Текст книги "Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть вторая"

Ли все же свихнулся. На пару с фок Дахе. Ну не хочет старик больше служить, и ладно, свое он давно отдал! Только брата не остановишь и не убедишь, остается полковник.

– Гизелла, – шепнул виконт, – скорей! Скажи отцу, что не хочешь, чтоб он шел с нами.

Кудлатая головка согласно кивнула.

– Ты мне не нужен! – выкрикнула девушка. – Ты уже жалеешь… О своей армии и своей халупе! Ну так оставайся и думай. Я, может быть, вернусь за тобой. Может быть… Мне холодно, надо спешить!

– Накинь мундир, – велел Арно. – Тебе точно нужно именно в эту церковь? По дороге в Старую Придду их полно, куда хочешь, туда и зайдем.

– Нет… Я там тебе все скажу. Только там… Здесь они, здесь холодно. Тебе скажу, ты поймешь… Они – нет, мы им не нужны, у них свои забавы… Твой брат такой жестокий, а мой отец глуп. Твой брат тебя спасать не будет, мой отец меня предал… Идем…

– Ах ты ж мармалюца хренова! Ну, зараза! – Арно не понял, кто его схватил. Уж точно не рысью прыгнувший на фок Дахе Ли. Хватка у чужака была железной, а дикая боль в руке не давала вырваться. Арно мог только смотреть на замершую в шаге от него девчонку. Он так и не успел ее закутать…

– Я вернусь, – губы Гизеллы дрожали. – Если ты меня не забудешь. Не забудешь?! У тебя есть все… У меня ничего… Меня предали, а тут так холодно… Я боюсь… Ты меня забудешь. Я тебя никогда больше…

– Я не забуду!

– Не забу…

– Заткнись, холера, четыре молнии тебе в сердце!

– Ты грязный… Грязный!

– Сама хороша! – Что-то колючее и холодное тычется в шею, лезет за шиворот, царапает. Не железо, какой-то хворост. Ли держит бьющегося полковника, Гизелла, сжав кулаки, кричит на того, за спиной. Кляча твоя несусветная, зачем так-то уж?!

– Да хоть лопни! – огрызается невидимка. – Дохлятина.

– Ты… Я тебя…

– Ори, ори… Не хочешь рябинки, птиченька?

Боль в руке заставляет согнуться, смотреть на свои сапоги и чужую тень то ли в венке, то ли в плоской лохматой шапке. Кричит, рвется к дочери полковник, визжит и сыплет проклятьями сама Гизелла. Она даже на Валентина так не орала, вот ведь злое место! И ведь знал же, что умерла, точно знал и… забыл!

– Пустите меня к дочери, – молит фок Дахе. – Я заберу ее! Навсегда…

– Нет.

– Ненавижу!.. – отчаянный девичий крик больше не трогает, наоборот… Как же мерзко, когда столько ненависти. И к кому? К старику, готовому для нее на все.

– Больно же, – бросает Арно непонятно кому. – Я этой …больше не защитник, так что хватит меня держать!

– Рановато, – фыркают из-за спины, но боль отпускает, теперь можно поднять голову, взглянуть перед собой. Полковник уже не бьется, просто плачет как маленький, обмякнув в руках Лионеля. Гизелла все еще что-то орет, лохматая фигурка дергается, будто марионетка, и больше не кажется ни хрупкой, ни трогательной. Грязные слова сливаются в какой-то дурной шум, и в такт ему дышит, на глазах покрываясь пятнами, растерявшая серебро стена.

Теперь Ли ее почему-то и видел, и слышал. Кудлатая полуодетая девица выплевывала оскорбления, с ее точки зрения, несомненно, убийственные. Выходило не хуже, чем у торговки рыбой, только чем громче визг, тем короче зубы. Молчащая пустота может быть страшной, вопящая – никогда, но как же вовремя объявился Уилер!

– Ведите теньента на мост, там отпустите, не раньше.

– Слушаюсь. – «Фульгат» в венке из рябины и с рябиновой же гирляндой на шее словно выскочил из пасторальной мистерии, только у него не забалуешь. Остается полковник, бедняга вовсе плох, но, к счастью, мелок. Не сможет идти, придется взять на руки, вряд ли он тяжелей Селининой матушки.

– Идемте, фок Дахе. Можете?

– Да, модседьор… – Полковник жалко всхлипнул. Мужчинам заказано плакать потому, что это зрелище вынесет не каждый. На кровь смотреть как-то легче… – А ода… Ода де явится к Агате?

– Сегодня уже нет, – если только по соседству кого-то должным образом не убили, но это было бы слишком. – Счастливо бесноваться, сударыня.

– Ты свое получишь, – зашлась в прощальном вопле девица, – чума белобрысая!.. Я… тебя…

Желающих сотворить с графом Савиньяком что-то скверное хватало, высказывавших свои пожелания вслух было заметно меньше, это могло бы вызвать уважение. Если б дочка полковника нашла подходящие слова. Не обязательно приличные, но подходящие. Увы, брань Гизеллы была еще глупей эпиграмм Понси и колиньяровских обличений. Лионель поволок тщившегося подавить рыдания полковника к воротам, и тут же в них вцепился лунный луч. Что-то ясно блеснуло – не пуговица. Адрианова звезда! Так вот почему фок Дахе очнулся, а братец одурел… Да и ты тоже: не заметить, не понять, что сделал Арно, надо суметь, хотя уснули же люди Придда. «Спруты»! На посту!

– Гизелла, – выдавил из себя полковник. – Прощай… и прости!

– Никогда! – несется в спину. – А ты скоро сдохнешь, сыч недоделанный!.. Ай-йя…

– Ха! – Нечто темное отваливается от стены, становясь толстяком в ботфортах с белыми отворотами. Арнольдом Арамоной.

– Так вот кто на доченьку мою хвост поднял! – Толстый палец знакомым всем унарам жестом тычет в Гизеллу. – Кровиночка моя, сердечко золотенькое, словечка дурного никому не сказала, цыпленочка-щеночка не обидела! Терпеливица кроткая, только ты ей зла и желала, сучка подколодная, исчадье злокозненное, всякой жалости лишенное!.. Только я деточку свою не оставлю, все брошу, в немилость к Ней попаду, но тебя, убивица, покараю! Смотри на эти звездочки, мерзавица, в последний разочек смотри…

Сгинувший капитан Лаик надвигался на Гизеллу, раскинув, словно для объятия, руки. Тени у него, само собой, не имелось, но в остальном он изменился мало. Ли покосился на стену в надежде увидеть еще и Зою, но Арамона заявился один. На помощь кровиночке.

– Папа! – пролепетала словно приросшая к земле Гизелла. – Папочка!..

Рывок полковника был предсказуемым, отчаянным и несильным. Разумеется, фок Дахе не вырвался, и бред начался с новой силой – бился в руках старик, визжала расстрелянная красотка, бубнил свои угрозы Арамона. Спасибо, хоть братца Уилер уволок, умнику только со Свином сцепиться не хватало! А тот был прекрасен. В черно-белом парадном мундире, лунно-бледный, он надвигался на сжавшуюся в комок Гизеллу.

– Ха! Теперь оправдываться поздно…

– Монсеньор, – стонал полковник, – Монсеньор…

– И не голоси на луну! Она не услышит… Она думает о нем, Она тоскует, Она послала меня! Я нарушил приказ из-за тебя, убивица!

– Папочка! Я не хочу… Не отдавай меня!

– Маршал!.. Монсеньор… Сделайте что-нибудь!

– Я делаю. – Савиньяк усилил хватку, вынуждая полковника отвернуться. Лучше было прикрыть глаза и самому, предоставив выходцу покончить с выходцем, но Ли смотрел и запоминал. Не так, как казнь Борна – тогда он ждал, что Занха сделает смерть отца прошлым. Не сделала, но легче стало. То, что творилось сейчас, давало знание, которое могло пригодиться, и Савиньяк отмечал каждую мелочь. Гизелла отчаянно ловила взгляды живых и больше не кричала. Кажется, наконец испугалась. Хорошо, что Арно не видит!

– Спасите…

Это был шепот, отчаянный женский шепот, который мужчине так трудно выдержать, но Ли помнил Занху. Борн не боялся и ничего не просил, он защищал жену, только этого никто не знал. Стойкость мятежника вызвала уважение, несколько дурных стихов и три дуэли. Сам Ли не дрался – при нем убийцей маршала не восхищались. Карл умер, графиня Борн осталась и почти сожрала свою семью. Жаль, за ней никто не явился.

– Ты… – мертвый капитан сделал последний шаг и сграбастал так и не двинувшуюся с места Гизеллу в охапку. Широченная спина не давала толком видеть, что происходит, но жалкий сдавленный писк оборвался почти сразу, и Арамона поволок добычу назад. Гизелла вырывалась, словно была живой, полковник бормотал молитву, но на выходцев молитвы не действуют.

– Ты… ты…

Теперь они были совсем рядом. Лионель думал, что мститель уйдет тем же путем, что и явился, но тот, достигнув некоей черты, остановился.

– Ты был сносным унаром, – сообщил он. – Смотри, как я защищаю доченьку. Смотришь?

– Да.

– Ха! – Арамона поднял извивающуюся девицу над головой, на миг превратившись в пародию на гальтарские изображения борцов, и с силой швырнул в стену, с которой только что сошел.

Не было ни стука, ни крика, просто на старые камни легла фреска – лохматая фигурка в непристойно задранной юбке и с раскинутыми, как лапки лягушки в прыжке, руками и ногами. Потом краски стали меркнуть и темнеть, сперва сквозь них проступила кладка, затем Гизелла фок Дахе стала россыпью исчезающих на глазах пятен, но Арамона все еще был здесь.

– Ты был сносным унаром, – повторил он, – но ты – всего лишь вшивый граф и благословения моего не получишь. Пока. Стань герцогом, обойди его, не хочу ему служить, пусть сам идет, и кровиночку мою ему не отдам. Ты – другое дело, но сперва заслужи! Ты можешь…

– Что именно, господин капитан?

– Это можешь, – Свин стоял уже вплотную к стене, – и больше тоже можешь! Добудь кровиночке моей короночку, и будет хорошо. Справедливо будет, а этот пусть сам… Ха!

Пятен не было, Арамона ушел в стену сразу, и тут же из караулки выскочил встрепанный сержант.

– Примите полковника фок Дахе, – буднично распорядился Савиньяк, – ему стало плохо.

VI. «Колесо Фортуны»[2]2
  «Колесо Фортуны» (Колесо Судьбы, La Roue de Fortune) – высший аркан Таро. Символизирует вечные перемены, постоянное становление и разрушение, непостоянство как счастья, так и невзгод. Карта считается символом прогресса, а он даром не дается: для победы необходимо осознанное желание, дерзость и бесстрашие. Может означать как начало нового цикла, так и неожиданную улыбку судьбы, счастливый случай, неожиданный поворот, но надо помнить, что вращение колеса предполагает круговорот вещей и событий. Без падений не бывает взлетов, и порой необходимо опуститься вниз, чтобы затем вновь подняться вверх. ПК: указывает, что жизненная позиция осознана, можно начинать трудиться, а результаты скажутся позднее. Возможны несообразные действия в неожиданных ситуациях, сопротивление неизбежным переменам, невезение, провал, неожиданный удар, несчастный случай.


[Закрыть]

Не нужно в последний момент геройски хвататься за невозможное. Достаточно вовремя сделать то, что нужно.

Уинстон Черчилль

Глава 1
Талиг. Старая Придда Дриксен. Люценроде
400 год К.С. 15-й день Осенних Волн

Арлетта вспоминала юность. Восьмой день и через силу. Вырвавшись из приторной дворцовой паутины, влюбленная девчонка радостно выковыряла из души все, что мешало, а оно, не прошло и пятидесяти лет, взяло и понадобилось.

Графиня неторопливо пила шадди, бродила по старому Арсеналу, стояла у окна, глядя в серенький день, а видела профиль Мориса Эпинэ в дневничке принцессы Карлы и его же вензель, выведенный на запотевшем стекле принцессой Георгией. Когда мэтр Капотта перевел дриксенскую балладу о разлученных жестокими родителями влюбленных, поженивших уже своих детей и скончавшихся в миг их поцелуя на свадебном пиру, ее величество поднесла к глазам платочек. Всё все поняли и принялись гадать, которой из августейших сестер достанется черноокий Морис. Не угадал никто – наследник Анри-Гийома бросился на колени перед Жозиной Ариго. В дворцовом парке, на середине сонета о всесилии любви, который читала королева.

Примеру Мориса немедленно последовали двое его друзей, одним из которых был граф Савиньяк. Загодя предупрежденной о тройственном любовном порыве Арлетте тогда было не до принцесс, но лицо Карлы запомнилось.

Морис женился, однако девицы Оллар не зачахли и разлучницу не извели. Сестрам начали подыскивать женихов, когда Арлетта уже уехала в Сэ. Меньше всего молодую графиню заботило, кому королева в конце концов отдаст дочерей, а она не отдала никому. Не успела. Георгию под венец отправлял уже дядюшка-регент, причем невеста отнюдь не казалась несчастной. О том, что герцогиня Ноймаринен еще и дочь Алисы, как-то забылось, а вот Ли, ожегшись с Фридой, вспомнил. Это Марианна была безопасна, а для Урфриды Бергмарк мог стать и тесен. Последний Эрнани не зря записал, что высокородным дамам свойственно путать любовь к короне с влечением к тому, кто может эту корону поднять. Урожденная герцогиня Ноймаринен была достаточно высокородна.

Арлетта сдвинула портьеры и перебралась к письменному столу. Если Георгия ехала к мужу, она еще пару дней просидит с Рудольфом, но если у герцогини собственные дела, жди приглашения на послеобеденный шадди. Вот прямо сейчас и жди, то есть, конечно же, наоборот! Графиня Савиньяк будет застигнута врасплох и слегка растеряется. Она теряется не хуже, чем Росио пьет, а Бертрам зудит о болячках и астрах, хотя исцеленному Валмону придется подагру чем-то заменить. Или не придется. Проэмперадор вправе вышвырнуть докучливых гостей, не прибегая к уловкам, впрочем, ссориться с Ноймариненами, даже начни Георгия мутить воду, нет резона и ему. Значит, в Эпинэ будут трудности с сырами и рассада, а в Старой Придде – сказочка.

Тут же захотелось написать о хорошо воспитанных змеях, но графиня готовилась извиваться, а не сочинять. История о блохах, порицавших собаку, была почти готова, и Арлетта разложила исписанные листки, открыла спасительную чернильницу и сунула туда перо. Если придут, заработавшаяся хозяйка вздрогнет и посадит кляксу.

Пришли. Чуть ли не с боем часов раздался стук. Сдержанный, дворцовый – здешние слуги и порученцы стучат иначе. Клякса упала куда нужно, графиня Савиньяк досадливо ойкнула и разрешила кому-то войти.

– Арлина, дорогая!

– Георгия? – удивление было почти искренним, радость – не совсем.

– Готова побиться об заклад, ты меня не ждала!

– Я ждала приглашения выпить шадди, – Арлетта присыпала кляксу песком и отодвинула лист. – Завтра или послезавтра.

– Это издевательство? – герцогиня Ноймаринен окинула взглядом письменный стол и уселась в ближайшее кресло. – Я о шадди… Рафиано никогда не признают хорошим сваренное северянами. Арлина, я не могла не прийти первой, ведь я – супруга больного регента, а ты – мать Проэмперадора, бьющего за этого регента волков. Мое приглашение могло показаться попыткой утвердить первенство.

«Арлина»… Как же «маленькая Рафиано» ненавидела изобретенную королевой слюнявую кличку, хоть и держала свои чувства при себе. С падением Алисы исчезли и сочиненные ею прозвища, но принцессы Оллар упорно зовут бывших материнских фрейлин на старый лад. Общее прошлое, о котором не было особой нужды вспоминать. До последнего времени.

– Рафиано никогда ничего не кажется, – Арлетта улыбнулась и тут же сощурилась. – Геора, я не стала лучше видеть, а ты села слишком далеко, лучше перейдем в гостиную и в самом деле выпьем шадди. Очень хорошего.

– Бертрам?

– О да, – графиня улыбнулась со всей мечтательностью, на которую была способна. Она ждала разговора и знала, что легким он не станет.

– Арлина, – Георгия без усилий поднялась, да и выглядела она хорошо. Удайся герцогиня совсем уж в мать, она была бы красавицей, правда, копия Алисы бесила бы не только графиню Савиньяк. – Не хочу лгать, моя истинная цель – твой Лионель, но сперва шадди и немного воспоминаний. Наша юность была яркой и счастливой. Не правда ли?

– Правда. – Спасибо тебе, Арно, за то, что ты пришел… Ты стал счастьем, а все остальное просто жизнью. – Я повстречала в Олларии нашу Одетту, она по-прежнему плачет по любому поводу, а я по-прежнему не терплю рыданий.

Лейтенант Тапферхазе щелкнул каблуками и вытянулся; ему было неуютно, тем более что начальство ругалось по делу. Начальство в лице капитана Фельсенбурга при виде покаянного рвения малость остыло и ухватило себя за ошейник – приступ злости явно не соответствовал обнаруженным вездесущим папашей Симоном прегрешениям.

– Ступайте, – хмуро распорядился Руппи. Бруно бы прибавил что-нибудь насчет науки впредь, но Фельсенбург кусался, а не зудел.

Красный, как лучший из раков, подчиненный убрался отводить душеньку на провинившихся. Руппи проводил разогнавшегося Тапферхазе взглядом – настроение лучше не стало, но и не ухудшилось, и вообще подчиненных нужно школить!

– Зверствуешь? – хмыкнули за плечом.

– Так точно, – бодро подтвердил Руппи. Не будь он так зол, подкравшийся был бы «замечен» раньше. – Зверствую.

– Доложил бы подробности, что ли, – хмыкнул фок Хеллештерн. Он был генералом, но молодым, вряд ли старше фрошерских Савиньяков, а Руппи – капитаном, но Фельсенбургом. Это сближало, хотя дистанцию держали оба. – По-человечески доложи и с расстановкой, а то я тоже злюсь.

Вдвоем они двинулись вдоль аккуратных рядов палаток. О причинах генеральской злости капитаны не спрашивают, и Руппи не спросил – Бруно тоже вовсю зверствовал, вернее – занудствовал, что было куда тошнее. Придирки высокого начальства заводят тех, кто пониже, вплоть до выговаривающих своим битюгам обозников. И все же почему так и тянет кого-нибудь убить?

– Так бы кого-нибудь и пристрелил, – поделился сокровенным Хеллештерн. – Надеюсь, ты не сочтешь это советом или намеком. И вообще, я слушаю.

– Сержант Целлер отвечает за состояние ротных лошадей. – Докладывать так докладывать, авось полегчает! – Мы на марше, порядок особенно необходим, а полковой кузнец без можжевеловой не живет. На последней большой стоянке этот бездельник, либо выпив, либо торопясь это сделать, весьма небрежно подковал рейтарских лошадей. Не прошло и недели, как у пары болванов кони захромали, и что, мне теперь самому копыта у всей роты осматривать? За что, интересно, пройдоха Целлер получает свою доплату?

– Все? – участливо, в самом деле участливо, поинтересовался Хеллештерн. Командующий кавалерией, он любил повторять, что проиграть битву может не только генерал, но и коваль.

– Если бы! – фыркнул Руппи. – Вчера мои герои чудом не передрались с соседями-драгунами. У тех что-то пропало – не то зимние плащи, не то сумка с инструментом, обвинили моих, но у обормотов нашлось что ответить. Дескать, вы сами, неделю назад… Потом вспомнили какую-то муку и какую-то девку. Слово за слово… Назревала хорошая свалка, спасибо, сержант Вюнше, есть у нас такой здоровяк, раскидал самых горластых, а кое-кому и зубы надраил. В общем, утихомирил, обошлось без членовредительства.

– Молодец.

– Конечно, молодец, – поморщился Фельсенбург, – только за парнями из первого взвода грешок водится – сопрут и не чихнут. Пусть в этот раз они и ни при чем, но было такое раньше, было… И Вюнше, холера такая, все знает, но ничего не делает, вот чуть до оружия и не дошло.

– Разнос был справедлив, – постановил генерал. – Только уж больно ты разошелся.

– Сам вижу. Будь у меня другое настроение, сказал бы пару слов и забыл – лошадей перековали, драки не случилось… Но вот зол, и все тут!

– А может, ты у нас ясновидящий? – хмыкнул Хеллештерн. – С Торстеном, говорят, случалось.

– Ну уж нет! – запротестовал Руппи, невольно тронув перешедший в его собственность палаш. От болтовни про поединок в стиле первых варитов вяли уши, а понимать, что «львиным» клинком башку оттяпает любой приличный рубака, армия не желала. – И вообще не я один злюсь.

– Но ты злишься мутно, – фыркнул кавалерист. Они дошли до последней палатки, дальше начинались бурые с белыми снежными пятнами поля. – Глянь-ка! Кажется, разъезд кого-то прихватил, это может оказаться любопытным.

«Это» оказалось более чем любопытным, хотя началось все предельно буднично. Высланные вперед разведчики обычным порядком остановили торговцев, двигавшихся с небольшим караваном навстречу армии, на юг…

– С вашего разрешения, – бодро докладывал ветеран-капрал, – мы выспросили, кто, откуда, куда и зачем. Полный порядок, негоциянты как негоциянты, только они с чего-то в голову вбили, что мы на встречу со столичной армией идем… Я, понятное дело, спросил, что за армия такая. Говорят, к Эзелхарду по главному тракту движется. Насколько большая, не знают, видали токмо авангард – стоит лагерем у Асбаха. Если не врут, тысяч пятнадцать, а то и все двадцать. Идут из самого Эйнрехта, пехота, кавалерия, еще и пушки везут.

– Торговцы с вами? – ровным голосом поинтересовался Хеллештерн.

– С вашего разрешения.

– Отлично. – Генеральская рука неспешно потянулась к кошельку: Георг, как и Рейфер, никогда не забывал наградить отличившихся. – Ждите здесь, с негоциантами наготове. Фельсенбург, со мной.

Шли не быстро – на них смотрели, а несколько минут ничего не решало – и молча. Только у самой палатки Бруно Хеллештерн в упор спросил:

– Понимаешь, что это значит?

Руппи угрюмо кивнул. Понимать было нечего – «вождь всех варитов» решил прибрать к рукам Южную Дриксен, и Эзелхард, город оружейников и ткачей, стал его первой целью.

– Мне казалось, я знаю про шадди все, но его высокопреосвященство Левий открыл для меня кое-что новое. – Арлетта поставила чашечку и вздохнула. – Я давно так ни о ком не сожалела.

Это – истинная правда, это – откровенность, и это никак не связано с Ли, а кому-то пора начинать настоящий разговор. Начавший проигрывает? Нет, если он – Рафиано.

– Кажется, эсператист в самом деле вел себя достойно, – согласилась Георгия. – Тем не менее смерть кардинала для нас не меньшая удача, чем его появление. Вторая религия Талигу не только не нужна, но и опасна.

– Талигу более всего опасна глупость. Агний зря пытался переложить ошибки Сильвестра на простонародье.

Не Агний и не Сильвестра, но на ошибки мужа жене лучше не указывать.

– Церковные дела не для меня. – Георгия неспешно поправила волосы. – В любом случае, после свидетельств Придда и Фарнэби Агний не может оставаться кардиналом Талига. Рудольфу уже приглянулся какой-то епископ, но это терпит. Давно хотела спросить, ты ведь любила мою маму?

– Нет, – вопрос странен и, вне всякого сомнения, хорошо продуман, поскольку подразумевает либо излияния, либо объяснения. Их не будет, пусть спрашивает дальше.

– Арлина, но почему? – Обидно? Наверняка, за свою кровь всегда обидно, но на откровенность вызвать важнее, что ж, будем откровенны. Слегка.

– Мне было хорошо в Рафиано, – Арлетта откинулась на спинку кресла, она не будет вглядываться в лицо, лица принцесс и королев считают открытой книгой лишь законченные дураки.

– Не хочешь отвечать?

– Отчего же? Сейчас это никого не убьет. Родители боялись меня отпускать, пусть и делали вид, что так и надо. Я как-то поняла, что их вынудили и что сделала это королева.

На самом деле отец сказал правду, хоть и почитался матерым дипломатом, а может быть, именно поэтому.

«Леттина, – этот ровный голос она помнит до сих пор, – мы должны тебя отдать королеве. Она не любит нас и не станет любить тебя. Будь осторожна и никогда никому и ни на кого не жалуйся».

Напутствие матери было четче – графиня Рафиано велела дочери сетовать на свои черные волосы и восхищаться светлыми, королевскими. О том, что Алиса не слишком умна, родители умолчали, это Арлетта как-то поняла сама.

– Но потом? – настаивала дочь светловолосой королевы. – Неужели тебе не понравилось в столице? Во дворце?

А неужели там могло нравиться? Хотя… для мух нет ничего прекрасней навозной кучи, только столь неизящная откровенность разговор не украсит.

– Мне не нравилась одинаковая одежда, – графиня улыбнулась, словно вспоминая глупенькую девочку. – Кроме того, мне не хватало брата. Как и Жозине Ариго.

– Но вы казались такими счастливыми, – огорчилась Георгия. – Я была младше вас, и я так хотела фрейлинское платье…

Они все – блондинки, брюнетки, рыжие – ходили в голубом с золотой вышивкой. В честь очей Алисы и ее кос. Этикет требовал от свитских дам и девиц носить родовые цвета ее величества, однако на дворцовых лестницах висело слишком много трофейных дриксенских знамен. Франциск Второй догадался издать особый указ о придворных туалетах, это было едва ли не единственное озарение, посетившее августейшего подкаблучника. У регентского совета хватило вкуса его не отменить, а дополнить, в целом вышло вполне прилично, но несчастные Манрики угодили между собственным родовым ужасом и цветами Ариго.

– Арлина, ау!

– Одетта в самом деле была счастлива, – словно вынырнув из воспоминаний, произнесла Арлетта, – Ангелика, кажется, тоже.

– А Каролина?

– У нее было то, что она хотела, но никогда не получила бы в Борне.

– Прекрасный Гораций?

– Нет, рамка для возвышенных чувств. – Если признак старости – умиление детскими воспоминаниями, то Арлетта Савиньяк юна, как сама весна. – Поклонение несуществующей любви может завести далеко.

– Мать любила на самом деле, – Георгия упорно рвалась в лабиринты былого, хотя там спали чудовища. – Вас всех, своих рыцарей, но главное – Талиг… Ты не представляешь, как ее оскорбляли намеки на то, что она по указке Дриксен губит королевство.

– Но ведь она губила.

– А ты знаешь, что было бы, победи королева, а не дядя короля и его фавориты? То, что мы пожинаем сейчас, сеяла не мать, а те, кто ее сместил. Я тебя удивляю?

– Отнюдь нет. Когда плохо, многие начинают сперва думать, как могло быть хорошо, а потом в это верить. Это просто, ведь промахи, если они уже сделаны, очевидны, остается лишь хвалить то, что сделать не дали.

– После Мельникова луга хвалить победителя у Ор-Гаролис?

Вот и добрались, только куда? Редкая мать упустит возможность поговорить о сыне-победителе, но чудовищам законы не писаны.

– О да, – словно бы подхватила Арлетта. – Марге в своем Эйнрехте наверняка знает, как нужно было побеждать у Ор-Гаролис. Вот бы он взялся учить Бруно воевать!

– Арлина, – герцогиня слегка наклонилась к собеседнице. – Лионель бы справился с дриксами?

– Мы с ним говорили о другом.

– Ответ, достойный Рафиано. Ты хоть помнишь, сколько нам лет?

– Разумеется. Ты младше меня.

– Не настолько, чтобы это было важным. Я часто думаю о своем возрасте, о нашем… Я, ты, Рудольф, Гектор, Бертрам можем быть сколь угодно прозорливы и умны, но когда Карл сможет по-настоящему править, нам будет лет на двадцать больше, чем сейчас. Если будет.

– Бертрам точно доживет, – заверила Арлетта. – Он не для того встал, чтобы через какой-то десяток лет умереть.

– Он встал, когда счел нужным. Мой врач не верит в подобное исцеление, однако оно есть, и нам остается одно. Не верить в болезнь.

– Почему одно? – сощурилась Арлетта. Она почти не сомневалась, что будет дальше, но пусть Георгия скажет сама. Вернее, пусть скажет Урфрида. – Мы стали слишком придирчивы и видим ложь там, где следует искать чудо. В Эпинэ похоронен кардинал, его жизнь и смерть достойны святого, а исцеления на могилах святых бывали.

– Чудесная шутка!

– Это не шутка. Я, в отличие от тебя, знаю Бертрама. Если б он мог встать, когда сожгли Сэ, он бы встал.

– Возможно, он так и сделал. – Не спорит, зачем? Бертрам на юге, сейчас он не важен, а вечер не бесконечен. – До конца откровенны только дети, да и то, судя по тебе, не все. Моя старшая дочь не любит говорить о Бергмарке, и я понимаю почему. Брак устроил Рудольф, он, как и всегда, думал о Талиге. Из сыновей он растил опору трона и вырастил – никто из моих мальчиков не сможет стать большим, чем Жермон Ариго. Фрида могла бы, только моя мать слишком напугала троих сильных мужчин, и теперь мы можем быть только женами.

– Урфрида несчастна в замужестве? – Напуганный Диомид, напуганный Георг, напуганный Алваро… Это само по себе прекрасно, особенно последнее!

– Я бы не сказала, что дочь замужем, – голос герцогини чуть-чуть изменился, и Арлетта поняла: Георгия ехала ради этого. – Нет, брак состоялся, однако затем у маркграфа появилась фаворитка. Фриду это не слишком расстроило, Вольфганг-Иоганн прислушивался к советам жены, а как мужчина он ее никогда не привлекал. Супруги жили под одной крышей, встречались за столом и время от времени – в спальне. Любовница маркграфа знала свое место, как и вся Горная марка, но этой осенью многое изменилось.

– Вольфганг-Иоганн помнит свои обязательства.

– Кому, как не матери нового командора Бергмарк, это знать! Сомнений в лояльности маркграфа нет, однако положение моей дочери стало неприемлемым. Фаворитка беременна, а бергеры не меняли законов со времен Манлия. Если родится сын, он станет наследником, и в каком положении окажется Урфрида?

– Маркграф обязан отослать любовницу и найти ей мужа, а ребенку – отца, – твердо сказала Арлетта. – Подобное случалось не единожды, другое дело – будь маркграф в положении Хайнриха, которому в самом деле срочно нужен сын.

– Я бы ответила так же, если б Фрида меня спросила, но дочь уже решила. Она дает маркграфу свободу и возвращается в Ноймар. Маркграф принимает вину на себя и, разумеется, остается нашим союзником, даже более рьяным, чем прежде. В Агмштадте брак уже объявлен несостоявшимся, и я должна подготовить к этому Рудольфа, который, к несчастью, оскорблен отставкой Вольфганга. Надеюсь, ты понимаешь, что дело не в Лионеле, твой сын в отношении фок Варзов безупречен.

– Мои мальчики любят Вольфганга. Оба. Эмилю страшно не хотелось предъявлять приказ о своем назначении маршалом Запада. Хорошо, что обошлось без этого.

– Но полагаться на судьбу не стоит, и тем более не стоит доверять ей Талиг. Арлина, я надеюсь на твою скромность, потому что наш разговор Рудольфу не понравится. Нас ждет шестнадцать лет регентства, и вряд ли регент будет только один. Мы стареем, Алва бездетен, мои сыновья – торские генералы и не более того, а рядом с Карлом должны быть те, кто способен удержать в узде и север, и юг. Тебе вряд ли приятно это слышать, но Валмоны при пустой Олларии через несколько лет станут опасны, и не только они. Сейчас Придд лоялен, только спрут есть спрут, особенно если наберется сил.

Красноречивая пауза. Взволнованный взгляд. Что ж, ответим тоже взглядом и тоже взволнованным. Пусть продолжает.

– Я не находила себе покоя, – понизила голос герцогиня, – и я не видела выхода, пока не пришло письмо от Фриды. Сперва я разозлилась, потом поняла, что это спасение! Нужен союз севера и юга, и теперь он стал возможен. Урфрида – урожденная герцогиня Ноймаринен, двоюродная сестра короля и дочь регента, кроме того, она умна. Ее брак с вождем Юга даст Талигу двадцать лет мира и разумного монарха. Моему брату очень не повезло с воспитателями, но Фрида и Ли учтут ошибки Сильвестра. Да, Арлина, вот я и сказала главное. Урфрида теперь свободна, Лионель, к счастью, не женат. Ты можешь что-то возразить?

– Могу. Рокэ еще больше не женат, чем Ли или тот же Придд.

– Прости, не поняла.

– Наличие братьев делает женитьбу не столь неотложной. Я не говорила, что Эмиль помолвлен с Франческой Скварца?

– Нет, ты говорила Рудольфу, что видела Рокэ после его освобождения, но ты его не видела. Как и Эмиль с Валмонами.

– А вот этого не говорил уже Рудольф.

– Он предпочитает верить, в том числе и потому, что все-таки болен, хотя сердце у него лучше, чем у Вольфганга. К лету мой муж начнет догадываться, что Алва не вернется, однако в ваших словах не усомнится и тогда. Уехать в Сагранну и сгинуть, что может быть естественней?

А вот об этом она не подумала! О том, как просто сгинуть в Сагранне… Бертрам пишет о чем угодно, но не о Росио, а ведь Марсель к отцу заезжал. Один! И Ли… Сын не ждет.

– Думаешь, что врать уже мне? – Георгия смотрела, как победительница. Или как дура. – Право, не стоит.

Арлетта сощурилась. Она защищала Ли, она защищала Росио, и она защищала Талиг, а чтобы выпустить когти, хватило бы и чего-нибудь одного. С избытком.

– Ты забыла о дожах, Геора. О толпе бордонских дожей, которые не только видели Алву, но и подписали капитуляцию, но думала я о другом. – Пусть уйдет, уберется, разозлится, потеряет дар речи! Завтра он к ним обеим вернется, вместе со способностью мыслить, а сейчас – прочь!