Текст книги "Вечер открытых сердец"

– Почему чужого? – решила уточнить въедливая Каркуша.

– Ну, не знаю, – пожала плечами Тополян. – Просто ощущение такое.

– Ну чего вы перебиваете все время! – возмутилась Галя Снегирева. – Рассказывай дальше, Свет!

Ира Наумлинская молчала. Она смотрела на Тополян, и той показалось вдруг, что Наумлинскую не слишком-то увлек ее рассказ.

– Может, кому-то скучно, – протянула Тополян, глядя на Иру. – Чего-то я разболталась…

– Нет, что ты! – горячо заверила ее Наумлинская. – Если ты имеешь в виду меня, то мне очень интересно…

– Свет, да ты чего? – Снегирева бросила укоризненный взгляд в сторону Наумлинской. – Кому неинтересно, может выйти. Рассказывай. Смотри. – Она протянула вперед правую руку. – Вон, у меня даже мурашки по коже бегают! Не знаю, я бы, наверное, оттолкнула от себя эту мерзкую старушенцию!

– А я не смогла, – вздохнула Тополян. – Во-первых, меня всю будто льдом сковало, я даже пальцами от ужаса пошевелить не могла. А во-вторых, каким-то шестым чувством я ощущала, что Глеб не позволит обижать бабку. В том, каким голосом он с ней разговаривал, чувствовалась такая любовь… Короче, ощупала она меня всю и проскрипела: «Красивая».

– Она что, слепая была, бабка-то? – решила уточнить Каркуша.

– Понятно же, что слепая, – зашипела на нее Лу Геранмае. – Правда, Свет?

– Да, – подтвердила Тополян.

Ей не нравилось, что девушки начали проявлять активность, пусть даже та и была вызвана интересом к ее рассказу. Приходилось каждый раз настраиваться на нужную волну, а это требовало от Светы определенных усилий.

– Я все расскажу, кто слепой был, а кто глухой, – плохо справляясь с раздражением, сказала она. – Мне действительно тяжело вспоминать обо всем об этом, а тут еще…

– Все, все, – поспешно заверила всех присутствующих Каркуша. – Молчу, как рыба.

4

– В общем, старухе я понравилась, – криво усмехнулась Тополян. – Во всяком случае, после того как она сказала, что я красивая, страх меня немного отпустил. Глеб отвел бабку к кровати, уложил, заботливо укрыл. Он обращался с ней как с чрезвычайно хрупкой и дико дорогой вещью. Потом он подошел к окну, там стоял какой-то черный ящик. Гораздо позже я поняла, что это было на самом деле. Раздался еле слышный щелчок. Вернее, тогда я и вовсе никакого щелчка не услышала. Это после уже, вспоминая и воспроизводя шаг за шагом события того дня, я припомнила тот щелчок… Словом, в следующую секунду откуда-то снизу раздался жалобный писк. Прислушавшись, я поняла, что это котенок мяукает. Глеб казался невозмутимым. Он словно не слышал ничего, а плач между тем становился все громче и жалобней. «Кто там у тебя? – спросила я. – Слышишь, кто-то плачет?» – «А, – махнул рукой Глеб. – Это котенок соседский». Я возразила, ведь звук шел явно откуда-то снизу, а не из-за двери: «Похоже, он где-то тут, совсем рядом, будто бы под полом». – «Так там он и есть, – кивнул Глеб. – В подвал к нам забежал. Вчера еще. Я за картошкой лазил, а он шмыг туда…» Я потребовала, чтобы Глеб немедленно полез в подвал и выпустил несчастного зверька. Тогда я еще не знала, что люк, то есть вход в подвал, находится под ковром. Я думала, чтобы войти в подвал, надо вначале выйти в подъезд. Обычно в таких домах так и бывает. Глеб откинул край ковра, и я увидела прорезанный в полу квадрат. Ручка была снабжена стальным кольцом. С силой потянув за нее, Глеб поднял крышку люка. Котенок орал как ненормальный. Я опустилась на колени, заглянула в темноту и начала звать: «Кис-кис! Маленький! Киса! Кис-кис! Ну где же он?» – обратилась я к Глебу, но обернуться не успела, потому что в следующий миг ощутила сильный толчок в спину. К счастью, падая, я ничего не поломала и даже ушиблась совсем чуть-чуть, потому что земляной пол подвала был устлан толстым слоем соломы. От неожиданности, возмущения и страха я не могла произнести ни слова. Так и сидела, уставившись в темноту, слушая душераздирающий крик котенка. Спустя минуту котенок смолк. Причем произошло это так резко, будто кто-то оборвал его на полуслове или, вернее, «полумяве». Словно кто-то выключил звук. Впрочем, оказалось, так оно и было. Та черная штуковина на подоконнике, к которой подошел Глеб за секунду до того, как из подвала начало доноситься мяуканье, оказалась чем-то наподобие дистанционного пульта управления. Магнитофон же стоял в подвале, на деревянной полочке рядом с соленьями. Готовясь похитить меня, Глеб заранее записал на пленку плач котенка (потом он признался, что провел долгие часы, репетируя и добиваясь похожести), сконструировал устройство, с помощью которого включался стоящий в подвале магнитофон. Вот так-то, никакого котенка у него и в помине не было, девочки. Я начала кричать, требовать, чтобы Глеб выпустил меня, но он молча смотрел на меня сверху, и его лицо не выражало ровным счетом ничего. Я пыталась выяснить его цель, задавала какие-то вопросы, сейчас уже не помню какие, но он только смотрел, не произнося ни звука. Насколько я могла судить, люк оказался глубоким, метра три, не меньше. Продвигаясь на ощупь, я принялась обследовать стены в надежде найти лестницу или какие-нибудь ящики, с помощью которых можно было бы выбраться на поверхность. Но под ладонями ощущала только холодный влажный камень. Три полки для солений были прибиты к самой дальней стене. В какой-то миг я с невероятной остротой и ясностью поняла, что навсегда останусь в этом темном, сыром подвале. Помню, я даже закричала, от отчаяния, наверное… И тогда Глеб закрыл крышку люка. Трудно сказать, сколько времени я просидела в подвале. Оказалось, ощущение времени полностью исчезает, когда сидишь в полной темноте. Возможно, прошел час, а может быть, целый день. Только когда над моей головой послышался звук, а затем в подвал ворвался свет, я закрыла руками глаза. Глеб сказал, что хочет прочитать мне свой дневник. Я спросила его, что будет потом. Что он собирается со мной делать? Зачем запер в подвале? И тут он произнес фразу, которую я, наверное, никогда не смогу забыть: «А потом, после того, как ты узнаешь обо мне все, мы умрем. Все втроем. Я, ты и бабушка». Я попыталась возразить и напомнила, что Глеб сказал своей бабушке, что я – его невеста. «Все правильно, – ответил он. – Только венчаться мы будем не здесь, а на небесах». Потом он долго втолковывал мне, что священники лицемерят, когда говорят в своих проповедях, что браки совершаются на небесах. И будто бы мы с ним станем первыми, кто буквально последует указанию Господа. Мы предстанем перед ним, и он сам нас якобы и обвенчает, а не какой-то там лживый и погрязший в грехах поп. И наши души будут связаны навеки. Представляете?

– Ужас! – только и сказала Снегирева.

Остальные слушали затаив дыхание.

– Помню, как лихорадочно заработали мои мысли, – продолжала Тополян, проникновенно заглянув в глаза Снегиревой. – «Хорошо, – ответила я, собрав в кулак всю свою волю. – В таком случае, у меня к тебе два вопроса». – «Спрашивай», – милостиво позволил Глеб. «Почему ты выбрал именно меня? Ведь ты же меня совсем не знаешь. Может быть, я совсем не та девушка, с которой стоит связывать навеки свою… судьбу?» Зная о том, что в скором времени мне предстоит умереть, я не могла произнести слово «жизнь». Глеб помолчал немного, будто решая, говорить или нет, но потом все-таки признался: «Ты мне во сне приснилась. И тогда я понял, что должен найти тебя. И нашел. Целый год я следил за тобой. Я очень боялся ошибиться, но вчера я услышал голос. Голос сказал, что я сделал правильный выбор. Еще он сказал, что пора действовать. Поэтому ты здесь». Когда Глеб рассказал про голос, я окончательно убедилась, что он шизофреник. Но легче мне от этого не стало. Я спросила, часто ли он слышит голоса. «Это и есть твой второй вопрос?» – строго поинтересовался он. Но поскольку я совсем не об этом хотела его спросить, то поспешила оговориться: «Нет! Скажи, при чем тут твоя бабушка? Или ты хочешь, чтобы она повеселилась на нашей свадьбе?» Глеб не оценил моего черного юмора и совершенно серьезно ответил: «Бабушка без меня умрет. Кто, по-твоему, будет за ней ухаживать, когда меня не станет?» – «В таком случае, для чего нам так торопиться? – попыталась я ухватиться за соломинку. – Может, пусть все идет своим чередом? Все равно бабушка уже старенькая… И потом, она имеет право умереть собственной смертью. Допустим, голос указал тебе на меня, но ведь он не советовал тебе прихватить на тот свет и бабушку? Ты же не спрашивал, что по этому поводу думает сама бабушка?» Но расчеты мои оказались неверными. «Спрашивал, – сказал Глеб. – Бабушка согласна». – «Я очень рада, – улыбнулась я сквозь слезы. – Ну а согласия невесты, как я понимаю, не требуется?» И Глеб без тени иронии заверил меня, что я правильно понимаю ситуацию: невеста, то есть я, назначена ему свыше, и, стало быть, от меня в данном случае ничего не зависит. Я спросила, известна ли Глебу дата нашей свадьбы. Он ответил, что голос пока не назвал ее, но что я могу не волноваться, это случится очень скоро. Из всего сказанного я сделала один вывод: насиловать меня Глеб не собирается. – По лицу Тополян скользнула печальная улыбка. – Хотя не скажу, что, осознав это, почувствовала большое облегчение. Неизвестно, что лучше: иметь надежду на освобождение, понимая при этом, что тебя могут изнасиловать, или же, не опасаясь за свою девственность, смиренно ожидать смертного часа…

В общем, не стану пересказывать вам его дневник. Скажу лишь, что весь он, от первой до последней страницы, был посвящен мне. Вернее, любви Глеба ко мне. И знаете, несмотря ни на что, это было настоящее чувство. Настолько настоящее и сильное, что, слушая Глеба, я порой забывала, где нахожусь и что в скором времени меня ожидает. Все-таки жаль, что он оказался психом. – Рассказчица издала шумный вздох.

– Слушай, Светка, – подалась Лу вперед всем корпусом, – а он поесть-то тебе давал чего-нибудь?

– Да, – после небольшой паузы ответила Тополян. Казалось, она в чем-то сомневалась. – Там, рядом с банками с огурцами и помидорами, стояли консервы: рыбные, мясные, несколько банок сгущенки…

– А как же ты их открывала? – спросила Каркуша.

Ее всегда интересовали подробности.

– Глеб сбросил мне консервный нож, – пожала плечами Тополян. – Но, если честно, я там почти ничего не ела… Как-то, знаете, не было аппетита…

– Понятно… – протянула Наумлинская. – А воду он тебе давал?

– Да все он мне давал, – несколько раздраженно махнула рукой Светлана. – Разве в этом дело?!

– Нет, конечно, – сказала Лу. – Но все равно интересно.

5

Вопросы, касающиеся потребностей организма, слегка разочаровали Тополян. Она поняла, что где-то совершила ошибку, что внимание слушателей несколько ослабло, интерес чуть погас, иначе бы девчонки не стали спрашивать ее о таких вещах. Нужно было срочно исправлять положение, как говорится, подбросить в камин дровишек. Требовалось добавить в рассказ остроты, подлинного напряжения. Теперь Светлана уже мысленно ругала себя, что придумала всю эту историю с венчанием на небесах, лишив себя таким образом возможности живописать подробности героического сражения с насильником, покушавшимся на ее девственность. Хотя тот факт, что Глеб был далек от мыслей об изнасиловании, полностью соответствовал действительности. Да и дневник Глеба, пожалуй, она приплела напрасно. Нет, на самом-то деле дневник и вправду был, только вот речь в нем шла не о безумной любви Глеба к Тополян, а о его детских переживаниях, связанных с отъездом матери во Владивосток. Да и сама Тополян заинтересовала его исключительно потому, что Глебу она показалась похожей на маму. Впрочем, что толку сожалеть о сказанном. Теперь главное – придумать ударный, незабываемый финал. Да и вообще пора бы уже ей потихоньку закругляться, а то не вечер открытых сердец получается, а бенефис Светланы Тополян. А ведь ей хотелось послушать и чужие откровения. Да, каким-то образом надо было завершать рассказ. И финал его непременно должен был стать мощным, эффектным и по возможности героическим. Все это Тополян очень хорошо понимала и, понадеявшись на собственную фантазию и вдохновение, продолжила свою историю:

– В общем, девочки, чтение дневника продолжалось четыре дня, а на пятый Глеб, опустив в подвал веревочную лестницу, впервые спустился ко мне. Он казался встревоженным. Я не стала ни о чем спрашивать, он заговорил первым. Глеб сказал, что сегодня, пока он ходил в магазин за продуктами, в его квартире кто-то побывал. Сердце мое чуть не выскочило из груди после этих слов. Ведь все это время я втайне надеялась, что меня найдут, хоть и не представляла себе, как, каким образом станет известно, где я нахожусь. Я сказала Глебу, что он, наверное, ошибся, но он лишь отрезал: «Кто-то оставил сок на столике бабушки и еще булку, а на подоконнике следы мужских ботинок». В глубине души я была уверена, что приходили за мной. Конечно, если не знать, что в квартире есть выход в подвал, догадаться об этом невозможно, тем более что люк прикрыт толстой ковровой дорожкой. Изо всех сил я старалась не выдать своих эмоций, но внутри все так и трепетало. Я понимала, что спасение мое теперь стало возможным. Впрочем, слова, прозвучавшие в следующий миг, живо развеяли эти иллюзии. «Мы должны спешить, – изрек Глеб. – Я тебя никому не отдам. Ты уйдешь первой. Я так решил. Потом я позабочусь о бабушке. Я умру последним». С этими словами Глеб достал из кармана маленький бумажный пакетик, развернул его, высыпал белый кристаллический порошок в кружку и, наполнив ее до половины водой, протянул мне. «Пей! – приказал Глеб. – Это цианистый калий. Смерть наступит мгновенно. Ты не успеешь ничего почувствовать». Я стояла не шевелясь, и тогда он поднес кружку прямо к моим губам. Еще секунда, и он бы насильно влил в меня смертоносное зелье. В последний миг я выбила кружку из его рук. «Что ты наделала? – Он смотрел на меня непонимающим взглядом, совершенно без злости. Одно лишь искреннее недоумение. – У меня все было четко рассчитано. На тебя и бабушку. Себя я хотел убить ножом… Что же теперь делать? – На глазах у него навернулись слезы. – Я не смогу зарезать бабушку. Ты сама выбрала этот путь», – сказал Глеб и начал взбираться по лестнице. Я поняла, что через минуту он вернется с ножом. Возможно, тем самым, которым угрожал мне тогда, у газетного киоска… Я не успела схватиться за лестницу. Глеб оказался сильней и проворней. Оставалось одно – ждать. Сидеть и тупо ждать, когда он придет и зарежет меня, как свинью. Атлетическое сложение Глеба, его накачанные бицепсы не оставляли мне никаких шансов на спасение. Уходя, Глеб не выключил тусклую лампочку, сиротливо свисавшую с потолка. Он зажигал ее лишь тогда, когда читал свой дневник. Остальное же время я находилась в темноте, а запах сырости неизбежно навивал мысли о смерти и могиле. И тут, когда крышка люка поднялась и на пол упал конец веревочной лестницы, мой взгляд выхватил из полумрака (поскольку лампочка и впрямь была ватт на двадцать) висящую на стене разделочную доску. Раньше я ее не замечала. Но теперь, увидев, поняла, что такая доска вполне может послужить мне оружием. Она была толстой и очень увесистой на вид. Схватив доску за округлую ручку, я прижалась к стене. Мое оружие оттягивало руку. Доска оказалась тяжелей, чем я могла предположить. Показалась нога Глеба, потом вторая… Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что надо действовать, но заставить себя оторваться от стены и перейти в наступление я не могла. Чувствуя, как силы покидают меня, я сползала вниз по стене. Доску я прятала за спиной. Глеб шагнул ко мне. Я поднялась на ноги. Его лицо казалось безмятежным, и даже улыбка застыла на губах. Приблизившись ко мне, Глеб тихо сказал: «Я люблю тебя и прошу твоей руки. Ты согласна стать моей женой?» Не знаю, что тогда случилось со мной, но губы сами вымолвили тихое «да». И тогда Глеб вытащил из-за пояса нож. «Я скоро приду к тебе, родная! Ни о чем не печалься», – прошептал он побледневшими губами. В следующий миг Глеб замахнулся, целясь мне в самое сердце, совсем близко от моего лица сверкнуло стальное лезвие, я резко присела, схватила прислоненную к стене доску, вскочила и, не дав себе ни секунды на размышление, обрушила свое нехитрое орудие ему на голову. Глеб пошатнулся. Я видела изумление и вопрос, застывший в его глазах. Он будто спрашивал меня: «За что?» Медленно Глеб оседал на пол. Наконец он рухнул на бок. Осторожно я перевернула его на спину, глаза его были открыты и невидящим, изумленным взглядом смотрели сквозь меня… – Тут Тополян прерывисто вздохнула, затем закрыла руками лицо и зарыдала.

– Свет, – робко позвала Лу Геранмае, – выпей воды.

Она налила в стакан минералки и, обойдя стол, присела на корточки рядом с Тополян. Та отняла руки от лица, схватила стакан и залпом осушила его.

– Девочки… – охрипшим голосом проговорила Тополян. – Я – убийца. Но я не хотела, честное слово, не хотела…

Все ошарашенно молчали. Да и что тут скажешь после такого признания? Конечно, девушкам было ужасно интересно узнать, что же случилось потом, но задавать вопросы не решалась ни одна из них.

Рассказчица же выпила еще воды, вытерла платком покрасневшие глаза и, спустя несколько минут, заговорила снова:

– Отскочив от мертвого тела, я вцепилась руками в веревочную лестницу, но не успела оторваться от пола, как лестница оборвалась. Не знаю, то ли Глеб на этот раз плохо закрепил ее наверху, то ли движения мои были слишком порывистыми… Я упала на пол и очутилась рядом с ним… рядом с убитым Глебом. Последнее, что осталось в памяти, это закружившаяся над моей головой лампочка… Очнувшись, я долго не могла понять, где нахожусь и что это за люди склонились надо мной. Их лица расплывались перед глазами, а голоса доносились словно откуда-то издалека. Наконец я окончательно пришла в себя. Но тут же, узнав в девушке свою одноклассницу Люсю Черепахину, чуть снова не лишилась чувств. Парень, который сидел рядом, оказался, как я позже узнала, ее другом. Его звали Алеша.

– Лешка? – воскликнула Лу. – Это сын участкового, что ли?

– Откуда ты его знаешь? – сверкнула глазами Тополян.

– Да была история, – ушла от прямого ответа Лу. – Не хочу сейчас об этом говорить. Лучше расскажи, как Алешка там оказался?

Тополян в упор посмотрела на Лу. Казалось, ее что-то сильно волновало, но девушка с видимым усилием перевела взгляд на огонек свечи и проговорила:

– Алеша помог Черепашке отыскать квартиру Глеба.

– Но как они узнали, что ты у него? – изумилась Каркуша.

– Оказывается, Черепашка видела, как Глеб подошел ко мне там, возле газетного киоска. Она описала Алеше его внешность, тот рассказал все отцу. Пал Палыч, так зовут Алешиного отца, через служебную базу данных вышел на Глеба, который, как потом выяснилось, давно уже находился на учете в психиатрическом диспансере. И если бы тогда, в первый раз, когда Алеша с Черепашкой проникли в квартиру Глеба через окно, он оказался дома, трагедии бы не случилось. Вы понимаете? А Глеб, как назло, вышел в магазин… – Светлана тяжело вздохнула. – Ведь это Черепашка купила бабке сок и булочку…

– А бабка? С ней-то что стало? – спросила Галя Снегирева.

– Глеб успел ее отравить, – ответила Тополян.

– А тебя потом в милицию не вызывали? – робко поинтересовалась Ира Наумлинская.

– В милицию! – усмехнулась Светлана. – О чем ты говоришь! Я же убила человека! Через месяц состоялся суд. И если б Пал Палыч не представил документы из диспансера, в котором Глеб был на учете, мне бы грозило пять лет колонии для несовершеннолетних.

– Но ведь это была самооборона! – возмутилась Каркуша. – Если б ты тогда не шарахнула этого Глеба по башке, он бы тебя прирезал!

– То-то и оно, – покачала головой Тополян. – Но ведь это надо было доказать! Вот тут-то Черепашка и Алеша оказали мне неоценимую услугу. В своих свидетельских показаниях они заявили, что, попав в квартиру, услышали звуки борьбы, но вмешаться просто не успели. Потом мне помогло еще то, что бабка оказалась отравленной, а на кружке, из которой Глеб хотел меня напоить, обнаружили отпечатки его пальцев и следы того же яда. В общем, меня оправдали, – сказала Тополян и закрыла глаза.

Вскоре из-под ее опущенных век потекли ручейки слез.

– Свет… – Каркуша осторожно дотронулась до руки Тополян. – Забудь. Ты все сделала правильно… Ты просто не могла поступить иначе. Правда, девочки?

Все согласно закивали.

– Я все понимаю, – всхлипнула Тополян. – Но глаза Глеба, удивление, застывшее в его взгляде, буду помнить, наверное, до самой смерти…