Текст книги "Русский сын короля Кальмана"

Глава 13
Неприступная Атталия5050
  Ныне турецкий город Анталья.


[Закрыть]

В середине зимы французские крестоносцы, наконец, добрались до побережья, где попали в весьма затруднительное положение, потому что жители греческого города Атталии, не без основания опасаясь за свое имущество, поспешили запереть все ворота перед голодными и вооруженными до зубов братьями во Христе. Пришлось Христову воинству встать лагерем на скалистом берегу моря. Кое-кто из рыцарей предлагал взять Атталию штурмом, но Людовик слишком нуждался в помощи императора Мануила, чтобы осмелиться напасть на его подданных. Король отправил в Константинополь своего посланника с просьбой прислать корабли для переправки крестоносцев в Антиохийское княжество. Ответа пришлось ждать больше месяца, и за это время с питанием у крестоносцев стало совсем худо: свои припасы заканчивались, кое-что давали жители Атталии, кое-какую снедь подвозили киликийские армяне, однако еды все равно катастрофически не хватало. Голодали уже не только ратники и крестьяне из обоза, но и многие рыцари, а где голод, там и болезни, поэтому вскоре крестоносцев начала косить жестокая лихорадка. Шатры-лазареты заполнились мечущимися в бреду людьми.

Борис захворал в начале второго месяца стояния крестоносцев под Атталией. Он попытался бороться с недомоганием, но в один из вечеров впал в беспамятство и даже не почувствовал, как его перенесли в лазарет. Всю ночь за ним ухаживал Лупо. Несколько раз больной приходил в себя, просил пить, глотал поднесенный ему отвар, затем вновь терял сознание.

Задремавший на рассвете шут очнулся, оттого что кто-то осторожно поправил его затекшую руку. Он открыл глаза и увидел перед собой смущенную Агнессу де Тюренн.

– Я тебя разбудила, Лупо? Прости! Ты, наверное, очень устал.

Шут шумно потянулся.

– Ничего страшного, милое дитя! Я уже выспался.

Борис по-прежнему был в беспамятстве. Он уже не кричал и никого не звал на непонятном Лупо языке, а только невнятно бормотал и постанывал.

– Как себя чувствует мессир Конрад? – спросила Агнесса.

– Плохо, – не стал кривить душой шут.

– Что говорят тамплиеры? Есть ли у них хоть какая-то надежда на его выздоровление?

– Надежда есть даже в самом безвыходном положении.

Девушка кивнула. Действительно, оставалось только надеется, ибо воля высших сил была непредсказуема. Из двух служанок Агнессы заболела и умерла молодая Жервеза, а у пожилой Матюрины даже легкого жара не случилось.

Агнесса начала было читать вслух молитву, но тут же замолчала. Лупо же, напротив, издал изумленный возглас. Такая реакция была вызвана появлением в шатре-лазарете короля и королевы. Вряд ли кого-либо удивило бы, явись Людовик к больным один, поскольку он еще в Париже, подчиняясь благочестивым порывам, посещал время от времени страждущих, но видеть в вонючем лазарете Алиенору было так же странно, как и лицезреть райскую птицу парящей оторыхи королева. Приетителей, над сточной канавой. По лицу королевы было видно, что она пришла отнюдь не по собственной воле. Это Людовик, взбешенный новыми любовными похождениями жены, заставил ее отправиться с ним к больным. Оставалось догадываться, чем он руководствовался, налагая на Алиенору «епитимию»: желал ли, чтобы она, при виде чужих страданий, устыдилась своего легкомыслия, или просто хотел ей досадить. Королева не стала спорить с мужем, ибо это было бесполезно. Лаской Людовика можно было убедить в чем угодно, но под влиянием обиды он становился упрямым и неподвластным никаким доводам разума.

Увидев Агнессу возле Бориса, королева едко спросила:

– А что делает здесь наша прелестная де Тюренн?

Девушка присела в реверансе.

– Я навещаю больных, – ответила она, покрываясь румянцем.

– Тогда зачем же краснеть? – усмехнулась Алиенора.

Агнесса вспыхнула еще больше, а король пришел ей на помощь:

– Хорошо, что хоть девицы еще умеют смущаться. Дамы давно перестали краснеть от стыда.

– А королева умеет краснеть? – нагло спросил Лупо.

Даже не взглянув на него, Алиенора подошла к Борису.

– Мы пришли ко всем больным, – ревниво заметил Людовик.

– Святая Дева! – воскликнула Алиенора. – Я, наконец, поняла, почему его лицо мне казалось таким знакомым!

– Почему же? – спросил удивленный Людовик.

– Рыцарь Конрад и король Венгрии похожи, как родные братья! – торжествующе сообщила королева.

Людовик внимательно глянул на больного.

– А ведь королева права! Сейчас, когда рыцарь Конрад такой бледный и худой, его сходство с венгерским королем стало разительным!

Так как венгерский король в свое время занял мало внимания Агнессы, ей не удалось вспомнить, как он выглядит.

Людовик схватил за шиворот пытающегося выскользнуть из шатра Лупо.

– Ты куда убегаешь, мошенник? А ну, выкладывай, что тебе известно о рыцаре Конраде!

– Ничего! Клянусь своей задницей – почти ничего!

Король с силой тряхнул шута.

– Твоя задница не много стоит, и я обещаю превратить ее в кровавый кусок мяса, если ты не поведаешь нам об этом рыцаре.

– Он законный сын покойного венгерского короля Кальмана, и больше я ничего не скажу, хоть разрубите меня на кусочки! – выпалил Лупо на едином дыхании и добавил жалобно: – Не спрашивай меня ни о чем, Людовик, ибо я дал слово молчать. Лучше расспроси самого рыцаря Конрада, когда он оправится от болезни.

– А если он не оправится? – засомневался король.

– Тогда я все расскажу.

– Пить! – простонал Борис.

Агнесса схватила сосуд и поднесла его к губам больного. Жадно отпив два глотка, Борис откинулся назад.

В шатер вошел тамплиер де Флери.

– Постарайтесь поставить на ноги этого рыцаря, – обратился к нему Людовик, указывая на Бориса.

Храмовники оставались хладнокровными в любой ситуации и никогда не задавали лишних вопросов. Вот и сейчас де Флери только промолвил:

– Все в воле Господа нашего, Иисуса Христа.

Король окинул тесный лазарет полным сострадания взглядом, королева же невольно поморщилась. Закончив на этом свое посещение страждущих, венценосная чета ушла. Тамплиер принялся осматривать больных.

– Я, пожалуй, пойду, посплю часок, пока де Флери здесь, – шепнул Лупо Агнессе и выбежал из шатра.

Девушка поспешила за ним.

– Погоди, Лупо!

– Что еще! – недовольно откликнулся шут.

Схватив его за ухо Агнесса зашипела:

– А ну, говори, что тебе известно о мессире Конраде!

– Я ничего не скажу! – выдавил из себя Лупо, морщась от боли.

Девушка поняла, что он скорее останется без уха, чем выполнит ее требование. Она пожалела его.

– Прости, Лупо! Ты, конечно, должен держать свое слово.

Он укоризненно покачал головой.

– Мессир Конрад благородный и храбрый рыцарь, но любовь к нему вряд ли сделает тебя счастливой, прекрасная Агнесса.

У девушки будто огнем по лицу полыхнуло.

– Я… я… я вовсе…

Внезапно послышались радостные крики:

– Корабли!

– Прибыли греческие корабли!

– Мы спасены! Всевышний услышал наши молитвы!

Сонный и унылый лагерь крестоносцев за одно мгновение превратился в растревоженный муравейник. Кто мог двигаться, бросился со всех ног к морю. Подхваченные общим людским потоком Агнесса и Лупо были вынесены к отвесной скале, на которой вокруг короля и королевы столпились епископы, знатные рыцари и дамы. И венценосные, и святые, и просто знатные особы взирали с надеждой на выплывающие из тумана греческие суда. Но вскоре наступило разочарование, ибо кораблей оказалось слишком мало, чтобы на них поместилось все Христово воинство.

– Император Мануил не оказал нам должной помощи! – возмутился Людовик.

Его поддержал Аршамбо Бурбон:

– Кораблей слишком сало!

– Эти схизматики хитры и порочны – подал голос граф Фландрский. – Да, воздаст им Господь за их коварство!

– Проклятье! – воскликнул брат короля, граф Дрёский. – Греки ничуть не лучше сарацин, если не хуже!

Не мог не сказать своего слова и король, винящий с недавней поры греков почти во всех своих несчастьях:

– Схизматики вредят нам, где только могут. Император Мануил заключает союзы с сарацинами, чтобы погубить благочестивых христиан. Он, Мануил, виновен в нашем бедственном положении, и за это его покарают Небеса!

Лупо тихо позлословил:

– Еще немного и Людовик обвинит кованых греков в собственных рогах.

Ярый ненавистник Константинополя, епископ Лангрский, тоже не смолчал:

– Эти нечестивцы ищут выгоду для себя даже в таком священном для каждого христианина деле, как защита Гроба Господня!

– Утешьтесь! От нас грекам достались одни убытки, – буркнул Лупо.

Агнесса направилась обратно в лагерь. Шут шагал за ней следом, бубня на ходу:

– Король, рыцари и прелаты ругают императора Мануила, а между тем он хоть чем-то нам помог, в отличие от друга Людовика, короля Рожера Сицилийского.

В лагере уже утихло недавнее возбуждение, а крестоносцы, поняв, что большинству из них не достанется места на греческих судах, порядком приуныли. Лупо и Агнесса услышали беседу двух рыцарей в обветшавших кольчугах.

– Моя лошадь вот-вот сдохнет, – хмуро сообщил один из них.

Другой с досадой махнул рукой.

– Мой конь тоже долго не протянет.

– Как же нам быть?

– Я, пожалуй, останусь здесь и попытаюсь сесть на корабль, плывущий в наши края.

Шут печально вздохнул:

– Вряд ли у бедного рыцаря есть в наличии достаточно монет, дабы удовлетворить алчность тех, кто может доставить его на родину.

– Помоги ему Боже! – пожелала Агнесса и осенила себя знамением.

– Помоги Господи всем нам! – поправил ее Лупо.

Навстречу им шагал высокорослый рыцарь де Вилен. Учтиво поклонившись, он воскликнул зычным голосом:

– Я рад приветствовать благородную Агнессу де Тюренн!

– Скотный двор, – буркнул Лупо.

– Что? – не понял рыцарь.

– Ревешь ты, де Вилен, как бык, глаза у тебя поросячьи, а ум – куриный.

Де Вилен поспешил уйти.

– Этого жеребца никакая хворь не берет, – с сожалением проворчал шут.

– Ой! – испугалась Агнесса. – Мы совсем забыли о рыцаре Конраде! Возле него, наверное, никого нет.

– Я пойду, посмотрю, что с ним, – сказал Лупо и заспешил к лазарету.

Агнесса хотела было последовать за шутом, но, сделав шаг, вспомнила его недавние слова и покраснела.

«Не пойду! Лупо и один справится, а я обращусь с молитвами к Господу и Пресвятой Деве».

Она свернула к своему шатру, находящемуся так же, как и шатры других дам, в самом защищенном от ветра месте. Углубившись в свои думы, девушка ничего вокруг себя не замечала, и только тогда, когда кто-то загородил собой узкий проход между двумя валунами, она пришла в себя. Перед ней стоял еожиданности, подняла глаза. я не зарыцарь Бруно и в упор смотрел на нее.

– Мессир рыцарь желает мне что-то сказать? – спросила она внезапно осипшим голосом, чувствуя, как в душе зарождается мерзкий, тошнотворный страх – чувство, которого она никогда еще не испытывала.

Бруно молчал и по-прежнему не сводил с нее пронзительного взгляда.

«Пресвятая Дева! Чего он от меня хочет?»

А рыцарь из Эдессы терял разум, оттого что он оказался наедине в безлюдном месте с девушкой, ставшей его наваждением. Бруно сам не знал, чем бы все это обернулось, если бы вдруг не послышался рассерженный голос:

– Эй! Что тебе надо от моей кузины?

Это кричал де Винь, случайно оказавшийся в том месте, где Агнесса наткнулась на рыцаря из Эдессы. Окинув юношу уничижительным взглядом, Бруно процедил сквозь зубы:

– Ничего мне от нее не надо.

– А зачем ты встал у нее на пути? – кипятился де Винь.

– Не тебе указывать, где я должен стоять!

Агнесса обратилась к обоим рыцарям:

– Прекратите ссориться, мессиры! Уверяю тебя кузен – это недоразумение. Наверняка мессир Бруно хотел пропустить меня, но немного замешкался. Так ведь, мессир Бруно?

Рыцарь из Эдессы кивнул и посторонился. Он был благодарен де Виню, хотя скрывал это.

«Если бы щенок де Винь не вмешался, Бог знает, что я сотворил бы».

– Проводи меня, кузен, – попросила Агнесса.

– С удовольствием, кузина! – откликнулся юноша.

Они прошли мимо замершего на месте с мрачным видом Бруно. Страх у Агнессы исчез, уступив место злости и недоумению.

«Что со мной было? Я ведь даже сарацин не боялась».

Глава 14
Галичане

Константинополь веселился в преддверии великого поста. Сменяли друг друга скачки на ипподроме и театральные представления, а в перерывах между этими развлечениями жители города собирались толпами на площадях, чтобы обсудить последние новости. Самыми притягательными местами были форум* Константина с расположенным возле него большим рынком. Народ устремлялся туда с раннего утра не только, чтобы что-либо приобрести, а больше за общением. Купить там тоже было что, начиная от выращенных крестьянами плодов и заканчивая дорогими ювелирными изделиями.

Однажды Зоя отправила Фотия на рынок возле форума Константина за ингредиентами для лечебных снадобий. Выполнив поручение своей госпожи, юноша не поспешил домой, а принялся бродить по лавкам и разглядывать товары. Оружие не привлекало его внимания потому, что Фотий не любил войну. Зато ему очень нравились красивые вещи мирного предназначения. Он любовался тонкой работы ларцами, изящными восточными сосудами, искусными украшениями, узорчатыми материями и еще многим из того, на что состоятельные греки не жалели денег. Не миновал Фотий и книжных лавок, ибо, как и большинство русских людей, он еще в детстве научился читать и писать на своем родном языке, а в Константинополе начал понемногу овладевать и греческой грамотой.

В одной из самых захудалых лавок, где продавались в основном старые вещи, Фотий обнаружил среди всякой ерунды очень красивую флейту. Юноша задрожал от возбуждения, а юркий хозяин лавки принялся старательно нахваливать свой товар:

– Замечательная флейта! На ней играл сам Орфей, когда спускался в преисподнюю за женой своей Эвредикой. Звуки этого инструмента способны разжалобить даже, прости Господи, дьявола!

Фотий приложил флейту к губам и подул. Звук получился замечательный.

– Я же говорил! – обрадовался хозяин. – Вряд ли ты найдешь где-нибудь лучшую флейту, чем эта. И стоит она недорого. Бери!

Сколько бы не стоила эта флейта, Фотий не мог сейчас за нее заплатить. Деньги у музыканта имелись – Зоя не была жадной и частенько награждала угодивших ей слуг, – однако юноша бережно хранил свои монеты в надежде на то, что они пригодятся ему для возвращения на родину. С собой Фотий не брал даже самой малой толики своего состояния, чтобы ничего не потратить. Но сейчас был особый случай.

Облизав пересохшие губы, музыкант попросил хозяина лавки:

– Я сбегаю за деньгами, а ты пока эту флейту никому не продавай. Подожди, я быстро.

Хозяин закивал.

– Подожду! Конечно же подожду! Хорошего человека и ждать приятно!

Не дослушав его, Фотий бросился за деньгами. Все мысли музыканта были сосредоточены на покупке флейты, поэтому он, выбежав из лавки, не заметил, как при виде его замер на месте в изумлении худой старик с густой, длинной бородой.

– Гудим! – воскликнул старик, обретя дар речи после непродолжительного молчания.

Но Фотий уже успел убежать так далеко, что не услышал, как его назвали привычным с детства именем.

Старик стоял на месте, пока к нему не приблизился уже немолодой, но еще довольно крепкий, широкоплечий гигант, который, хотя одет был довольно скромно, имел все повадки знатного и богатого человека. Сопровождали этого мужчину двое парней в кольчугах.

– Ты чего, Грабко, стоишь соляным столбом посередь торжища? – спросил гигант по-русски.

Старик растерянно огляделся по сторонам.

– Не обессудь, Любим Радкович, но то ли мне померещилось, то ли я, и впрямь, увидал нашего дударя Гудима.

– Гудима? – удивленно переспросил гигант.

– Того самого, боярин, коего тати с собой увели.

– Ах, да! – вспомнил Любим Радкович. – Гудим был в лесу вместе с братом своим, Лепко, и на них напали тати.

Грабко кивнул.

– Ну, да! Лепко тогда утек, а Гудим нет, и с той поры о нем не было ни слуху, ни духу.

– А нынче ты, кажись, его здесь увидал? – с сомнением спросил боярин.

– Да, вот я и сам не могу взять в толк, его ли я увидал. Обличьем вроде паренек похож на нашего пропавшего дударя, но когда я его окликнул, он даже не обернулся и умчался, будто за ним черти гонятся.

– Ошибся ты, поди, Грабко. Очи-то у тебя уже не те, что раньше.

– Очи у меня, боярин, прежние, – обиженно отозвался Грабко. – Дай, Бог, молодым столь зоркие очи, как у меня, старика.

– Ладно, ладно, не ворчи. Давай-ка, поспрашиваем у людей, может, кто и знает паренька.

Грабко указал на дверь лавки.

– Он отсель выскочил.

– Ну, так мы с тобой сюда войдем, – сказал Любим Радкович. – А вы, – обратился он к парням в кольчугах, – ожидайте нас.

В лавке боярин попытался на ломанном греческом языке расспросить хозяина о выбежавшем от него парне. Однако у хозяина было два незыблемых жизненных правила – относиться с недоверием к чужеземцам и не болтать лишнего. На все вопросы посетителя владелиц лавки отвечал, разводя руками, что он не знает, кто это был, и откуда он взялся.

Ничего не добившись, Любим Радкович в сердцах топнул ногой и покинул лавку. Грабко догнал его за дверью.

– Что тебе сказал грек? – поинтересовался старик.

Боярин выругался, а затем добавил сердито:

– Вот лукавый народ – греки. Они кого угодно в грех введут своей хитростью. И мне не стоило бы нынче браниться, а я вот, прости Господи, не сдержался.

– Значит, он ничего толкового не сказал? – разочарованно протянул Грабко.

– Не сказал, а у нас уже нет времени кого-то еще расспрашивать. Надобно в путь отправляться. Когда еще потом будет ладья до Святой земли!

Оглянувшись на парней в кольчугах, Грабко спросил:

– А где прочие наши люди?

– На пристани нас дожидаются, – ответил Любим Радкович.

Старик хмыкнул:

– Нам надобно поспешать, а то Кручина опять приревнует к кому-нибудь свою женку.

Парни тоже захихикали, а боярин недовольно проворчал:

– Зря мы взяли с собой Боянку. С ней в Святой земле греха не оберешься.

– С бабой везде греха не оберешься, – заключил Грабко.

Они направились к бухте Золотого Рога, и почти сразу же после их ухода появился Фотий. Запыхавшийся юноша влетел в лавку и бросил перед хозяином деньги.

– Вот, возьми!

Грек с поклоном отдал покупателю флейту, при этом он много говорил о достоинствах приобретаемой юношей вещи, но ни словом не обмолвился о заходивших недавно в лавку чужеземцах. Так Фотий и не узнал, что он по роковому стечению обстоятельств разминулся со своим бывшим господином, боярином Любимом Радковичем.

Глава 15
У антиохийского князя

Борис долго был между жизнью и смертью. Иногда он приходил в себя, что-то судорожно глотал и затем вновь оказывался во власти беспамятства. Мелькали смутные образы, слышались глухие звуки, но однажды вдруг до ушей больного донесся детский смех, слишком звонкий, чтобы быть бредом. Открыв глаза, Борис вначале увидел облицованные белым мрамором стены и два высоких полукруглых окна, а затем понял, что он лежит в мягкой постели.

Из-за резного сундука выглянули две ангелоподобные девочки лет трех-четырех, очень похожие друг на друга – только одна темноволосая, другая со светлыми кудряшками.

Тут отворилась дверь, и вошел Лупо в новом шутовском наряде. В руках он держал глубокую чашу для питья.

– Доброе утро! – учтиво обратился шут к больному. – Как себя чувствует мессир Конрад?

– Уже лучше, – ответил Борис слабым голосом.

Повернувшись к хихикающим девочкам, Лупо закричал:

– А ну, ступайте отсюда, пока я не отдал вас сарацинам!

Девочки засмеялись еще громче.

– Я позову вашего отца, – пообещал шут.

Вторая угроза оказалась действенней первой: девочки сразу притихли и побежали к выходу. Лупо хотел помочь им отворить дверь, но та сама вдруг отворилась, обе девочки упали на пол и дружно заплакали, а на пороге возникла темнокожая, закутанная с головы до пят женщина, которая, ни слова говоря, подняла и увела ревущих малышек.

Оставшись вдвоем с Борисом, Лупо принялся поить его из чаши, говоря при этом:

– Этот отвар, приготовленный сарацинским лекарем, придаст мессиру сил.

Борис сделал несколько глотков и не ощутил вкуса.

– Где мы? – спросил он.

– В Антиохии, в замке князя Раймунда, – ответил Лупо. – Его дочери только что были здесь.

Борис попытался улыбнуться.

– А я было подумал, что попал в рай, и ангелы встречают меня у святых врат.

– Если мессир Конрад шутит, значит, он выздоравливает, – обрадовался Лупо.

– Что случилось, пока я хворал?

Шут с виноватым видом поведал о том, как королева сумела, наконец, разглядеть, на кого похож «рыцарь Конрад».

– Людовик и Алиенора едва не умерли от любопытства. Прошу прощения, мессир, но я кое-что им сказал.

Борис был еще слишком слаб, чтобы осмыслить слова шута.

– Сказал, так сказал, – устало произнес он.

Заботливо поправив больному подушку, Лупо сообщил:

– Все вещи и деньги мессира Конрада находятся у меня. Ничего не пропало. А вот коня съели…

Он не договорил потому, что дверь вдруг с шумом отварилась, и в покой вошел король. Он был одет в зеленый парчовый далматик5151
  Далматик – род мантии с широкими рукавами.


[Закрыть] и алый шелковый плащ, а обут в темно-красные кожаные башмаки; на шее у него висела золотая цепь с медальоном в виде морды пантеры, а на голове сверкала золотая диадема с большим изумрудом.

– Я рад, что благородный рыцарь Конрад пришел в себя! – воскликнул Людовик.

Лупо недовольно поморщился.

– И теперь его уморят досужей болтовней.

– Это ты, дурак, болтаешь, – не глядя на шута, бросил король, – а я пришел узнать, не нуждается ли в чем-то благородный рыцарь.

– А нельзя было прислать кого-нибудь из слуг? – едко спросил Лупо.

Проигнорировав этот вопрос, Людовик настойчиво повторил:

– Не нужно ли чего-нибудь мессиру Конраду?

– Поесть бы, – попросил Борис.

– Я сейчас принесу, – пообещал Лупо и выбежал за дверь.

– Рыцарь Конрад – сын венгерского короля? – спросил Людовик, присев на край посели.

– Да, я сын короля Кальмана и его второй жены, русской княжны Евфимии, – признался Борис.

– Русской? – почему-то обрадовался король. – Моя прабабка, жена благочестивого короля Анри5252
  Король Анри он же Генрих I – французский король (1031 – 1060), был женат вторым браком на дочери киевского князя Ярослава Владимировича Мудрого, Анне.


[Закрыть], тоже была русской.

– Она приходилась родной сестрой моему прадеду, киевскому князю Всеволоду.

Эта новость, казалось, привела Людовика в восторг:

– Значит, мы кузены? Но зачем же столь высокородный рыцарь скрыл свое настоящее имя?

Борис тяжело вздохнул. Он был еще очень слаб и с трудом шевелил языком, однако не мог не удовлетворить любопытства французского короля.

– Потому что я – изгнанник.

– Изгнанник? Помнится, люди короля Гёзы искали какого-то самозванца, посягнувшего на корону их государя.

– Эти люди искали меня, но я не самозванец, а законный сын короля Кальмана и посягнул лишь на то, что отец Гёзы несправедливо у меня отнял.

Когда Борис закончил говорить эту длинную фразу, он тяжело дышал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, дабы при ответах на следующие вопросы не бросить тень на репутацию своей матери. Но Людовик сжалился, наконец, над больным.

– Кузену надо отдохнуть, – изрек он и поднялся.

Пожелав больному скорейшего выздоровления, король ушел, и почти сразу же появился Лупо с миской, над которой поднимался пар.

– Людовик, действительно, почти уморил мессира, – возмутился шут.

Борис после беседы с королем чувствовал себя таким слабым, что с трудом проглотить две ложки похлебки и сразу провалился в глубокий, похожий на забытье, сон. Когда же он вновь очнулся, то увидел рядом со своей постелью маленького круглого человечка в пышной чалме и ярком халате.

– Не надо пугаться, мессир рыцарь, – сказал кто-то густым звучным голосом. – Этот сарацин – мой лекарь.

К постели приблизился видный собой мужчина, лет чуть за тридцать, высокий и широкоплечий, с густой гривой черных волос.

– Я правитель Антиохии, князь Раймунд, – представился он.

– Очень рад, – ответил немного ошарашенный Борис, разглядывая наряд князя, сшитый из самых дорогих восточных тканей и украшенный огромным количеством золота, жемчуга и драгоценных каменьев.

По знаку Раймунда лекарь осмотрел больного, дал ему снадобье и, поклонившись, ушел. Антиохийский князь остался.

– Мессир Конрад в состоянии говорить со мной? – произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно.

Борису ничего другого не оставалось, как кивнуть. Тогда Раймунд позвал слуг, и те внесли резное кресло. Усевшись поудобнее и подложив себе под бок подушку, антиохийский князь осведомился:

– Правда ли, что сир Конрад – венгерский принц?

Борису в голосе собеседника послышалось сомнение.

– Да, я сын венгерского короля, хотя возможно в это трудно поверить.

На лице князя появилась доброжелательная улыбка.

– Я верю рыцарю, и рад, что столь благородная особа почтила нас своим присутствием. Здесь мало знают о Венгерском королевстве.

– Я о Венгерском королевстве знаю много, но в основном понаслышке, поскольку жил с раннего детства в Киеве, где правят мои родственники по матери.

– В Киеве? – удивился князь. – А где это?

– На Руси.

Раймунд развел руками.

– Такая страна мне неведома.

Борис немного рассказал о своей родине. Раймунд слушал с большим вниманием и особенно заинтересовался отношениями русских князей с половцами. Узнав, что между ними бывают не только войны, но и союзы, он удовлетворенно кивнул.

– Если хочешь сохранить свои владения, надо уметь не только воевать, но и мириться с врагами, кем бы они не были христианами, сарацинами или язычниками.

Борис с ним согласился:

– Мудрый правитель даже в стане врага найдет себе союзника.

– Хорошо сказано, мессир Конрад! – воскликнул князь и, похлопав дружески Бориса по плечу, добавил: – Если мы так понимаем друг друга, не согласится ли мессир Конрад оказать мне одну услугу? Конечно же, эта любезность не останется без щедрого вознаграждения.

– Что же я могу сделать для князя? – растерялся Борис.

– Об этом мы поговорим потом, – сказал Раймунд. – Желаю благородному рыцарю Конраду скорейшего выздоровления и прошу о содержании нашей беседы не сообщать никому – особенно королю.

Борис невольно поморщился.

– У меня нет желания откровенничать с королем франков.

– А с королевой? – спросил Раймунд, пронзая своего собеседника острым взглядом.

– С ней тем более.

– И все-таки прошу мессира Конрада дать мне слово чести.

Как только Борис клятвенно пообещал молчать об этой беседе, Раймунд ушел. Едва замолкли за дверью шаги князя, как к больному явились слуги с довольно обильным ужином. Борис съел лишь кусочек мягкого мяса, зато выпил целый кувшин теплого молока с привкусом трав. Когда он заканчивал трапезу, появился Лупо.

– Как себя чувствует мессир Конрад?

– Неважно, – посетовал Борис. – Никогда еще я не был таким слабым.

– Лучше быть недолго слабым, чем всегда мертвым. Воины, не заболевшие под Атталией, вынуждены теперь добираться до Антиохии по побережью.

Борис был ошеломлен.

– А почему не по морю?

– Потому что на присланных константинопольским императором кораблях места хватило лишь королю, королеве, дамам, служанкам, тяжело больным воинам и мне, королевскому дураку. Об остальных крестоносцах позаботиться Господь.

– Но как Людовик мог бросить своих людей? – возмутился Борис.

– А вот так и мог – заговорил Лупо с едкой иронией. – Отплывая от Атталии, наш castus Regis5353
  Castus Regis – благочестивый король (лат.).


[Закрыть], или вернее сasus-Regis5454
  Casus-Regis – казус-король (лат.).


[Закрыть], смотрел со слезами скорби на берег, где осталось почти все его воинство.

– Я не заметил, чтобы он скорбел.

– Сейчас ему не до брошенных на произвол судьбы воинов: он занят тем, что с утра до вечера и с вечера до утра завидует богатству антиохийского князя, не замечая при этом, что Алиенора завела с Раймундом шашни. Князь приходится нашей неугомонной королеве дядей, но у высокородных особ не принято обращать внимание на подобные мелочи. Кровосмешение для них – норма.

Борису очень хотелось узнать хоть что-нибудь об Агнессе, и Лупо угадал его желание.

– А малютка де Тюренн грустит, – сообщил шут.

– Почему грустит?

– Об этом знает только она сама. Возможно Агнесса переживает из-за постоянных придирок королевы.

У Бориса начали слипаться глаза, и он широко зевнул.

– Мессир Конрад желает отдохнуть? – заботливо спросил шут.

– Да, меня клонит в… – начал Борис и, не договорив последнего слова, уснул.