Текст книги "Русский сын короля Кальмана"

Глава 7
Река Меандр

Страх, мучивший ЛюдовикаVII после битвы под Дорелеей, заставил его изменить заранее намеченный маршрут и двинулся через малопроходимые горы, где у турок не было больших сил. К французским крестоносцам присоединился и небольшой отряд германских рыцарей и ратников, сохранивших после разгрома боеспособность, во главе с королем Конрадом и герцогом Швабским.

В Эфесе германский король расхворался и был вынужден отказаться от дальнейшего участия в походе. Он сообщил Людовику, что возвращается морем в Константинополь, где перезимует, а по весне со свежими силами (набранными за зиму вербовщиками) возобновит «заморское паломничество». Ранним туманным утром союзник французского короля уплыл из Эфеса, забрав с собой племянника Фридриха Швабского и всех своих людей, уместившихся на одном греческом судне. Уехал и Андрей Юрьевич, который уже не стремился в Палестину, а хотел вернуться на родину. Прощаясь с Борисом, князь сказал ему:

– Помни, что, коли у тебя с царем Мануилом ничего не выйдет и не будет иных поборников, ты всегда найдешь приют у меня.

– Спасибо на добром слове, – поблагодарил Борис.

Они разъехались каждый в свою сторону: один отправился в столицу Византийской империи, другой – к Святой земле.

Отпраздновав на берегу реки Каистр Рождество, французские крестоносцы продолжили свой путь. Больших боев пока не было, случались лишь мелкие стычки. Турки нападали небольшими отрядами и, нанеся мелкий урон, тут же скрывались в горах. Гораздо опаснее конников были сидящие в засаде лучники, из-за которых король велел всем дамам надеть шлемы и длинные кольчуги.

Первое серьезное столкновение крестоносцев с врагом произошло у реки Меандр, где турки заняли равнину и окрестные горы, а главный их отряд защищал переправу. И все же войско магометан было меньше христианского.

Борис, Векша и Угрин находились в передних атакующих рядах, и когда был дан сигнал к наступлению, они бросились вперед. Тут же навстречу им полетели стрелы, одна из которых пронзила Матвея. Угрин взмахнул руками и упал с коня.

– Матюша! – воскликнул Векша.

Матвей лежал в неестественной позе, весь залитый кровью, а из его левого глаза торчала стрела.

– Упокой его, Боже, – прошептал Борис.

А стрелы продолжали сыпаться. Среди крестоносцев случилось замешательство, многие из них стали занимать оборонительную позицию, и только тамплиеры во главе с магистром де Баром продолжали скакать к бурлящей реке.

– Рассчитаюсь с погаными за Угрина, прими Господь его душу! – со злостью воскликнул Борис и поскакал за тамплиерами.

Многие рыцари последовали его примеру, увлекая за собой остальных. Рено де Шатильон стремительно обогнал вначале Бориса, затем тамплиеров и первый набросился на неприятеля.

Началась схватка. Крестоносцы теснили турок к реке, а те отчаянно сопротивлялись. И все-таки численное превосходство христиан не замедлило сказаться на ходе битвы. Продержавшись около получаса, турки дрогнули, а поскольку отступать в боевом порядке мешала река, то началось беспорядочное бегство. Турецких воинов, пытавшихся спастись вплавь, уносил быстрый поток, остальных убивали крестоносцы.

Вскоре по обоим берегам Меандра валялись трупы, а среди них разъезжали довольные рыцари. Успех в первом большом бою вселила во французов уверенность в то, что их ждут одни победы.

А Борис и Векша хоронили Угрина, упокоившегося под грудой камней в небольшом овраге. Векша соорудил другу крест.

– Вряд ли он долго простоит, – заметил Борис. – Поганые его сломают.

Векша горестно вздохнул:

– Хоть недолго, а полежит под христианским крестом Матюша, да будет милостив к нему Господь.

Похоронив своего товарища по скитаниям, они сели на коней. Векша бормотал себе под нос:

– Родился Матюша в угорских землях, почитай два десятка лет прожил в Киеве, а помер за морем, и некому будет его могилку навещать.

– Хватит тебе мою душу рвать! – прикрикнул на слугу Борис.

Мимо них проехали король и магистр тамплиеров. Борис услышал, как Людовик спросил:

– Много ли рыцарей мы потеряли?

– Только одного, – ответил де Бар. – Рыцарь де Ножан утонул.

– Бедняга! – посочувствовал король. – Он был так молод! Даруй ему, Господи, вечный покой!

«И моего верного гридя прости, Боже, за все его прегрешения», – пожелал Борис.

К нему подъехал Лупо.

– Я слышал, что мессир Конрад потерял одного из своих оруженосцев. Приношу свои соболезнования мессиру.

– Для меня погибший Угрин много значил, – горестно произнес Борис.

– Я знаю, мессир. Иной оруженосец становится для рыцаря ближе родного брата.

Их внимание было привлечено происходящим на реке – там начали переправу женщины во главе с королевой. И дамы, и их служанки сидели верхом на лошадях по-мужски, ибо выяснилось, что дамские седла не годятся для путешествия по горным дорогам. Почти всем всадницам помогали мужчины, без посторонней помощи обходились только королева и Агнесса де Тюренн, причем, если девушка глядела на бурный поток расширенными от ужаса глазами, то Алиенора казалась совершенно спокойной.

Лупо пробормотал:

– Я не вхожу в число поклонников нашей королевы, но иногда начинаю ее уважать и готов искренно ею восхищаться. Да простит меня Творец, но Он ошибся, создав Алиенору женщиной.

Дело шло к вечеру, и надо было располагаться на привал. Крестоносцы остановились неподалеку от места недавней битвы. Возбуждение, вызванное победой, понемногу утихало; уставшие люди спешили поужинать и лечь спать.

Векша поставил шатер в защищенном от ветра месте – возле скалы. После ужина слуга сразу уснул, а его господин еще сидел у догорающего костра, глядя, как утопают в сумерках окрестные горы. Внезапно слух Бориса уловил звуки легких шагов. Резко повернувшись, он разглядел в сумерках закутанную с головы до ног фигуру, по очертаниям которой было нетрудно догадаться, что это женщина.

– Не угодно ли мессиру рыцарю меня выслушать? – сказал мягкий грудной голос.

– Угодно, – отозвался немного ошарашенный Борис.

Когда женщина приблизилась к нему, он узнал в ней одну из служанок королевы.

– Храброго рыцаря ждет в своем шатре некая дама, – медленно проговорила она.

– Эта дама – твоя хозяйка? – напрямую спросил Борис.

Служанка презрительно хмыкнула:

– Неужели я выполняла бы еще чье-либо поручение? Мессир рыцарь должен был сразу догадаться, о какой даме идет речь.

– Передай ей, что я приду.

Женщина направилась прочь, а Борис озадаченно смотрел ей вслед.

«Отколь она знала, что я еще не сплю? Али королева велела позвать любого, кто еще бодрствует?»

Сон пришлось отложить. До глубокой темноты Борис просидел у своего шатра, стуча зубами от холода, а затем пошел туда, где стоял шатер Алиеноры. Ночь была безлунная, и лишь свет от мерцающих звезд давал возможность хоть что-нибудь разглядеть. Несколько раз Борис шумно споткнулся, но к счастью никого не потревожил. Добравшись, наконец, до шатра королевы, он нырнул внутрь, где оказался в непроницаемой тьме. Зацепившись за что-то ногой, Борис ругнулся по-русски.

Послышался мурлычущий голос королевы:

– Значит, рыцарь Конрад не побоялся ко мне явиться? Такой отважный поступок заслуживает награды!

«Куда же мне ступать? Здесь темно, как в преисподней», – подумал Борис.

И тут же мягкие пальцы коснулись его лба.

– Смелее, рыцарь!

Упав на ложе, Борис и королева сплелись в неистовом объятии. Он обрушил на нее все свое желание, накопившееся за время, пока у него не было женщин. Алиенора нисколько не испугалась той голодной страсти, с какой на нее набросился рыцарь, а принялась отвечать ему ласками не менее горячими, чем его любовный пыл. Когда все кончилось, Борис вытер густой пот со лба.

– Неплохо, рыцарь Конрад! – зашептала королева. – Очень неплохо! Я уже опасалась, что мы не успеем до рассвета вернуться из страны любви.

– Рад угодить королеве, – буркнул Борис.

Она засмеялась:

– Рыцарь Конрад угодил прежде всего себе. Или ему уже приходилось возлежать на ложе страсти с венценосной особой?

Борис понял, что королева пытается воспользоваться его расслабленным состоянием, дабы что-нибудь о нем узнать. Он злорадно усмехнулся про себя:

«Я же не отрок неопытный, чтобы растаять перед блудливой женкой, будь она даже королевой».

Не услышав ответа на свой вопрос, Алиенора сухо сказала:

– Тебе пора уходить.

Борис послушно поднялся и вышел из шатра. Ему удалось без приключений добраться до места своего ночлега.

«Королем я еще не стал, а ложе с королевой уже разделил», – с усмешкой подумал он перед тем, как провалиться в глубокий сон.

Глава 8
Крепость в горах

Первая победа воодушевила французских крестоносцев, однако от этого воодушевления не осталось и следа в малопроходимых горах, где многочисленные повозки обоза постоянно застревали на узких дорогах, а ветер сдувал в пропасти лошадей с всадниками и мулов с поклажами. Часто налетали турецкие отряды и, нанеся крестоносцам урон, скрывались за скалами.

В один из дней турки не беспокоили христианское воинство, но радости по этому поводу было мало, потому что с утра набежали тучи, затем заморосил дождь, а с полудня подул порывистый ветер. К вечеру крестоносцы совсем выбились из сил, но тут им повезло – они вышли к небольшой крепости, гарнизон которой, узнав о приближении французского войска, бежал. Наконец-то измученные люди могли отдохнуть в более ли менее нормальных условиях.

Борис и Векша заняли дом неподалеку от крепостной стены, туда же немного погодя явился и де Винь со своими ратниками. После ужина Борис сразу же уснул, а когда проснулся, уже наступила ночь. Открыв глаза, он разглядел в лунном свете сидящего на сундуке человека и машинально потянулся за мечом.

– Прошу простить меня, мессир Конрад, – проговорил человек голосом Лупо.

– А, это ты! – успокоился Борис.

– Да, это всего лишь я – королевский дурак.

– Чего тебе надо? – спросил Борис, поднимаясь с постели.

Шут хмыкнул:

– Надо не мне, а нашей неугомонной королеве. Она устраивает бал и приглашает на него рыцарей.

У Бориса не было желания развлекаться.

– А без меня там нельзя обойтись?

– К сожалению, нельзя! Алиенора уже несколько раз спрашивала о мессире Конраде.

– Суета сует, – буркнул Борис.

Поднявшись, он зажег факел, оделся и последовал за Лупо. Во дворе происходила шумная попойка. Все ратники были уже хорошо навеселе, а Векша и оруженосец де Виня Жиро, сидя на земле, горланили песни каждый на своем языке. Голос русского воина звучал громче, и в темноту горной ночи неслось:

 
Ой, да, моя лада!
Лада, моя лада!
 
 
Заря-заряница,
Ты пади на землю!
Уроди, землица,
Жито да крупицу!
 
 
Ой, да, моя лада!
Лада, моя лада!
 

– А где Ги? – спросил Борис.

– Он уже там, – ответил Лупо.

По узким улочкам и проходам они добрались до большого дома, в котором прежде жил турецкий правитель крепости, а теперь остановились король и королева.

В открытой галерее гуляли рыцари и дамы, забывшие, казалось, о тяготах прошедшего дня. Царила непринужденная обстановка, слышался смех. Красавицы из окружения королевы старательно флиртовали со своими поклонниками.

Борис заметил юную Агнессу де Тюренн. Разрумянившаяся она опиралась на колонну и улыбалась. Девушка была в голубом платье и отделанном светлым мехом плаще, а ее волосы обвивали алые ленты. Возле Агнессы крутились красавчик де Шатильон, широкоплечий гигант де Вилен и еще трое молодых рыцарей, а неподалеку от них стоял де Винь и бросал на даму своего сердца ревнивые взгляды.

Борис почувствовал, что и ему неприятно наблюдать за тем, как рыцари ухаживают за Агнессой.

– Сколько вздыхателей у рыжей девицы! – проворчал он.

– Да, у малютки де Тюренн много поклонников, – согласился Лупо. – Трудно понять, кому нравится она сама, а кто без ума от ее приданого.

– Ах, да! – вспомнил Борис. – Девица – наследница больших владений.

– Очень больших! – протянул шут. – Кому повезет взять замуж Агнессу, тот станет одним из самых могущественных сеньоров не только в Тулузе, но и во всем нашем королевстве.

– А ты никак хочешь меня к ней посватать? – усмехнулся Борис.

– Неплохая идея, если, конечно, мессир Конрад еще не женат.

– Нет, не женат.

– Ну, вот! – обрадовался шут. – Агнесса намерена по возвращению из Святой земли основать обитель и стать в ней аббатисой. Надо бы отвлечь девушку от таких мыслей.

– Чем же тебе не нравятся столь благочестивые помыслы? – удивился Борис. – По мне, так Бог в помощь девице.

– Какая из нее аббатиса? – с горячностью возразил ему шут. – Разве место столь жизнерадостной девушке в святой обители? Да, ей Сам Господь велит выйти замуж и рожать детей.

– А причем здесь я? – проворчал Борис, морщась.

Вдруг он заметил перстень на правой руке де Шатильона.

«Уж не моя ли там пропажа?»

Приглядевшись повнимательнее, Борис убедился, что перстень, действительно, был тот самый, пропавший из его шатра накануне переправы через Босфор.

«Черт! Как же мне воротить его? Сказать во всеуслышание: мол, у меня украли перстень? Кто мне поверит? Для них я – чужак, а Рено – свой, хоть и обормот. Да, и неохота мне шум подымать».

В галерее появилась королева в сопровождении графини Маврилы де Росси, миниатюрной брюнетки с томным взглядом блестящих черных глаз, и графини Матильды Тоннерской, высокой блондинки с всегда капризным выражением на лице. Королева и обе дамы были разряжены так, будто находились не в забытой Богом горной крепости, а в королевском дворце.

– А вот и рыцарь Конрад оказал нам честь, почтив своим присутствием! – насмешливо воскликнула Алиенора.

Борис лишь молча склонил голову.

– Сейчас мы будем слушать сладкоголосого трубадура Бернарта, – сообщила королева, лучезарно улыбаясь.

– Ах, он поет, словно райская птичка! – восторженно воскликнула графиня де Росси.

Лупо язвительно прокомментировал ее слова:

– В изысканной куртуазной поэзии сравнение с соловьем – вульгарность. Там повсюду порхают только райские птицы.

Королева направилась из галереи, за ней последовали обе графини, а за ними потянулись и остальные. Борис и Лупо замыкали общее шествие.

В зале находились рыцари, дамы, музыканты и даже трое священнослужителей – епископы Лангрский, Аррсский и Лизьеский, – но почему-то отсутствовал король. Не было и тамплиеров. Все внимание присутствующих принадлежало тщедушному, болезненного вида юноше, у которого тонкие ноги походили на цыплячьи лапки, а одежда висела на теле, словно на палке.

«Вот пугало огородное!» – хмыкнул про себя Борис.

По знаку королевы музыканты заиграли, а «пугало» запело высоким приятным голосом:

 
Сколько можно страдать?
Есть мученью придел,
От любви погибать —
Мой печальный удел.
Сердце Донны прекрасной,
Ах, нельзя покорить,
О мечтаньях напрасных
Рыцарь должен забыть.
 
 
И от этих страданий
Мне не мил белый свет,
Но не трогает Донну
Мой любовный обет.
Если б светлая Донна
Подарила мне взгляд,
Ради счастья такого
Я погибнуть бы рад.
 

Когда певец, испустив протяжный вздох, замолчал, дамы застыли с восторженным видом, а рыцари принялись наперебой хвалить трубадура. Лишь Жильбер и еще несколько старых воинов молчали и снисходительно усмехались.

Бориса тоже не испытывал восхищения. Нельзя сказать, чтобы ему вообще не нравилась музыка, но у него вызывал раздражение жалкий вид трубадура (русские былинные певцы, даже будучи увечными, выглядели гораздо достойнее, чем эта ходячая хвороба), и он считал, что рыцарям более пристало внимать песням о военных подвигах, а не воплям о неразделенной любви.

После выступления трубадура в зале появился король. Людовик выглядел недовольным, и нетрудно было догадаться, что Алиенора устроила этот бал вопреки желанию мужа.

– Сейчас я немного развеселю Людовика, – шепнул Лупо Борису и громко загнусавил на манер Бернарта:

 
Приди прекрасная подруга!
Ты мне как сердце дорога.
И на главу беспечного супруга
Мы вместе водрузим рога.
 
 
Мы станем так любить друг друга,
Что задрожит весь замок мой.
Приди, прекрасная подруга!
Приди, и сердце мне открой!
 

Послышались смешки рыцарей, а Жильбер громко расхохотался. Король тоже улыбнулся.

А Алиенора была недовольна.

– Это грубый язык простонародья, недостойный, чтобы его слушали дамы, – сердито сказала она.

– Но, дорогая! Нельзя же требовать куртуазности от шута, – возразил король жене.

Лупо с ним согласился:

– От шута можно услышать только правду, а она, увы, не отличается изяществом.

Повернувшись, Борис заметил рыцаря Бруно. Этот беглец из покоренного турками Эдесского графства был среди крестоносцев короля Людовика еще большим, чем Борис, чужаком. Имея злобный нрав Бруно не ладил с рыцарями, а его грубые манеры, раздражали дам. На презрение окружающих он отвечал угрюмой неприязнью и ни с кем, кроме своих ратников, не общался.

Рыцарь из Эдессы жадно следил за Агнессой де Тюренн, и это вызвало у Бориса досаду.

«Еще один ее вздыхатель».

Зазвучала музыка, и начался медленный танец. Пары плавно двигались по залу, а между ними прыгал Лупо, смешно дрыгая ногами.

Людовик поднялся.

– Я вас оставлю.

Он ушел, вслед за ним удалились и епископы. Не успел простыть их след, как началось такое разнузданное веселье, что Борису пришло на ум сравнение с русскими языческими игрищами. Гремела музыка. Грохотал пол под ногами пляшущих рыцарей и дам. То там, то здесь пары сплетались в жарких объятиях. А королева, сидя в кресле, наблюдала с хищной улыбкой за тем, что творилось вокруг нее.

«Пора мне убираться отсель», – решил Борис.

Он выскользнул в открытую галерею и только там понял, что вряд ли сумеет самостоятельно найти дорогу к месту своего ночлега.

«Черт! Лупошка еще прежде меня ушел. Где же его теперь сыскать?»

Внезапно Борис ощутил на своем бедре чью-то руку. Дернувшись, он повернул голову и увидел королеву. По телу Бориса пробежала дрожь.

Алиенора коснулась губами кольца на безымянном пальце своей левой руки и вкрадчиво промолвила:

– Не проводит ли меня благородный рыцарь? Я желаю полюбоваться звездами.

«Больно надобны тебе звезды», – мелькнуло в отуманенном мозгу Бориса.

Королева вышла из галереи и направилась к хозяйственным постройкам. Двигаясь за ней, как привязанный, Борис споткнулся и нечаянно выругался по-русски.

Королева спросила со смехом:

– Что это за красивый язык, на котором брань звучит, как чудесная музыка?

Вместо ответа Борис грубо схватил ее и притянул к себе.

– Замечательно! – зашипела Алиенора, прильнув к нему всем своим телом. – Даже самым благородным и изысканным дамам порой нравиться грубость.

Борис сильно сжал ее в объятиях, а она в ответ сладко и протяжно застонала…

Едва Борис успел, тяжело дыша, выпрямиться, Алиенора куда-то пропала. Казалось, что она испарилась на месте, и не было слышно даже звуков ее удаляющихся шагов.

«Все-таки королева с бесом знается», – заключил Борис.

Выйдя из-за хозяйственных построек, он увидел во дворе ратника с факелом и обратился к нему:

– Помоги мне найти дорогу.

– Я провожу мессира рыцаря, – сказал из темного закоулка знакомый голос.

Взяв у ратника факел, Борис осветил закоулок и нашел там Лупо, тискающего пухлую служанку.

– Ты вроде занят, – усмехнулся рыцарь.

– Разве? – искренно удивился шут.

Он отпустил смущенную служанку, взял факел и зашагал со двора. Борис последовал за ним.

На улице, Лупо заметил:

– Я вижу, что и мессиру не понравилось веселье.

– Ни к месту оно, и не ко времени, – проворчал Борис.

– И я того же мнения, – согласился с ним Лупо. – Нам бы отсыпаться, а не развлекаться. Но Алиенора будет устраивать балы даже в преисподней, куда она попадет после своей смерти.

– Обязательно попадет, и черти примут ее там, как свою, – отозвался Борис.

– Да, уж – хмыкнул шут. – Ведь не даром с появлением в королевском замке Алиеноры, слуги стали держать при себе траву святого Иоанна3636
  Трава святого Иоанна – зверобой, который в Средние века считался надежной защитой от злых сил.


[Закрыть]. Если верить молве, покойная герцогиня Аквитанская родила обеих своих дочек от демона, являвшегося к ней по ночам в образе мужа. А еще ходят слухи, что кольцо, которое королева носит на левой руке, магическое.

Как только Лупо заговорил о кольце Алиеноры, Борис сразу же вспомнил о своем перстне.

«Не попросить ли Лупошку помочь мне воротить дар князя Мстислава? Правда, придется открыться скомороху, но он и так, кажись, о чем-то догадывается».

– Ты случаем не знаешь, откуда у шалопая Рено взялся золотой перстень?

Лупо хмыкнул:

– Де Шатильон уверяет, что он снял этот перстень с убитого сарацина и в доказательство показывает «сарацинскую» надпись…

– Надпись на перстне русская, – прервал Борис шута.

Тот нисколько не удивился осведомленности своего собеседника по поводу надписи на перстне де Шатильона.

– Ну, что же, красавчику Рено лгать – привычное дело.

– Это мой перстень, – признался Борис. – Мне его подарил мой дядя, киевский князь Мстислав, упокой его Господи.

Лупо опять не удивился.

– Значит, де Шатильон украл его.

Борис рассказал, как пропал перстень.

– Это очень похоже на де Шатильона, – сказал Лупо. – Наверняка он пьяный залез по ошибке в чужой шатер и нашел там перстень, а когда протрезвел, не смог вспомнить, откуда у него взялась эта вещица. Рено, наверное, думает, что отобрал перстень у кого-то из греков, иначе не стал бы им хвастаться.

– Как бы мне вернуть свою вещь, не поднимая шума?

– Я над этим подумаю, – пообещал Лупо.

– Перстень дорог мне, как память о дяде, – добавил Борис. – Князь Мстислав заменил мне отца – венгерского короля Кальмана.

Лупо кивнул.

– Я заметил черты семейного сходства у мессира Конрада и короля Гёзы.

– А вот король и королева так и не вспомнили, на кого я похож.

– В этом нет ничего странного, – ухмыльнулся шут. – Мессир Конрад – видный мужчина, а король Гёза – хилый юнец. Удивительно, как удалось этому заморышу сделать сына? Впрочем, в постели с такой красоткой, как венгерская королева, появятся силы даже у обездвиженного калеки.

– С венгерской королевой я тоже в родстве, – сообщил Борис. – Она младшая дочь того самого князя Мстислава, чей перстень украл у меня Рено.

– Значит, я не обманулся в своих предположениях, и в жилах мессира Конрада течет самая что ни на есть благородная кровь.

– Еще шестнадцать лет тому назад венгерским королем должен был стать по праву я, а не Бела Слепец.

Борис рассказал все, что знал от матери, Матвея Угрина и прочих людей, о своем отце, короле Кальмане, а потом поведал о том, почему он, будучи законным сыном короля, стал скитальцем. Лупо слушал с большим вниманием.

– Не могу понять, за что отец возненавидел матушку? – сказал Борис в заключение.

– Он ведь, прошу прощения, был калекой? – спросил шут после недолгого молчания.

– Да.

– Увечные мужчины часто бывают женоненавистниками.

Борис тут же вспомнил, что о ненависти его отца к женщинам говорил и покойный Угрин. А галицкий князь как-то поведал историю, случившуюся еще при его отце, князе Володаре Ростиславовиче. Кальман тогда осадил Перемышль, и к нему на переговоры вышла мать Володаря. Будучи дочерью венгерского короля Эндре I, старая княгиня надеялась, что Кальман примет ее по-родственному. Однако король не только отказался выслушать старуху, а унизил ее, пнув ногой со словами:

– Недостойно храброму королю иметь дела с женщинами!

Тяжело вздохнув, Борис опять заговорил:

– Отец и первую свою жену мучил. Моя единокровная сестра, галицкая княгиня, говорила, что ее мать боялась мужа, как огня. И по словам Угрина, королева Филиция умерла рано, не выдержав постоянного страха.

– Представляю, каково жилось матери мессира Конрада, – посочувствовал Лупо.

Борис печально покачал головой.

– Матушка ни одного плохого слова не сказала о моем отце. Она твердила, что он был хорошим королем и много для своего государства сделал, жалела его, все ему простила, а меня умоляла не держать на отца зла. Матушка даже желала, чтобы я назвал своего сына Кальманом, если, конечно, у меня родится сын.

– Святая женщина! – восхитился шут.

– Да, она была святой. Я перед тем, как отправиться в дальний путь, слышал от нее одно признание. Когда мне было года два, матушка полюбила одного достойного человека. Замуж за него она не могла выйти, но мало кто осудил бы ее за тайную с ним связь. Князь Мстислав, даже уговаривал сестру вознаградить себя за страдания, а она ему ответила, что должна ради сына блюсти себя и хранить чистоту.

– Дьявол побери этих королей! – в сердцах воскликнул Лупо. – Одни распутниц делают королевами, другие честных жен обвиняют в распутстве!

Борис озабоченно огляделся.

– Мы случаем не заблудились, Лупошка? Все идем, и никак прийти не можем.

– Уже пришли, – отозвался шут, указывая на калитку в стене.

Он простился с рыцарем и зашагал в обратную сторону, думая о том, как было бы здорово, если бы ему удалось поступить на службу к сыну короля Кальмана. Как бы не была тяжела судьба благородного изгнанника, Лупо более всего на свете хотел находиться рядом с ним.

«Что б мне сдохнуть, как собаке, если я не стану слугой рыцаря Конрада», – от души пожелал себе шут.