушла от него, – пожимает плечами психотерапевт.

– Куда?

– Я не знаю, – Чарли вздрагивает. – Похоже, я всё ещё куда-то иду. Мориц был дорог мне. Он постоянно шёл ради меня на жертвы, которых я не хотела. Он давал мне больше, чем я ему, и меня это пугало.

– Сегодня я понял, что если бы я позвонил тем, кого люблю раньше, моя жизнь была бы совсем другой. Она была бы лучше, – говорю я. – Если бы я говорил им, как они мне дороги, если бы я не пытался их оттолкнуть, я не чувствовал бы себя таким одиноким. Я мог позвонить Робу когда угодно, и он сказал бы мне: «Хочешь, я приеду завтра?». И он бы приехал, и я не был бы одинок. Но я позвонил ему только сегодня. Когда он приедет завтра, ему придётся разбираться с бумагами, похоронами. Решать в каком из семи одинаковых костюмов положить меня в гроб. А ведь мы могли просто сходить куда-то, выпить, отдохнуть. Может, я сказал бы ему правду о своей болезни. Позвони своему бывшему, Чарли, – говорю я. – Ты же хочешь этого, я знаю.

– Это будет неправильно, – она морщит лоб.

– Как раз наоборот.

Чарли тяжело вздыхает.

– Это плохая идея, – говорит она.

– Прекрасная, – поправляю я. – Пообещай мне, что позвонишь.

– Позвоню.

Чарли крепко обнимает меня и, громко хлюпая носом, говорит:

– Ты всё ещё можешь сходить куда-нибудь с Робом. Тебе необязательно делать это сегодня!

Я глажу её по спине:

– Ты знаешь, Чарли, – вздыхаю я. – Ты знаешь, я просрал всю свою жизнь! И я надеюсь, что ты наведёшь порядок в своей, потому что ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь счастья. Ты отличный специалист, отличный психолог. Конечно, моё мнение субъективно, но ты и правда помогла мне. Впервые за долгое время мне спокойно и я готов сделать то, ради чего пришёл сюда.

Я достаю из внутреннего кармана пиджака связку ключей:

– В моей квартире, на столике в гостиной, лежат все документы и письма, – говорю я, вкладывая ключи в руку Чарли. – Если не хочешь с этим разбираться, отдай ключи Робу, хорошо?

Чарли сжимает ключи так крепко, что костяшки её белеют. Она кивает и вытирает слёзы.

– Хорошо, – тоненьким от слёз голосочком отвечает она.

– Не бойся ничего, – прошу я, отступая на шаг.

– И ты, – шепчет Чарли. – Я подожду за дверью. Если не выйдешь через час, я уеду.

– Спасибо.

– И тебе, – улыбается Чарли. У неё короткие тёмно-синие волосы, похожие на гнездо; пухлые бледные губы и огромные карие глаза, покрасневшие от слёз. Её ресницы русые, как и отросшие корни волос. Она носит широкие классические рубашки, через которые видны очертания круглых и тёмных сосков, похожих на сливы. Скорее всего, эти рубашки мужские. Может быть, это рубашки её бывшего мужа, а может просто парней, вроде меня, которых она изредка впускает в свою жизнь.

Лак на коротких ногтях Чарли облупился на столько, что сейчас, в темноте бассейна, сложно сказать какого он был цвета. На её запястьях широкие браслеты, скрывающие поперечные шрамы.

В день нашего знакомства я распахнул дверь триста восемнадцатого офиса, её офиса, и увидел красивую грустную женщину, стоящую на кожаном мягком кресле для клиентов, и привязывающую висельную петлю к перекладине под потолком.

– Вы ко мне? – спросила она.

Я просто кивнул. Я был слишком напуган, чтобы что-то сказать.

– Вас прислал дядя?

Я снова кивнул.

– Ох, – она с сожалением посмотрела на свои руки, держащие удавку, и слезла со стула. Только тогда я заметил, что на ней нет обуви. Всё это время она стояла на кресле в бледно-голубой рубашке, в узких брюках со стрелками и в ярко-розовых носках. – Проходите, – сказала Чарли, доставая из-под стола чёрные кожаные ботинки.

Именно поэтому я выбрал её – она особенная.

– Прощай, Джош, – говорит Чарли. – Ты удивительный человек.

И она уходит.

Я остаюсь один.

Глава четырнадцатая: сосчитай до десяти

На самом деле, не думаю, что я действительно был хоть когда-то зол на отца за то, что он ушёл. Он не бросал меня.

Только маму.

И сколько бы она ни пыталась настроить меня против него, я всегда любил их обоих. Но чем дальше мы от тех, кого любим, тем тоньше становится наша связь с ними. В какой-то момент я почувствовал, что отец стал чужим человеком для меня. Нам не о чем было говорить. Мы не могли придумать друг для друга подарки и пожелания на Рождество. И тогда мы просто перестали разговаривать. Сейчас я понимаю, какой чудовищной ошибкой это было.

Всю свою жизнь я так сильно боялся, что те, кто дорог мне, меня предадут. Что они бросят меня. Почти тридцать лет я боялся одиночества так сильно, что желая оградить себя от боли и разочарований, сам отогнал от себя всех, для кого значил хоть что-то.

Думаю, это и пыталась сказать мне Чарли, рассказывая о «тревоге девятого месяца» у младенцев. Жаль, что я не понял этого раньше.

Я достаю гантели из спортивного зала и привязываю их скакалкой к своим ногам: я не умею плавать, но лучше не рисковать.

Вода прозрачная и спокойная. Она затаилась, как хищник, готовый слопать жертву. Стоит только бросить гантели в воду и всё закончится.

Я подхожу к самому краю и закрываю глаза. Мне нужно успокоиться, сосчитать до десяти и прыгнуть в воду.

Один. Два. Три. Четыре…

Я чувствую, как во внутреннем кармане пиджака вибрирует телефон.

Пять. Шесть…

Я беру трубку:

– Кто это? – спрашиваю я.

– Джош, ты звонил мне? – я слышу сиплый голос отца. – Что случилось?

Семь.

– Ничего. Я просто хотел сказать, что люблю тебя.

– В чём дело, сын? – не понимает отец. – Что происходит?

Восемь.

– Я люблю тебя, пап, – повторяю я. – Спасибо тебе за всё.

Отец напрягается:

– Ты вляпался во что-то, Джош? У тебя проблемы?

– Вроде того, – улыбаюсь я, но внезапно чувствую, что мой голос дрожит. – Но это уже не важно, папа. Тебе не стоит волноваться об этом. Я просто хотел сказать, что ты очень важен для меня, – младенцы в моей голове просыпаются вновь. Они орут так громко, что начинает жутко болеть голова. Я начинаю плакать. – Я благодарен тебе, за то, что ты был рядом со мной все эти годы, – говорю я. – И мне жаль, что я отдалился от тебя в последнее время. Прости меня.

Девять.

– Что ты задумал? – кричит отец. – Что ты задумал, Джош?!

Я прижимаю телефон к уху плечом и беру гантели в руки.

– Я люблю тебя, пап, – говорю я.

– И я люблю тебя, сын…

Десять.

Я прыгаю в воду.

Глава пятнадцатая: фантики от конфет

Чарли сидит на полу одной из душевых, поджав под себя ноги и плачет. Всё её лицо раскраснелось, глаза опухли, а щёки, ладони и передние пряди волос мокрые от слёз. Она очень красива сейчас – она выглядит живой.

Наконец она собирается с духом, подходит к двери. Нерешительно трогает дверную ручку, закрывает и снова открывает большие распухшие глаза. Проходит пара минут прежде, чем она решается открыть чёртову дверь.

В помещении темно и холодно, пахнет хлоркой.

Чарли озирается по сторонам, стараясь смотреть куда угодно – только не в воду.

– Джош, – дрожащим от страха голосом зовёт она. – Где ты?

Чарли делает несколько шагов к воде и наконец решается посмотреть вниз: мой труп, привязанный за ноги к гантелям плавно покачивается под водой, рубашка раздулась, а галстук извивается, словно змейка.

Это не выглядит красивым.

Чарли закрывает рот ладонью и сгибается пополам. По зданию бассейна разносится страшный, низкий звук, похожий на рёв животного: это кричит Чарли. Она пятится назад и бежит к выходу.

Что же я сделал с ней?

Оказавшись на улице, Чарли продолжает бежать. Уже утро, идёт дождь. Белая рубашка промокает насквозь, становятся видны большие и тёмные соски.

Чарли заходит в свой дом, не дождавшись лифта, поднимается на нужный этаж по лестнице. Заходит в квартиру, запирает дверь и падает на пол. Она сворачивается клубочком, поджимает ноги. Плачет и бьёт со всей силы кулаком по полу.

Что же я сделал с тобой?

Проходит час, а она всё ещё лежит на полу в прихожей. В слипшихся синих волосах запутался жёлтый фантик от конфет. Чарли берёт его в руку, подносит к лицу и вдумчиво рассматривает. Между тонких бровок появляется глубокая складка.

– О Господи, – шепчет Чарли. – О Господи!

Она поднимается на ноги, выбрасывает фантик в мусорное ведро. Чарли собирает фантики по всей квартире и выбрасывает их в мусор. Она моет полы, мебель, окна. Снимает патину по углам. Наводит полный порядок в своей квартире впервые за множество лет.

Она покупает краску для волос в супермаркете на первом этаже её дома, останавливается напротив зеркала в своей ванне и красит волосы – теперь они русые.

Чарли курит, сбрасывая пепел в пепельницу, откупоривает бутылку золотистого пряного рома и пьёт с горла.

Она снимает одежду, набирает ванну. Берёт с собой телефон, бутылку и кухонный нож.

Она пишет Робу Картеру СМС, в котором сообщает, где именно он сможет найти бумаги, которые я передал Чарли перед смертью, а затем забирается в ванну.

От воды идёт пар, Чарли делает несколько глотков рома и плачет.

– Прости меня, Джош, – говорит она и подносит нож к запястью. – Прости меня.

Проходит минута или две. Чарли убирает нож и делает ещё несколько глотков рома. Она фотографирует бутылку и отправляет фото Морицу. Она пишет ему:

Очень скучно пить одной.

Она пишет ему свой адрес и улыбается.