Текст книги "Вечер открытых сердец"

9

После ухода Наумлинской девушки еще какое-то время обсуждали трудности ее незавидного положения. Всех интересовало, решится ли она наконец признаться во всем бедному Надыкто. Тополян слушала подруг, не проявляя к разговору видимого интереса. Через какое-то время Светлана как бы вскользь заметила, что проблемы Наумлинской – ерунда по сравнению с тем, что довелось пережить ей, Тополян. Наумлинская сама себе создает трудности, в то время как Светлане до конца дней суждено нести свой крест. Да, теперь, когда она излила душу, ей стало чуть-чуть легче, но никогда она не сможет забыть предсмертную маску, застывшую на лице Глеба… В общем, перед тем как распрощаться, девушки, каждая как могла, выразили Тополян свою солидарность.

Светлана осталась довольна: вечер открытых сердец удался. Ее история оказалась самой убойной, никому не удалось переплюнуть хозяйку вечера. И все-таки некоторый осадок остался в ее душе. Ошибка, как казалось самой Светлане, заключалась в том, что она рассказала свою историю первой. Эффект мог бы быть в тысячу раз сильней, припаси она рассказ, как говорится, под занавес. Но это был единственный, хоть и весьма досадный просчет.

Тополян поставила вазу с фруктами и старинный подсвечник на телефонный столик. Свеча оказалась на редкость качественной. Вон сколько ей, бедняжке, пришлось гореть, а даже наполовину не сгорела! На темно-зеленой скатерти были едва заметны следы: круглый от подсвечника и овальный от вазы. Между ними скатерть слегка топорщилась. Все-таки ловко она придумала спрятать цифровой диктофон под скатертью. Это был папин подарок на день рождения. Светлана давно мечтала о такой игрушке – маленький, плоский, меньше самого портативного мобильника… А между тем рассчитан на три часа непрерывной записи. Притом не какая-нибудь подделка, а продукт японской фирмы «Sony»! В яркой коробочке Светлана обнаружила гарантийный талон. Там было написано, что диктофон стоит аж тринадцать тысяч рублей. Она и сама не знала, зачем ей нужна эта штука. Так, на всякий случай. Но папе, конечно, сказала, что диктофон ей просто необходим, чтобы записывать на уроках объяснения учителей. Особенно по математике и физике. Ведь именно по этим предметам Тополян брала дополнительные уроки.

Нет, Светлана не собиралась как-то использовать впоследствии запись вечера открытых сердец. Просто интересно было провести испытание новой техники. Проверить чувствительность диктофона, качество записи, да и вообще… Интересно же потом послушать, кто что говорил. Особенно же Тополян не терпелось прослушать запись собственного рассказа.

Несколько раз девушка перематывала пленку назад, удивляясь, как эмоционально и вместе с тем плавно течет ее рассказ. В какой-то момент она даже подумала, что при желании может стать сочинительницей дамских романов. Хотя присутствовало тут одно, и притом весьма существенное «но». Дело в том, что страсть к сочинительству пробуждалась в ней лишь тогда, когда рядом находился хотя бы один слушатель. Ее своеобразный талант можно было назвать способностью к устному словотворчеству на публике. Задумай она, например, сейчас сочинить и наговорить на диктофон хоть какую-нибудь мало-мальски интересную историю, вряд ли из этой затеи вышло бы что-нибудь стоящее. Прослушав запись, Светлана перемотала пленку на начало, аккуратно уложила диктофон в футляр и принялась убирать со стола. Стрелки часов подходили к полуночи. Скоро должны были вернуться из оперного театра ее родители.

Черепашка шагала по улице, размахивая розами цвета бордо. Букет преподнес ей один из тайных поклонников. Имени его Люся не знала. Парень подкараулил ее около подъезда, всучил букет и убежал. Не сказать, чтобы Люся относилась к таким сюрпризам как к должному – не так уж и часто ей дарили цветы, – но и особого восторга по этому поводу не испытывала. Хотя, если честно, такие вот маленькие радости, свидетельствовавшие о том, что она кому-то нравится, неизменно поднимали ей настроение. Можно было, конечно, вернуться домой, поставить цветы в вазу, но почему-то Черепашка решила не делать этого и отправилась в булочную с букетом, обернутым в золотистый, приятно шелестящий целлофан.

Уже у самого входа в магазин ее кто-то окликнул. Черепашка обернулась и, увидев коротко стриженного худощавого паренька, не сразу узнала его.

– Не узнаешь? – улыбнулся тот.

– Глеб! – искренне обрадовалась Люся. – Привет! А я только недавно вспоминала о тебе. Все думаю, надо как-нибудь заскочить, узнать, как у тебя дела… А как поживает твоя бабушка?

– Бабушка уже никак не поживает, – в своей обычной мрачновато-отрешенной манере выразился Глеб.

– Она умерла? – решила зачем-то уточнить Черепашка.

Глеб коротко кивнул и, поджав губы, сказал:

– Отмучилась.

Вообще-то, насколько Люся могла судить, бабушка Глеба хоть и была прикована к постели, но не мучилась этим, потому что почти ничего не видела, не слышала и не осознавала. Никакими тяжелыми заболеваниями она не страдала и скончалась, должно быть, от старости. Впрочем, Люсе хорошо было известно, как искренне, всем сердцем Глеб был привязан к своей бабушке. Поэтому, выдержав приличествующую такому случаю паузу, Черепашка участливо заглянула Глебу в глаза и поинтересовалась:

– Как давно это произошло, Глеб?

– Месяц назад, – ответил тот и совершенно неожиданно расплакался.

Плечи парня начали судорожно вздрагивать, голова мелко затряслась. Люся стояла в полной растерянности. Наконец она взяла Глеба за руку и отвела в сторону. Там, в двух шагах от входа в магазин, на них было обращено слишком много глаз. Тут Глеб, так же неожиданно, как и начал плакать, вдруг успокоился, вытер слезы руками и спросил:

– Слушай, а ты Свету давно видела?

– Вчера, в школе. – Черепашка обрадовалась внезапной перемене его настроения. – А что?

– Да так, ничего… – протянул Глеб. – Просто интересно, как там она? Люсь… – Глеб с неожиданной силой стиснул ее руку чуть выше локтя. – У тебя есть минутка времени?

– Ну… – Черепашка не знала, как лучше ответить. – Разве что минутка…

– А ручка с бумажкой есть? – Казалось, Глеб уже не слышал ее, полностью поглощенный какой-то новой идеей.

– Нет, – пожала плечами девушка. – Я только за хлебом выбежала.

– Что-то непохоже, – усмехнулся Глеб, кивнув на букет.

– А, это… – Черепашка замялась было, но тут же нашлась: – Шла мимо цветочного ларька, дай, думаю, куплю себе букетик. Я часто сама себе цветы покупаю, – для пущей убедительности добавила она.

Глеб ничего на это не сказал, казалось, он уже забыл про цветы. Его глаза беспокойно бегали из стороны в сторону.

– Люсь, ты постой тут, я мигом! Только ручку и блокнот какой-нибудь куплю. Ладно?

– Ну хорошо, – согласилась Черепашка. – Я пока в магазин заскочу. Встречаемся здесь, возле дерева, через пять минут.

Укладывая в сумку хлеб, Люся была уверена, что Глеб уже ждет ее. В кассу пришлось выстоять довольно большую очередь, да еще у кассира не нашлось сдачи с тысячи рублей, и Черепашке пришлось ждать, пока та разменяет купюру в другом отделе. Однако когда Люся вышла на улицу, Глеба возле дерева не было. Он пришел, вернее, прибежал, минут через пять. Запыхавшийся, возбужденный. В руках Глеб сжимал прозрачную шариковую ручку и сложенный в несколько раз листок бумаги.

– Извини, – переводя дыхание, сказал он. – Решил сразу и написать. Вот! – Он протянул Люсе листок. – Это записка. Передай, пожалуйста, Свете. Там ничего такого. Давно хотел написать ей письмо. В общем, передай. Хорошо?

– Конечно, обязательно, – поспешно заверила Глеба Черепашка. – Завтра же передам.

С неожиданной теплотой Глеб посмотрел на Люсю и сказал:

– Ну, как говорится, не смею вас больше задерживать. Заходи, я ведь теперь один живу…

– Забегу как-нибудь, – пообещала Люся и хотела уже было попрощаться, как вдруг, неожиданно для себя, спросила: – А ты часто к бабушке на кладбище ходишь?

– Каждый день, – ответил Глеб и добавил, смутившись: – Если только дождя нет…

– Тогда положи это на ее могилу, – попросила она и протянула Глебу букет. – От меня.

– Спасибо, – едва заметно улыбнулся Глеб. – Я всегда бабушке цветы покупаю. Не такие, конечно, на такие у меня денег нет.

По дороге домой Черепашка невольно вспоминала те давнишние события.

«Все-таки Светка нормальный человек, – думала она. – Молодец, что наотрез отказалась писать заявление в милицию… Да еще настояла, чтобы родители дали Глебу денег на билет во Владивосток. Кстати, забыла у него спросить, летал ли он туда? Нашел ли могилу матери?»

Благодаря Пал Палычу, отцу Алеши, Глебу стало известно, что его мама умерла три года назад во Владивостоке. А он-то думал, что мама живет там себе со своим новым мужем и думать забыла о них с бабушкой. Хотя нет, Глеб, как маленький ребенок, продолжал ее ждать, перебирая вещи в чемодане, который был упакован им три года назад, когда мама, позвонив из Владивостока, пообещала, что, как только обустроится на новом месте, сразу приедет за ним и бабушкой. Да, он держал Светлану в подвале и читал ей дневник, посвященный самому любимому человеку на земле – своей маме. Но у Глеба и в мыслях не было убивать свою заложницу.

Идея потребовать у родителей выкуп принадлежала не Глебу, а самой Тополян. Глеб оказался до смешного честным и сказал, что возьмет только двести долларов. Он думал, что этих денег ему должно хватить на билет до Владивостока. Тогда он еще не знал о смерти матери. Связавшись по телефону с родителями Тополян, Глеб назначил им встречу около магазина. Так группа спасения во главе с Пал Палычем оказалась у него в квартире. Свету освободили. А когда она поняла, что Глеба могут отправить на принудительное лечение (ведь он действительно состоял на учете в психдиспансере, так как был болен шизофренией), она начала плакать и требовать, чтобы Глеба оставили в покое, убедив родителей не подавать заявление в милицию. Так стараниями Тополян и усилиями Пал Палыча дело Глеба было спущено на тормозах.

Наверное, Глеб очень удивился бы, услышав, какой неожиданный поворот приобрела вся эта история в устах Тополян. Удивился бы и расстроился, потому что, в отличие от Светланы, Глебу и в голову бы не пришло рассказывать кому-то о случившемся, а уж тем более сочинять по этому поводу небылицы. Он часто вспоминал Свету. Вспоминал с теплотой и благодарностью.

Конечно, Света ему нравилась, потому что была очень похожа на его маму. Но Глеб понимал, что Света никогда не будет его девушкой. Понимал и давно смирился с этим. Но чувство вины по-прежнему терзало его. Сейчас ему не верилось, что он мог решиться на столь отчаянный, нелепый и дикий поступок. Он знал, что никакого оправдания ему быть не может, и все-таки слабая надежда теплилась в его душе: а вдруг теперь, когда все уже давно позади, Света захочет его выслушать, даст ему шанс.

Черепашка не обратила внимания на разбухшие карманы его широких штанов. Прежде чем придумать окончательный текст записки, Глеб испортил целых пять листов бумаги, нервно комкал их и рассовывал по карманам. Он очень волновался, сочиняя эту записку. Нужно было чем-то заинтересовать Свету, составить текст так, чтобы она обязательно пришла к нему или хотя бы позвонила. В итоге записка получилась короткая, но очень странная и мрачная. Однако, перечитав ее несколько раз, Глеб остался доволен, хоть и не смог бы объяснить, какой конкретно смысл он в нее вложил.

Последнее слово «Света» Глеб написал с большой буквы, хотя по правилам грамматики этого не требовалось, и несколько раз обвел его ручкой. Впрочем, как уже говорилось, свою задачу Глеб видел в том, чтобы заинтересовать или даже шокировать Тополян. И, как мы вскоре увидим, цель эта была достигнута. Правда, Светлана истолковала странное послание Глеба по-своему.

10

Черепашка вспомнила о записке Глеба, когда прозвучал звонок на большую перемену. Порывшись в рюкзаке, она вытащила из блокнота сложенный вчетверо листок. Естественно, содержание записки было Люсе неизвестно. Черепашка не имела привычки читать чужие письма, и о людях, способных на такую низость, отзывалась с презрением. Оглядевшись по сторонам, Люся обнаружила, что Тополян в классе уже нет. Обычно на большой перемене все отправлялись в буфет. Туда-то Черепашка и поспешила, сунув листок в карман. Светлана сидела в окружении одноклассниц, уютно расположившихся за угловым, самым дальним столиком. Девушки пили томатный сок с булочками и живо о чем-то беседовали.

«Наверное, свой ВОС обсуждают, – подумала Люся. – Уже второй день успокоиться не могут. Интересно, долго они еще будут его перемалывать?»

Наутро после вечера открытых сердец, на который Черепашка не смогла пойти из-за занятости на телевидении, Лу взахлеб делилась с ней впечатлениями. Правда, она ничего толком не рассказала, ограничившись лишь восторженными восклицаниями:

– Просто супер! Ты, Люська, полжизни потеряла! Только не проси, все равно я тебе ничего не скажу. – И заговорщически добавила шепотом: – Понимаешь, мы поклялись.

Впрочем, Черепашке, если честно, не больно-то и интересно было. Она смутно догадывалась, что это, должно быть, что-то чересчур сентиментальное, какие-нибудь душевные излияния вроде: «Ах, девочки, какие мы все замечательные и милые! Давайте всегда будем такими!» И все это под девизом: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Черепашка органически не переваривала всяческого рода телячьи нежности и заверения в вечной преданности и любви. Нет, все это было не по ней. Поэтому в душе Люся тихо радовалась, что работа помешала ей посетить столь волнительное мероприятие.

При ее приближении голоса девушек, как по команде, смолкли. Это дало Люсе основание заключить, что она не ошиблась: одноклассницы горячо обсуждали недавний девичник.

– Извините, если помешала, – каменным голосом начала Черепашка. Вся эта таинственность вокруг ВОСа уже порядком ей надоела и начинала откровенно раздражать. – Свет, – обратилась она к Тополян, – я вчера встретила одного нашего общего знакомого. – Почему-то Люся не стала называть Глеба по имени. Вспоминая потом этот разговор, Черепашка пыталась разобраться в себе, понять, почему она выразилась так туманно. – Он очень просил меня передать тебе привет и вот это.

Протягивая Тополян аккуратно сложенный листок, Люся обратила внимание, как резко изменилось выражение Светиного лица: щеки зарделись, улыбку будто стерли с губ, глаза забегали.

– Что это? – с непонятным для Черепашки испугом спросила Тополян, никак не решаясь взять записку в руки.

– Не знаю, – удивленно пожала плечами Черепашка. – Я не читала.

Тут Тополян выхватила у Люси листок, быстро развернула его, пробежала глазами (боковым зрением Черепашка видела, что там всего одна строчка, не больше трех-четырех слов), затем резко смяла записку, вскочила и, бегая лихорадочным взглядом по лицам подруг, прошептала почти беззвучно:

– Как я вас всех ненавижу!

Девушки так и замерли в изумлении. Почему-то в эту секунду все посмотрели на Черепашку, словно именно она должна была дать объяснение происходящему. Люся же выглядела не менее растерянной, чем все остальные.

Зажав в кулаке смятую записку, Тополян вдруг хрипло захохотала, затем изо всей силы пнула ногой табуретку, на которой только что сидела. Табуретка со скрежетом проехала несколько метров по кафельному полу и с грохотом свалилась на бок. Тополян же улыбнулась победной улыбкой, словно именно этого падения табуретки и добивалась, и посмотрела на девушек совершенно безумным взглядом.

– Вы очень сильно об этом пожалеете. Обещаю! – прошипела она и покинула буфет с гордо поднятой головой.

– Люсь, чего это с ней? – спросила Лу, провожая Тополян ошарашенным взглядом.

– Ты у меня спрашиваешь? – возмутилась Черепашка.

Она подозревала, что странное поведение Тополян каким-то образом связано с дурацким девичником, но никак не могла связать это с запиской Глеба.

– А у кого мне еще спрашивать?! – перешла в наступление Лу. – Мы сидели, мирно беседовали, пили сок… Тут являешься ты, передаешь Светке какую-то записку, и у той съезжает крыша на глазах у всей честной компании! Если ты немедленно не скажешь нам, что там было написано…

– Да я понятия не имею! – гневно перебила Черепашка. – Не читала!

– А откуда ты ее вообще взяла, эту чертову записку? – решила внести ясность Каркуша.

– Я же сказала, – нервно дернула плечом Люся, – мне ее передал один наш общий знакомый. Мой и Тополян.

Черепашка помнила о своем обещании Свете никому не рассказывать о том ужасном происшествии.

– Что за знакомый? – допытывалась Каркуша. – Как его зовут?

– Глеб, – ответила Черепашка, решив, что, назвав одно лишь имя, она вряд ли нарушит слово.

– Глеб? – в один голос протянули Каркуша, Наумлинская, Снегирева и Луиза Геранмае.

– Но ведь Светка его… – начала было Галя, но Каркуша резко оборвала ее, выкрикнув:

– Молчи! Мы же поклялись!

Наступила тишина. Все взгляды были по-прежнему устремлены на Черепашку, которая мысленно уже проклинала себя за несдержанность. Значит, на этом их ВОСе речь каким-то образом зашла о Глебе, стало быть, Тополян сама рассказала им о том, что он несколько суток держал ее под замком, в подвале… Но что еще она им наболтала? Почему девчонки так удивились, услышав его имя? Все эти вопросы не давали покоя, но Черепашка понимала, что ответов на них она не получит, во всяком случае сейчас.

– Люсь! – Лу первой удалось взять себя в руки. – Ты иди, нам тут необходимо кое-что обсудить.

– Да обсуждайте на здоровье, – хмыкнула Черепашка, пожала плечами, развернулась и зашагала к выходу.

Нет, она не станет ничего выяснять. Что бы там между ними ни произошло, она, Люся, уж точно ни в чем не виновата. Глеб попросил ее передать Тополян записку, она это сделала, вот и все! Ей не в чем было упрекнуть себя. Разве что не следовало называть имя Глеба… Но кто же мог предположить, что Тополян, которая так заботилась, чтобы информация о том злополучном ее приключении оставалась тайной, сама же и проговорится? Да еще неизвестно, как там она все повернула. От этой взбалмошной особы, явно страдающей комплексом барона Мюнхгаузена, можно чего угодно ожидать!

11

– Девочки, – с опаской оглянувшись по сторонам, прошептала Галя Снегирева. – Это что ж такое получается? Полный бред. Как же это Глеб мог передать Светке записку, если она его того… укокошила?

– Значит, не укокошила, – резонно заключила Каркуша.

– А может, это не тот Глеб? – высказала предположение Ира Наумлинская. – Имя-то не такое уж и редкое.

– Ну да! – протянула Лу. – Вон как ее, бедную, всю перекосило! Нет, это именно тот самый Глеб.

– А вдруг Тополян вообще все наврала?! – оживилась Каркуша. – Может, и не было вовсе никакого подвала, во всяком случае, никто ее там не держал взаперти? А Глеб – это просто парень, с которым у Светки роман, и Черепашка, допустим, его тоже знает. Вот бы выведать у Люськи, что там произошло на самом деле? И вообще происходило ли что-нибудь?

– Бесполезно, – махнула рукой Лу. – Черепашка не тот человек. Знаете, как я ее пытала, ну, сразу после того, как это случилось! Она даже разговаривать на эту тему не желает. Но я сразу почувствовала, что-то там все-таки произошло. И потом, помните, менты в школу приходили, про Тополян выспрашивали…

– Лу! – так и подскочила на месте Каркуша. – А ты у Алеши того спроси, ты же с ним вроде бы…

– Да спрашивала я, – вздохнула Лу. – Тогда еще. Как говорится, по горячим следам… Тоже молчит, как партизан. Ему, наверное, Люська приказала язык за зубами держать.

– Ну тогда не раскололся, может, сейчас расколется, – не теряла надежду Каркуша. – Ты попробуй, мало ли? Иначе мы никогда не узнаем, что там произошло…

– Попробую, – без всякой надежды кивнула Лу. – Сегодня же позвоню.

– Одно ясно, – авторитетно заявила Снегирева, – Глеб жив.

– Интересно, – поправила упавшую на глаза челку Наумлинская, – а что в этой записке было сказано?

– Вот блин! – Каркуша запустила в волосы пятерню. – Светка-то теперь подумает, что это мы ее Люське сдали!

– А до тебя, что, только дошло? – усмехнулась Лу. – Она уже так подумала, с первой секунды. Не случайно же она пригрозила, что мы очень сильно об этом пожалеем. О чем, спрашивается? О том, что заложили ее, не сдержали клятву и все такое… – ответила Лу на свой же вопрос.

– Ну да, – согласилась Каркуша. – И еще эта ее фраза о том, что она нас всех ненавидит. Точно, Светка решила, что мы сразу, на следующее же утро, побежали к Черепашке и все рассказали. Может, пойти к ней и все объяснить?

– И что же ты ей, интересно, объяснять собираешься? – скептически хмыкнула Лу. – Она так и так не поверит, что бы ты ни сказала.

– И все равно, – настаивала на своем Каркуша, – попытка не пытка. В конце концов, неважно, убивала она этого Глеба или нет… Даже если Тополян всю эту историю выдумала, от первого до последнего слова… Неприятно, конечно, но не в этом, в конце концов, дело! Главное, чтобы она не считала нас предательницами, понимаете? В общем, вы как хотите, а я пойду к ней и расскажу, что мы тут ни при чем!

С этими словам Каркуша встала и решительно зашагала к дверям. Через секунду все были вынуждены последовать ее примеру, потому что прозвенел звонок на урок.

Но Тополян в классе не оказалось. Не появилась она и на следующем уроке. И тогда все поняли, что Света, скорее всего, ушла домой. Однако на звонки ни по домашнему телефону, ни по мобильному никто не отвечал. Посоветовавшись, девушки решили подождать до завтра. А уж тогда, если Тополян не явится в школу, думать, как быть дальше.