Текст книги "В тени баньяна"

Когда мы дошли до ворот, уборщик указал через дорогу на маленькую тростниковую хижину вдали.

– Мой райский уголок, – сказал он. – Если вам что-нибудь понадобится, вы всегда можете найти меня там. Впрочем, у меня почти ничего нет, – добавил он с улыбкой, – разве что ветер и дождь.

– Мы можем проводить вас? – спросил папа.

– Благодарю, Ваше Высочество, но я вполне могу дойти сам. – Он кивнул в сторону павильона для медитаций. – Я оставлю его открытым, чтобы у Вашего Высочества было тихое место, где можно писать.

Тронутый предложением старика, папа пожал ему руку. Тот пожал папину руку в ответ и шаркающей походкой направился к своей хижине, весь изогнутый, словно коса.

Папа смотрел ему вслед. Затем перевел взгляд на хижину и, разговаривая скорее с самим собой, чем со мной, пробормотал:

– Со стенами из ветра и дождя…

Несколько мужчин стояли на ступенях молитвенного зала, наслаждаясь утренним воздухом. Папа подошел к ним и попросил помочь ему поднять статую Идущего Будды.

– Конечно, Ваше Высочество! – хором отозвались они.

Папа благодарно улыбнулся.

Пока они поднимали статую, я украдкой пробралась в павильон для медитаций. Изучая рисунки на стенах, я думала о сказочных сюжетах, украшавших балкон и стены нашего дома в Пномпене. Раньше мне казалось, они остались там навсегда, но сейчас у меня вдруг появилось чувство, что сказки отправились в путь вместе с нами и теперь являются мне в разных обличиях.

Знает тот, кто учится, находит тот, кто ищет.

Я знала, что это значит. Если буду внимательно смотреть, я найду то, что так хочу обрести. Здесь, в тени баньяна, храм укрыл частицу нашего покинутого рая.

Глава 8

Я вышла из павильона для медитаций. В храме кипела жизнь, царило радостное ощущение нового дня. Люди высыпали на улицу, чтобы поболтать друг с другом и размяться. Они общались как давние соседи, казалось, будто они живут здесь всю жизнь.

В молитвенном зале самые старшие совершали поклонение статуе Будды. Старик, взявший на себя обязанности атяра, начал:

– Мы поклоняемся Ему, Святому, Чистому, Просвещенному.

Остальные подхватили, произнося нараспев:

– Ищем прибежища в Будде. Ищем прибежища в Дхарме. Ищем прибежища в Сангхе.

Вокруг бегали дети, наполняя утро смехом и весельем. Младшие, играя в прятки, сновали между колоннами, носились вскачь по лестницам. Если они громко шумели или слишком близко подбегали к статуе, кто-то из взрослых мягко делал им замечание, напоминая, что подходить близко к Будде непочтительно. Старшие мальчики играли с кромой, туго скрученной в подобие мяча, а девочки босиком прыгали через скакалку.

Папа сидел, прислонившись спиной к постаменту, на который возвратили статую Идущего Будды, и что-то писал в записной книжке – должно быть, он спрятал ее среди вещей перед тем, как мы переправились через Меконг. Я огляделась по сторонам – солдат не было. Нам ничего не угрожало. Записная книжка у папы в руках напомнила мне о «Реамкере». Как ни странно, я не скучала по книге. Теперь я точно знала: даже если порвать или сжечь книгу, рассказанные в ней истории не исчезнут и не забудутся – они останутся с тобой.

Яркая красная птица вспорхнула с покрытой лотосами поверхности пруда, взметнув в воздух водяные брызги. Стоявшие рядом дети и взрослые пришли в восторг. Я вспомнила историю, которую однажды рассказала мне Кормилица. Папа-птица остался в лотосе как в ловушке, когда цветок закрылся на закате. И только на рассвете, едва лепестки раскрылись, смог улететь. Он вернулся в свое гнездо, источая прекрасный аромат.

Кормилица говорила, что истории как тропинки, оставленные богами. Они позволяют перемещаться во времени и пространстве, соединяя нас со вселенной, с людьми и существами, которых мы не видим, но чувствуем, что они есть. И я чувствовала: где-то во вселенной есть Кормилица, она жива, с ней все хорошо. В нашем доме, окруженная любовью, она нашла временное убежище, а потом, как та птица, вылетевшая из лотоса, вернулась к своей семье.

Я подошла к папе. Он поднял глаза и, глубоко вздохнув, убрал записную книжку и серебряную ручку в карман рубашки.

– Пойдем назад? – спросил папа, поднимаясь с земли.

Я обняла его и зарылась лицом в рубашку. Я вдыхала его запах, стараясь уловить отголоски того мира, в который он погружался всякий раз, как открывал записную книжку. Папа рассмеялся. И только я хотела предложить вернуться к пруду, как он завел руку за спину и…

– Для мамы, – сказал папа, протягивая мне покачивающийся на стебле лотос с распахнутыми лепестками. – Я подумал, ты захочешь ее порадовать.

– Как ты догадался?

Он пожал плечами, довольный тем, что прочел мои мысли.

– Что ты писал? – поинтересовалась я, когда мы возвращались к школе.

– Стихотворение.

– Ну разумеется! О чем оно?

Папа посмотрел туда, где за рисовыми полями виднелась хижина уборщика.

– Точно не знаю. Я расскажу тебе, когда… когда пойму.

– Обещай, что не забудешь.

Он, словно сомневаясь, слегка нахмурил брови, но все равно согласился:

– Обещаю.

Я удовлетворенно кивнула, и мы пошли дальше. Папа сжимал мою ладонь, и наши руки покачивались в такт шагам.

Вернувшись в школу, все начали готовить завтрак. Во внутреннем дворе загорелось кольцо из разведенных костров, пар и дым плыли по воздуху, как предрассветный туман. Влажный аромат утра растворился в запахах костра, вареного риса и поджаренного вяленого мяса. У нашей двери на медленном огне, который поддерживала тетя Индия, варилась рисовая каша.

– А, доброе утро! – поприветствовала нас тетя мелодичным голосом.

Тепло костра придавало ее смуглой коже розоватый оттенок. Глаза сияли, как утреннее солнце. Земная супруга Индры, подумала я. В прошлой жизни тетя Индия могла быть той самой женщиной, ради которой Индра спустился на землю, которая родила Мелиа и соединила два мира – людей и богов.

– Вас все ищут! – прощебетала она. В ее устах любые слова становились легкими, радостными. – Идите скорее!

Мы вошли в комнату.

– Ну наконец-то! – В мамином напряженном голосе чувствовалась тревога.

Сидя на циновке, она складывала одеяла и москитные сетки. Я подошла и протянула ей лотос. Мамино лицо просветлело, и она посмотрела на папу взглядом, полным нежности, – они часто смотрели так друг на друга, когда думали, что их никто не видит. Мама вдохнула тонкий аромат лотоса. Затем, поскольку вазы у нас не было, отломила стебель и положила цветок в пиалу с водой, стоявшую в изголовье циновки. Мама наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Радана, сидевшая рядом, копировала каждое мамино движение, каждое выражение лица. Она смахнула со лба легкие кудряшки и принялась смачно целовать свою пухлую ручку.

– Где вы пропадали? – спросила мама. – Вас так долго не было.

– Прости, – ответил папа. – Мы, должно быть, потеряли счет времени. – И, подмигнув мне, добавил: – Мы были во дворце Индры.

На его лице не промелькнуло и тени того, что рассказал нам старик уборщик.

Услышав папины слова, Большой Дядя шутливо поддел его:

– Подумать только, во дворце Индры! И решили вернуться на землю? К нам, простым смертным? – Дядя, по пояс голый, стоял у двери в кладовую, широко расставив ноги и держа в каждой руке по близнецу. Он по очереди поднимал их, как гири, а мальчики заливались радостным смехом. – Ну, и как там наверху? – поинтересовался он, переводя дыхание. – Как в раю?

– Так же, как здесь, – ответила я и повернулась к папе, ожидая, что он улыбкой оценит мое остроумие.

Но папин взгляд отчего-то подернулся грустью.

Мама, видимо догадавшись, в чем причина, с сочувствием взглянула на папу и сменила тему разговора. Она предложила папе и дяде сходить с детьми искупаться, прежде чем мы все сядем завтракать. В этот момент из угла раздался тихий, мрачный голос Таты:

– Принесете мне воды? Я не могу выйти на улицу. Я больше не могу…

Когда мы приехали в храм, она впала в какое-то оцепенение, от которого не могла оправиться даже после сна. Глядя на теперешнюю Тату, было трудно поверить, что это сильная, волевая женщина, которая в молодости бросила вызов обществу – не говоря уже о Бабушке-королеве, – отказавшись выходить замуж, и не упускала случая напомнить мне, что женщине не нужен мужчина, она может со всем справиться сама. А теперь ее воли не хватало даже на то, чтобы хоть на дюйм сдвинуться с места.

Большой Дядя опустил близнецов на пол.

– Ну что, кому по плечу коромысло?

Близнецы запрыгали от восторга, крича наперебой:

– Мне, мне, мне!

Дядя хлопнул в ладоши и пригрозил:

– А ну прекратите, а то не пущу вас в дело.

Мальчики вмиг замерли на месте. Все улыбнулись. Сколько бы раз дядя ни использовал эту угрозу, она всегда срабатывала – как будто для них не было большей награды, чем когда отец «пускал их в дело». Даже Тата не удержалась, и слабая улыбка тронула ее губы.

– Спасибо, – сказала она Большому Дяде и добавила, обращаясь к остальным: – Я возьму себя в руки.

– Идем! – скомандовал Большой Дядя, перекинув через плечо крому и рубашку. – Нас ждут дела: вымыться самим и принести воды для Таты!

Он зашагал к выходу, за ним, толкаясь, побежали близнецы.

Большой Дядя как никто умел превратить любое, даже самое незначительное, дело в игру и одновременно наполнить его смыслом. Мы с папой взяли сменную одежду и бросились догонять дядю с близнецами. Тетя Индия с порога пропела, чтобы мы принесли еще лотосов.

– Для подношения Будде! И осторожнее, Арун, не позволяй мальчикам заплывать далеко!

Большой Дядя обернулся и, поклонившись с нарочитой покорностью, произнес:

Oui, ma princesse[27]27
  Да, моя принцесса (фр.).


[Закрыть].

Но тут подскочила я, и он со смехом добавил:

– Пустим их на корм крокодилам!

– Но, папа, ты ведь шутишь! – дружно завопили близнецы.

Большой Дядя фыркнул. Он напоминал жеребца, который подзадоривает своих жеребят, подталкивает их мордой, чтобы они шли вперед. Мальчики поскакали к воде.

Со стороны храма казалось, что пруд переливается в болото, но на самом деле их разделяла длинная насыпь. Огибая зеленое море, она бесчисленными ответвлениями расходилась по рисовым полям. Папа показал мне четыре стороны света – он делал это всегда, когда мы оказывались в каком-нибудь незнакомом месте. Солнце встает и садится немного по-разному в зависимости от времени года, пояснял он по дороге к пруду. Солнце взошло на востоке, за лесом, и теперь по невидимой дуге медленно ползло на запад. Мы двигались по северному берегу пруда в сторону насыпи. Впереди широко и беззаботно шагал Большой Дядя. Следом, положив на плечи концы коромысла, на котором болтались два ведра, семенили близнецы. За близнецами, неся в одной руке пластмассовую миску, а в другой – найденную по дороге палку, шла я. Замыкал процессию папа. Обхватив руками ведро, он легонько постукивал по нему, как по барабану. К югу от нас в золотых лучах ясного утреннего солнца сиял Ролокмеах, нарядная мозаика из традиционных деревянных домиков и фруктовых садов. Папа обещал, что мы сходим туда на разведку, может быть, возьмем с собой что-нибудь из «городских» вещей – зажигалку или кусок мыла, – чтобы выменять у местных на рис или яйца. Солдаты Революции разрешили нам пойти при условии, что мы не будем пытаться сбежать, а вернемся в храм. Теперь, когда мы обосновались здесь, я не видела смысла в побеге. Нам было хорошо в храме. О лучшем убежище мы и мечтать не могли.

Мы дошли до места, где насыпь разделяла болото и пруд. Большой Дядя остановился и взял у близнецов коромысло и ведра. К насыпи с одной стороны подступали заросли лотоса, с другой – гиацинта. Семьи приходили сюда искупаться и пообщаться друг с другом. Рядом с нами две женщины купали детей.

– Как думаете, сколько мы здесь пробудем? – спросила одна, подолом саронга[28]28
  Саронг – традиционная одежда в ряде стран Юго-Восточной Азии, представляет собой широкую полосу ткани, которую оборачивают вокруг пояса. В отличие от сампота, используется в качестве повседневной (преимущественно в деревнях) и домашней одежды.


[Закрыть] оттирая ребенку грязь за ухом.

– Мой муж вчера ходил в город, и местные сказали, что им велели подготовить дома к приходу «новых людей», – ответила другая.

– О ком это они? – удивилась первая.

– О нас, конечно. Они хотят поселить нас здесь. Вроде бы на время.

– А что, симпатичный городок. Нам еще повезло.

Папа и Большой Дядя переглянулись, однако ничего не сказали. Дядя, повязав крому поверх пояса, снял штаны и положил на ведра с коромыслом. Он вошел в воду, ведя за собой голых близнецов, как буксир с двумя буйками по бокам. Папа, соорудив себе такую же повязку из кромы, взял ведро и последовал за ними, расчищая путь среди длинных водорослей. Дойдя до глубины, он наполнил ведро чистой водой и принес его мне.

– Ты точно не хочешь? – спросил он, ставя ведро на насыпь. – Я могу взять тебя на руки.

Помотав головой, я сбросила рубашку и осталась в одном саронге. Я не умела плавать, а близнецы стали бы смеяться, увидев, что меня несут на руках, как маленькую.

Папа, словно крокодил, целиком погрузился в воду. К нему подплыл Большой Дядя. Они стояли и разговаривали, брызгая на себя водой, а вокруг по-собачьи плавали близнецы. На дядином лице все отчетливее проступала тревога, один или два раза он бросил взгляд в сторону домиков, в которых жили монахи. Я не слышала разговора, но судя по всему, папа рассказывал дяде то, что мы узнали от уборщика и что видели на задворках храма. Пластмассовой миской я черпала воду из ведра и поливала голову, посматривая на папу и дядю. Папа сохранял спокойствие, Большой Дядя, напротив, заметно разволновался. Мне сделалось не по себе. Папа похлопал дядю по плечу, будто хотел утешить. Тот кивнул и посмотрел вдаль – на рисовое поле, по которому расхаживали черные фигуры. Я не могла разглядеть, кто они – солдаты Революции или крестьяне. И что у них на плечах – винтовки или коромысла.

– Смотрите! – заверещал Сотанавонг. – Черепаха! Черепаха!

– Где? Где? Ой, вижу! Вон она! – завизжал Сатиявонг.

Они показывали прямо перед собой. Большой Дядя проворно, как угорь, нырнул за черепахой, и в ту же секунду папа ударил ладонью по поверхности воды. Он молниеносно схватил животное за панцирь и, подняв высоко над головой, словно приз, продемонстрировал окружающим. Послышались одобрительные возгласы, кто-то захлопал в ладоши, а один мужчина тонким голосом выкрикнул:

– Можно сделать черепаховый суп!

Рассмеявшись, папа с головой ушел под воду и через несколько секунд вынырнул уже без черепахи. Все разочарованно ахнули. Большой Дядя взревел, изображая досаду.

– Еще, еще! – хором требовали близнецы, словно это был какой-то трюк, который папа мог повторить.

Я с улыбкой помотала головой. Папа развел руками – мол, он не виноват, черепаха выскользнула у него из рук. Но я-то знала, что он ее отпустил. О черепаховом супе можно забыть.

Мы закончили купаться и переоделись в чистую одежду. Большой Дядя водрузил на плечи коромысло с полными ведрами.

– Но, папа, ты обещал! Ты сказал, что пустишь нас в дело! – по очереди возмутились близнецы.

Дядя плюхнул им на голову мокрую крому.

– Вот вам, головастики, можете тащить…

Он не договорил – со стороны дороги раздался грохот. Мы резко обернулись. В клубящемся облаке пыли проступили очертания грузовика, похожего на тот, что накануне привез нас в храм. Он прогромыхал мимо ступы и, неуклюже развернувшись, подъехал ко входу. Только не это, с ужасом подумала я. Неужели нас опять куда-то увозят? Все бросились назад к храму.

Оказалось, грузовик привез новую партию людей. Следом подъехали еще два. Из-под синих брезентовых навесов на свет высыпало больше сотни человек. Грязные, перепуганные, они выглядели хуже, чем мы вчера. Когда они собрались у храма, по разговорам стало понятно, что они приехали прямо из Пномпеня. Проведя в дороге всю ночь, люди хотели спать и плохо соображали, что происходит. Не знали даже, как далеко от дома их увезли. Один старик упал ничком перед статуей Идущего Будды и зарыдал в голос. То ли он радовался, что его наконец привезли куда-то, то ли сокрушался, увидев, куда его привезли. К нему бросилась девушка.

– Пойдем, отец, пойдем, – прошептала она, помогая старику подняться, как будто он был ей вовсе не отцом, а ребенком, которого она пыталась утешить. – Мы приехали.

Едва живая от усталости и потрясения, девушка повернулась к сопровождавшей их группе солдат. Она встретилась взглядом с одним из них, но тот сразу отвел глаза, сделав вид, что не заметил ее отчаяния. Остальные солдаты – восемь или девять человек – разбирали оружие и боеприпасы. Вид у них был более суровый, чем у тех, что приехали с нами. Двое или трое солдат присоединились к группе только сейчас. Судя по их отдохнувшим лицам и чистой, опрятной одежде, они прибыли из города. Солдаты показали на школьные здания и велели нам помочь новеньким.

– Покажите им дорогу, – прокричал один, сложив руки рупором. Он говорил уверенно и, похоже, был главным в группе. – Приедут еще люди! Вы должны освободить для них место! Чем быстрее все устроятся, тем лучше!

Приедут еще люди? Я не знала, радоваться или переживать. Вдали запыхтел еще один грузовик. Он был меньше предыдущих, а в кузов набилось так много людей, что некоторые свешивались с бортов. Увидев грузовик, главный солдат попытался разогнать столпившихся у входа людей.

– РАЗОЙДИТЕСЬ! – Он старался перекричать усиливающийся ропот толпы. – ВЫ ЗДЕСЬ ТОЛЬКО НА ВРЕМЯ! ЧТО ВАМ ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ – РЕШИТ ОРГАНИЗАЦИЯ!

Меня вдруг охватил страх. А вдруг эти грузовики здесь для того, чтобы забрать нас? Вдруг они привозят новых людей, а тех, кто приехал раньше, увозят?

Нужно скорее найти папу и рассказать ему про грузовики. Папа стоял у ступеней молитвенного зала и разговаривал с молодой парой. Я поспешила к нему. Он показал на пару и взволнованно сказал:

– Рами, это мой бывший студент и его семья.

Мужчина, стараясь сохранять равновесие, держал два огромных чемодана. Женщина прижимала к груди младенца. Ее накинутая на голову и плечи крома служила ему защитой. Заметив, что я нервничаю, папа сжал мою руку, и мне сразу стало спокойнее.

– Господин Вирак несколько раз приходил ко мне на занятия, когда учился в университете, – папа объяснял мне, а заодно и жене господина Вирака с таким радостным видом, как будто мы просто встретили их, гуляя по улице. – Он был единственным студентом-инженером, который интересовался литературой.

Папина беспечность окончательно развеяла мои страхи, и я принялась разглядывать ребенка. Женщина улыбнулась и, раздвинув полог из кромы, кивком разрешила мне подойти и коснуться малыша. Я замерла в нерешительности. Слишком он был маленький, слишком хрупкий для моих перепачканных рук. Мой взгляд остановился на крохотной ушной раковине. Нет украшений – должно быть, мальчик, решила я. Он сладко спал. Белые хлопковые рукавички на кулачках напоминали боксерские перчатки. Почувствовав дуновение ветра, он дернул ручонками, точно боксер, который наносит удары по воздуху.

– А теперь вы инженер-строитель. – Папа с гордой улыбкой повернулся к господину Вираку. – Работаете в иностранной компании.

– Работал, Ваше Высочество, – вздохнул тот. – Я работал в Малайзии, но в начале года вернулся назад. А теперь я…

Нам навстречу шла толпа вновь прибывших людей. Среди них был тот самый старик, который, рыдая, бросился на землю, и, когда он проковылял мимо нас в сторону школы, я заметила у него за поясом из кромы бамбуковую флейту. Увидев ступу и тьеддеи, старик снова испустил отчаянный вопль.

– Несчастный, – покачал головой господин Вирак. – В дороге у его жены случился приступ астмы, и она умерла. Тело пришлось оставить на обочине. Только представьте: вы музыкант, который столько раз играл на похоронах, но вот умерла ваша собственная жена, а вы даже не смогли похоронить ее, не успели и ноты сыграть по ней. Это кошмар, Ваше Высочество. Кошмар. Мы как будто спустились в преисподнюю.

Папа посмотрел на меня, затем снова повернулся к господину Вираку и сказал:

– Что ж, теперь вы здесь. Под защитой.

Господин Вирак огляделся. Кажется, он сомневался. И я понимала почему. Сейчас храм выглядел совсем иначе. Повсюду раздавались крики солдат, из-под колес грузовиков летели пыль и грязь, люди бродили вокруг растерянной толпой.

Когда нахлынула очередная волна людей, папа заметил, что нужно торопиться. Приехало много семей, и свободные классы быстро займут. Он предложил господину Вираку комнату, смежную с нашей. Она, конечно, небольшая, но лучше одним жить в ней, чем делить комнату попросторнее с другой семьей. Папа взял у господина Вирака чемоданы.

– Ваше Высочество, что вы, не нужно…

– Теперь вы среди друзей. Здесь можно забыть о формальностях и титулах. Мы все равны. Обращайтесь ко мне как к другу, – ответил папа.

В глазах господина Вирака промелькнуло понимание.

– Да, конечно, конечно.

Мы направились к школьным зданиям, и я побежала вперед, чтобы предупредить остальных. Я очень обрадовалась новым соседям. Мысль, что вокруг будет больше людей, успокаивала меня. Скоро мы заживем как дома, воодушевилась я. Здесь соберутся знакомые, друзья, родные. Солдат сказал, приедут еще люди. В моей душе затеплилась надежда.

Мы убрали кастрюли, сковороды и все, что валялось на полу, освободив смежную комнату для наших друзей. Они мгновенно устроились на новом месте. Из вещей у них были только два чемодана: один с одеждой, другой с едой. Собирать вещи пришлось под дулом пистолета, пояснил господин Вирак, и они не взяли ничего из кухонной утвари.

– У нас даже нет ни одной ложки, – призналась его жена, краснея от смущения.

Ничего страшного, вы можете пользоваться нашими, заверили их все.

– Садитесь, поешьте с нами! – пропела тетя Индия. – Каша готова!

Был почти полдень, а мы во всей этой суматохе так и не успели позавтракать. Радана и близнецы уже сходили с ума от голода. Они колотили ложками по мискам, отчего в комнате стоял невыносимый шум. Тетя Индия с обычной живостью отложила часть каши в большую миску и, отведя всех троих к двери, стала по очереди кормить их с ложки. Птица, которая кормит своих птенцов, подумала я. Птенцы чирикали и кудахтали, с жадным удовольствием поглощая кашу.

Остальные сели на циновке в круг, как одна большая семья. К нашей неизменной сушеной рыбе, порции которой с каждым разом становились все меньше, жена господина Вирака добавила свинину в кисло-сладком соусе и банку маринованной репы. Все шутили, отмечая, каким пиршеством казался нам теперь этот скудный завтрак, какой вкусной была вся еда. Возможно, дело в свежем воздухе, предположил папа. Может, в конце концов, не так уж и плохо, что нас привезли сюда, согласился Большой Дядя.

– А что, если они правы? Жизнь в городе лишила нас здорового аппетита, притупила вкусовые ощущения!

При слове «город» все притихли, и вскоре мы уже слушали рассказ господина Вирака о Пномпене и о том, что им пришлось пережить.

К ним тоже пришли в Новый год и приказали покинуть город, но поскольку был вечер, они решили подождать. Наутро, открыв ворота, они увидели людской поток, бурный, как Меконг во время грозы. И снова решили затаиться и переждать – вдруг поток схлынет и тогда им не придется уезжать. Они заперли двери – как будто их нет дома – и спрятались в чулане под лестницей. Всякий раз, когда в ворота стучали, они замирали от страха, что солдаты услышат плач их двухмесячного малыша. Они не знали, что мир за это время погрузился во тьму. Когда солдат одним выстрелом снес замок и под дулом пистолета вывел их на улицу, они не узнали город. Кругом были разрушение и смерть: дома превратились в груды булыжников, всюду брошенные и сгоревшие машины, трупы людей и животных, гниющие на жаре, кошмарное, всепроникающее зловоние.

– Пномпеня больше нет, – размешивая кашу в миске, тихо произнес господин Вирак. – Мы уже никогда не вернемся туда. Это конец. – Каша начала застывать, а он все не мог приступить к еде, только водил ложкой по миске. Потом поднял глаза и, запинаясь, добавил: – Когда… когда они везли нас через город, один из солдат Революции – должно быть, командир – показал в сторону спортивного клуба «Серкль-Спортиф» и заявил, что они казнили премьер-министра и других политических деятелей. «Предатели, – бросил он. – Новому режиму не нужны такие люди». Так и сказал. Вам следует быть осторожными.

Папа и Большой Дядя переглянулись, но промолчали. Наступила гробовая тишина. Мама кивнула мне, и я вдруг поняла, что сижу с ложкой во рту. Я слушала господина Вирака, позабыв обо всем на свете, ловила каждое слово в надежде, что в его рассказе мелькнут знакомые черты родного города. Однако Пномпень, каким его описывал господин Вирак, изменился до неузнаваемости, превратился в «преисподнюю», где вместо того, чтобы поклоняться богам и теводам, их ловят и убивают, точно диких зверей.

– Всего за несколько недель они сделали то, что обещали: уничтожили старый мир, – продолжал господин Вирак. – И ясно, что такое творится по всей стране, не только в Пномпене. Кажется, население провинциальных городов тоже эвакуируют, и для них действуют еще более жесткие правила. Люди не выбирают, куда ехать: если их направляют на юг, едут на юг, даже если жили на севере. Сколько раз мы видели, как разлучают членов одной семьи. Они тщательно продумали эту эвакуацию, и она только начинается. Уверен, они будут перемещать нас по стране…

– Но зачем? – нетерпеливо перебила его Тата. – Какой в этом смысл?

– Они будут стараться любыми способами удержать власть, – ответил господин Вирак.

– Да, – кивнул Большой Дядя, как будто знал наверняка, – мы нужны им напуганными и беспомощными, поэтому они лишают нас чувства защищенности, которое так необходимо человеку. Они разлучают семьи и не дают образоваться новым связям. Тем паче мы должны держаться вместе.

Завтрак закончился. Воздух налился тяжестью, наполнился ощущением надвигающейся беды. Взрослые избегали смотреть друг на друга, замкнувшись каждый в своем молчании. Они убрали посуду, скатали циновку, подмели пол. Господин Вирак с женой ушли обустраивать свое новое жилище. Из-за дощатой двери доносились их приглушенные шаги.

Некоторым из тех, кого привезли сегодня, не хватило мест, и они со всеми пожитками направились к домикам монахов. Там они увидят то, что видели мы сегодня утром, и вернутся, отказавшись жить среди призраков.

Поднявшись с пола, папа негромко сказал что-то про прогулку и спросил, не хочет ли Большой Дядя к нему присоединиться. Тот с серьезным видом кивнул. Я поняла, что им нужно поговорить, и не стала навязываться. Они сказали маме и тете Индии, которые мыли посуду на улице, что скоро вернутся.

– Приведем мысли в порядок, – объяснил папа.

– Подумаем, что делать дальше, – добавил Большой Дядя.

Когда папа с дядей ушли, тетя Индия осторожно, без обычной певучести в голосе, спросила у мамы:

– Думаешь, это правда… насчет премьер-министра?

– К чему представлять то, чего не знаешь наверняка? – Хотя мама старалась сохранять самообладание, я видела, что она устала от бесконечных объяснений, устала заботиться о чувствах окружающих. – Нам просто нужно сделать все возможное, чтобы не выдать себя.

Она изо всех сил терла кастрюлю из-под риса куском кокосовой скорлупы. Заметив, что ногти тети Индии покрыты лаком, мама подняла голову и сказала:

– Лак лучше снять.

– Прости? – переспросила тетя Индия.

– Лак на ногтях.

– О да, знаю, выглядит ужасно, весь облупился, – расстроенно произнесла тетя. – Руки как у торговки с рынка. Но я забыла жидкость для снятия, а лак, который я нашла в сумочке, не того цвета. Я ведь не могу…

– Соскобли ножом.

Тетя Индия нахмурилась, но не осмелилась перечить маме. Она единственная среди нас знала, как ведут себя обычные, незнатные люди, и нам ничего не оставалось, как прислушиваться к ее советам.

– По накрашенным ногтям видно, что ты городская, – пояснила мама.

– Ясно. – Тетя Индия вздохнула и сменила тему: – Рис почти закончился. Возможно, придется уменьшить порции. Но дети и Мама… они все время хотят есть.

– Они не останутся голодными, – с нажимом произнесла мама. – Если понадобится, мы отдадим им последнее. – Она ополоснула кастрюлю, отложила ее в сторону и, смягчившись, добавила: – Мы попробуем что-нибудь обменять сегодня. – И она слабо улыбнулась.

Тетя Индия, похоже, приободрилась.

Кто-то положил руку мне на плечо.

– Пойдем, – поманила меня Тата. – Помоги мне постелить постель для Бабушки-королевы. – Она дала мне скатанную циновку и начала приговаривать: – Когда тебе семь лет – я помню по себе, – столько всего знаешь, но еще так мало понимаешь. И потому воображаешь худшее.

Она была права. Я не понимала. Очень многие вещи не укладывались в моей голове. Я решила задать насущный вопрос:

– Как думаешь, Тата, мы будем голодать?

– Нет, Рами, – не сразу ответила Тата. – Нет, мы не будем голодать.

Тата отвернулась. Мой вопрос явно расстроил ее.

Я сглотнула. Не знаю, что пугало меня больше: то, что у нас закончится еда, или то, что Тата соврала мне.

Когда тебе семь лет…

Интересно, подумала я, в каком возрасте понимаешь все?