Текст книги "На самом дне моря"

На самом дне моря
Вайс Тульпа

Новелла посвящается Анне, которая придумала первую мечту Джоша.

Переводчик В. Р. Орлова

Дизайнер обложки Вайс Тульпа

© Вайс Тульпа, 2017

© В. Р. Орлова, перевод, 2017

© Вайс Тульпа, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-5219-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая: розовые носки

– Это называется «тревогой девятого месяца», – говорит Чарли, стряхивая пепел с сигареты. – Когда ребёнку исполняется девять месяцев, он переживает период сильного стресса. Каждый раз, когда мама уходит (просто выходит, чтобы сходить в туалет или принести чистую пелёнку), ребёнок искренне верит в то, что она больше никогда не вернётся. Этот период длится до восемнадцати месяцев. Вы представляете? – Чарли приподнимает тонкую тёмную бровь. – Каждый младенец, в среднем, переживает порядка девяти месяцев постоянного страха.

Чарли подносит сигарету к губам и затягивается. У неё короткие тёмно-синие волосы, немного недостающие до плеч, и огромные карие глаза с опущенными вниз чёрными стрелками. Её ресницы русые, как и отросшие корни волос, а губы накрашены коричневой помадой. Она носит широкие (может, даже мужские) рубашки, через которые видны очертания её сосков, и постоянно курит. Я плачу ей сорок долларов в час за то, что она рассказывает мне о стадиях принятия, о теории личности и теории бессознательного, о теории психоанализа и страхах младенцев.

– В этом возрасте человек впервые осознаёт, что не властен над многими вещами – говорит Чарли. – Он понимает, что может потерять всё, что любит в один момент. «Тревога девятого месяца» объясняется тем, что младенец осознаёт, что уже не является частью матери. Что он может быть брошен в любой момент.

Лак на коротких ногтях Чарли облупился, это чёрный лак. На её запястьях широкие браслеты, скрывающие поперечные шрамы. Именно поэтому я выбрал её – она особенная. Она похожа на панка. Она похожа на бармена, на проститутку, наркоманку или на таксиста. На кого угодно, но не на психолога.

– Практически все страхи, преследующие нас во взрослой жизни, являются продолжением этого, самого первого детского переживания, – продолжает Чарли. – Страх одиночества, страх, что любимый человек уйдёт, страх, что никто не придёт на твои похороны – всё это вызвано нашей детской тревогой, что мама не вернётся. В возрасте девяти месяцев ребёнок начинает орать, стоит матери только отойти от него на несколько шагов, исчезнуть из поля зрения. И вот что действительно забавно, – Чарли наклоняется ко мне через стол и лукаво улыбается. Пепел с её сигареты падает на разбросанные по столу картинки (тест Роршаха). – Что действительно забавно, так это то, что именно из-за постоянного детского крика и плача многие матери, выйдя из комнаты, не хотят возвращаться к своим детям.

Чарли откидывается на спинку кресла и говорит:

– Все наши проблемы тянутся из детства. Мы можем не помнить многих вещей, но они существуют во внутренней памяти. Они влияют на наше сознание, на нашу жизнь.

Впервые мы познакомились с Чарли в этом самом кабинете. Мой доктор, мистер Хеклин, посоветовал мне сходить к психологу.

– Вот, – сказал он, протягивая мне картонную карточку с напечатанным номером телефона и адресом. – Это моя племянница. Она поможет.

В тот день мне только поставили диагноз, и я был слишком расстроен для того, чтобы делать предварительные звонки. Я просто приехал по адресу, поднялся на нужный этаж и распахнул дверь триста восемнадцатого офиса. Без стука.

Чарли стояла на кожаном мягком кресле для клиентов и привязывала висельную петлю к перекладине под потолком.

– Вы ко мне? – спросила она.

Я просто кивнул. Я был слишком шокирован происходящим, чтобы что-то сказать.

– Вас прислал дядя?

Я снова кивнул.

– Ох, – она с сожалением посмотрела на свои руки, держащие удавку, и слезла со стула. Только тогда я заметил, что на ней нет обуви. Всё это время она стояла на кресле в бледно-голубой рубашке, в узких брюках со стрелками и в ярко-розовых носках. – Проходите, – сказала Чарли, доставая из-под стола чёрные кожаные ботинки.

С тех пор я хожу к ней дважды в неделю. Снова и снова тащусь после работы в этот маленький, пропахший насквозь сигаретами и мятной жвачкой офис, весь усыпанный обёртками от конфет и шоколада.

– Вы держитесь за людей, мистер Мирс, – говорит Чарли. – Вы боитесь, что все Вас бросят, и Вы останетесь наедине с собой. Вы боитесь, что Вам придётся выбирать свой путь самостоятельно, не опираясь на мнение окружающих.

Она смотрит на меня так, словно ждёт, что я как-то отреагирую. Но я молчу. Я не издаю ни звука и не шевелюсь. Я здесь для того, чтобы слушать о страданиях младенцев.

Чарли тяжело вздыхает и бросает недокуренную сигарету в свою чашку с кофе.

– Давай потрахаемся, – говорит она неотрывно глядя куда-то вглубь меня. Туда, где хранятся во внутренней памяти мои детские воспоминания. – Это помогает, правда.

Мы едем к ней домой. Чарли живёт в однокомнатной квартирке, которая досталась ей после смерти бабушки. В этой квартире последний раз делали ремонт больше десяти лет назад. Когда-то белые обои пожелтели и обвисли, линолеум истёрся, а холодильник гудит так, что, кажется, будто он вот-вот взорвётся. Плафоны и люстры покрыты толстым слоем пыли, по полу валяются крошки хлеба, фантики и шкурки от мандаринов.

Вместо кровати у Чарли раскладной диван. Красный, застеленный белым, идеально чистым и ещё пахнущим кондиционером, постельным бельём. Стоит нам только переступить порог комнаты, как Чарли рывком снимет с себя рубашку. Мы помогаем друг другу освободиться от лишней одежды и, оставшись совсем голыми, набрасываемся друг на друга, как голодные звери набрасываются на еду.

– Подожди, – говорит Чарли, высвобождаясь из моих объятий. Она отползает немного в сторону и достаёт из прикроватного (вернее, придиванного) шкафчика помаду. Чарли улыбается, усаживаясь на меня сверху. – Давай попробуем кое-что, – говорит она и красит мне губы чёрной помадой. Я не против. Я здесь для того, чтобы отвлечься. Я здесь потому, что «это помогает».

Закончив с моими губами, Чарли выбрасывает помаду и целует меня. Когда она отстраняется, весь её рот, её подбородок и нос покрыты чёрно-коричневыми пятнами. Я целую Чарли в шею, двигаюсь дальше, вдоль спины. После моих поцелуев на её бледной коже остаются чёрные мазки.

– Вот так, Джош, – говорит она. – Просто расслабься.

Мой отец любил повторять, что татуировки и пирсинг – признак предрасположенности человека к суициду. У Чарли нет татуировок. И нет пирсинга. Зато на её руках, выше локтя и на запястьях, шрамы от порезов бритвой. На её теле шрамы от вырезанных бритвой звёздочек, крестов и треугольников.

– Вот так, Джош.

Чарли подо мной, Чарли на мне, она повсюду.

Её тело пахнет дешёвыми духами, её тело – продолжение моего тела.

Секс превращает незнакомцев в сиамских близнецов.

На моём языке пряный вкус крови – я прокусил Чарли губу.

Откуда-то издалека до меня доносится её голос. Голос женщины, подо мной. Я не понимаю – говорит она или просто стонет.

Меня здесь нет, я младенец, забытый в колыбели. Я ребёнок, воспитанный улицами. Реальности нет – есть только ощущения:

Чарли подо мной, Чарли на мне, Чарли повсюду.

Мы сиамские близнецы.

Глава вторая: лобовое стекло

В детстве я был довольно застенчивым и тихим, я был аутсайдером. Меня часто били и даже пару раз доводили до слёз. Меня обливали соком, подстерегали в туалете, отбирали карманные деньги. Один парень, его имя Билл Гейман, желая произвести впечатление на девушку, макнул меня головой в унитаз и нажал на слив. Он повторял это снова и снова. Я не мог дышать, это явно зашло слишком далеко, а он всё нажимал и нажимал на слив. Тогда я впервые задумался о смерти.

«Живи на полную, умри молодым!». Тот, кто придумал эту фразу, явно не рассматривал такого варианта, – едва ли кто-то мечтает быть утопленным в общественном туалете.

Билл всё время что-то говорил, но я не понимал его слов. Больше всего на свете мне хотелось вздохнуть, я готов был пойти на что угодно ради этого. Я трепыхался изо всех сил, пытаясь вырваться, но хватка Геймана была стальной. И я потерял сознание. С тех пор я боюсь воды.

Это не то, о чём я люблю вспоминать. Такие вещи стараются забыть, оставить в прошлом. После того, как Билл чуть не утопил меня в унитазе, я начал усиленно заниматься спортом. Трижды в неделю я занимался боксом, и хотя преуспеть мне в этом не удалось, кое-какую физическую форму я приобрёл и в школе от меня отстали. Наверное, я мог-бы даже найти себе друзей, но, поймите правильно, доверять этим людям я больше не мог. Я закончил школу много лет назад, но так и не появился ни на одной встрече выпускников. Я всегда бежал от этого. От того, каким они видели меня.

Пару дней назад Билл написал мне. Он написал, что разводится с женой и что ему нужен хороший адвокат. Он хотел, чтобы я «по-дружески» помог ему отсудить у «этой стервы» дом. Наверное, мне стоило согласиться и намеренно провалить это дело в пух и прах. Сделать так, чтобы абсолютно всё совместно нажитое имущество досталось его жене Саре. Но вместо этого я написал ему, что я подумаю. Возможно, это даже хуже – подарить человеку пустую надежду.

Да, я веду себя как последняя сволочь, но все наши проблемы тянутся из детства, не так ли?

Я просыпаюсь в кровати Чарли. Белоснежная простынь (как и одеяло с подушками) покрыта чёрными и коричневыми пятнами помады. Всё моё тело в точно таких же тёмных отметинах. Я лежу в кровати совсем один, а за окном солнце светит так ярко, что мне приходится щуриться, чтобы не ослепнуть.

Не важно где я просыпаюсь, каждое утро я встаю по будильнику, принимаю душ, бреюсь. Надеваю один из семи моих почти одинаковых синих костюмов и отправляюсь на работу. Я рвусь изо всех сил, делаю даже больше, чем могу, ради того, чтобы выиграть дела для ублюдков вроде Билла Геймана. Часть работы я беру на дом, поэтому выспаться мне никогда не удаётся. Отпуск и выходные для меня существуют только в какой-нибудь далёкой-далёкой вселенной, погребённой под слоем пыли на краю моего сознания. Вместе с Сантой и Суперменом.

«Чтобы быть эффективным – нужно делать больше, чем от тебя требуется, при этом, не выходя за границы дозволенного» – так говорил мой отец. Наверное, я поверил ему тогда, давно, в детстве, когда он давал мне наставления. Тогда он был для меня примером. Я хотел не просто быть достойным его, я хотел быть его продолжением. Поэтому я стал, как и он, адвокатом. Когда ты ребёнок или подросток – ты пытаешься равняться на кого-то авторитетного. На того, кто уже достиг своего Олимпа. Но взрослея, ты понимаешь, что авторитетов не существует. Ты понимаешь, что потратил кучу времени, пытаясь стать тем, кем на самом деле быть не хочешь.

Все наши проблемы – тянутся из детства.

Я захожу на кухню. На столе лежит записка от Чарли: «Завтрак в микроволновке, рубашка на балконе. Жду тебя в офисе».

Моя рубашка. Её правый манжет всё ещё влажный. Видимо, вчера я испачкал его в помаде, и Чарли пришлось постирать. Мои брюки, которые я бросил вечером на пол рядом с диваном, теперь они висят на спинке стула вместе с пиджаком и галстуком. Не так уж плохо просыпаться в кровати женщины.

Я выхожу на улицу. Влажный манжет рубашки тут же становится холодным от ветра. Спину немного саднит. Одна из величайших загадок человечества – зачем женщины расцарапывают спины любовникам. Это почти так же важно как чёрные дыры.

На лобовом стекле моей машины розовой краской из баллончика написано: «ПОЛИЖИ МОЮ КИСКУ». Парковать автомобиль в криминальном районе – не лучшая из идей.

Глава третья: орущие младенцы

– Мистер Мирс, – в мой кабинет заглядывает Лиза. – Телефон сломался, так что, сегодня я буду к Вам весь день вот так вот бегать!

Лиза высокая и худая. У неё светлые прямые волосы, а грудь такая маленькая, что иногда кажется, что её нет совсем. Она носит классические костюмы (юбка-карандаш и пиджак с огромными подплечниками), туфли на десятисантиметровой шпильке и дурацкие сумки (под цвет туфель – зелёные, красные, синие). Она красит глаза ярко-красными тенями и обращается со мной так, словно это я её секретарь.

– Ты вызвала ремонтников?.. Или как там они называются… – в моей голове тысячи младенцев, брошенных в колыбелях. Тысячи орущих детишек и ни одной дельной мысли. Меня тошнит. Я выпил с утра целую кучу таблеток, но живот всё равно болит так, словно в нём орудует Джек-Потрошитель.

– Да, конечно, – Лиза улыбается так широко, что я начинаю волноваться, как бы у неё не треснули от натяжения губы.

– Что-то ещё? – меня вот-вот вывернет наизнанку.

– Да, – Лиза улыбается ещё шире. Её глаза светят ни хуже фар дальнего света. – Я записала к Вам на приём мужчину, он разводится с женой и…

– Билл Гейман?

– Да, – Лиза удивлённо смотрит на меня. – А как Вы узнали?

– Считай меня Нострадамусом, – в моём воображении одна картинка сменяет другую: вот меня топят в унитазе, вот обливают пуншем, а это меня заперли в шкафу и забыли на восемь часов. – Он предупреждал, что придёт. Отмени встречу.

– Я не могу, она через десять минут, – Лиза растеряно смотрит на меня своими слепящими счастливыми глазами. Ну, хоть кто-то здесь счастлив.

– Скажи, что меня нет.

– Это невозможно, мистер Гейман уже здесь, он знает, что Вы на месте.

– Какого чёрта! – я закрываю лицо руками. Ужасный жест. Так же я делал в детстве, когда пытался спрятаться за ладонями от мира. Это никогда не срабатывало, никогда не помогало. Ужасный жест.

– Да бросьте Вы, – Лиза обиженно выпячивает нижнюю губку. – Он красавчик.

– Я знаю. Король выпускного бала, – Лиза смотрит на меня как на полнейшего идиота. Ну, да, для неё мои слова несут мало смысла. Кому какое дело кем ты был десять лет назад.

– Мистер Гейман сказал, что вы знакомы, и что он уже передал Вам все необходимые сведения и бумаги по почте.

– Да, это так, – я до боли кусаю костяшку указательного пальца. Ещё один дерьмовый способ сбежать от реальности.

Вопящие младенцы в моей голове – это мои мысли. Это мои воспоминания. Я раскапываю могилку за могилкой, пытаюсь избавиться от прошлого. Но чёртовы младенцы – бессмертны. Стоит мне всего раз моргнуть, и они вновь оказываются на поверхности – разгневанные и покрытые грязью.

– Ну, так я его зову?

– Зови, – мой голос доносится до меня откуда-то издалека, он вдруг стал высоким как у девчонки.

– Мистер Мирс, у Вас всё в порядке? – Лиза слегка наклоняется, пытаясь заглянуть мне в глаза. – Вы неважно выглядите. Вы весь жёлтый.

– Наверное, съел что-то не то, – вру я.

– Вы так уже месяц выглядите. Или даже больше, – Лиза вздыхает, как вздыхают матери, обнаруживая у своих малышей повышение температуры. – Это всё стресс. Вы постоянно работаете. Вам нужно иногда отдыхать.

– Как я могу отдыхать, если я только вчера закончил с одним делом, а сегодня ты мне уже другое подсовываешь?

– Перестаньте… Послушайте, может, Вы хотите поговорить?

– Нет.

Я слишком занят, я копаю могилки.

– Нет, позови Геймана.

– Вы уверены?

– Уверен.

Вот меня избивают после занятий, вот бросают в мусорный бак, а вот здесь я пытаюсь придумать оправдание тому, что прогулял урок – ну не могу же я, в самом деле, сказать отцу, что всю перемену меня «купали» в унитазе, а потом я сорок минут пытался прокашляться. Все наши проблемы тянутся из детства.

Дверь хлопает, Лиза исчезает. В моём животе орудует Джек-Потрошитель, а мою голову атакуют злобные бессмертные младенцы. Меня тошнит.

– Тук-тук-тук! – самодовольное лицо Билла просовывается в дверной проём моего кабинета.

Волосы Билла – русые, идеально уложенные и блестящие от лака. Его лицо идеально выбритое – гладкое как у младенца, а губы пухлые, как от ботокса. Он выглядит, как парень куклы Барби. Чёртов Кен.

– Войти можно?

– Да.

Мой голос – это голос тринадцатилетней девочки с брикетами. Он мерзкий и тянучий как дверной скрип.

– Прекрасно выглядишь, Джош! – кукла Кен переступает порог моего кабинета. Английский пиджак, рубашка без галстука, стрелки на брюках – такие острые, что ими можно вскрывать вены.

– Ты тоже, Билл.

Мой голос – это больше не мой голос. Это голос разъярённых младенцев, зарывающих меня под землю. Моя улыбка – оскал собаки, загнанной в угол.

– Господи, Джош, сколько же лет прошло! Ты извини, что не звонил, просто дела, дела. Сам понимаешь, – Гейман подмигивает и смеётся. Глаза у него светлые, ни то голубого, ни то серого цвета. – А ты теперь крутой адвокат! Я искал хорошего юриста в интернете, нашёл целую кучу рекомендаций на тебя. Ты молодец, Джошуа!

– Да, Билл, спасибо, может, мы перейдём к делу? – мой правый глаз дёргается от нервного тика.

– Конечно, конечно, – кукла Кен улыбается, демонстрируя неестественно белые зубы. – Я это так…

– Билл, я не смогу тебе помочь отсудить у жены больше половины имущества. Согласно вашему брачному договору…

– Согласно нашему договору, – Билл ухмыляется и тычет пальцем в мою сторону. – Согласно договору я получу всё, если докажу, что она мне изменяла.

– А она изменяла?

– С соседом. Есть фотографии. И аудиозапись.

– Ты должен быть готов, что её адвокат будет копать под тебя.

– Я чист как младенчик, Джош! – его глаза бегают:

туда-сюда,

туда-сюда.

Они похожи на бледных мотыльков, запертых в глазное яблоко. Они изо всех сил бьют крыльями, мечутся вправо, мечутся влево.

Глаза Билла – это глаза лжеца.

– Кто адвокат твоей жены?

– Кэтрин… – Билл морщит лоб. – Уинстон… или Уильямс… я не помню фамилию.

– Кэтрин Уилер?

– Да! – кукла Кен щёлкает пальцами. – Да, точно Уилер!

– Ты в жопе, Билл. Она специализируется на разводах и ни разу не проигрывала. Тебе лучше не доводить до суда.

– Поэтому-то ты мне и нужен. Ты должен мне помочь.

Я снова прячусь за своими ладонями.

– Какого чёрта, Гейман!

Мой голос – стон умирающего животного.

– Не злись Джош. Я заплачу, сколько скажешь, просто помоги мне выиграть дело. Мне нужен юрист, которого я знаю, которому я смогу доверять, – Билл становится таким серьёзным, что верится с трудом, что минуту назад он улыбался. – Есть ещё кое-что. Машина. У Сары нет прав, значит, машину можно считать моим личным имуществом, так?

– Только если ты сможешь доказать, что Сара не пользовалась этой машиной.

– Это доказать будет несложно, эта стерва даже не работала. Ну, куда ей было ездить. Джош, старина, это дело считай у нас в кармане, ты же меня знаешь!

– Последний раз я видел тебя почти десять лет назад.

– И я с тех пор не изменился, Джош! – он смеётся и снова превращается в куклу Кена.

Этого я и боюсь – что он не изменился.

Я нервно хихикаю. Представляю, как глупо сейчас выгляжу со стороны. Меня тошнит так, словно всё то, что настрогал в моём животе старина Джек, собирается незамедлительно вырваться наружу.

– Джош, я умоляю тебя! – Гейман складывает ладони в молельном жесте.

– У неё могут быть доказательства того, что ты тоже нарушал брачный контракт? Например, изменял, поднимал на неё руку или напивался?

Зачем ты спрашиваешь это, если собираешься слить дело? – я словно слышу чей-то голос. Голос Джека-Потрошителя.

– Не знаю… – Билл чешет задеревеневший от лака затылок. – Какие, например?

– Свидетельства о пьяном разбое, вождении в нетрезвом виде, показания очевидцев, заявления в полицию…

– Вождение в нетрезвом виде, – Гейман утвердительно машет головой. – Два месяца назад я попал в аварию. Въехал в соседний дом.

– Кроме тебя в машине кто-нибудь был?

Мой внутренний Джек-Потрошитель закатывает глаза.

– Нет, никого. Я попросил своего предыдущего юриста отправить тебе по почте все его наработки, – Билл растеряно улыбается. – Проверь почту.

– Я получил это письмо ещё вчера.

– Хорошо, – мотыльки в глазах Билла бьют крыльями. – Там должно быть и про аварию, и про ребёнка, и про дом. Джош, я заплачу тебе, сколько скажешь.

Меня сейчас вырвет. Кроме шуток, прямо сейчас!

Быстрым движением я достаю из шкафчика договор. Ставлю свою подпись и бросаю лист Биллу. Терять мне всё равно уже нечего. Кроме времени.

– Это стандартный договор на предоставление моих услуг. Там всё написано, – я встаю на ноги и почти бегу к выходу. – Если устраивает, подпиши!

– Джош, я…

Билл бормочет что-то мне вслед, а я просто бегу что есть мочи в сторону туалета.

Я почти ненавижу себя за то, что согласился. Я не должен был брать это дело. Вообще, никакое, если уж быть до конца честным.

Глава четвёртая: бассейн на окраине

Весь оставшийся день я изучал дело Геймана – тупиковое дело. Я созвонился с адвокатом Сары, потребовал список имущества миссис Гейман. Адвокатша в ответ погрозила нам с Биллом тюрьмой, но список всё-таки передала.

Когда я, наконец, убрал все бумаги в ящик стола и назначил на час дня встречу с Биллом и Сарой, за окном стемнело и мне смертельно захотелось спать. Понадобилось не меньше десяти минут для того, чтобы найти в себе мужества заскочить сначала в офис Чарли, как она и просила.

Когда я пришёл, Чарли лежала на столе в своём безумном клетчатом пальто с воротником из искусственного розового меха; в чёрных ботинках поверх белых колготок; коротких синих брюках и огромной белой рубахе. Её вечно спутанные синие волосы лужей растеклись по столу. Зелёные тени на глазах скатались и размазались по щекам, опущенный вниз край гелевой подводки смазался и превратился в грязно-серое пятно.

– Я думала, ты не придёшь, – голос Чарли пустой и равнодушный.

Я опускаюсь на стул для клиентов. За окном дождь:

капли бьются о стекло и прозрачными змеями быстро сбегают вниз.

Свежий запах ветра пробирается в пыльный офис через открытую щель меж ставень. Я размышляю – какого это, быть камнем на дне луже. Или червём, переползающем через заасфальтированный тротуар.

Я не знаю, сколько проходит времени. Десять минут? Час? Или два? Но Чарли говорит:

– Зачем ты здесь?

– Ты позвала, – отвечаю я. Звёзды и луна светят где-то там, далеко, за тучами. Неба через это окно не видно. И правда, зачем я пришёл? Надеялся ещё раз переспать с ней? Может, переспать прямо в офисе?

Я пытаюсь представить себе обнажённую Чарли, лежащую на столе. Её ноги расставлены, голова запрокинута, а груди немного разъезжаются в стороны из-за того, что она прогибается в спине. – Но удержать этот образ не удаётся.

Всё что я вижу – это окна напротив.

В некоторых из них горит свет – белый, струящийся полосами через жалюзи.

Жёлтым, красным, зелёным – мигают рекламные щиты:

сезонная распродажа обуви;

лучший табак;

платья на любой вкус;

учебные пособия для школьников и студентов.

– В этом городе вечно идёт дождь, – хрипло шепчет Чарли.

– Последний раз дождь был в прошлом месяце.

– Не важно, – влажной ладонью дождь бьёт по стеклу, он просится внутрь. – Когда я спросила, зачем ты пришёл, я имела в виду не сегодня, а вообще. Зачем ты начал ходить к психологу?

– А зачем обычно люди начинают ходить к психологам? – я откидываюсь на спинку кресла. Должен ли я открыть окно и позволить дождю войти?

– Люди, которых присылает дядя, приходят за помощью. Импотенты хотят услышать от меня, что они всё ещё мужчины. Бездетные, что нет ничего прекраснее, чем взять ребёнка из детского дома. Больные СПИДом, что смерть не так уж страшна.

– Может у меня СПИД? – я смеюсь. Щёлкает зажигалка, воздух наполняется запахом табачного дыма: Чарли закуривает.

– Надеюсь, что нет, иначе жить нам с тобой осталось не долго.

– Тебе ничего не грозит, – я кручусь на стуле, как на карусели. Вокруг меня словно чернильные пятна растекаются серые облака дыма. – СПИДа у меня нет. И вообще ничего венерического.

– Это хорошо, – говорит Чарли. – Но на мой вопрос ты не ответил.

– На который? – я останавливаюсь и смотрю на неё. Чарли повернула голову ко мне, её глаза кажутся чёрными, словно две погребальные ямы: психологи хоронят в себе тайны своих клиентов. – Зачем я здесь?

Чарли кивает. Сигареты у неё в руках нет, значит, она уже докурила.

Я закрываю глаза:

– Я хочу умереть.

Босыми ногами дождь бежит по улицам, расплёскивая лужи, пачкая прохожих.

Я шепчу:

– Помоги мне решиться.

– Решиться на что? – её глаза такие большие и тёмные, они могли бы преобразить любое, даже самое уродливое лицо. Разве бывают у людей такие глаза?

– На окраине города есть бассейн, – говорю я. – Он не очень большой и в него мало кто ходит. Видеонаблюдения там нет, а охранник по ночам всегда спит. Туда не трудно попасть, дверь почти никогда не запирают. За последний месяц я был там трижды. Стоял у самого края, и не решался сделать шаг. Что-то всё ещё держит меня.

– Я думала, ты не умеешь плавать.

– В этом всё дело. Я суицидник, – дневная тошнота, наконец, отступает, когда я произношу это вслух. – Вот почему я здесь.

Чарли отворачивается от меня, достаёт сигарету и снова закуривает.

– Я это знала, – говорит Чарли. – Хотя, не думала, что ты всё-таки признаешься. На мои услуги обычно соглашаются только смертельно больные, которые уже не надеются на выздоровление, и суицидники. На смертельно больного ты не похож (они обычно с порога объявляют, что у них рак или СПИД, или ещё что-то), так что, я подозревала, что у тебя просто глубокая депрессия.

– Ну, будем считать, что я сознался, – я с трудом удерживаю улыбку. – И что теперь?

– Теперь я смогу тебе помочь, – Чарли пожимает плечами.

– И как именно? – я знаю, что зря даю ей надежду, что она ничего не исправит, но мне интересно, что она придумала.

– Расскажи мне, почему ты хочешь этого?

– Умереть? – я скептически поднимаю брови.

– Да, – Чарли непринуждённо кивает. – Умереть.

Дым, выползающий из её сигареты, похож на белого змея.

Я пожимаю плечами:

– Просто хочу, чтобы всё это закончилось.

– Закончилось что?

– Я…

Ну и что сказать ей на это?

– Чёрт… – мне не удаётся сдержать нервного смешка. – Я даже…

Я пытаюсь найти ответ на потолке и где-то в углу. На верхушках шкафов среди толстого слоя пыли, на полках, где расставлены огромные папки.

– Что это? – спрашиваю я. – Что в этих папках?

– Дела моих пациентов.

Я окидываю взглядом офис. Папки повсюду.

– Ого, – смотреть на Чарли мне всё ещё страшно и я продолжаю разглядывать папки. Розовая, стоящая у самого края первого стеллажа, немного побитая, у неё отломан край. – Впечатляет, – говорю я. – Не думал… – я делаю паузу, подбирая слова. – Что их было так много.

– Удивлён? – голос Чарли ровный и спокойный. Словно мы не говорили минуту назад о моём суициде.

Я неопределённо пожимаю плечами, разглядывая свои брюки.

– Я ведь не всегда была такой, – вздыхает Чарли. – Не всегда была таким дерьмовым специалистом, – она смеётся. – Раньше было больше клиентов. На много больше.

– А что изменилось теперь?

– Ну, теперь у меня синие волосы. И вообще новый имидж, – её голос снова становится ровным и спокойным. – Забавно, как сильно людей волнует внешность. Зато теперь я сменила офис, и курить можно не выходя на улицу, здесь не работает пожарка.

– Серьёзно? – я наконец решаюсь посмотреть на Чарли. Она выглядит спокойной, сидит расслабленно. Но глаза, они такие грустные, что мне становится не по себе.

– М-да, – она улыбается. – Джош?

– Что?

– Ты хочешь, чтобы закончилось что?

– Это сложно объяснить. Может, не сегодня?

– Как скажешь, – она тушит сигарету двумя пальцами. – Могу я задать ещё один вопрос?

– Конечно.

– Если бы я была волшебницей, – задумчиво протягивает Чарли. – Или, может, у меня была бы какая-нибудь волшебная таблетка, которая могла бы тебе помочь. Что изменилось бы в твоей жизни?

Я улыбаюсь:

– Ничего, – говорю я. – Ничего, я оставил бы таблетку тебе. Может, ты стала бы счастливой?

– И всё-таки, – настаивает Чарли.

– Я сделал бы что-нибудь очень смелое… – говорю я. – И нелогичное. В детстве мне всегда нравились бунтующие персонажи, но я боялся им подрожать. Максимум протеста, на который я смог пойти – я начал курить… Если не возражаешь, я поеду домой. Я сегодня немного… немного устал, так что…

– Да, – Чарли кивает. – Да, конечно, отдохни, – она улыбается.

– Тебя подвезти?

– Если не сложно.

Пару минут я жду, пока она соберёт сумку и закроет офис.

– Давай увидимся завтра, – говорит Чарли, пока мы едем в лифте. – Поговорим в неформальной обстановке.

Едва ли её офис можно назвать «формальной обстановкой», но я понимаю, о чём она и киваю.

– Может, напьёмся? – говорю я.

– Может быть.

Чарли уже не молода, это особенно видно при ярком освещении, как здесь, в лифте. На лбу у неё несколько тонких складок, ещё несколько под глазами, они, должно быть, от улыбок.

– Сегодня ко мне приходил Билл Гейман, – говорю ей я. – Парень, который лез ко мне в школе.

– И чего он хотел? – спрашивает Чарли.

– Он разводится с женой, просил помощи.

– И ты согласился?

– Да, – я нервно пожимаю плечами. – Да, конечно.

– Это смелый поступок, – говорит Чарли. – Ты ведь действительно собираешься ему помогать?

– Это же моя работа, – Чарли понимающе кивает.

Мы выходим на улицу – дождя уже нет, только дует не сильный, но холодный ветер.

– Какая машина твоя? – спрашивает Чарли, оглядывая парковку.

– Вон та, – я киваю головой влево. На лобовом стекле моей машины розовой краской из баллончика написано: «ПОЛИЖИ МОЮ КИСКУ».