Текст книги "Ливень в графстве Регенплатц"

Но на этом Генрих не остановил любопытство. Он быстро пробежал глазами по ровным строчкам письма, и вскоре его взгляд остановился на одной из них: «…Маргарет упрямо не желает…»

«Чего она не желает?» – нахмурился Генрих и вернулся к началу предложения.

«Танцевать со мной либо с Густавом Маргарет упрямо не желает. Видишь ли, ей неприятны кавалеры, которые ниже неё ростом. А потому на уроках в танцах её ведёт только Зигмунд, а мы учим движения с её служанками. Да мне и не очень хочется танцевать с такой гордячкой… – Генрих невольно улыбнулся ворчанию Берхарда. – А сейчас Маргарет ещё больше нос задрала, решила, будто Зигмунд от неё без ума. Впрочем, он действительно плохо скрывает свой интерес к ней. Уж не знаю, что Зигмунд нашёл в этой ледяной особе? На днях он мне даже признался в своём желании написать портрет моей сестры, но боится, что отец наш не согласится на это.»

Свернув письмо, Генрих вновь нахмурил брови. Это известие ему не понравилась. У красавицы Маргарет, безусловно, имелись воздыхатели, но все они любовались ею издали, подходить к ней и говорить слова любви не смели. А этот Зигмунд слишком близок к Маргарет, они часто видятся и общаются. Как бы его любовные песни не запали в душу юной девушке да не вскружили ей голову. Учитель рисования, даже такой симпатичный и образованный, дочери ландграфа вовсе не пара. Маргарет быстро взрослеет, пора уже подбирать ей достойного жениха.

Грешно читать чужие письма, но в них находишь много любопытного. Генрих снова открыл письмо и стал читать с первой попавшейся строчки:

«Уже больше двух месяцев отец дома, и я этому рад несказанно. Наконец я чувствую, что хоть кому-то нужен, что я не одинок. Ты не представляешь, дорогой друг мой, как я устал от бесконечных придирок сестры и брата и от угнетающей ненависти матери. Никак не могу понять, за что она меня так ненавидит, в чём я перед ней повинен? Может, спросить об этом у отца? Но я не решаюсь. Мне стыдно жаловаться на родную мать. А на душе такая тяжесть. Если бы знать, в чём вина моя, я готов искупить свой грех, понести любое наказание, только бы мама простила меня, полюбила. Я в сомнениях, что делать мне?»

Генрих опустил письмо и удручённо склонил голову. Он не ожидал узнать, что страдания сына столь велики, что ему так тяжело и сложно жить в родном доме. Вот в чём оказывается причина замкнутости и одиночества Берхарда.

Ландграф запечатал письмо сына и отдал его гонцу:

– Возьми, передашь адресату. Да смотри не проболтайся, что оно было вскрыто мной. Ступай.

Гонец забрал письмо и с поклоном удалился.

Генрих был очень расстроен. В его доме царила война, тихая, скрытая, но от этого ещё более жестокая. И против кого? Против невинного ребёнка, которому пришлось платить за ошибки своих родителей. Несправедливо это, жестоко. И Патриции следовало бы это понимать. Если уж ей так хочется повоевать, так пусть воюет с ним, с её мужем, а не со слабым мальчиком!

Ландграф покинул свой кабинет и направился в западное крыло замка, где располагались покои супруги. Но служанка сообщила, что ландграфиня изволит прогуливаться в саду. Генрих нашёл Патрицию там, она совершенно одна не спеша бродила по дорожкам сада, любуясь красками осенних цветов.

– Патриция! – окликнул её Генрих.

Женщина обернулась и, завидев мужа, приветливо улыбнулась.

– Как я рада, супруг мой, что ты пожелал выйти ко мне. Сегодня дивная погода…

– Мне необходимо поговорить с тобой, Патриция.

– Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен?

– Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, – потребовал Генрих.

– Ты пугаешь меня… – встревожилась Патриция.

– Обещай!

– Хорошо, обещаю.

– За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем ты настраиваешь против него Густава и Маргарет?

Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова.

– Почему ты так холодна к нашему сыну? – повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги.

– Ты, кажется, забыл, Берхард – твой сын, а не наш, – спокойно произнесла Патриция.

– Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет.

– И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю?

– Ты обделяешь его своей любовью.

– А любить его я никому не обещала.

– Но разве возможно быть матерью и не любить дитя?

– Если дитя чужое, то возможно.

Патриция была уверена в своей правоте и потому не прятала глаз, не склоняла головы и говорила твёрдо. Генрих лишь руками разводил, удивляясь чёрствости супруги.

– Я надеялся, что ты простила мои прегрешения, – проговорил он. – Верил, что у тебя доброе сердце. Но, видимо, я ошибался.

Патрицию эти слова обидели.

– Я бы простила тебя, но присутствие этого мальчишки ежедневно, ежечасно напоминает мне о твоей измене, его внешность кричит о том, что он чужой нам. Тебе не следовало вообще привозить его в замок.

– Берхард мой сын! Я бы никогда его не оставил! Тем более он лишился матери.

– У него жив дедушка, – спорила Патриция, – который был в состоянии его воспитать…

– Чтобы сын ландграфа фон Регентропфа стал лавочником! – возмутился Генрих. – Со мной Берхарда ждёт более достойная судьба.

– Например, трон Регенплатца?

– Да. Именно это его и ожидает.

– Ты обвиняешь меня в жестокости, в несправедливости, а разве сам справедлив к своему законному сыну, разве ты не жесток к Густаву, лишая его того, что принадлежит ему по праву?

– Берхард – мой старший сын.

– А Густав – рождён в законном браке. На его стороне закон государства и закон человеческий!

– Ты согласилась заменить Берхарду мать, а значит, согласилась принять его в нашу семью! Мальчик полноправно носит фамилию Регентропф, и именно он унаследует Регенплатц! И я так решил вовсе не потому, что не люблю Густава. Ему я намерен отдать имение Стайнберг у северных границ. Там нужна твёрдая рука и разумный хозяин.

– Ставишь Густава вассалом Берхарда, – поморщилась Патриция.

– Не вассалом, а помощником. По сути, они вместе будут править…

– Вассалы тебя не поддержат. Они не присягнут на верность бастарду. Они взбунтуются.

Генрих вгляделся в сердитые глаза супруги.

– А ты, видимо, этого очень хочешь. Вот почему ты настраиваешь детей против Берхарда.

– Я не настраиваю их. Им самим не нравится этот тихоня!

– Ты уже сейчас разжигаешь войну между Густавом и Берхардом. На этих землях уже более сотни лет не было распрей, и новых я не допущу!

– Если не передашь Регенплатц законному наследнику, распри будут.

– Не нужно со мной воевать и спорить! Ты всё равно проиграешь.

Сказав своё последнее слово, Генрих развернулся и пошёл прочь. В Патриции так и бурлило негодование, она даже топнула ножкой от злости.

– Это ты проиграешь, ты! – воскликнула она. – Вот увидишь! Никогда не править волчонку в Регенплатце! Никогда мой сын ему не подчинится! Я не допущу этого! Не допущу!

Разозлённая разговором с мужем, Патриция быстро направилась обратно в замок. По дороге она всё срывала листья с кустов и, нервно разорвав их, отбрасывала прочь. Вернувшись в замок, Патриция сразу же направилась в покои своей матери. Ей сейчас нужен был человек, которому она без стеснения могла бы пожаловаться на оскорбления, поделиться горечью.

Магда Бренденбруг наблюдала в окно разговор Патриции с мужем и теперь ждала дочь.

– О, мама, как же я страдаю! – прямо с порога воскликнула Патриция.

– Бедная моя девочка, – посочувствовала Магда и обняла свою дочь.

– Этот волчонок осмелел при отце и посмел жаловаться на меня! На меня и на моих детей.

– Жаловаться? – Магда видела, что разговор между супругами был неприятным, но не знала, о чём он вёлся. – Что же он наговорил отцу?

– Что я жестока с ним, что сестра и брат постоянно обижают его. И Генрих верит ему!

– Как же он не поверит любимому сыну?

– Генрих был груб со мной, зол, – негодовала Патриция, ходя по комнате, словно запертая львица. – И за что?! За то, что я приняла его выродка, допустила до своих детей… Неблагодарный! Он готов ради волчонка забыть обо всех, предать родных детей! Он поклоняется ему, словно святому. А этот мерзкий тихоня пользуется слепой любовью папочки и льёт на меня грязь. С приездом отца он почувствовал себя очень смелым. Слишком смелым.

– Каков эгоист! – поддерживала Магда гнев дочери. – Хитрый, расчётливый, как и его мать.

– И я ещё должна любить этого мерзавца? Сына потаскухи!

– Волчонок не заслуживает даже доброго слова.

– А Генрих требует от меня именно любви к его сыночку. Ах, мама, иногда я чувствую настоящую ненависть к моему супругу. Такую сильную, что даже желаю смерти его. – Патриция отошла к окну, и бросила на яркий сентябрьский пейзаж отяжелённый грустью взор. – Если бы Генриха не стало, с каким бы удовольствием я выгнала бы волчонка из моего замка. В одежде черни, без гроша в кармане. И не только из замка, но и вообще из Регенплатца. Пусть бы он почувствовал все беды на себе, все лишения, всё горе.

Патриция ясно представила себе бредущего по пыльной дороге утомлённого голодного мальчишку в рваной грязной одежде. И так ей понравилась эта картина, что она даже улыбнулась. Магда тоже представила нечто подобное и подумала, что такой поворот событий был бы очень не плох.

– А что, Патриция, – предложила она дочери, – может, Генриху действительно пора окончить свой жизненный путь?

Патриция перевела на мать взгляд полный удивления и даже испуга.

– Ты… Ты предлагаешь убить его? – тихо и нерешительно спросила она.

– Ну, конечно, это сделаем не лично мы, а верный нам человек…

Патриция вновь отвернулась к окну и задумалась. Теперь перед её глазами возникла картина другая. В церкви у алтаря стоит богатый дубовый гроб, а в нём возлежит Генрих, её супруг. И вдруг сердце защемило, и к горлу подкатил ком горечи. Как бы не злилась Патриция на мужа, какие бы не посылала на его голову проклятия, а всё же теплилась ещё в душе её любовь, жалость. Нет, сгоряча её слова были сказаны, не хотела она его смерти. Ведь о спасении жизни мужа она молила столько лет, пока воевал он, пока был в далёких землях, и спас его Бог милостивый. А теперь что же, уцелевшего на поле брани и в скитаниях своими же руками убивать?

– Нет, мама, – вздохнув печально, проговорила Патриция. – Не надо сокращать жизнь супругу моему. Всё равно после него не я, а брат его Норберт в Регенплатце властвовать станет, как регент при малолетнем наследнике. А Норберт сделает всё так, как завещает Генрих, то есть посадит на трон Берхарда. Опять война, опять жертвы. Не надо, мама. Мы и так справимся с волчонком. Наступит день, и он обязательно ответит за всё зло, что причинил мне и моему Густаву.

Карен Вольфгарт вернулась из города в радостном настроении. День выдался для неё весьма удачным, насыщенным, люди встречались интересные, полезные, а главное разговорчивые. Долго Карен выведывала, собирала информацию о тайне семьи Регентропф, и наконец всё разузнала. Собой она была очень довольна, хвалила себя за ум, вновь и вновь вспоминала что-нибудь особо интересное из прошедшего дня. Как приятно ей было, как сладостно на душе – наконец-то, любопытство удовлетворено. Но теперь начались новые терзания – болтливой женщине не терпелось с кем-нибудь поделиться узнанной информацией, разгадкой тайны. Но с кем? Перед кем похвастать умом?

Карен вошла в замок и стала подниматься в свои покои. На лестнице она встретилась с Астрид. Нет, эти женщины не стали подругами. Астрид относилась к супруге учителя с недоверием и не скрывала этого. Карен чувствовала это и тоже не стремилась к общению. Она сухо поздоровалась с Астрид и прошла дальше, хотя в душе ей очень хотелось упрекнуть няньку за ложь и с гордостью сообщить, что сумела всё разгадать и без её помощи.

Войдя в свою комнату, Карен скинула плащ, присела на кровать и тяжело вздохнула. Ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить, но близких подруг, с которыми можно было посекретничать, она в замке не заимела. Ещё раз вздохнув, Карен встала и подошла к открытому окну. Вид выходил на внутренний садик. На дорожке стоял Хайнц Вольфгарт в окружении Берхарда, Густава и Маргарет и, держа в руках цветок гвоздики, что-то объяснял детям.

«Берхард даже на дедушку своего не похож, – подумала Карен, рассматривая мальчика. – Наверно, перенял внешность у матери. Жаль, что я не видела её. Говорят, она была необычайно красива. А Берхарду повезло в жизни. Обычно бастарды в лучшем случае становятся пажами при принцах, поверенными, а этот унаследует трон. Хотя, с другой стороны его участь не так уж завидна. Мачеха его ненавидит, брат не любит, и не известно поддержат ли его в будущем народ и вассалы, как правителя.»

Размышления Карен прервала вошедшая в комнату молоденькая горничная.

– Я видела, как вы вернулись, госпожа, – с поклоном произнесла она, – и зашла узнать, нужно ли вам чего?

Карен окинула служанку оценивающим взглядом. Может, с ней поболтать? Впрочем, нет, она слишком молода и глупа. Можно найти и более достойного собеседника.

– Ничего не надо, – ответила Карен. – Если что, я тебя позову.

– Скоро будет подан обед.

– Я знаю. Спасибо.

Ещё раз поклонившись, девушка удалилась. Карен вновь повернулась к окну. Но в саду уже не было ни Хайнца, ни его учеников. Оставалось лишь любоваться мягкой красотой осеннего пейзажа. Однако такое занятие наводило на Карен тоску, и очень скоро она начала позёвывать. За таким состоянием и застал её Хайнц Вольфгарт, когда вернулся в покои.

– Добрый день, Карен, – поздоровался он с супругой. – Сегодня ты долго гуляла по городу.

Карен обрадовалась – наконец-то появился человек, с которым можно было поговорить. Конечно, муж наверняка будет её упрекать, но всё равно выслушает.

– Да, я немного задержалась, – ответила Карен, повернувшись к пейзажу спиной. – Но зато я наконец всё узнала.

– Что узнала?

– Всё о рождении Берхарда.

Хайнц Вольфгарт устало опустился на стул и разочарованно вздохнул:

– Я так и думал, что ты не успокоишься, пока не раскроешь эту тайну.

– Да тут и нет никакой тайны, – поведала Карен, сев на кровать. – Многие знают об этом. Просто все в Крафтбурге, словно сговорившись, упорно ни с кем не говорят на эту тему. Будто Регентропф пригрозил смертью за разглашение данной информации.

– Ландграф пользуется огромным уважением и доверием среди народа Регенплатца.

– Я с большим трудом нашла одну женщину, которая мне всё рассказала, – продолжала говорить Карен, пропустив замечание мужа.

– И кто эта болтушка?

– Некая фрау Гельфрих. Швея. Кстати, неплохая. Я заказала у неё новый наряд себе. Так вот она живёт через два дома от семейства Штаузенг. Глава семейства Ахим Штаузенг имел от первого брака (он был вдовцом) очень красивую дочь Эльзу. Однажды Генрих Регентропф её увидел и без памяти влюбился. Девушка ответила ему взаимностью. В общем, у них завязались отношения. Они старались встречаться тайно, (наверно, чтобы ландграфиня не узнала), но город всё равно наполнился слухами. Эльза Штаузенг и есть настоящая мать Берхарда. Она родила его, но сама при родах умерла. Причём говорят, что накануне этого события девушка была похищена какими-то разбойниками, зверски избита и брошена в Рейн. Чудо, что она не умерла сразу и успела дать жизнь своему ребёнку. Ужасно, правда? Мне кажется, Берхард похож на мать. У Ахима Штаузенга другой разрез глаз и нос широкий, хотя волосы тоже тёмные…

– Постой. Ты что же, видела этого Штаузенга? – подивился Хайнц.

– Ну конечно. Должна же я была посмотреть на родного дедушку Берхарда. Я заходила к нему. Мы хорошо побеседовали…

– Неужели о его дочери?

– Нет, что ты? – Карен кинула на супруга взор полный упрёка. – Он держит сапожную мастерскую, и я зашла туда под предлогом заказать себе ботиночки, ведь скоро наступят холода. Ахим Штаузенг как раз был в мастерской. Уж не знаю, всегда он там, или мне просто повезло? Мы с ним разговорились. Гер Штаузенг весьма учтивый мужчина. Я рассказала ему, кто мой муж, что мы живём в замке, обучаем детей ландграфа. Это его заинтересовало, он задал пару вопросов о Берхарде, о его жизни…

– И ты рассказала ему всю правду?

– Я просто высказала свои наблюдения и предположения.

Хайнц удручённо покачал головой. Как же болтлива его жена!

– А что такого? – развела Карен руками. – Он родной дед и имеет право знать, как живётся его внуку. Мы поболтали. Потом в мастерскую пришла его супруга. Очень милая женщина. Ахим и Христина Штаузенг пригласили нас с тобой к себе на обед послезавтра. Я обещала, что мы обязательно придём.

– Я никуда не пойду, – категорично заявил Хайнц.

– Я уже обещала.

– Карен, я тебя всегда просил и сейчас прошу, не вмешивайся ты в жизни людей, – начал увещевать Хайнц свою жену, – не береди их души. Ахим Штаузенг, наверно, уже успокоился, горе его утихло, а ты вновь ему обо всём напоминаешь.

Карен нервно передёрнула плечами – муж никогда её не понимал.

– Значит, я пойду на обед одна, – сказала она, позволив словам мужа пролететь мимо неё. – Всё равно мне нужно прийти в мастерскую на примерку ботинок.

– Карен, отстань от людей. Ты узнала, что хотела, и угомонись на этом.

– Нет, дорогой мой, я ещё не всё узнала. Это только начало истории.

– Что ты хочешь сказать? – встревожился Хайнц.

– Как ты думаешь, для чего вдруг разбойники похитили беременную женщину и, не прося за неё выкупа, убили её? Никому неизвестно, нашли ли этих злодеев, и искали ли вообще. Почему гер Штаузенг не требует у ландграфа суда над ними? А может, суд прошёл, но втайне от всех? Тогда, кто в действительности был истинным виновником смерти бедной женщины? Я думаю, разбойников кто-то нанял, и вычислить этого человека не так уж сложно, так как Эльза не имела врагов. Или почти не имела.

– Остановись. Я прошу тебя, не лезь в это дело!

Но Карен продолжала.

– И ещё ходили слухи, будто родной матерью Эльзы, а значит и бабушкой Берхарда, является местная ведьма по имени Хельга, которая живёт в лесу. Генрих, конечно, пресёк эти слухи, но ведь они были. И мне кажется, они не так уж и лживы. Я хочу проведать эту Хельгу.

Хайнц не выдержал. Он вскочил и в гневном порыве даже ударил кулаком по столу.

– Всё! Хватит, Карен! – вскричал он. – Однажды ты своим любопытством навлечёшь беду не только на других людей, но и на себя тоже! Ни к какой ведьме ты не пойдёшь! Послезавтра заберёшь платье у швеи, ботинки из мастерской Штаузенга и больше ни шагу в город! Поняла?!

– Что? – возмутилась Карен. – Ты хочешь запереть меня в четырёх стенах? Не получится! Я тебе не рабыня!

– Ты моя жена и обязана мне повиноваться!

– Жена, но не рабыня, – повторила Карен, поднявшись и гордо глядя мужу в глаза. – Я могу и буду ходить куда хочу и когда хочу!

– Неужели ты не видишь, какое уважение тут к ландграфу фон Регентропфу? Ему прощаются все грехи, ему верят. Чего ты хочешь добиться своим расследованием?

– Ничего! Всё, что я узнаю, узнаю только для себя. Я никому ничего не собираюсь рассказывать и тем более предъявлять обвинения.

Но Хайнц не верил своей жене. Он слишком хорошо знал её характер и знал, к каким последствиям приводит её любопытство. Хайнц встал, приблизился к супруге и твёрдо заявил:

– Если ты меня ослушаешься, я прогоню тебя. Живи, где хочешь и как хочешь, только избавь меня от стыда за твои никому не нужные действия и позора за твою болтливость.

Карен Вольфгарт не ожидала услышать такие жёсткие слова от человека, с которым прожила много лет, который любил её и всё терпел. Она даже не нашлась, что ответить на его заявление, и сидела, открыв рот и непонимающе хлопая ресницами. В душе Хайнца зародилась маленькая надежда, что супруга всё-таки одумается и послушается его совета.

Весь ужин Карен Вольфгарт просидела в дурном настроении, ни с кем не разговаривала, ничего не рассказывала. Даже аппетит у неё пропал. Она сердилась на мужа за его резкость. Она не понимала, за что он так на неё разозлился. Бывало, Хайнц и раньше осуждал её действия, упрекал, но никогда не ставил ей условий, никогда не ущемлял в свободе. Что вдруг с ним случилось? Хочет выслужиться перед ландграфом и боится, что она помешает ему в этом? Как же плохо он знает супругу свою.

Генрих Регентропф тоже ужинал без настроения. Уже несколько дней его не покидали раздумья о Берхарде и Патриции. Он соглашался с чувствами жены, с тем, что у неё, несомненно, была причина держать обиду на него, на супруга своего, но выплёскивать её на невинного мальчика она не имела права. Сын не должен страдать за ошибки отца. Генрих взглянул на Берхарда. Мальчик, как обычно, ел молча и спокойно. Ни взгляд, ни поведение не выдавали его чувств и каких-либо мыслей. Берхард при других людях всегда казался невозмутимым и даже равнодушным, но каким он был, когда оставался в своей комнате один? Одиночество. Генрих никогда не испытывал это чувство. Родители его любили, со своим братом он был дружен, товарищи уважали и ценили его. И всё же Генрих понимал, что одиночество – это очень плохо, и от него нужно Берхарда спасать.

После ужина ландграф попросил Хайнца Вольфгарта пройти вместе с ним в кабинет.

– Присаживайтесь, мастер Вольфгарт, – пригласил Генрих. – Мне хотелось бы поговорить с вами.

– Я к вашим услугам, ландграф, – учтиво ответил Хайнц.

Мужчины сели друг против друга.

– Вы служите у меня уже третий месяц, мастер Вольфгарт, и я ни разу не раскаялся, что пригласил вас. Скажите, вы всем довольны?

Хайнц слегка подивился такому вопросу.

– Да, ландграф. Я и моя семья всем довольны.

– А мои дети вам много хлопот доставляют?

– Дети – это всегда хлопоты, но мне они приятны. Я люблю общаться с детьми, рассказывать им о Мире, о жизни. Они самые благодарные слушатели.

– И мои дети тоже благодарные?

– Да, а как же!

– Значит, вам удалось найти с ними общий язык?

– Думаю, что да.

– А как они вообще относятся к занятиям?

– Хорошо. Все трое с удовольствием приходят на уроки, выполняют все задания, – охотно поведал мастер Вольфгарт. – У Маргарет, правда, сложно с арифметикой, но зато она пишет очень красивые стихи. Вы их читали?

– Нет, дочь мне не хвастала своими способностями.

– Жаль. Обязательно попросите Маргарет что-нибудь почитать из её сочинений.

– А как они ведут себя? Мальчишки не дерутся?

– Нет. Никто не ссорится и не дерётся. Дети слишком увлечены занятиями, им не до ссор. Наоборот, они стараются помочь друг другу.

– Чудеса. Слушаю вас и удивляюсь, о моих ли детях вы говорите? – развёл руками Генрих.

– О ваших, ландграф, о чьих же ещё, – улыбнулся Хайнц. – И не думайте, что я вам льщу или как-то выслуживаюсь перед вами. Такое поведение я всегда считал ниже своего достоинства.

– Я ни в коем случае не собираюсь обижать вас подобными помыслами, мастер Вольфгарт. Наоборот, хочу вам выразить восхищение вашим мастерством и умом. И раз уж вам так легко общаться с детьми, то вам, верно, не сложно будет принять к себе ещё одного ученика?

– Конечно, не сложно. Могу я узнать, о ком идёт речь?

– О Кларке Кроненберге. Граф Кроненберг тоже хотел бы дать образование своему старшему сыну, но бесконечные распри на границах графства, и строительство укреплений города полностью опустошают всю его и без того скудную казну. На какие-то побочные расходы граф совсем не имеет средств. Я хочу пригласить мальчика в Регентропф. Он плохо обучен грамоте, мало читает, но зато уже побывал в двух сражениях. Пусть мальчик отдохнёт, наберётся знаний, а то он видит только смерть да разруху.

– Вы поступите правильно, пригласив юного Кроненберга к себе, – согласился Хайнц.

– Да и у Берхарда появится друг.

– Это тоже очень важно. Берхард часто рассказывает о своём друге, говорит о нём, как о герое. Уверен, мальчик будет счастлив узнать о вашем решении. Друг ему необходим. Когда приедет Кларк?

– Думаю, через пару дней. Я уже написал графу, и он ответил согласием.

Ахим Штаузенг ночью плохо спал, тревожные мысли не покидали его. Утром он поднялся с пастели с головной болью, в сердце томились нехорошие предчувствия. Без аппетита позавтракав, Ахим оседлал коня и покинул дом, кинув супруге, что уезжает по делам.

Прибыв на место, Ахим сошёл с коня и привязал поводья к ближайшему дереву. Свои тревоги он мог привезти только сюда, только здесь его поймут и успокоят. Мужчина негромко постучал в дверь низкой серой хижины. Ему открыла хозяйка в чёрных одеждах.

– Здравствуй, Хельга, – произнёс он.

– Ахим? – удивилась Хельга; она никак не ожидала увидеть его на пороге своего дома. – Проходи.

Ахим прошёл в сумрачную комнату, и хозяйка закрыла за ним дверь.

– Надеюсь, тебя ко мне не беда привела? – спросила Хельга. – Жена, дети здоровы?

Ахим приблизился к женщине и заглянул ей в глаза. Горький ком тоски подкатил к горлу. Уже несколько лет не видел он свою любимую, скучал по ней, вспоминал, слушая, как сердце скулит песнь разлуки. Ахим не жаловался на жену – Христина была доброй, покладистой, хозяйственной. И всё же сердце ныло по недоступной Хельге. Ахим нежно коснулся щеки любимой и тихо произнёс:

– Ты всё так же прекрасна. Года не имеют власти над тобой.

В смущении Хельга опустила глаза. Она, конечно, постарела, в лоб врезались морщины, а волосы местами запорошила седина, но былая красота ещё не совсем угасла.

– Не нужно таких речей, Ахим, – ответила Хельга так же тихо. – И видеться нам ни к чему. Я же просила…

– Мне очень трудно выполнять твою просьбу. Кажется, в разлуке моя любовь к тебе лишь возрастает.

Хельга даже отвернулась. Она и рада была слышать такие признания, но они слишком тяжелы для её одинокой души.

– Эти слова ты должен говорить супруге своей, а не мне, – сказала она, отойдя в сторону. – Лучше поведай, что привело тебя сюда.

– Разве тоска по тебе не может быть причиной моего прихода?

– Она не должна быть такой причиной.

Ахим тяжело вздохнул и присел на скамью.

– Ладно. У меня действительно есть ещё повод. Во мне поселилась тревога, и я пришёл разделить её с тобой.

Хельга повернулась к собеседнику и стала слушать.

– Христина и дети мои здоровы и радостны. Но я беспокоюсь за Берхарда.

– Почему? Что-то случилось?

– Вчера в наш дом приходила фрау Вольфгарт. Она жена того самого учителя, который обучает детей ландграфа наукам разным. Фрау Вольфгарт рассказала мне о жизни Берхарда в замке. Хельга, мальчику там плохо.

– Что заставило тебя так подумать?

– Фрау Вольфгарт говорила, что в ландграфине нет тёплых чувств к Берхарду, брат и сестра вечно ссорятся с ним, а мать это лишь поощряет. Мальчик невесел, он одинок, он там никому не нужен.

– Что ж удивительного в том, что Патриция не любит Берхарда? – пожала плечами Хельга. – Он не её сын. Но зато Берхард любим Генрихом фон Регентропфом своим отцом, и это главное.

– Почему же тогда Генрих позволяет жене унижать мальчика презрением?

– Возможно, при нём Патриция ведёт себя с мальчиком совсем по-другому. И возьми во внимание то, что Генрих очень долго отсутствовал, и Патриция всё это время действовала, думала и воспитывала детей, как ей хотелось.

– Она настраивает против него сестру и брата. Она хочет выжить Берхарда из замка.

– Скорее всего, согнать с трона и посадить на него Густава.

– Ох! Хоть бы Генрих отказался от своих планов и отдал престол законному сыну, – воздел Ахим руки к небу. – Иначе бедного Берхарда убьют в этом замке.

– Не переживай. Жизнь мальчика под надёжной охраной души его матери. Пока амулет на нём, зло не должно его коснуться. Да и Патриция всё ещё боится моего заклятия. Она не тронет Берхарда.

– Она сама, может, и не тронет, но готовит к этому Густава.

Хельга задумчиво прошлась и после присела рядом с Ахимом на скамью.

– Фрау Вольфгарт так много знает об отношениях Берхарда с Патрицией? – спросила она. – Это она делает такие выводы?

– Нет. Эти выводы мои, – ответил Ахим, – но сделаны из её рассказов. Сама фрау Вольфгарт мне показалась обыкновенной болтушкой, сплетницей.

– Обычно такие люди любят преувеличивать. Даже придумывать что-то своё.

– Нет-нет, я уверен, фрау Вольфгарт говорит правду. Она не похожа на хитрую злобную женщину. Она живёт в замке, каждый день видит детей, их общение с родителями. Ей нет причин меня обманывать.

Но Хельгу всё равно что-то настораживало.

– Скажи, а у тебя фрау Вольфгарт ни о чём не спрашивала? Например, о жизни твоей прежней, об Эльзе?

– Да задала один вопрос, а может, два, – пожал плечами Ахим. – Говорила, будто слышала, что дочь у меня взрослая была, что внука она мне родила и умерла. Спросила, где сейчас мой внук.

– Почему она у других о тебе интересуется?

– Вовсе не обязательно, что она обо мне интересуется. Фрау Вольфгарт шьёт одежду у фрау Гельфрих, а та известная болтушка.

– И что ж ты о внуке сказал ей?

– Сказал, что отдал мальчика на воспитание в монастырь. А после перевёл разговор на другую тему, и фрау Вольфгарт больше не спрашивала о моей семье.

Хельга тяжело вздохнула и покачала головой.

– Не нравится мне всё это, – произнесла она. – Эта фрау Вольфгарт слишком любопытна.

– Как и все женщины, – махнул рукой Ахим.

– И в дом ваш, мне кажется, она пришла не случайно.

– Она в моей мастерской заказала себе ботинки. Там мы с ней и встретились, разговорились, потом Христина пригласила её к нам на обед. Ничего подозрительного в происходящем я не вижу.

Но Хельгу это не убедило. Мужчины часто не обращают внимания на женские хитрости и уловки, и женские умы для них закрыты.

– Как имя фрау Вольфгарт? – спросила Хельга.

– Карен.

– Карен, – повторила Хельга и задумалась. – Карен Вольфгарт. А ведь её ждут неприятности, возможно, даже угроза жизни.

Ахима это откровение никак не тронуло.

– Меня сейчас волнует только жизнь Берхарда, – сказал он.

– За него не беспокойся, – ответила Хельга. – Кроме тоски и печали ничего худое его не коснётся. А теперь иди. Скоро ко мне должна прийти девушка за снадобьем для её хворой матери, не нужно, чтобы тебя здесь кто-либо видел. Иди со спокойной душой. И помни, если над Берхардом повиснет угроза, Бог даст мне знать. Надеюсь, мы сможем помочь мальчику.

Уже несколько дней съезжались гости в замок Регентропф. Знатные князья, доблестные рыцари, их жёны, дети, слуги. Гости прибывали из ближних и дальних земель, кто на лошадях, кто на кораблях. Ехали не просто так, а по приглашению на большое торжество, которое устраивал ландграф фон Регентропф по случаю Дня рождения своей любимой единственной дочери Маргарет. В этом году праздник намечался поистине грандиозный: с играми, танцами, обильным застольем. Для увеселения позвали музыкантов, миннезингеров, жонглеров и актёров.